"Великое кочевье" - читать интересную книгу автора (Коптелов Афанасий Лазаревич)

Глава шестая

Над пестрым квадратом базарной площади, обнесенной светло-желтыми коновязями и наполовину загроможденной тесовыми балаганами, нарастал нестройный гул. Тоскливо ржали утомленные долгой стоянкой лошади, яростно били копытами и взвизгивали сытые жеребцы. Лились тонкие, похожие на легкий смех, голоса жеребят, испуганных неистовым шумом. Равнодушно и невнятно мычали коровы. Кругом — хвастливые беседы, завистливые голоса, задорные возгласы. Староверы в длинных черных кафтанах и кошемных шляпах, с широкими заросшими лицами, всюду несли с собой запах воска и ладана. Громкоголосые ямщики из деревень, расположенных по тракту, принесли запахи пережженного на тележных осях дегтя, теплой дорожной пыли и махорки-самокрошки. Бабы в широких сарафанах и ярких фартуках двигались толпами. От них пахло затхлыми сундуками, доверху набитыми старыми кашемировыми платьями и тонкими холстяными скатертями. Вокруг цветистых шапок алтайцев вился приятный аромат поблекших лиственничников, густых кедрачей, сухих трав… Из полураскрытых павильонов тянуло свежестью тугих снопов пшеницы, полупудовых кочанов сочной капусты и огромных, как жернова, голубых тыкв.

Алтайцы двигались за Суртаевым крепким косяком, как ходит рыба в море.

Филипп Иванович остановился у входа в самый большой павильон, на котором висели красные полотнища с крупными буквами:

«Культурное хозяйство — прямой путь к победе!»

«Хороший хозяин собирает два колоса там, где рос один».

— Разрешите экскурсии пройти.

Мужики потеснились.

Алтайцы щупали золотистые колосья овса и жевали твердые зерна пшеницы.

К ним деловито подошла девушка в простых сапогах и сером халате, с льняными волосами, заплетенными в две пышные косы. Это была Людмила Владимировна Лемехова, только что окончившая Сельскохозяйственную академию в Омске.

— Лучше начать оттуда, — сказала она, кивнув головой на павильон с полотнищем: «Переложим тяжелый труд крестьянина на железные плечи машины». — Там у нас — коммуны: «Искра», «Красный пахарь», «Пролетарская крепость».

У входа в павильон их встретил Евграф Герасимович Черепухин, председатель «Искры», длиннолицый рябой человек. Здороваясь с ним, Суртаев попросил:

— Показывай достижения. — Кивнул на алтайцев: — Людям надо опыт перенимать.

— Проходите! — Черепухин приподнял кожаную фуражку. — Только лучше бы все посмотреть на месте.

— А мы не гордые, — рассмеялся Суртаев, — завтра заедем.

Они разбились на две группы. Одну повела Людмила Владимировна, другую — Черепухин. Остановившись возле плуга, Евграф Герасимович рассказывал, в какое время и на какую глубину они подымают пар, когда боронят в один след и когда двоят, когда сеют пшеницу.

Алтайцы приподымали плуг за рогали, смотрелись в зеркальную гладь отвалки, ощупывали острые зубья борон и диски сеялок.

Борлай нагнулся над колесом конной молотилки, ухватился за край, хотел приподнять, но покачал головой:

— Тяжелее камня!

Байрым покрутил веялку, осмотрел решета.

Руководители едва успевали отвечать на их вопросы.

Чумар, вспомнив слова Говорухина, спросил:

— Пшеница у вас не мерзнет?

— Не случалось, — ответил председатель. — Да вон полюбуйтесь сами.

Он указал на высокий сноп с длинными красноватыми колосьями. Из мешка зачерпнул горсть отборного зерна.

— Наша аленькая! Так мы зовем эту пшеничку. Нынче намолотили по двести тридцать два пуда с гектара. Да, да, — подтвердил он. — Вон спросите товарища агронома.

— Верно, — подтвердила Людмила Владимировна. — Я сама проверяла урожайность. Это у них на поливном участке.

— Мы нынче от Мульты отвели воды, — рассказывал Черепухин, — и пустили по арыкам на поля. Теперь нам никакая засуха нипочем!

Чумар Камзаев протиснулся к нему и принялся расспрашивать:

— Каракол Верхняя долина знаешь? Там сеять можно? Пшеница можно?

— Можно, — ответил Черепухин, не задумываясь. — Земля родит — солнышко дозорит.

Борлай спросил про долину Голубых Ветров.

— Ячмень попробуйте, — посоветовал Евграф Герасимович. — Может, дойдет. А пшеницу там — ни-ни: зря семена загубите. В одиночку даже не начинайте целину поднимать: силенок не хватит, — продолжал он. — А сообща наваливайтесь в добрый час, да посмелее.

Осмотрев все павильоны, алтайцы направились в отдел животноводства.

У длинной коновязи стояли вороные, рыжие и гнедые лошади с подстриженными хвостами, вымытые и вычищенные так прилежно, что шелковистая шерсть блестела.

Высокий черноусый человек в белой фуражке, сопровождаемый Говорухиным, шел от коня к коню и, помалкивая, дымил трубкой.

Сапог, в желтой шубе и круглой беличьей шапке, рассказывал ему:

— Отец этого красавца родился в Англии. Чистокровный английский скакун. В двенадцатом году мне, как культурному хозяину, отдало его военное ведомство. А вот сыновья алтайских кобыл и орловских жеребцов. В этих есть арабская кровь.

Говорухин взял черноусого под руку и заговорил горячим полушепотом:

— Прекраснее этих лошадей, Евгений Васильевич, не найти во всей Сибири: резвы, на редкость выносливы. Отличный завод, конечно, пострадавший за годы сумятицы, боев.

Черноусый молчал.

Говорухин, наклонившись к нему поближе, продолжал:

— У хозяина глубокое знание дела, неизмеримая любовь к лошадям. Необходимо поддержать. А уж за ним не пропадет.

Спутник внимательно посмотрел на Говорухина и, не сказав ни слова, выпустил изо рта облако дыма.

Суртаев покосился на них и прошел дальше. Алтайцы, шагая за ним, даже не взглянули на лошадей Сапога Тыдыкова.

Перед началом заседания выставочного комитета Говорухин, встретившись с Людмилой Владимировной в полупустом павильоне, заговорил о том, что им, как специалистам, нужно установить единую точку зрения на присуждение премий.

— Как вы смотрите на лошадей Тыдыкова? — спросил он.

— Тыдыкова?! — удивилась Лемехова. — Не понимаю, как они могли оказаться здесь!..

— Дело ясное: таких лошадей больше нет в этих краях!

— Но ведь они принадлежат баю.

— Это не имеет значения. Наша с вами задача — помочь создать богатую деревню. Я буду настаивать на первой премии. Евгений Васильевич, представитель крайзу, поддержит.

— А я — против. Решительно против! Давать премию Тыдыкову — значит поддерживать баев.

— Вы еще молоды, не понимаете существа дела, — раздраженно перебил ее Говорухин. — Я бы на вашем месте занял лояльно-молчаливую позицию.

— Молчать не привыкла.

— В таком случае мы с вами не сработаемся.

— И это очень хорошо! — с откровенной горячностью ответила Людмила Владимировна.

— Вам уже захотелось вернуться в город?

— Нет, мне здесь нравится.

Говорухин резко повернулся и вышел из павильона. Кто бы мог подумать, что у этой девчонки такой упрямый характер! Ничего, он постарается настоять на своем…

Заседание началось спокойно. Все согласились с предложением Говорухина, что первую премию за полеводство надо присудить «Искре». Но когда дошли до экспонатов по животноводству, то вслед за коротким замешательством начались горячие споры. Председатель аймакисполкома Васютин, бывший командир партизанского отряда, спросил:

— Что предлагают агрономы? Кому первая премия?

Говорухин смотрел на Евгения Васильевича, а тот сидел, опустив задумчивый взгляд в пол. Людмила Владимировна порывалась встать, но всякий раз в последнее мгновение сдерживалась.

— Что, нет предложений?! — удивился председатель.

Говорухин поднялся и, затушив папиросу о подоконник, сказал решительно и громко:

— Тыдыкову.

— Сапогу?! — удивленно переспросил Васютин.

— Таких коней больше не найти. Вот и Евгений Васильевич, как представитель края, скажет…

Черноусый по-прежнему молчал.

Копосов строго заметил:

— Мы должны смотреть не только на лошадей, но и на их хозяина.

Говорухин принялся объяснять свое предложение:

— Для меня всякая выставка есть свободное соревнование культурных хозяев. И наша задача — помогать культурникам проводить перестройку сельского хозяйства на научных началах. Тыдыков впереди…

— Мне дико слышать этот разговор, — перебила Людмила Владимировна, порывисто поднялась и, сделав несколько шагов, остановилась посреди комнаты. — Я возмущена предложением участкового агронома. Говорить, что Тыдыков культурник, — значит стоять на ошибочной позиции. Тыдыков — крупный бай, стервятник.

Черноусый выпрямился и громко поддержал:

— Правильно! Он был тут помещиком! О премии и говорить нечего.

Участковый агроном, пожав плечами, забормотал:

— Меня, наверно, не совсем ясно поняли… Я считаю, что выдача премий за второстепенные экспонаты принесет только вред… К тому же теперь нэп…

— Борьба с кулачеством была и остается основой нашей работы в деревне, — напомнил Копосов.

Евгений Васильевич сказал, что неплохих лошадей выставила коммуна «Пролетарская крепость».

— Можно первую премию поделить, — предложил Говорухин.

— Вы что, смеетесь? — Васютин, не сдержавшись, хлопнул рукой по столу. — Делить премию с баем!

Николай Васильевич устало опустился на свое место.

Первая премия по животноводству была единогласно присуждена коммуне «Пролетарская крепость».

Сапог, одетый в чесучовую рубаху и черный пиджак, ждал гостей в доме своего дружка, деревенского богатея Симона Суслова, и то и дело нетерпеливо заглядывал в окно. Мелкий дождь уныло барабанил по стеклу. Порывами дул ветер, и казалось, что на улице кто-то полоскал белье. Время от времени Сапог выскакивал на крыльцо и всматривался в темноту.

— Долго заседают. Наверно, споров много, — говорил он, обращаясь к своему бородатому дружку. — Давай выпьем. Алтай любит людей, которые пьют.

На лавке стояло два десятка тажууров с аракой, на каждом блестел позолоченный рисунок и тавро Тыдыкова — гора и над ней подкова луны.

Сапог налил араки в фарфоровые чашки, чокнулся с Сусловым; выпив, они крякнули, закусили солеными огурцами и опять, поджидая гостей, стали прислушиваться к шуму дождя.

— И чего они так долго прения разводят? — возмущался Суслов. — Ведь баранина-то совсем пережарится.

За окном захлюпала грязь, потом застучали каблуки о крыльцо, и Сапог бросился навстречу.

— Пожалуйте, гости дорогие, пожалуйте! — кланялся низко. — Алтай любит гостей!

Глянув в темноту за спиной Говорухина, он выпрямился и с настороженной строгостью спросил:

— Один?

— Да.

— Добился премии для меня?

— Даже похвального листа не дали.

— Ну?! Черт тебя возьми! Плохо ты разговаривал с твоими начальниками. — Сапог пробежал по комнате до стола и обратно, борода его тряслась от злости. — Очень плохо. Я говорил: коней обещай. Зачем жалел моих коней?

— Ничего не вышло… Тебя называли помещиком. А я знаю, что они делают с помещиками. Очень хорошо знаю. И мне придется менять место службы. Из-за тебя.

Сапог крикнул Ногону, старичку с трясущейся челюстью, сидевшему на полу у порога, чтобы он шел седлать коней, а сам взялся за шубу. Суслов, раскинув руки, преградил ему путь.

— Куда это ты? В темную ночь. Нет, нет…

Говорухин тоже принялся отнимать у него шубу.

— Ты не расстраивайся, — уговаривал он. — Скоро будет краевая выставка. Мы подготовимся заблаговременно, заранее договоримся с кем следует. Статьи о твоих лошадях напишем в столичную прессу. Добьемся для тебя хорошей премии.

Сапог сдался, и они сели за стол. После третьей чашки Говорухин запел «Вот вспыхнуло утро», потом — «Белой акации гроздья душистые».

Пришел вихрастый гармонист, за которым посылал Сапог. Лихо заливалась двухрядка. Под ногами Суслова, отплясывавшего трепака, дрожали половицы.

Далеко за полночь Говорухин, еле держась на ногах, вышел в черемуховый сад. Дождь все еще продолжался. Ветер обрывал мокрые листья, и они густо падали в темноте. Говорухин смахивал их с головы.

— Оборвало вас… Летите к черту, — бормотал он, шагая по саду. — Я вот такой же листок. И меня тоже ветер несет куда-то в пропасть… Где сейчас английские скакуны с отцовского завода? Кто ездит на них? Где серый в яблоках Борей, мой любимец?.. Все пропало… Неужели навсегда? — Говорухин остановился, провел рукой по мокрому лбу. — Может, из-за границы помогут?

Двери сеней распахнулись и кинули в сад широкий луч света. Пошатываясь, с крыльца спустился Суслов. На его голове блестел опрокинутый ковш. По волосам и бороде ручьями стекала мутная арака. Размахивая руками, он горланил: