"Город Эмбер: Побег" - читать интересную книгу автора (Дюпро Джин)
ГЛАВА 10 Голубое небо и одиночество
В ту ночь Лина спала беспокойно. Ей снился один и тот же кошмар: что-то опасное подстерегает ее в темноте. Когда утром включили свет и она открыла глаза, первая ее мысль была о Трубах. И сразу она ощутила укол ревности: кто-то — но не она — уже побывал за запертой дверью в темном туннеле.
Она пошла будить бабушку.
— Пора вставать, — ласково сказала Лина, но бабушка не ответила. Она лежала на спине с полуоткрытым ртом и как-то очень странно и хрипло дышала.
— Мне нездоровится, — проговорила она наконец слабым голосом.
Лина коснулась бабушкиного лба. Он был горячий. А руки ее были холодны как лед. Лина бросилась к миссис Мердо, позвала ее к бабушке, а сама понеслась на Кловинг-сквер доложить бригадиру Флири, что не выйдет сегодня на работу. Оттуда она побежала на Оливер-стрит к доктору Тауэр и барабанила в дверь, пока та не открыла.
Доктор была худая женщина с нечесаными волосами и кругами под глазами. Когда она увидела Лину, вид у нее словно стал еще более усталый.
— Доктор Тауэр, — сказала Лина, — бабушка заболела. Вы придете?
— Приду, — ответила доктор, — но помочь не обещаю. У меня почти не осталось лекарств.
— Но вы все равно приходите и осмотрите ее, пожалуйста. Может, ей и не нужны лекарства.
Увидев бабушку, доктор Тауэр вздохнула.
— Как вы, бабушка Мэйфлит? — окликнула она больную.
Бабушка с трудом подняла на доктора глаза.
— Кажется, приболела, — прошептала она.
Доктор Тауэр положила руку на лоб старухи, попросила ее показать язык, выслушала сердце и легкие.
— У нее жар, — сказала она Лине. — Сегодня тебе придется остаться дома и поухаживать за ней. Свари ей супа. Давай побольше пить. Смочи тряпочку в холодной воде и положи ей на лоб. — Она взяла костлявую руку старухи в свои, грубые и красные. — Лучше бы вам сегодня поспать подольше, бабушка Мэйфлит, — обратилась она к больной. — У вас хорошая внучка, она позаботится о вас.
Этим Лина и занималась весь день. Она сварила легкий супчик из шпината и лука и покормила бабушку с ложечки. Она гладила бабушкин лоб, держала ее руки в своих и болтала о всяких приятных вещах. Она следила, чтобы Поппи вела себя как можно тише. И пока она все это делала, где-то в глубине ее сознания постоянно маячило воспоминание о том, как болел ее отец, как он с каждым днем угасал, словно лампа, теряющая мощность, а его дыхание становилось все больше похоже на звук воды, с трудом пробивающейся через засорившуюся трубу. Она вспоминала тот вечер, когда отец в последний раз тяжело вздохнул и больше не дышал. И то утро, когда доктор Тауэр вышла из спальни ее матери, держа на руках плачущую новорожденную девочку, и на лице врача были написаны скорбь и сочувствие.
Поздно вечером бабушка забеспокоилась, стала метаться, затем приподнялась на локте и спросила:
— Мы нашли это? Мы наконец нашли?
— Что нашли, бабушка?
— Вещь, которая тогда потерялась. Старую вещь, которую потерял мой дед.
— Да, — сказала Лина. — Не беспокойся, бабушка, мы нашли ее. Теперь с ней все в порядке.
— О, как хорошо! — Бабушка снова откинулась на подушки и улыбнулась, глядя в потолок. — Какое облегчение! — Она пару раз кашлянула, закрыла глаза и скоро забылась.
Лина не пошла на работу и на следующий день. Это был длинный день. Большую часть дня бабушка дремала. Поппи, очень довольная тем, что Лина дома и с ней можно поиграть, то и дело притаскивала ей всякий хлам, подобранный на полу, — пыльные тряпки, ложки, старые башмаки, — и колотила кулачками по коленям Лины, требуя: «Иглай с Поппи! Иглай!» Лина с удовольствием играла с малышкой, но скоро ей надоело стучать ложками по стульям, тянуть друг у друга из рук цветные лоскуты и кидаться башмаками.
— Чем бы нам с тобой еще заняться? — спро сила она сестренку. — А давай-ка порисуем!
Бабушка проснулась, выпила на ужин полную чашку супа и опять уснула. Лина достала оба своих цветных карандаша и две этикетки от консервных банок, которые бережно хранила, — их обратная сторона была белой, и они, если их разгладить, вполне годились для рисования. Самым острым кухонным ножом она заточила карандаши так, что они стали острые как иглы. Она дала Поппи одну этикетку и зеленый карандаш, а себе взяла голубой и расправила на столе вторую этикетку.
Что бы такое нарисовать? Как только Лина брала в руки карандаш, в душе у нее словно открывался какой-то кран, через который начинало свободно изливаться воображение. Она чувствовала, что образы так и рвутся наружу, физически ощущала их напор, словно давление воды в трубе. Начиная рисовать, она всегда предвкушала, что нарисует нечто прекрасное, но, когда рисунок бывал готов, он редко отвечал ее ожиданиям. Как будто пытаешься рассказать сон — никак не удается точно описать то, что так ясно видел.
Поппи зажала карандаш в кулачке и малевала на этикетке дикие зеленые зигзаги, радостно крича:
— Смотли! Смотли!
— Красиво! — похвалила ее Лина.
Так и не решив, что она хочет изобразить, Лина начала рисовать. Сначала высокий узкий прямоугольник — дом. Затем еще несколько прямоугольников — целый город. Потом она нарисовала маленьких человечков на улице, у подножия домов. Это был город ее грез — она почти всегда только это и рисовала. И всегда испытывала одно и то же чувство разочарования: ведь в этом городе должны быть и другие прекрасные вещи, а не только высокие дома. Там должны быть настоящие чудеса, но она никак не могла представить себе, на что они похожи. Все, что она знала об этом городе, — это то, что свет там не такой, как в Эмбере. Но откуда он берется, она тоже не могла придумать.
Она изобразила еще несколько домов, нарисовала у них окна и двери. Добавила уличные фонари. Нарисовала теплицу. Весь листок был теперь покрыт домами разных размеров. И все они были белыми, потому что белой была бумага, на которой она рисовала.
Лина на минуту отложила карандаш и критически осмотрела рисунок. Оставалось нарисовать только небо. Обычно она работала простым карандашом, и тогда небо получалось своего естественного цвета — черного. Но в этот раз поневоле придется сделать его голубым. Поппи увлеченно царапала бумагу карандашом, а Лина тем временем тщательно штриховала пространство между домами, пока все небо не стало голубого цвета.
Она откинулась на стуле и еще раз взглянула на свой рисунок. Ужасно необычно: небо — и вдруг голубое! Но в целом Лине понравилось, как это выглядит. Да, определенно это очень красиво — голубое небо.
Тут Поппи обнаружила, что самое интересное в рисовании — дырявить карандашом бумагу. Лина отложила свой рисунок и забрала этикетку у сестренки.
— Пора ужинать, — сказала она.
Глубокой ночью Лина внезапно проснулась. Ей показалось, что она слышала какой-то странный звук. Или она еще спит? Она тихо лежала в темноте с открытыми глазами и прислушивалась. Снова раздался звук — слабый, дрожащий старческий голос:
— Лина…
Она вскочила и стала поспешно пробираться в спальню бабушки. Хотя она прожила в этом доме всю жизнь, ей по-прежнему трудно было ориентироваться ночью, когда кругом царила абсолютная тьма. Казалось, что стены чуть сдвинулись с мест, и мебель тоже кто-то слегка переставил. Лина держалась ближе к стене, идя на ощупь. Вот дверь ее спальни. Теперь она на кухне, где-то здесь должен стоять обеденный… Она ойкнула, врезавшись босым пальцем в ножку стола. А вот и дверь бабушкиной комнаты. Голос бабушки в темноте казался тонкой-тонкой линией, которая вот-вот прервется.
— Лина… Помоги мне… Мне нужно…
— Иду-иду, бабушка, — откликнулась девочка.
Она споткнулась обо что-то — башмак! — и упала прямо на бабушкину постель.
— Я здесь, бабушка! — Лина дотронулась до руки больной, она была очень холодной.
— Я так странно себя чувствую, — прошептала бабушка. — Мне снилась… Мне снилась моя маленькая… Или какая-то другая малышка…
Лина присела на кровать, осторожно провела пальцами по худой бабушкиной руке, погладила ее плечо, коснулась длинных спутанных волос. Потом приложила палец к бабушкиной шее, нащупала пульс, как учила ее доктор Тауэр. Пульс трепетал, словно раненый мотылек, который повредил себе крылышко и теперь беспомощно порхает ломаными кругами.
— Принести тебе воды? — спросила Лина. Она не могла придумать, чем бы еще помочь.
— Не надо воды, — еле слышно прошептала бабушка. — Просто посиди со мной немного.
Лина поджала под себя ноги и натянула на колени край одеяла. Она взяла в ладони бабушкину руку и нежно поглаживала ее одним пальцем.
Долгое время обе молчали. Лина вслушивалась в дыхание больной. Сначала глубокий, судорожный вдох, а потом — выдох, легкий как дуновение. И после долгой-долгой тишины — опять тяжелый вдох. Лина закрыла глаза. Что толку держать их открытыми — все равно кругом ничего нет, кроме тьмы. Ее очень беспокоило, что у бабушки такая холодная рука и что она так странно дышит. Время от времени больная бормотала какие-то слова, которых Лина не могла расслышать, и тогда девочка гладила ее по лбу и приговаривала: «Не тревожься, все в порядке. Уже скоро утро», — хотя и не знала, так ли это на самом деле.
Спустя некоторое время бабушка слегка пошевелилась и, кажется, проснулась.
— Иди ложись, милая, — сказала она, — мне уже гораздо лучше. — Ее голос был ясен, но очень слаб. — Поспи еще немного.
Лина наклонялась вперед, пока ее голова не коснулась бабушкиного плеча. Мягкие волосы бабушки щекотали ее лицо.
Она нежно обняла старушку за плечи и встала. Внезапно на нее накатила волна ужасного одиночества. Ей так хотелось увидеть глаза бабушки, но кругом царил мрак. Может быть, до утра еще очень далеко — она не знала. Лина пробралась обратно к своей постели и тут же провалилась в глубокий сон.
А когда спустя несколько часов загорелся свет, она со страхом в душе вошла в бабушкину комнату. Бабушка лежала очень бледная и очень тихая, и жизнь уже отлетела от нее.