"Властелин Окси-мира" - читать интересную книгу автора (Бахтамов Рафаил)СВЕТ И ТЕНЬМы смело прошли мимо часового, но перед простой, обитой клеёнкой дверью остановились в нерешительности. В коридоре было полутёмно, и всё равно надпись на медной дощечке выделялась отчётливо: «Отдел изобретений». Не знаю, о чём думал Гена. В моём сознании почему-то мелькнули старинный велосипед с огромным передним колесом, деревянный станок времён Петра Первого, загадочного вида сооружение – должно быть, машина времени. За дверью было тихо. Я слегка подтолкнул Гену плечом. Он не ответил. Не отрываясь, читал надпись – будто хотел запомнить каждую букву. Я услышал шаги. Кто-то из дальнего конца коридора шёл в нашу сторону. Сейчас он подойдёт и увидит нас, с глупым видом торчащих у двери… Я рванул ручку. Яркий свет. Две комнаты, разделённые стеклянной перегородкой, целиком заполнены солнцем. Люди, столы, чертежи на стенах – всё терялось в этом ослепительном царстве света. – Здравствуйте, – услышал я. – Не правда ли, именно так вы хотели начать? – Да, – машинально ответил я. – Значит, я угадал. Вокруг засмеялись – меня разыгрывали. Но обидеться я не успел. Человек в строгом офицерском кителе поднялся из-за стола. – Изобретатели? Рад познакомиться. – Теперь он говорил серьёзно. – Данил Данилович Глебов. Проходите к начальнику. Прямо туда, за перегородку. По пути я успел заметить седого, важного человека в очках (техник-конструктор Коваленко, как я узнал позднее) и двух девушек. Начальник встретил нас так, словно пришли старые и добрые друзья, которых он заждался. – Принесли? – спросил он радостно и, только услышав: «Да», пожал нам руки. С тех пор я видел многих работников отделов изобретений. Среди них были, конечно, разные люди. Некоторые, например, избегали беспокойства; предпочитали изобретения простые и ясные, авторов – тихих и покладистых. Сергей Петрович Смолин просто не мог жить спокойно. Он любил изобретения «нахальные» (это его слово), которые отрицали, ломали, ниспровергали нечто вроде бы бесспорное, вечное. Любил авторов весёлых, ершистых, уверенных в себе, готовых воевать за изобретение с любыми авторитетами. «Нахальные» изобретения обычно вызывали бурю страстей, потому что за машинами стоят люди. Сергей Петрович, старый капитан, любил бури. Маленький, полный, стремительный, он весь сиял: белоснежная улыбка, белоснежный китель, золотые шевроны капитана дальнего плавания. – Замечательно! – восклицал он, энергично двигая стулья и усаживая нас. – Замечательно, – повторил он, и мы почувствовали, какой это в самом деле необыкновенный момент. Люди пришли в Отдел со своим первым (может быть, великим – кто знает?) изобретением… – Данил Данилович! – крикнул он. Вошёл майор артиллерии, взял стул и, ничего не спрашивая, сел к столу. – Смотрим, – бросил Смолин. Теперь он вовсе не был похож на этакого доброго дядюшку-весельчака. За столом сидел начальник Отдела изобретений. Для этой встречи мы мобилизовали весь запас идей. Водолазный скафандр был представлен в трёх вариантах: на бертолетовой соли (поскольку, если верить книгам, она взрывается редко), на перекиси натрия и на перекиси водорода. – Легководолазный скафандр, – определил Смолин, бегло просмотрев первое описание. – Источник кислорода – бертолетова соль (Данил Данилович поднял брови). Представляет несомненный интерес (у меня ёкнуло сердце)… для моей бабушки… Мы с Геной ошалело смотрели друг на друга. – … Скафандр (теперь я слышал лишь отдельные слова)… натрия… интерес… бабушки… – Скафандр… водорода… перевернётся?.. подумать… – За конструкцию – единица с минусом, – определил Данил Данилович. – На уровне детского сада. – Конструкцию можно изменить. Ты скажи: перевернётся? – Надо подумать. – Главное, с бабушкой всё в порядке. Я чувствовал, что не выдержу и начну ругаться. Но меня опередил Гена. – Может быть, вы будете настолько любезны, что скажете, при чём тут ваша бабушка? Кто и куда опрокинется? Когда он говорит так вежливо, лучше с ним не связываться. – Объясним, – весело согласился Смолин. – И докажем. Мы всё объясняем и доказываем. Верно, Данил Данилович? – Разумеется, – буркнул тот. – Хотя не все и не всё понимают. Скоро мы убедились, что «бабушка» капитана имеет к изобретениям прямое отношение. Проекты, которые представляли интерес для неё, не представляли интереса для Комитета по делам изобретений: в них не было ничего нового. Обычно новизну проверяют в специальных библиотеках, где собраны миллионы старых патентов. Однако у Смолина была поразительная память! Он помнил не только многие патенты, но даже их номера. Когда он вспоминал «бабушку», спорить с ним не имело смысла. Я не знаю ни одного случая, чтобы он ошибся. Другим его любимым выражением было: «Опрокинется. Так он определял предложения нереальные, ошибочные и вообще плохие. При этом совершенно не имело значения, может ли предлагаемая вещь действительно „опрокинуться“. Например, как-то он убеждал связиста, что его новая азбука (вместо морзянки) „наверняка опрокинется“. Смолин не был инженером и не всё мог доказать. Однако он обладал опытом и редким техническим чутьём. А умением доказывать в совершенстве владел Данил Данилович Глебов. Слушать его было истинным наслаждением. Он говорит, очень вежливо, всегда был готов помочь человеку недостаточно подготовленному, но всезнайства и полузнания не терпел. – В семейный архив, – оказал Смолин, возвращая нам два предложения. Почему-то меня это очень обидело, и едва мы вышли, я изорвал бумаги. До сих пор жалею: интересно было бы посмотреть и вспомнить. – Посылали? – спросил он, положив руку на последнюю нашу надежду – предложение с перекисью водорода. Я взглянул на Гену, он чуть наклонил голову. Тогда я достал из внутреннего кармана старый ответ. Смолин взглянул и рассмеялся: – Забавно! Давно не перечитывали? Я сказал, что давно. С сорок четвёртого года. Зачем перечитывать, когда мы знали ответ наизусть? – А подпись? Вот чудаки… Не выпуская бумагу из рук, он показал мне подпись. Я прочёл: «Начальник отдела С. Смолин». – Будут резать, – предположил Данил Данилович. – Изобретатели – народ кровожадный. Сам изобретатель, знаю. Я сказал, что не будем. За давностью времени. Сказал и испугался: вдруг обидятся? Но нет. – Кстати, сам я этим делом не занимался, – заметил Смолин. – Подписал как начальник отдела. – Не читая? – поинтересовался Данил Данилович. – Отчего же, читал. По-моему, убедительно. Авторы во всяком случае не возражали. В то время авторы и не знали, что изобретатель имеет право возражать. Но сейчас это не имело значения. Мы принесли с собой журнал со статьёй о 80-процентной перекиси. Это было сильнее возражений. Смолин пробежал глазами статью, отложил в сторону. – Прикинем. Вес уменьшится раза в два – два с половиной. Габариты – раза в полтора. Можно будет обойтись без компрессоров. Пожалуй, стоящее дело. Теперь по твоей части, Данил Данилович. Глянь, можно сделать приличную конструкцию на перекиси. Без этой… – он поморщился, – кустарщины? Глебов подумал, взялся за карандаш. Остановился, спросил коротко: – Институт? Факультет? Курс? Отложил карандаш в сторону. – Нечего воспитывать бездельников! Студенты третьего курса механического факультета должны уметь проектировать. Когда нужно будет ругать очередную конструкцию, зовите меня. Договорились? – Он встал. – Погоди, – остановил Смолин. – Конструкцию мы в конце концов отработаем, дело поправимое. Важно другое – перекись. Откуда её брать? Мы молчали – это был самый острый вопрос. Пять лет назад все казалось ясным: перекись получают в парикмахерской или в аптеке. Но теперь ответить так можно было лишь в шутку. Чтобы предложенный нами аппарат стал широко применяться в водолазном деле, нужны десятки, даже сотни тонн перекиси. И не 33-процентной пергидроли, которую продают в аптеках, а настоящей, 80 – 90-процентной перекиси. – Может, для опытов сойдёт пергидроль? – неуверенно спросил я. – На первый случай, пожалуй, – кивнул Смолин. – Но этими опытами мы никого ни в чём не убедим. Эксперты, а это народ ехидный, сейчас же спросят: «Что, собственно, вы хотите доказать? Что перекись разлагается? Или что при этом выделяется кислород? Ах, какое открытие! Нет, вы нам покажите, что 80-процентную перекись можно хранить, что с ней безопасно работать…» Вот ведь они, черти, что скажут. – Но разве нельзя достать восьмидесятипроцентную? – Гена показал на журнал. Смолин быстро взглянул на него, хмыкнул. – А вам известно, где эту перекись применяют? Мы честно сказали, что нет. В статье об этом говорилось глухо. Сергей Петрович подумал, махнул рукой. – Ладно. Особого секрета тут нет. Перекись такой концентрации немцы использовали в военных самолётах, в ракетах типа «Фау», в подводных лодках. К концу войны они постарались уничтожить все материалы. Ясно? – А у нас в стране? – Не знаю, – усмехнулся Смолин. Встал, прошёлся по комнате. – Допустим, немного мы достанем. Но ведь дело не в этом. Верьте моему опыту: всё упрётся в перекись. Будет перекись – будет скафандр, нет – значит, нет… А предложение в Комитет мы пошлём. Отчего же не послать? И авторского свидетельства, наверное, добьёмся. Кто знает, что будет лет через десять? Это уже слова утешения. Он по-прежнему говорит энергично, уверенно. Однако я чувствую: внутренне он погас. Предложение, которое через десять лет, да и то, может быть… Нет, это его не интересует. Надо что-то возразить. – Конечно, перекись очень важна, – мямлю я. – Мы много думали… Он вежливо слушает, безразлично кивает. Данил Данилович снова встал, собирается уходить. Конечно, у него есть дела поважнее наших. Сейчас мы попрощаемся. С изобретательством, с этим Отделом, с людьми. Всё. И вдруг… – Недавно мы разработали новый способ получения перекиси. Высококонцентрированной. Смолин вскидывается, как на пружинах. Данил Данилович, наоборот, садится, готовясь слушать. Вижу бешеные глаза Гены. Но уже поздно: эти дикие слова сказал я. – Предложение с собой? – спрашивает Смолин. – Нет, оно ещё не совсем… – тяну я, – описано… – Когда? – Через три… через пять (Смолин вскидывает брови). Да-да, через три дня. – Хорошо, жду. – Он перелистывает календарь и красным карандашом отчёркивает дату: 10 октября 1947 года. Мы прощаемся. Я долго жму твёрдую капитанскую руку. Теперь точно – эта встреча первая и последняя. Больше мы сюда не придём. Широкое асфальтированное шоссе медленно ползёт вниз. Из нагорной части, где лежит порт, мы спускаемся в город. Идём медленно. Обгоняя нас, навстречу машинам мчатся жёлтые листья… Я упорно смотрю под ноги. И всё равно вижу лицо Гены. Неприятное лицо. – Мог хотя бы посоветоваться, – бросает он. Голос у него хрустящий, ломкий, то ли от обиды, то ли от злости. Что за чепуху он говорит? Когда было советоваться, если всё решали секунды. Да и для меня самого это было неожиданно. Сорвалось с языка, и всё. Уж очень не хотелось мне навсегда прощаться с капитаном, с Данил Даниловичем. Даже с девушками. Спрашиваю: – О чём ты говоришь? – Я говорю о том (почему-то вспоминаю: в грамматике такой ответ называется полным), что ты мог бы предупредить меня… – Но о чём? – О том, что ты разработал способ получения… – Ты ошалел! Ничего я не разработал. – А как?! – А так. Нет, и всё. – Но ведь через три дня… – Мы просто не придём. – Подожди, я не понимаю. Значит, у тебя ничего нет? И ты просто сказал… то есть соврал? – Да, если тебе угодно, соврал. – Но ведь ты сумасшедший! – с искренним ужасом воскликнул Гена. – Хорошо, сумасшедший. Он посмотрел на меня, однако больше ничего не сказал. Всю дорогу шёл, покачивая головой и что-то бормоча про себя. Он разозлился не так сильно, как я ожидал. Похоже, ему было бы обиднее, если бы я действительно изобрёл этот способ и скрыл от него. – Так не годится, – решительно объявил Гена у самого моего дома. – Конечно. А что делать? – Надо завтра же пойти и признаться или… Об этом даже подумать было страшно! Я мгновенно ухватился за «или». – Или?.. Гена сказал просто: – За три дня изобрести новый способ. … С трудом вспоминаю эти дни, они прошли как в кошмаре. Столик в Публичной библиотеке, сплошь заваленный книгами. Лестница, где мы обменивались идеями (каждый, кто занимался в старом здании бакинской «Публички», знает эту лестницу). Стрелки часов, стремительно бегущие по кругу. Пожалуй, только это и осталось. Зато всё, что мы узнали о перекиси водорода, запомнилось на всю жизнь. Если разбудить меня ночью, я встану и буду два, три или пять часов говорить о перекиси. Впрочем, она стоит того. |
||
|