СКУЧНЫЙ КАПИТАН

Кравцов подарил мне пять шаровых молний.

Две из них сохранились у меня до сих пор Одна — размером с апельсин, излучающая мягкий сиреневый свет, — висит в прихожей. Я думаю, эта молния просуществует еще с полгода. У нее, как сказал бы Кравцов, очень милый и спокойный характер. Другая молния не больше грецкого ореха. Она лимонно-желтого цвета, но иногда становится красной и жужжит. Ее никак нельзя удержать на одном месте, она стремится проникнуть в самые неподходящие уголки. Однажды она оказалась в кармане моего плаща. Я обнаружил это только на улице. Теперь я держу эту молнию в цветочной вазе, прикрытой сверху двумя толстыми книгами. Из вазы ей уж не выбраться!

Впрочем, я зря заговорил о молниях. Рассказ о Кравцове надо начинать с его спасения.

Это было год назад, осенью. Аварийно-спасательное судно «Гром», на котором я служил старшиной водолазов, стояло на бакинском рейде. Сигнал бедствия мы приняли в полночь, в самый разгар шторма. Надо сказать, бакинская бухта словно нарочно предназначена для пережидания штормов. Представьте себе подкову, у открытого конца которой расположен двугривенный. Так вот, подкова — бакинская бухта, а двугривенный — остров Наргин. Вся ярость шторма разбивается об этот небольшой островок, лежащий у входа в бухту. Конечно, в шторм и по бухте ходят волны, но это уже на страшно.

Однако в ту ночь даже в бухте творилось нечто невообразимое. Ветер то и дело менял направление, налетал рывками, словно примеривался, как одолеть суденышко. Видимость была отвратительная. Над волнами носилась густая водяная пыль. Огни города, обычно яркие и ясные, заволокло дымкой. Над морем поднялось расплывчатое красноватое зловещее зарево.

Как я уже сказал, сигналы бедствия мы приняли в полночь. Капитан запросил аварийно-спасательное управление и — чтобы не терять времени — приказал сниматься c якоря. У команды сразу поднялось настроение.

Мы знали: теперь шторм быстро утихнет. Вы спросите, откуда мы это знали? Тут дело не в метеорологии, а в нашем капитане — Николае Алексеевиче Воробейчике. Капитан Воробейчик напоминал бухгалтера. Еще молодого (ему шел тридцать четвертый год), очень старательного, аккуратного бухгалтера, который со временем обязательно станет главным бухгалтером. У капитана было мягкое, даже застенчивое веснушчатое лицо (отнюдь не обветренное и не загорелое, загар не брал Воробейчика, не знаю почему), белые брови, тщательно зачесанные на пробор светлые волосы. Говорил Воробейчик негромким и каким-то поскрипывающим голосом. Я думаю, что такие слова, как «пожалуйста» или «будьте любезны», он употреблял чаще, чем все остальные капитаны Каспийского пароходства вместе взятые.

Должен сразу сказать, что Воробейчик знал толк в морском деле. О том, что на корабле у нас был идеальный порядок, даже говорить не приходится. Все это так.

Не было в капитане только морской лихости, и экипаж, состоявший из молодых парней, ценивших романтику моря, не мог не жалеть об этом. Иногда, знаете ли, приятно услышать с мостика рев этакого просоленного морского волка: «Гром и молния! Все наверх, по местам стоять, с якоря сниматься!» Без всяких «пожалуйста»…

И потом, Воробейчику слишком везло. У нас твердо вeрили: шторм может начаться только тогда, когда Воробейчик привел корабль в порт. И наоборот: стоит Воробейчику отдать команду о выходе в море, и любой шторм немедленно утихнет. За год моей службы на «Громе» не было ни одной аварии, ни одного ЧП, все шло тихо и гладко. С другими кораблями могли произойти (и происходили!) всевозможные неприятности. Другие корабли могли попасть (и попадали!) в разные переделки.

У Воробейчика же ничего подобного не случалось. Есть, знаете ли, такой порошок — против акул; бросишь в воду таблетку — и купайся сколько угодно, ни одна акула не сунется: запах у порошка такой, что они его не выносят. Так вот, Воробейчик был сильнее порошка: любая беда старалась обойти его за три кабельтова…

Так получилось и в тот раз. Едва Воробейчик отдал приказ поднять якорь, как ветер начал заметно спадать.

А когда мы вышли из бухты, шторма уже не было. Дул, конечно, свежий ветер, море пошаливало, но шторм как-то сразу сник. Воробейчик сказал старпому: «В случае чего, вы, пожалуйста, меня вызовите», - и спустился в свою каюту. Но, как вы цонимаете, за ночь ровным счётом ничего не произошло. Воробейчику, как всегда, везло.

К утру мы были в районе острова Сломанная чeлюсть. Корабль, с которого приняли сигналы бедствие, затонул часа за три до нашего прихода. Команду подобрал идущий порожняком танкер. Исчез только пассажир — единственный на борту «Пытливого» (так назывался погибший корабль). Нам приказали тщательно осмотреть место гибели «Пытливого» и попытаться отыскать этого пассажира.

Капитан вызвал меня на мостик. В руках у Воробейчика была радиограмма. Он перечитывал ее, и лицо его выражало откровенное недоумение. Такое лицо должно быть у бухгалтера, увидевшего вдруг, что в расчетную ведомость вписаны две строчки из опереточной арии.

— Послушайте, старшина, — сказал он, глядя в радиограмму, — мы будем искать «Пытливого»… Поставим буи… — Он принялся снова перечитывать радиограмму. Потом аккуратно сложил бланк и спрятал его в карман кителя. — Знаете, старшина, что у них в трюме?

«Пытливый» был гидрографическим судном Академии наук. Я ответил, что в трюме должны быть приборы, какое-нибудь научное оборудование.

Воробейчик вежливо улыбнулся.

— К сожалению, вы ошибаетесь. Там у них молнии.

— Какие молнии? — не понял я.

— Шаровые, — спокойно ответил Воробейчик. — Четыре сотни шаровых молний. Простите, если говорить точно, то четыреста семь штук. Скажите, пожалуйста, вам никогда не приходилось поднимать со дна… молнии?

Ответить я не успел. Вахтенный сигнальщик закричал: «Человек за бортом!» — и все бросились к правому борту.

За бортом был не человек, а надувная резиновая лодка. И в ней действительно находился человек. В бинокль отчетливо виднелась крупная белая надпись на шлюпке: «Пытливый». Воробейчику даже не пришлось искать потерпевшего крушение, этот парень сам отыскался. Но, клянусь вам, это был очень странный парень, во всяком случае самый странный из всех когда-либо терпевших крушение.

Судя по всему, он даже не очень радовался, что его нашли. Он пел нечто пиратское, аккомпанируя себе на гитаре. Время от времени от откладывал гитару, опускал за борт туфлю, набирал воду и поливал чемодан, занимавший чуть ли не половину шлюпки. А потом снова принимался за гитару и пел во весь голос:

— Нервное потрясение, — констатировал наш корабельный врач. — Такие случаи описаны в медицинской литературе. Нужно скорее его подобрать!

Но этот парень, кажется, не очень хотел быть спасенным. Когда «Гром» подошел к шлюпке, он весело крикпул:

— Куда держите курс, друзья?…

Ну, тут мы без лишних слов втащили его на палубу.

Вместе с чемоданом, потому что он вцепился в этот чемодан обеими руками.

— Благодарю вас, — сказал он, осторожно поставив чемодан на палубу. — Будем знакомы: Олег Павлович Кравцов, кандидат физико-математических наук.

Это была святая правда, и мы очень скоро убедились, что Кравцов действительно физик и действительно кандидат наук. Но тогда, на палубе, он походил скорее на бригадира портовых грузчиков. Представьте себе здоровенного дядю ростом чуть поменьше двух метров, в майке и закатанных до колен мокрых брюках. Да, будь он водолазом, на него едва бы налез комбинезон самого большого размера… Лицо у Кравцова было приятное, это я сразу заметил. Знаете, такое открытое, веселое лицо, скуластое, слегка курносое, с широко расставленными голубыми глазами и крупными белыми зубами, которыми, наверное, можно было перегрызть якорную цепь. Он все время улыбался и вообще был очень доволен собой и всем окружающим.

— Вы с «Пытливого»? — спросил капитан.

Кравцов кивнул головой:

— Именно оттуда. Так сказать, потерпевший крушение. С детства мечтал о таком приключении. — Он рассмеялся и сказал доверительно: — Мне с самого начала казалось, что произойдет какое-нибудь приключение. Я даже заранее присмотрел, где лежит эта шлюпка. Сейчас все переплывают океаны на плотах, на шлюпках… Скажите, а куда занесло бы меня это течение?

Воробейчик нахмурился (он не выносил легкомысленных людей), пожевал губами и сказал тусклым голосом:

— Что ж, очень приятно… Да, очень приятно. Проводите его, ребята, в кают-компанию. И вы, доктор, пожалуйста, посмотрите, что ему нужно.

— Поесть ему нужно, — буркнул корабельный врач, — больше ничего. Здоров, как… — Он помедлил, подыскивая, видимо, какое-то оригинальное выражение, потом вздохнул и закончил: — Здоров как бык.

Все свободные от вахты пошли с Кравцовым в каюткомпанию. Чемодан он тащил сам, а гитару и туфли торжественно несли ребята: Кравцов как-то сразу всем понравился.

В кают-компании наш кок моментально накрыл стол.

Второй помощник капитана принес отглаженные брюки, механик — новенький китель (застегнуть китель Кравцов, конечно, не смог: пуговицы не сошлись). Словом, через пять минут Кравцов, как он выразился, приобрел вид, удобный для логарифмирования.

— А теперь, — сказал он, расправившись со второй порцией котлет, — теперь посмотрим, как поживают мои зверушки.

Он поставил чемодан на стол, нежно погладил крышку (мне почему-то запомнилось каждое его движение), ловко щелкнул замком и…

Вот здесь это и произошло.

Мы увидели молнии и услышали гром. То есть грома, собственно, не было. Просто кто-то опрокинул стул, а кок выпустил из рук поднос с компотом. Но молнии были — самые настоящие шаровые молнии.

Я еще в детстве видел шаровую молнию. Это случилось в Пятигорске, во время грозы. Однако ту молнию я видел издалека, а эти лежали в двух шагах от меня.

Их было не меньше дюжины, и они доверху заполняли чемодан. Самые крупные имели размер с кулак нашего боцмана, то есть сантиметров пятнадцать в поперечнике.

Все они отличались друг от друга цветом. Только две, совсем небольшие, были черными, остальные имели окраску — сиреневую, зеленоватую, оранжевую, желтую… Одна, например, излучала тусклый серый свет, другая — ярко-красный…

Когда Кравцов открыл чемодан, в кают-компании сразу стало просторно: все отскочили к стенкам. И тогда наступила такая тишина, что отчетливо слышалось слабое жужжание молний. А потом Кравцов взял в руки зеленоватую молнию.

— Ну что ты жужжишь? — нежно спросил он. — Тебе не нравится это соседство? Ладно, мы тебя переложим. Возьмем и переложим… — Он сунул молнию в карман брюк; жужжание прекратилось. Кравцов удовлетворенно улыбнулся: — Ну, вот и отлично!..

Это было уж слишком!

Мы обалдели — другого слова не подберешь. Да, мы обалдели и не могли сказать ни слова.

— Так это и есть ваши молнии? — раздался в дверях спокойный голос капитана. — Значит, часть вы спасли?

— Они самые, — улыбнулся Кравцов. — Но четыреста семь штук потонуло. Основной груз. Отборные, стандартные молнии… А в этом чемоданчике я вез экспериментальные образцы. Понимаете?

Воробейчик, видимо, понимал. Зато мы не понимали ничего, абсолютно ничего! И тут, знаете, словно плотина прорвалась: все наперебой начали задавать вопросы. Но к столу никто не подошел. Откровенно говоря, мы просто боялись. Представьте себе, что кто-то открыл на столе чемодан, наполненный змеями; может быть, они и дрессированные, однако все-таки страшновато… Согласитесь, что шаровая молния нисколько не лучше (во всяком случае, на первый взгляд) ядовитой змеи!

— Тихо, ребята, — сказал капитан. — Товарищ Кравцов все вам сейчас объяснит.

— Только не сейчас! — взмолился Кравцов. — Прежде всего надо отыскать «Пытливого» и попробовать поднять груз… Ну ладно, — неожиданно уступил он. — Ладно. В двух словах объясню. Природные шаровые молнии дикие, неустойчивые. Они иногда достигают огромных размеров, до десяти метров в диаметре, но сушествуют недолго, не больше двух-трех минут. Ну вот, мы и поставили задачу… Шаровая молния, друзья, это прекрасный аккумулятор энергии. Во много раз выгоднее транспортировать энергию в виде шаровых молний, чем передавать ее по проводам или запасать в виде горючего. Вот посмотрите. — Он взял из чемодана крупную желтую молнию. — Весит эта штука пустяки, граммов десять, а энергии в ней достаточно, чтобы в течение года приводить в движение трактор. Правда, мы еще не научились делать молнии, сохраняющиеся годами. Пока они у нас живут, как правило, недолго: восемь — десять месяцев, изредка год-полтора.

Он небрежно бросил молнию в чемодан и взял другую, очень яркую.

— А вот это другой сорт, для освещения. Света она дает как трехсотсвечовая лампа — и не перегорает, не разбивается… Эта вот, черная молния, в основном испускает тепловые, инфракрасные лучи. Сейчас у нее, правда, сероватый оттенок, но, когда мы усовершенствуем такие молнии, они будут на вид совсем черными.

— А они… того… не опасны? — спросил кто-то.

Кравцов рассмеялся: — Попробуйте, подержите в руках! — Он оглядел нас. — Ну, кто решится?

К чести наших ребят надо сказать, что никто не испугался. Все шагнули вперед, к чемодану.

— Вы только окна закройте, — сказал Кравцов, показывая на иллюминаторы. — Мои зверушки могут улететь. У них такой строптивый характер…

Я осторожно взял из чемодана сиреневую молнию.

Странное это было, доложу вам, ощущение! Примерно такое, как будто вы пытаетесь удержать в руках каплю ртути. Вроде и есть что-то в руке, а чуть нажмешь — и все ускользает… Молнии действительно почти ничего не весили, во всяком случае, не больше, чем детские воздушные шарики. Сиреневая молния оказалась совсем холодной, а красную трудно было удержать в руках.

Наш кок, схвaтивший ее, сейчас же бросил обратно в чемодан.

— Осторожнее, товарищи! Пожалуйста, осторожнее! — повторял Кравцов. — С ними нужно обращаться нежно. Сейчас я вам покажу…

Но показать ему не удалось. Нас — Кравцова и меня — позвали наверх, к капитану. Кравцов сложил молнии в чемодан, и мы пошли на мостик.

— Вот он, ваш «Пытливый», - сказал Воробейчик. — Полюбуйтесь.

Любоваться, собственно, было не на что. Из воды торчали только верхушки мачт. «Пытливый», напоровшись на скалы, затонул метрах в ста от острова Сломанная Челюсть.

Представьте себе две скалистые гряды, поднявшиеся из моря и протянувшиеся параллельно друг другу на четверть мили. Скалы были черные, невысокие и торчали, как изломанные зубы. Я хорошо знал эту Сломанную Челюсть. Здесь погибло немало кораблей.

В шторм волны свободно гуляли над скалами, а огонь небольшого маячка, установленного на одной из скал, был плохо виден… Да, Сломанная Челюсть умела крепко кусаться!

— Глубина небольшая, — сказал капитан. — Метров пять-шесть. Ну, что вы думаете, старшина? Сможем мы вытащить эти молнии? Заметьте, пожалуйста, дело добровольное. Так мне из управления радировали. Кто знает, как они себя будут вести под водой…

— Да, очень интересно! — подхватил Кравцов. — Мы таких экспериментов еще не ставили. Пока, надо полагать, молнии сохранились, но… Если одна взорвется, грохнут и все остальные. Тогда от этого островка только дым останется. Знаете что? — Он обернулся к капитану: — Дайте мне акваланг, я сам полезу. Я могу. Ну, идет?

Воробейчик долго жевал губами, потом спросил меня: — Как вы думаете?

Я ответил, что готов спуститься. Но если Кравцов действительно может пользоваться аквалангом, то лучше идти вдвоем, потому что у этих молнии, как заметил сам Кравцов, строптивый характер.

— Решено! — воскликнул Кравцов. — Идем вместе, Я объяснил ему, что на корабле решает капитан.

Воробейчик еще долго жевал губами и скучно смотрел на торчавшие из воды мачты.

— Пойдете вдвоем, — сказал он наконец. — Молнии будете грузить на шлюпку и свозить на островок, вон туда, видите? Я вызову по радио баржу, рисковать кораблем мне не хочется.

Должен признаться, первый раз было страшновато идти под воду. Мне дважды приходилось разряжать мины, но это детская игра по сравнению с подъемом молний. Мина — только черный ящик, а эти молнии светились. И как светились! Когда мы добрались до трюма и увидели их, у меня появилось огромное желание поскорее удрать на поверхность… Молнии излучали какой-то совершенно фантастический свет — яркий, искрящийся, трепещущий. Это было страшно, но красиво.

Вы знаете, подводный мир богат красивыми зрелищами.

Если, например, лечь на спину и смотреть сквозь небольшие волны на солнце, вы увидите изумительную игру красок. Но такой красоты мне еще не приходилось видеть. Я даже не знаю, как об этом рассказать. Ну скажем, возьмите бриллианты, сотни бриллиантов, увеличьте каждый из них до размеров крупного арбуза, бросьте в воду и осветите… Вода была зеленовато-синяй («Пытливый», как я уже говорил, затонул на небольшой глубине), очень чистая, а молнии излучали желто-оранжевый свет. Получалось совершенно необыкновенное, феерическое зрелище: вся толща воды светилась переливающимися, сверкающими, ослепительно яркими красками — от лимонно-желтой до пурпурной.

Да, я забыл сказать, что молнии двигались. Они плавали, медленно покачиваясь, как большие медузы, и это создавало непередаваемую игру красок. При выдохе из акваланга вырывается целая стайка пузырьков; так вот, самым изумительным было свечение этих пузырьков.

Не знаю, в силу каких законов оптики это происходило, но каждый пузырек светился изнутри, причем свет этот, был совсем другим, чем свет воды. Пузырьки отсвечивали красным, оранжевым, желтым, вода же почти все время имела более мягкую окраску — пурпурную, зеленоватую, голубую. Я никогда не думал, что сочетания красок могут быть такими щедрыми, буйными… Кравцов поймал одну молнию и внимательно осмотрел ее. Мне показалось, что он не очень доволен и чего-то опасается. То есть чего именно он может опасаться, я представлял. Но первый, так сказать, испуг прошел, и почему-то не хотелось верить, что может произойти катастрофа.

Потом Кравцов спустился в трюм и начал отбирать молнии. Насколько я понял, он в первую очередь отбирал самые опасные. Я обратил внимание — они были ярче, светлее других.

А в общем, возни с этими молниями было достаточно. Мы поднимали их по две-три штуки: Кравцов ловил сеткой, передавал мне, а я уже вытаскивал их наверх и складывал в шлюпку. Когда молний набиралось штук двадцать — двадцать пять, я брался за весла и греб к островку. Здесь я укладывал молнии в неглубокую, прикрытую брезентом пещеру. И снова возвращался под воду, к Кравцову. Каждый час мы устраивали перерыв.

К нам подходил катер («Гром» стоял кабельтовых в двух от нас, Кравцов запретил приближаться), и, пока мы отдыхали, ребята меняли баллоны на аквалангах — сжатый воздух в этих аппаратах быстро расходуется.

Мы начали работу в одиннадцать часов. К шести вечера на «Пытливом» оставалось сотни полторы молний, не больше. Мы снова заправили акваланги. Я рассчитывал до темноты все кончить. Но случилось иначе.

В первый момент я не сообразил, что произошло. Мы возились в трюме (молнии бегали, как живые, и не хотели идти в сеть), и вдруг я почувствовал, что наверху что-то случилось. Вода потемнела, послышался глухой гул. А потом явственно донесся шум винтов. В таких случаях водолаз не ошибается: я понял, что «Гром» уходит.

Шквал налетел внезапно — осенью на Каспии случается такое. «Гром» не мог не уйти, иначе его выбросило бы на скалы, Он должен был уйти, не теряя ни одной минуты. У Воробейчика не оставалось времени предупредить нас, надо было спасать корабль, экипаж. На его месте я поступил бы так же.

Мы остались на Сломанной Челюсти.

Я вывел Кравцова на островок. Нам удалось выбраться на берег, добежать до пещеры и залезть под брезент.

Мы сняли акваланги, отдышались. В пещере было светло и тепло — от молний.

А ветер крепчал. Сразу навалилась темнота. Глаза чертовски устали от яркого света молний, и я почти ничего не видел. Да и что можно было увидеть? Пещера находилась метрах в тридцати от моря. Волны с яростью наскакивали на островок, заливали скалы, вздымались в небо грязно-серой стеной…

Все это произошло за какие-нибудь четверть часа, может быть даже меньше.

— Ну, как приключение? — спросил я Кравцова.

— Вполне, — ответил он. — Интересно, что будет дальше.

Этот парень, кажется, никогда не унывал. Я объяснил ему, что ничего страшного нет: отсидимся здесь, пока не пройдет шквал, потом вернется «Гром» и подберет нас.

— Все, как в приличном романе, — сказал Кравцов. — Кораблекрушение, необитаемый остров, сокровища погибшего корабля… Между прочим, еще никогда робинзоны не имели такой энерговооруженности. Здесь две с половиной сотни молний, значит… да, энергии примерно как в десяти железнодорожных эшелонах с горючим. И обратите внимание, как великолепно упакована эта энергия: нам даже не жарко.

Он замолчал, и я заметил на его лице выражение озабоченности.

— Да, забавные они, эти зверушки, — продолжал он нарочито веселым голосом. — Почти пустота… Газовая плазма: смесь атомных ядер газа и сорванных с них электронов. Лет через пять молнии станут товаром широкого потребления. Вы сможете прийти в магазин и сказать: «Заверните парочку…» Я понимал, что Кравцов нарочно затеял этот разговор. Его что-то волновало, и он хотел отвлечь меня.

Я спросил, почему молнии не распадаются.

— Магнитное поле, — ответил Кравцов. — В физике это называется пинч-эффектом или эффектом сжатия. Сначала возникает электрическая дуга в виде столба, затем под влиянием собственного магнитного поля столб газовой плазмы сжимается и превращается в пар. Сжатая плазма разогревается, начинает светиться. Можно, — Кравцов поймал одну молнию… — даже получить такое сжатие, при котором в плазме начнется…

Он не закончил фразы. Сверху на брезент что-то упало. Я быстро вылез из пещеры и, когда глаза привыкли к полумраку, увидел, что это была наша надувная шлюпка; ее выбросило на островок волной. С трудом мне удалось втащить шлюпку под край брезента. Поверх брезента я навалил камни.

Ветер стал плотным, жестким, капли воды резали лицо, как градинки. Я снова забрался в пещеру. Кравцов рассматривал оранжевую молнию и мрачно пел: Мне надоела эта тишь да гладь, Давно пора ее к чертям послать, Эх, братцы…

Увидер меня, он замолчал и поспешно отбросил молнию.

— Все-таки приятно терпеть крушение с таким грузом, — сказал он. Голос у него был фальшиво-бодрый. — Для робинзонов целая проблема зажечь костер, а у нас в неограниченном количестве тепло и свет…

— Послушайте, Олег Павлович, — прервал я его. — Давайте говорить начистоту. Что случилось? Вы, я вижу, чем-то встревожены.

Он посмотрел на меня, потом начал возиться со своим аквалангом.

— Говорите, — настаивал я. — Незачем нам играть в прятки.

— Ладно, — хмуро сказал он. — Понимаете… зверушки взбунтовались. Под водой повышенное давление, процесс образования нейтральных атомов из газовой плазмы ускорился. Остановить это уже нельзя. Молнии разогреваются. Видите, они становятся светлее, И очень скоро.

Он замолчал.

— Взрыв? — спросил я.

Кравцов нехотя кивнул.

— Да. Молний-то мне, в общем, не очень жаль. Это пробная партия. Мы испытывали их выносливость при транспортировке: возили по железной дороге, потом на самолете, на корабле… Они прекрасно выдержали. А на пребывание под водой они нe рассчитаны, Нет, их не жаль. Но вот куда мы денемся?…

— Через сколько времени… взрыв?

— Часа через полтора.

— А если выбросить?

Кравцов невесело усмехнулся:

— Думал об этом. Не годится. Представляете, куда их отнесет таким ветром? Могут быть несчастные случаи, даже катастрофы. Это же не обычные молнии, они начинены энергией в тысячи раз большей,… Нет, ни в коем случае!

— Тогда надо утопить.

— Молнии легче воды, они не утонут. И самое главное — под водой они тоже взорвутся…

Я прислушивался к реву ветра. Шквал прошел, сейчас просто дул крепкий ветер. Но было бы безумием уйти в море на надувной шлюпке. Кравцов тоже так думал.

— Может быт, придет «Гром»? — спросил он.

На это я почти не рассчитывал. «Гром» находился, конечно, где-то невдалеке, но Воробейчик ни за что не подойдет к Сломанной Челюсти при такой погоде. Он будет выжидать. Тем более, он даже не знает, что молнии должны взорваться.

Я в нескольких словах объяснил Кравцову, какой характер у нашего капитана.

— Вы так думаете? — задумчиво произнес Кравцов. — А мне показалось, что капитан… как бы это объяснить… Вот в прошлом такие капитаны открывали Землю. Ну, а в будущем полетят к Венере, к Марсу, к звездам…

Я представил себе Воробейчика, ведущего звездолет, и пожал плечами.

— Вы думаете, туда полетят какие-то совершенно особые люди? — спросил Кравцов. — Нет. Они будут такие, как Воробейчик, как вы… Да, да! А потом, лет через сто, о них сложатся легенды, и в этих легендах они станут сказочными богатырями… Между прочим, — он улыбнулся, — у моих молний разные характеры. Есть упрямые, злые, хитрые. Есть спокойные, добрые. И я обратил внимание, что самые хорошие молнии — черные — всегда скромны. Они не разбрасывают искры, не жужжат, не слепят глаза. Но энергии и, я бы сказал порядочности в них больше, чем в назойливо жужжащих… Давайте все-таки посигналим, а? Вот послушайте…

Надо отдать должное Кравиову. Я тогда еще не очень представлял себе, что такое взрыв молний. За день я привык к молниям, и они казались мне довольно безобидными. А Кравцов знал свсих зверушек. Однако он не струсил и голова у него по-прежнему работала крепко.

Он придумал неплохую штуку. Во всяком случае, это давало нам какой-то шанс на спасение. Надо было взять молнию, взобраться на вершину скалы и, прикрывая молнию куском брезента, отсигналить на «Гром». Правда, мы не знали, в каком направлении находится корабль, но молния светила вкруговую, на все тридцать два румба.

…Невесело было выходить из теплой пещеры. За день мы дьявольски устали, а взобраться на крутую скалу трудно и со свежими силами. Признаюсь, у меня вновь мелькнула мысль выбросить эти проклятые молнии — пусть ветер несет их куда угодно. Но я ничего не сказал Кравцову. Да, уж если попадать в беду, то с хорошим товарищем!

Мы отрезали кусок брезента от большого полотнища, прикрывавшего ход в пещеру. Кравцов выбрал яркую молнию и опутал ее сеткой. И мы полезли наверх. Скала была невысокой, метра три с половиной, может быть четыре. Но я почти ничего не видел. Глаза, воспаленные от яркого света, болели и слезились. Казалось, что все вокруг погружено в абсолютный, непробиваемый мрак.

Молнию нам пришлось сразу же завернуть в брезент: она слепила.

Эти четыре метра запомнились мне на всю жизнь.

Холодный и мокрый ветер заставлял прижиматься к скале, а скала была острая и колючая Я до крови ободрал руки, изрезал ноги, ушиб плечо. И если я все-таки взобрался наверх, то только благодаря Кравцову. Он буквально забросил меня на вершину скалы, а я его уже не смог втащить…

Сигнал бедствия — это девять вспышек: шесть коротких и три длинных. Молния рвалась на ветру, я привязал сетку к поясу, потому что руки были заняты брезентом.

Я ничего не видел, вспышки молнии совсем ослепили меня. От яркого света глаза резала нестерпимая боль. Мной вдруг овладело какое-то безразличие. Я решил, что «Гром» не придет: Воробейчик не решится приблизиться к Сломанной Челюсти. Но я сигналил. Три точки, три тире, три точки… Сначала я еще считал сигналы, потом сбился, перестал. Руки работали машинально. Три точки, три тире, три точки…

Не помню, сколько прошло времени. Кравцов потянул меня за ногу. Я обернулся — в море плясала светлая полоса. Это был прожектор.

«Гром» шел к острову!

Я сполз со скалы. Кравцов отвязал сетку с молнией и потащил меня вниз, к пещере. Он догадался приложить мне мокрую тряпку к глазам. Боль немного утихла, стала гупой, ноюшей.

Через полчаса за нами пришла шлюпка с «Грома».

Я до сих пор не знаю, как ребятам удалось подойти к скалам. Волны гремели так, что не было слышно даже крика. Шлюпку заливало, приходилось все время вычерпывать воду.

Едва поднявшись на «Гром», Кравцов крикнул:

— Капитан, скорее уходите… Скорее!

Я не видел Воробейчика — глаза болели и мне было трудно их открыть, — но я услышал голос Воробейчика, вежливый, поскрипывающий, очень спокойный:

— Не беспокойтесь, пожалуйста. Мы успеем уйти.

Я заставил себя открыть глаза. Мне хотелось посмотреть на Воробейчика. Клянусь вам, он был такой же, как всегда!

— Спешите, капитан, спешите, — настаивал Кравцов. — Молнии вот-вот взорвутся!

— Спасибо, я это учту, — ответил Воробейчик. — Но особенно спешить нам невыгодно. Взрыв даст волну — как цунами. Она идет со скоростью самолета. Мы от нее все равно не уйдем. А машины надо беречь.

Кравцов рассмеялся, сказал: «Вы правы, капитан», - в начал насвистывать свою песенку.

Молнии взорвались только через час, когда «Гром» был уже в пятнадцати милях от острова.

Я сдвинул повязку, которую мне успел наложить докгор, в вместе со всеми выскочил на палубу. За кормой, прорезав темноту ночи, возник ослепительно яркий желтый диск. В первый момент это было похоже на солнце, наполовину скрытое горизонтом. Потом огонь вытянулся вверх, стал сиренево-белым, осветил бушующее море и внезапно погас, оставив медленно расползающееся мерцающее красноватое зарево.

Остров Сломанная Челюсть перестал существовать.