"Жест Евы (сборник)" - читать интересную книгу автора (Труайя Анри)

Руки

Нет, не по призванию пришла Жанетт Парпэн, двадцати трех лет от роду, в салон красоты на Елисейских Полях работать маникюршей, но исключительно в надежде подыскать себе мужа среди клиентуры, которую со дня его основания составляли лишь особи мужеского пола. Однако и через восемнадцать лет, минувших с тех пор, из всех мужчин, доверявших ей свои руки, ни один не попросил ее собственной. По правде говоря, если в искусстве владения маникюрным инструментом ей и не было равных, то во внешности ей столь же явно не хватало той изюминки, что разжигает вожделение самцов и побуждает их к созданию семейного очага. Высокая, русоволосая, слегка сутуловатая, она походила на овцу и широко постановленными глазами, и вытянутой физиономией, и вялой верхней губой, и кротким взглядом травоядного. Движения у нее были скованными, голос дрожал, она без всякого повода краснела и никогда не участвовала в разговорах с молодыми сослуживицами, когда в работе возникала пауза. Единственной уступкой правилам был легкий налет пудры на лице да пара капель духов, чаще всего – с запахом фиалки, по одной за ухо.

И в сорок своих лет она все еще страдала от собственной девственности, которую предпочитала обзывать «одиночеством». Но теперь свыклась с ней и даже не представляла себе более, что когда-нибудь ей придется подойти к мужчине не для того, чтобы подстричь ему ногти. У нее имелись постоянные клиенты, которые предпочитали перенести визит и попасть-таки на прием к ней, нежели отдаться на экзекуцию в чьи-то другие руки. И это при том, что в салон «Король Жорж» ходили только важные персоны – бизнесмены, киношники, спортивные звезды, известные политики. Большинство знавало в жизни сотни маникюрш. Но они всегда возвращались к ней – в том и состояло ее счастье, это и было ее славой. Раздавался телефонный звонок, она слышала, как мадам Артюр, сидевшая на кассе, нежным голосом произносит: «Мадемуазель Жанетт, мсье Мальвуазэн-Дюбушар на три десять, вам подходит?» – и ощущала чудесное покалывание в груди, словно ей назначали любовное свидание.

Профессия эта, казавшаяся многим ее сослуживицам монотонной, представлялась ей полной новизны и поэзии. С каким рвением устремлялась она к очередному посетителю, устраивалась перед ним на низком табурете и закрепляла на специальном подлокотнике фарфоровую миску с горячей водой, в которую тот окунал свои пальцы. И, свернувшись клубком у самого пола, она гнула спину, не проронив ни слова, а где-то над нею парикмахер в белом халате пощелкивал ножницами и обменивался с клиентом, как мужчина с мужчиной, последними новостями. Биржевые сводки, политические известия, прогнозы дождей и солнечных дней, уличные пробки и достоинства различных марок автомобилей – все эти обрывки фраз падали вокруг нее на пол вперемешку со срезанными волосами. Время от времени какой-нибудь фривольный анекдот, понятый ею едва ли наполовину, обжигал ее щеки огнем. Грубоватый мужской смех вынуждал ее еще ниже склонять голову. Она, как и прочие служащие салона «Король Жорж», была одета в бледно-розовую рабочую блузу с инициалами. Однако, если многие из ее сослуживиц находили удовольствие в том, чтобы склонить бюст и дать клиенту возможность как следует разглядеть свои прелести, Жанетт умудрялась одеваться так, что ни один бестактно брошенный взгляд не проникал за ее корсаж: какая-нибудь брошь с искусственными камнями зауживала вырез в нужном месте. Может, она и заполучила бы какого-нибудь муженька, не будь столь целомудренна? Иногда такой вопрос она задавала себе сама, но тут же утешалась мыслью, что счастья никогда не добиваются, ломая собственное «я». Каждодневное соприкосновение с мужчинами привносило в ее жизнь некоторое возбуждение, впрочем, вполне безопасное: от него не ждала она ничего конкретного, но оно было для нее столь же необходимым, как наркотик. Ей нравились сама атмосфера салона, пропитанная смесью слащавых ароматов косметики и терпкого запашка погасших сигар, всплески вытянувшихся кверху зеркал над одинаковыми раковинами умывальников, розовощекие головы клиентов, выставленные на манер окороков в витрине колбасной лавки на белоснежных цоколях накидок, суета снующих посыльных, пришепетывание воды в душевых насадках, все это косметически-гигиеническое брожение, которое время от времени прорывалось то телефонным звонком, то хлопаньем двери, открывающей и закрывающей улицу с рычащими на ней автобусами.

Вечерами, устало возвратившись в свою маленькую комнатку на бульваре Гувьон-Сэн-Сир, она словно выцветала. На память приходили все эти мсье, с которыми ей довелось потрудиться, но при этом не лица их преследовали ее воображение, но руки. Вялые и влажные, сухие и костистые, испещренные прожилками синюшных вен и усеянные коричневыми крапинками, с волосатыми фалангами. Каждой паре рук она могла бы дать имя. Обрезанные по запястья, они плавали в воздухе наподобие медуз, и некоторые не отпускали ее, пока она не засыпала. А утром, стоило ей вскочить с постели, разум ее вновь был чист и светел.

В одну из майских суббот, коротая время между двумя назначенными клиентами, она заметила, как в салон вошел невысокий мужчина – коротконогий, с пухленьким брюшком, весь такой кругленький, гладкий, бесцветный. На голове торчал жесткий вихор серых волос. Черный костюм с глухим и жестким воротником, густо-красный галстук с крупной жемчужиной придавали всему его облику солидность. Доброжелательность так и стекала с его физиономии. «Какой-то важный чин», решила про себя Жанетт. Во всяком случае, в «Короле Жорже» он впервые.

Он вежливо попросил парикмахера и маникюршу. Мсье Шарль, которому как раз абсолютно нечего было делать, пригласил посетителя в свое кресло у окна, а по сигналу мадам Артюр к клиенту резво кинулась и Жанетт со всем своим хозяйством в большой корзинке. Взяв незнакомца за руку, она удивилась: та была горяча, словно ее владельца лихорадило. Пальцы его совершенно не соответствовали остальной фигуре – сухощавые, узловатые, вооруженные длинными ногтями, желтоватыми и загибающимися на концах.

– Как их подрезать? – поинтересовалась Жанетт.

– Очень коротко, – ответил мужчина, – как можно короче.

С самого начала Жанетт догадалась, что эти ногти – из разряда непокорных. Однако была полностью уверена и в своих навыках, и в своем инструментарии, а потому бросилась в атаку на мизинец клиента с маленькими кусачками, но, к ее большому изумлению, стальные лезвия не оставили на ногте даже следов. Она попыталась еще раз, но тщетно.

– Да, – заметил мужчина, – они очень твердые.

– О, это пустяки, – процедила Жанетт сквозь зубы. – Справимся. Только немного терпения.

Первые кусачки у нее зазубрились, вторые затупились, третьими после дюжины попыток удалось наконец-то замять край ногтя. Мсье Шарль давным-давно закончил стрижку, а Жанетт, согнувшись в три погибели, все еще продолжала сражаться с его руками. Дабы не задерживать парикмахера, дождавшегося заранее назначенного клиента, она уединилась с незнакомцем в глубине зала. Никогда прежде не испытывала она столько неудобств, обрабатывая руки мужчины. То, что с другими становилось наслаждением, искусством, с этим обернулось сущей каторгой. Чтобы там ни было, думала Жанетт, на карту поставлена ее профессиональная честь. Нужно во что быто ни стало победить. Одна за другой разодрались пилочки на картонной основе, но стальные выдержали. Жанетт орудовала ими с таким остервенением, что над ногтями незнакомца повисло сверкающее облачко пыли, будто маникюрша трудилась над куском палевого агата. Закончив с предварительной обработкой, она принесла фарфоровую чашу, до половины наполненную кипятком, и только собралась разбавить ее холодной водой, как мужчина, не дожидаясь, опустил туда руку.

– Осторожно! – вскрикнула Жанетт. – Там очень горячо!

– Да нет же, – ответил незнакомец, ничуть не поморщившись.

Он пошевелил в кипятке пальцами и довольно улыбнулся. Его маленькие карие глазки, втиснутые меж оплывшими веками, поблескивали живыми огоньками и смущали ее. Уже поправляя шпателем кожу вокруг ногтей, Жанетт почувствовала какую-то сладостную усталость.

– Никогда еще меня так хорошо не обслуживали, – отметил незнакомец, прощаясь с ней.

И выдал столь щедрые чаевые, что она не преминула сделать ему реверанс.

В следующую среду, когда Жанетт млела от удовольствия, доводя до совершенства благородную конечность мсье де Крэси, дверь салона открылась, пропуская внутрь давешнего улыбчивого толстяка. Может, он что-нибудь позабыл? Но нет, он направился прямиком к мадам Артюр и потребовал приема у мадемуазель Жанетт сразу после клиента, которого она обслуживала. Жанетт бросила взгляд на пальцы незнакомца и увидела, что ногти на них – столь же длинные, как и накануне прошлого визита. Возможно ли такое? Она с некоторой нервозностью возобновила работу, но мсье де Крэси, пораненный ее неловкими движениями, вскрикнул от боли:

– Осторожнее, что вы делаете?

Униженная впервые за всю свою долгую карьеру, Жанетт кусочком ваты снимала с мизинца клиента капельки крови. Де Крэси покинул ее с нахмуренной миной, но она не придала этому ни малейшего значения. Всем ее вниманием целиком и полностью завладел незнакомец, который уже устраивался перед ней.

– Они очень быстро отросли, – заметила она, разглядывая его руку на подушечке.

– Время – понятие весьма относительное, – ответил он со смехом, и его лицо покрылось сеточкой мелких морщин.

Жанетт не поняла, что он этим хотел сказать, и вытащила из корзинки самые крупные кусачки. Зная его особенности, обрабатывать ногти было легче. Уже через час они вновь стали презентабельными. Аккуратно обрезанные в полукруг, обточенные розовым камнем и отшлифованные замшей, они отражали свет, будто крохотные зеркальца.

– До послезавтра, – попрощался он, вставая.

Она приняла это за остроумную шутку, однако через два дня он был тут как тут – с лукавой улыбкой на губах и ногтями по два сантиметра на каждом пальце.

– Так не бывает, – пробормотала Жанетт. – Я такого ни разу в жизни не видела. Вы к врачам не обращались?

– А как же! – воскликнул мужчина. – Ходил к десятку-другому!

– И что они говорят?

– Что это – признак отменного здоровья.

Шутил ли он? Или это правда? Жанетт испугалась – и в то же время с огромным наслаждением держала у себя на коленях эту когтистую горячую руку. У кассы он назвал свое имя – мсье Дюбрей, показавшееся старой деве весьма респектабельным, – и попросил записать его к мадемуазель Жанетт на шесть часов через каждые два дня.

Если бы ногти незнакомца действительно не отрастали за это время, она могла бы подумать о неком галантном умысле с его стороны, но всякий раз, когда он являлся в салон, ему и в самом деле требовались услуги маникюрши. Сей факт успокаивал ее и вместе с тем огорчал. Она говорила себе, что ему это должно стоить целого состояния. Хотя виделись они очень часто, Жанетт так и не отважилась поинтересоваться его частной жизнью, родом его занятий. И поскольку он, со своей стороны, не принадлежал к натурам болтливым, их рандеву, по большей части, проходили в молчании. От этого Жанетт приходила в еще большее волнение.

Сослуживицы подтрунивали над ней. Пошел слушок, будто мсье Дюбрей у нее – клиент номер один, «воздыхатель», а еще – что он глупый и злой, заноза в ее заднице. Она краснела, вжимала голову в плечи, но в глубине души наслаждалась тем, что впервые в жизни стала причиной этакой сумятицы в салоне. Мысли о мсье Дюбрее не оставляли ее ни днем, ни ночью. Ей хотелось заниматься только его ногтями и не тратить время на чьи бы то ни было другие. Перед каждым его приходом ее охватывала томительная радость. И хотелось отказаться от чаевых, поскольку Жанетт чувствовала себя ему обязанной.

С первого дня она заметила, что мсье Дюбрей не носит обручального кольца. Однако с утратой былых традиций ныне трудно сделать вывод, холост ли при этом человек. Впрочем, иногда она задавалась вопросом, с чего это вдруг интересуется семейным положением этого господина. Уж не представила ли себе часом, что тот оказал бы ей честь и обратил на нее внимание, не будь она отличной маникюршей? Нет, он заметил профессионала, но не женщину.

Как-то вечером, часов около семи с небольшим, когда Жанетт заканчивала полировать ногти мсье Дюбрея, к нему явился скромно одетый мальчуган лет двенадцати. Едва они вышли за дверь, она тут же приклеилась носом к стеклу, чтобы понаблюдать за ними, но их силуэты довольно быстро смешались с толпой. Неужели это сын мсье Дюбрея? Спросить его об этом она ни за что не осмелится…

Неделю спустя мальчуган пришел снова, причем – явно раньше времени. Мсье Дюбрей предложил ему полистать иллюстрированные журналы и подождать. В половине восьмого они вместе и ушли. Поскольку это совпало с закрытием салона, Жанетт, подгоняемая собственным любопытством, бросилась вдогонку. Двое спускались по Елисейским Полям, задерживаясь возле каждого кинотеатра. Вдруг она увидела, что они заходят в зал, где демонстрировали шведский фильм под названием «Нежные укусы любви», о котором отзывались как о шедевре. Занятное зрелище для ребенка! – подумала Жанетт. Мсье Дюбрей, несомненно, относится к родителям с новыми веяниями: никаких нравоучений, вместо окриков – приятельские рукопожатия, в общем, уставшие педагоги сложили штандарты перед тамтамом подрастающего поколения. Чуть было не повернув назад, Жанетт все же передумала и сама купила билет. В полутемном зале ей довольно легко удалось отыскать мсье Дюбрея. Он устроился в середине ряда, а сынишка – прямо перед ним, на ряд ближе. На экране мелькали сцены фривольного сюжета, приведшие Жанетт в замешательство. Поцелуи крупным планом, медленные, со знанием дела раздевания, сплетения обнаженных человеческих тел. Возмущенная, она ушла оттуда задолго до окончания фильма.

На следующей неделе парнишка два дня подряд являлся в салон, и оба раза мсье Дюбрей уходил вместе с ним. И каждый раз Жанетт, преследуя их и стараясь не выдавать своего присутствия, ходила на просмотры фильмов, полных беспутной физиологической любви. Она отметила, что рассаживались они одним и тем же образом: ребенок впереди, мужчина позади, – и тайком улепетывала, не дожидаясь антракта. На третий раз из-за технической неполадки показ фильма оборвался прямо посреди сеанса, зажегся верхний свет, и мсье Дюбрей, внезапно обернувшись, обнаружил за спиной свою маникюршу, сидевшую неподалеку, чуть правее. Жанетт думала, что умрет со стыда. Уж не подумает ли он, что она за ним шпионит, или, чего доброго, решит, будто и ей, как и ему, нравятся скабрезные фильмы? Возвратилась темнота, и Жанетт стремглав бросилась прочь.

Два дня с ужасом ожидала она появления клиента, но как только тот объявился перед ней с неизменно приветливым взглядом и отросшими ногтями, она тут же успокоилась. Он поинтересовался, как фильм.

– Слегка рискованный, – ответила Жанетт, опуская ресницы.

И вдруг, собравшись с мужеством, задала сжигавший ее изнутри вопрос:

– А мальчик, мсье, – это ваш сын?

– Нет, – отвечал он, – сын моего привратника.

Жанетт не поняла, обрадовало ее такое откровение или разочаровало.

– Очень мило с вашей стороны водить его в кино, – заметила она чуть погодя.

– И удобно, – ответил он с милой улыбкой.

– Что значит – удобно?

– Потому что, как вы могли заметить, я – невысокого роста. Я слишком дорожу удовольствием, чтобы терпеть, когда какой-нибудь верзила закроет мне экран. Вот и приходится брать билет на место перед собой для мальчика. Так я, по крайней мере, могу быть уверен, что досмотрю фильм до конца в отличных условиях.

Такой несравненный эгоизм озадачивал. Этот мужчина – циник или безрассуден?

– А вы не догадываетесь, что заставляете этого мальчишку смотреть представления, не подобающие его возрасту?

– Никогда не рано начинать знакомиться с жизнью.

– Но это не жизнь!

– Да нет же! – возразил мсье Дюбрей, сощурившись и пристально посмотрев ей прямо в глаза. – Именно это и только это. К тому же это очень занятно, поверьте мне.

Смутившись, Жанетт склонилась над рукой клиента и принялась орудовать пилочкой столь проворно, что железка, шлифуя ноготь, засвистела. Они надолго замолчали, а потом он спросил:

– Любите ли вы детей, мадемуазель?

– Да, – еле слышно выговорила она.

И почувствовала, как слезинки защекотали глаза. Пилочка запорхала у нее в пальцах с такой яростью, что из-под нее вскоре потянуло запахом горелого рога. Ей пришлось напрячься, сопротивляясь охватившему ее восторгу, и низкий голос мсье Дюбрея донесся, как ей показалось, до нее откуда-то с небес:

– Не хотите ли вы стать моей женой?

Жанетт вздрогнула. Страх и радость перемешались в ее сердце, словно в кипящем котле. Не в силах принять никакого решения в этаком катаклизме, она забормотала:

– Что вы такое говорите, мсье?.. Это невозможно!.. Нет, нет!..

А мсье Дюбрей уже стоял перед ней – весь такой кругленький, такой добрый – и улыбался. Улыбался глазами, улыбался губами, улыбался душой…

– Подумайте, – посоветовал он, – а завтра я вернусь.

В тот вечер он не дал ей чаевых. Жанетт провела бессонную ночь, взвешивая все за и против. После двадцати лет надежд на то, что кто-нибудь из клиентов пригласит ее к замужеству, – имеет ли она право отвернуться от случая, дарованного ей во исполнение мечты? Конечно, она совершенно не знает мсье Дюбрея. Он пугает ее своей загадочностью, о многом в его жизни она лишь смутно догадывается. Но Жанетт утешала себя вот чем: всякая женщина по сути своей – начало преобразующее, и она сможет зашлифовать дурные наклонности этого мужчины так же, как удается ей полировать его ногти. На следующий день с холодным расчетом парашютиста, прыгающего в бездну, она ответила ему «да».

Он предпочитал ограничиться весьма простой гражданской церемонией, но Жанетт получила религиозное образование и решительно настояла на бракосочетании в храме. Сынишка привратника исполнил роль пажа. Приглашенных было немного: со стороны невесты – все сослуживицы по салону, со стороны жениха – никого.

Во время официальной церемонии погасли свечи, орган оказался неисправным, а на хор мальчиков напала неудержимая икота. Эти мелкие неувязки не помешали новобрачным получить причитающиеся дружеские поздравление прямо в храме.

Сразу же после торжества они отправились в свадебное путешествие. Мсье Дюбрей отказался сообщить Жанетт, куда он ее увозит. Оказалась она в каком-то шикарном отеле в Венеции, толком и не поняв, как они там очутились. Окна выходили на Большой канал. Возвышение в спальне, словно трон, венчала огромная кровать золоченого дерева. Повсюду в алебастровых вазах покоились незнакомые белые цветы. Потеряв голову, Жанетт спрашивала себя, не читает ли она один из любимых своих романов.

Она повернулась и, переполненная признательности, протянула к мсье Дюбрею руки. С дивным внутренним трепетом ждала она, что он подхватит ее и отнесет на брачное ложе, застланное шкурой леопарда. Но он оставался неподвижен, руки его безвольно висели вдоль тела, а лицо было усталым и виноватым. Наконец он попросил у нее позволения стащить туфли.

– Ну конечно же снимите их, мой друг, – ответила Жанетт.

Мсье Дюбрей разулся, и вместо ступней она увидела у него козлиные копыта. Она прижалась к стене, пронзенная ужасом, не в силах произнести ни звука.

На следующий день Жанетт проснулась сияющая, переполненная счастьем, в объятиях мсье Дюбрея, на котором была алая шелковая пижама. Быть женой сатаны оказалось не так уж и страшно. Белые цветы вокруг покраснели. На спинке кресла вместо маленькой простенькой ночной рубашки повис совершенно прозрачный гарнитур на золотых бретельках. В стенном шкафу с открытыми дверцами висело с полсотни совершенно новых нарядов, один краше другого. В номер вошел лакей в ливрее и подкатил к кровати столик, уставленный столовым серебром, фруктами и пирожными. Едва приспело время подкрепиться апельсинами, они оказались во Флоренции. Потом мсье Дюбрей щелкнул пальцами – и вот они уже в Пизе, Неаполе, Риме. Картины, которыми Жанетт любовалась в музеях, ночью оказывались в ее комнате. А на рассвете они отбыли в родные пенаты. Никто при этом ничего, кроме пламени, не увидел.

После месячного путешествия они возвратились в Париж и остановились в небольшом частном отеле возле Бу-лонского леса. Жанетт в салон не вернулась, однако навыки свои не забросила, потому как супруг ее один стоил десяти клиентов. На то, чтобы приводить в порядок его руки, у нее уходило несколько часов – каждый вечер. И делала она это с упорством, в котором смешались профессиональная добросовестность и супружеская нежность.

Каждый день он пунктуально в девять утра уходил на службу, и точно так же каждый вечер в половине седьмого возвращался домой. По воскресеньям, если ему случалось отлучиться по делам, он старался вернуться домой к обеду. Никогда не жаловался на свою работу, никогда не отказывал супруге в деньгах. Жанетт чувствовала, как в ней от подобного порядка и надежности пробуждается крепкая буржуазная добродетель. Жили они счастливо и было у них много детишек – с крепкими ноготками и раздвоенными копытцами.