"Подробности жизни Никиты Воронцова" - читать интересную книгу автора (Ярославцев С.)

Дневник Никиты Воронцова

Запись, вероятно, пером «рондо», повёрнутым слегка влево, почерк аккуратный, но неустоявшийся, подросточий, чернила порыжели:


«2 января 1937 года. С сегодняшнего дня я снова решил начать дневник и надеюсь больше не бросить. С утра Серафима и Федя взяли Светку и уехали куда-то к Фединым родственникам. Я вызвал своего лучшего друга Микаэла Хачатряна, и мы играли сначала в „Бой батальонов“. Потом пошли гулять, играли в снежки. Микаэл неосторожно попал мне в лицо и чуть не разбил мне очки. Гуляли до обеда, потом пошли к Микаэлу и пообедали. После обеда заперлись у него в комнате и спорили о девочках. Микаэл сказал, что останется всегда верен Сильве Стремберг, а я признался ему, что влюбился теперь в Катю Михановскую. Микаэл сказал, что мало ли что, Катя ему тоже нравится, потому что она белокурая и красивая, но он всё равно будет любить Сильву, что бы с нею ни случилось, а иначе получается предательство. Мы поругались, и я ушёл домой. Сейчас я один дома и начал вести дневник. Впредь обязательно надо вести дневник.

3 января 1937 года. Вчера наши вернулись поздно, Федя был сильно выпивши, Серафима ругалась, а Светка хныкала и спала на ходу. Утром Серафима с Федей ушли на работу, а я до десяти часов валялся в кровати и читал „Крышу мира“. Здорово написано. Я бы и дальше читал, но проснулась Светка и заныла, что хочет есть. Мы встали, позавтракали, и она ушла к подружкам. Я ещё почитал немного, но потом мне стало скучновато, и вдруг пришёл Микаэл. Он сказал, что вчера погорячился. Короче, мы помирились. Честно признаться, я очень люблю Микаэла. Он мой лучший друг. Мы пошли гулять и договорились, что запишемся в секцию бокса, но никому об этом не скажем, а в один прекрасный день встретим Мурзу с его фашистами, и пусть над ними смилуется Бог! После обеда растопил печку и рассказывал Светке страшные истории. Свет я нарочно не включал. Очень смешно, как она боится, а всё равно просит, чтобы дальше рассказывал.

4 января 1937 года. Утром хотел опять поваляться и почитать, но Светка поднялась в восемь часов, будто и не каникулы вовсе. Пришлось вставать и кормить её. В сердцах дал ей подзатыльник. Сколько раз зарекался!

Она ведь не ревёт, только губы выпятит и смотрит на тебя круглыми глазами. Я этого не могу перенести. Пришлось рассказать ей сказку, да ещё взять с собой гулять, а после гуляния взять с собой к Микаэлу. Что тут было! Сусанна Амовна, мама Микаэла, как закудахтала над нею, как принялась её причёсывать, оглаживать, пичкать разными вкусными вещами, хоть святых выноси. Впрочем, нам же было лучше. Удалось и в шахматы сразиться, и разобраться в наборе „Химик-любитель“, который вчера купил Микаэлу отец. Завтра будем делать опыты.»


Запись, вероятно, тем же пером «рондо», но без поворота, твёрдые печатные буквы, те же порыжелые чернила:


проба проба проба

никак мне не мрется

кого вверх, кого вниз, а меня опять назад, начинай всё сначала

Я умру 8 (восьмого) июня 1977 (семьдесят седьмого) года в 23 часа 15 минут по московскому времени.


Запись тем же пером, торопливая скоропись с брызганьем и царапаньем бумаги, те же рыжие чернила:


Сашка Шкрябун (лето 41, с родителями в Киев, без вести)

Борис Валкевич

Сара Иосифовна

Костя Шерстобитов (ранен на Друти, июнь 44; женился на Любаше из Медведкова, осень 47)

Гришка-Кабанчик, сапёр

мл. л-т Сиротин

серж. Писюн

Громобоев, трус

с бородавкой на веке, руч. пул. (+ под Болычовом)

Фома, запасливый, с полным сидором

санинструктор Марьяна (+ на Рузе под Ивановом)

комбат Череда (+ у Ядромина?)

чистюля наводчик (Ильчин? Ильмин? Илькин?)

Капитонов (в 55 начальником цеха)

Стеша (умрёт сын, самоубийство, проследить)

Бельский, бездымная технология, патент (несколько формул, наспех набросанный чертёж)

Тосович, каратэ

Верочка Корнеева, она же Воронцова, она же Нэко-тян


Снова твёрдые печатные буквы теми же порыжелыми чернилами:


Бесполезно. Память.

Я воскресну 6 (шестого) сентября 1937 (тридцать седьмого) года в ночь на седьмое в постели. Внимание! Не суетиться! Лёжа неподвижно, досчитать до ста, затем перевернуться на живот, свесить голову через край кровати, разинуть рот и сделать несколько глубоких вдохов и выдохов, высунув язык.

Светкина кровать по левую руку, Федя с Серафимой через коридор.


Запись тупым карандашом, огромные буквы вкривь и вкось, едва разборчиво:


Новый год, Новый год

Интересно, Гурченко уже родилась?

Чёрные косы, задумчивый взгляд

Сексуально-алкоголические эксцессы в пятнадцать лет

Ах, какой ты! Ой, что ты! Ой, куда ты! Ой, зачем ты! Ай! Ох!

Воронцов! Прекрати болтовню!

Три пятнадцать, шесть двенадцать, и Светке на эскимо.

Ай-яй-яй, Галина Родионовна!

Неточность. В прошлый раз было: если можно, я у вас ещё немного посижу, Галина… А нынче прямо: ты как хочешь, а я у тебя останусь. Впрочем, и тогда остался, и нынче остался. И в позапрошлый раз, кажется, тоже. Сходимость вариантов.

А в это время Бонапарт, а в это время Бонапарт переходил границу!

Ай-яй-яй, Галина Родионовна!


Запись отличными чёрными чернилами, явно авторучка:


21 августа 1941 года. Дневник прячу в обычное место до 46-го.

На Западном фронте опять без перемен.

Да помилуй же меня хоть на этот раз! Что за охота тебе так со мной играться!


Запись скверным стальным пёрышком, скверные лиловые чернила:


9 апреля 1946 года. Осталась ещё целая жизнь, 31 год. Поживём!

Гришу-Кабанчика, сапёра, раздавило танком под Истрой. И семья его вся погибла, отдавать медальон некому.

Федя, как всегда, убит в 42-м при отступлении от Харькова. Серафима высохла, одни мощи остались. А Светка вымахала в красивейшую кобылу.