"История Спарты (период архаики и классики)" - читать интересную книгу автора (Печатнова Лариса)

Глава II Мессенские войны

В пользу ранней даты проникновения дорийцев в Мессению может служить название местности "Дорион", встречающееся в "Каталоге кораблей" (Hom. Il. II, 594). "Дорион" локализуется где-то в северной Мессении и свидетельствует о присутствии дорийцев здесь еще в микенский период. Может быть, в Мессении было какое-то раннее поселение дорийцев еще до их массированного проникновения туда на рубеже XII-XI вв.[005_1]

Судя по данным археологии и диалектологии, дорийское вторжение в Пелопоннес распространилось в том числе и на Мессению, где были уничтожены крупные центры микенской культуры, такие, как дворец в Пилосе. Но, в отличие от Лаконии, в Мессении, судя по данным традиции, ахейское население порабощено не было, и там не образовался свой класс илотов.

Античная традиция обычно говорит о дорийском переселении как о возвращении Гераклидов и походе дорийцев, причем ни у одного древнего автора нельзя найти цельного связного рассказа, в котором бы излагалось все предание. Наиболее полная версия о походе дорийцев представлена у Эфора, на которого ссылается в своей "Географии" Страбон (VIII, 5, 4, p. 364). Эфор был хорошо знаком с преданием о возвращении Гераклидов, согласно которому, отвоевав Пелопоннес у Тисамена, сына Ореста, Гераклиды сразу же поделили весь полуостров на три части. Лакония досталась братьям-близнецам Еврисфену и Проклу, которые стали первыми спартанскими царями и основателями двух царских династий. Братья сделали своей резиденцией Спарту и, разделив всю Лаконию на шесть частей, создали систему "вассальных княжеств". Жители окрестных городов Лаконии уже тогда стали именоваться периеками.

Но в Мессении, как намекает Эфор, с самого начала сложился иной, чем в Лаконии, принцип взаимодействия дорийцев и ахейцев. Согласно Эфору, Гераклид Кресфонт, которому по жребию досталась Мессения, уравнял в правах местных жителей с завоевателями-дорийцами (poihvsanta ijsonovmou" pavnta" toi'" Dwrieu'si tou;" Messhnivou" - ap. Strab. VIII, 4, 7, p. 361). Хотя Павсаний и не ссылается на Эфора, он, по-видимому, пользовался тем же источником при описании первоначальной истории Мессении, что и Страбон. По словам Павсания, "народ древних мессенян не был изгнан дорийцами: они согласились быть под управлением Кресфонта и принуждены были уступить дорянам часть своей земли" (IV, 3, 6). Очень вероятно, что "главный каркас" этой истории старше Эфора и сложился задолго до создания мессенской легенды[005_2].

Из-за скудости источниковедческой базы открытым остается вопрос, что собой представляли мессенцы в этническом отношении перед началом Мессенских войн. Имела ли место в Мессении в первые века после ее завоевания дорийцами постепенная ассимиляция, т. е. полное слияние в один народ ахейцев и дорийцев или этот процесс по-настоящему затронул только верхушку общества, не проникнув в другие слои населения?

Тот факт, что в исторический период народ, населявший Мессению, назывался мессенцами и не делился ни на какие этнические группы, заставляет некоторых ученых предполагать, что мессенцы, по крайней мере после Мессенских войн, были в этническом отношении монолитны. Г. Бузольт говорит о доризации всего ахейского населения Мессении[005_3]. Эд. Мейер, а вслед за ним и некоторые другие исследователи высказывали мнение, что дорийцы, впервые появившись в Мессении в XII-XI вв., вытеснили прежних жителей или в западную Мессению, или в Аркадию. В результате в центральной Мессении население стало полностью дорийским по расе и языку[005_4]. В недавнее время ту же точку зрения отстаивал О. Мюррей. Он считает, что Мессенские войны представляли собою процесс, в результате которого одна дорийская группа была порабощена другой[005_5].

В подтверждение того, что Мессения была в значительной степени доризирована перед началом Мессенских войн, приводится, в частности, тот факт, что у мессенцев и спартанцев было общее святилище Артемиды в Лимнах на границе Мессении и Лаконии, где, как говорит Страбон, "оба племени сообща справляют всенародное празднество и приносят жертву" (VIII, 4, 9, p. 362). Подобные общие святилища были в архаическое время и у других дорийцев, например у коринфян и мегарян (святилище Геры Акреи на границе Коринфской области и Мегариды)[005_6].

О дорийском присутствии в Мессении после т. н. дорийского завоевания свидетельствует также и тот факт, что в Регии, который был основан в начале Первой Мессенской войны (традиционная дата основания - 725 г.), использовался дорийский диалект и дорийские имена собственные. Как известно, в основании Регия принимали участие мессенцы, стремившиеся избежать гибели от рук спартанцев (Strab. VI, 1, 6, p. 257; Paus. IV, 23, 6). Таким образом, часть мессенцев, вероятно аристократия, была уже дорийской перед началом спартанского завоевания[005_7]. Этим можно объяснить универсальное восприятие мессенцами в IV в. не только дорийского диалекта, но также и чисто дорийского культа Аполлона Карнейского и дорийского календаря. По словам Павсания, мессенские эмигранты в течение трех столетий сохраняли в чистоте свой дорийский диалект (IV, 27, 11) и, когда в IV в. Мессения была освобождена, многие из них вернулись на родину.

Конечно, сравнительно легкой доризации Мессении в какой-то мере могло способствовать сравнительно мягкое отношение дорийцев к местному населению. Стандартной моделью отношений завоевателей-дорийцев с местным ахейско-ионийским населением являлся скорее не спартанский вариант, а модель взаимоотношений римлян с Латинским союзом в начальный период римской истории. По-видимому, по неизвестным нам причинам ситуация для дорийцев в Мессении была изначально несколько иной, чем в Лаконии. И мессенские дорийцы в отличие от спартанцев предпочли не завоевывать Мессению в течение столетий, а заключить с местным ахейским населением что-то вроде контракта, в основе которого лежала идея компромисса. Подобного рода компромиссы между дорийскими завоевателями и старой ахейско-ионийской знатью были общим явлением для многих греческих общин. Судя по местным преданиям, соглашения такого рода имели место в Коринфе, Мегарах, Сикионе, Аркадии. В Мегарах, например, как показала Л. А. Пальцева, уже в архаический период "сложилось достаточно монолитное аристократическое сословие, в котором ионийский элемент был практически неощутим". Однако можно не согласиться с тем ее предположением, что на нижних этажах социальной лестницы процесс ассимиляции протекал быстрее, чем наверху[005_8]. Аристократическое меньшинство во всех обществах, как правило, всегда более подвижно и более интернационально по сравнению с основной массой народа. И если в маленькой Мегариде, где собственно крестьян было очень немного, процесс ассимиляции действительно мог протекать достаточно быстро и охватить не только элиту общества, но и весь народ (Paus. I, 39, 5), в аграрной Мессении, скорее всего, ситуация была иной. Здесь процессу доризации подверглась, по-видимому, только ахейская знать и ее ближайшее окружение, а основная масса сельского населения осталась по преимуществу ахейской. После того как Мессения пережила несколько волн эмиграции, в стране к концу VII в., должно быть, осталось только малоподвижное по самой своей природе сельское население. Особенности обращения спартанцев с илотами свидетельствуют как раз о том, что они имели дело не с родственными им дорийцами, а с прежним ахейским населением Мессении.

В современной историографии общепринятым считается взгляд, выраженный, в частности, К. Краймс, что хотя аристократия в Мессении была дорийской, население в целом сохраняло много из традиций царства Нестора[005_9]. Как полагает Дж. Хаксли, никакого смешения, во всяком случае на первых порах, дорийцев и местных ахейцев не было. Чтобы чувствовать себя увереннее, дорийцы сконцентрировались в одном месте, в плодородной долине Стениклер, вместо того чтобы расселиться по всей стране[005_10]. Дж. Хаксли при этом ссылается на предание, согласно которому первый дорийский царь Мессении Кресфонт обосновался в Стениклере и построил там дворец для себя и своих потомков (Ephor. ap. Strab. VIII, 4, 7, p. 361; Paus. IV, 3, 7). Та же картина была, по-видимому, и в других областях, куда пришли дорийцы. Так, например, в Мегарах, как указывает Л. А. Пальцева, и после прихода дорийцев сохранились некоторые институты более раннего времени, такие, например, как древний ионийский институт эсимнетов. По ее мнению, сохранение старых структур во многом объясняется тем, что в силу незначительной численности дорийцев-завоевателей они смогли захватить только несколько важных в стратегическом отношении пунктов (скорее всего, мегарский акрополь) и установить контроль над прилегающей территорией, в то время как основное население Мегариды по-прежнему составляли ионийцы[005_11].

До войны со Спартой Мессения была свободной и независимой страной. Что она собой представляла в политическом отношении, трудно сказать. Некоторые историки полагают, что Мессения не имела никакой политической организации в аристотелевском значении этого слова. Так, согласно Л. Пирсону, в Мессении до ее завоевания Спартой вообще не было городов. Это была "страна маленьких деревень". В качестве доказательства отсутствия каких-либо поселений городского типа Л. Пирсон ссылается на результаты археологических раскопок, во время которых не было найдено ни царских дворцов, ни чего-либо другого, что указывало бы на существование каких-либо политических центров[005_12]. Но доказательства, в основу которых положены в основном данные археологии, вряд ли могут считаться вполне надежными. Тем более, что в архаический период еще многие города, по-видимому, не имели городских стен и выглядели как поселки. Так, Фукидид, говоря в своей "Археологии" о древних временах, упоминает, что часто жертвами разбойных нападений становились "неукрепленные города, где жили по деревням (povlesin ajteicivstoi" kai; kata; kwvma" oijkoumevnai")" (I, 5, 1).

Как заметил А. Гомм, это прекрасный пример того, что для греков povli" - это прежде всего политическое единство, даже без постоянного центра администрации, которым всегда становился укрепленный город[005_13]. Смысл здесь, вероятно, заключается в том, что не было физического синойкизма, что община продолжала состоять из федеральных kw'mai. Э. Д. Фролов в качестве иллюстрации той мысли, что "полис мог быть реальностью и без соответствующего урбанистического основания", приводит договор-ретру о военном союзе между элейцами и герейцами (Герея - городок в Западной Аркадии) (ML, N 17). В этой надписи, датируемой около 500 г., ни община герейцев, ни община элейцев не названы полисами. Но, как справедливо полагает Э. Д. Фролов, несмотря на то, что синойкизм здесь произошел позднее, сам факт принятия подобной политико-правовой акции доказывает, что обе общины "воспринимали себя и реально выступали как целостные политические единства, полисы"[005_14]. В Спарте, которая, бесспорно, представляла собой теснейшее политическое единство, во время раскопок архаических слоев также не найдено было каких-либо значительных остатков сооружений городского типа. И литературные источники подтверждают, что политический центр всей Лаконии даже в классическое время имел вид скорее группы близлежащих поселков, чем правильного города. Недаром Фукидид назвал Спарту несинойкизированным полисом, т. е. государством, не имеющим центра городского типа (I, 10, 2).

В Мессении, хотя и более медленными темпами, по-видимому, шли те же процессы, что и в других регионах, завоеванных дорийцами. Как известно, в более динамично развивающихся дорийских анклавах, таких, как Мегары и Коринф, в VIII в. не только были отдельные общины городского типа, но уже начался их процесс объединения вокруг центрального полиса. В Мессении среди дорийских общин, очевидно, не было ясно выраженного политического центра, как в Лаконии. Мессения перед началом войны со Спартой, скорее всего, представляла собой не до конца оформленное, но все-таки политическое объединение отдельных общин, полисов. Так, по словам К. Краймс, "нет никакой причины полагать, что существовал какой-либо политический союз в Мессении в промежуток времени между дорийским нашествием и спартанским завоеванием"[005_15]. Возможно, политический пейзаж в Мессении был примерно такой же, как и на Крите, где имели место многочисленные дорийские полисы, из которых около 50 известны по имени. Но, в отличие от Лаконии, Крит так и остался "разъединенным агрегатом городов-государств", или eJkatovmpoli", по выражению Гомера[005_16]. С другой стороны, какие-то следы объединения все-таки были.

Признаком начавшегося объединения Мессении еще до Мессенских войн может служить институт царской власти, возникший, скорее всего, еще до Мессенских войн, а также тот факт, что c основания Олимпийских игр и до 736 г. список победителей включал в себя семь мессенцев, без указания конкретной общины, из которой происходил тот или иной олимпионик (Paus. IV, 4, 5; 5, 10). Это можно расценивать как свидетельство того, что жители Мессении уже в данный период сознавали свое культурно-историческое единство.

Обратимся теперь непосредственно к Мессенским войнам. Нам нет нужды верить легендарной истории Мессенских войн в том виде, как ее описал Павсаний. Но основные моменты противостояния Мессении и Спарты, возможно, переданы правильно. Среди них - объединение мессенцев вокруг царского дома в Стениклере (Paus. IV, 6, 6; ср.: IV, 3, 8)[005_17]. По-видимому, угроза со стороны Спарты в сильнейшей степени подтолкнула отдельные мессенские общины к добровольному политическому объединению вокруг дорийского ядра. Если можно говорить о складывании единой этнической общности на территории Мессении, то, скорее всего, ее завершение совпадает с началом Мессенских войн, которые заставили мессенцев осознать свою политическую, культурную и даже этническую идентичность перед лицом врага.

Традиция насчитывает три Мессенских войны (Diod. XV, 66), хотя последняя, третья, относится уже к периоду классики (464 г.) и войной может быть названа только условно. Это было восстание преимущественно мессенских илотов (Paus. IV, 24, 5-6). В настоящем разделе речь будет идти только о первых двух Мессенских войнах, имевших место в период архаики.

Одним из главных источников по истории Мессенских войн являются фрагменты элегий Тиртея, который первым воплотил в своих произведениях идеалы спартанской военной доблести.

До Платона (Leg. I, 629 a - 630 b) о Тиртее не упоминает ни один греческий писатель. Как замечает П. Поралла, "традиция о происхождении и общественном положении Тиртея исключительно шаткая"[005_18]. Тем не менее исследователь выступает против полного отрицания историчности Тиртея и его поэзии. Так, жесткой критике П. Поралла подверг по-своему хрестоматийную теорию Эд. Шварца, доказав ее полную несостоятельность.

По мнению Эд. Шварца, сам Тиртей вместе с его псевдоархаическими элегиями были выдуманы каким-то изобретательным афинским поэтом времен Пелопоннесской войны. В подтверждение своей гипотезы Эд. Шварц ссылался прежде всего на характер самих элегий. Он исходил из целого ряда остроумных, но слабо доказуемых суждений. С его точки зрения, подобная изысканная поэзия вообще не могла возникнуть в Спарте так рано - в середине VII в., ведь в элегиях Тиртея, согласно Эд. Шварцу, не было ничего архаичного, да и написаны они были на ионийском, а не на дорийском диалекте, как можно было бы ожидать от поэта-дорийца[005_19]. На отрицание историчности Тиртея Эд. Шварца подвигла, прежде всего, его общая гиперкритическая установка. Будучи сторонником полной ревизии древней традиции, он полагал, что предание о Второй Мессенской войне полностью ложно и такой войны в середине VII в. вообще не было[005_20].

О Тиртее известно очень мало. В древности точно не знали, был ли Тиртей уроженцем Спарты или иностранцем. Традиция об афинском происхождении Тиртея берет свое начало от Платона, который впервые в греческой историографии упоминает Тиртея. Платон называет его афинянином, приобретшим права гражданства в Спарте (Leg. I, 629 a). Павсаний (IV, 15, 6) и Страбон (VIII, 4, 10, p. 362), со ссылкой на более ранних авторов, передают анекдот, согласно которому спартанцы по совету оракула попросили у афинян полководца, но вместо опытного военачальника получили хромого школьного учителя Тиртея.

В защиту афинского происхождения Тиртея часто приводят то соображение, что его элегии написаны на ионийском диалекте. Следует заметить, что это как раз не совсем подходящий аргумент. Ведь мегарский поэт Феогнид, в дорийском происхождении которого нет никаких сомнений, также писал на ионийском койнэ[005_21]. Как правило, дорийский диалект представлен в элегиях в виде редких вкраплений.

Версия, в соответствии с которой Тиртей был родом из Афин, не является единственной. Согласно другой, правда, очень поздней версии, Тиртей был родом из лаконской Афидны, хотя наличие одноименного с аттической Афидной местечка в Лаконии удостоверяет только Стефан Византийский (s. v. [Afidna; ср.: Ovid. Fasti 5, 708). В словаре Свиды (s. v. Turtai'o") Тиртей назван лаконцем или милетянином (последний этникон возник, вероятно, потому, что Тиртей писал на ионийском диалекте) (Lavkwn h] Milhvsio").

Но, как считают некоторые исследователи[005_22], доказательства его лаконского происхождения можно найти непосредственно в самих элегиях Тиртея. Они присоединяются к критике Страбона, который, процитировав отрывок из тиртеевской "Евномии", делает из него вывод о кровном родстве Тиртея с теми, кто пришел в Пелопоннес вместе с Гераклидами (VIII, 4, 10, p. 362 = Tyrt. fr. 1 Diehl³)[005_23]. По словам Страбона, "или эти элегические стихи не подлинные, или не следует верить Филохору (Philochor. FgrHist. 328 F 215), который говорит, что Тиртей был афинянином... а также Каллисфену и многим другим писателям, утверждающим, что он прибыл из Афин..." (VIII, 4, 10, p. 362).

Однако из слов Страбона следует, что в древности традиция об афинском происхождении Тиртея была не только самой распространенной, но и самой ранней (творчество Каллисфена и Филохора относится соответственно ко 2-й половине IV в. и 1-й половине III в.). Платон, говорящий о Тиртее как об афинянине, передает, по-видимому, единственно существующую в его время версию. В ее пользу можно привести целый ряд соображений. Во-первых, насколько нам известно, Спарта в период архаики за неимением собственных интеллектуалов традиционно приглашала поэтов и музыкантов из-за границы. Во-вторых, как указывает Платон, Тиртей получил спартанское гражданство (Leg. I, 629 a) и, следовательно, вполне мог идентифицировать себя со своими новыми согражданами (отсюда появляется личное местоимение "мы"). Кроме того, как отметил К. Германн, Тиртей сочинял для спартанцев и о спартанцах и вне зависимости от своего происхождения он не мог сказать ничего иного[005_24].

Нам представляется, что версия об афинском происхождении Тиртея, хотя может быть и недостоверна в деталях, но в целом вполне убедительна[005_25]. Предание об его лаконском происхождении заслуживает меньшего доверия уже в силу своего позднего происхождения и меньшего распространения[005_26], чем афинский вариант. Тем не менее некоторые исследователи, сторонники его лаконского происхождения, заходят так далеко, что даже решаются судить о том, кем был Тиртей, спартиатом или периеком (к примеру, гражданином лаконской Афидны)[005_27].

Как замечает П. Олива, в настоящее время общепринятым считается взгляд, что по истории Мессенских войн единственным вполне надежным источником является Тиртей. Едва ли можно сомневаться, что Тиртей был спартанским поэтом VII в., современником и участником Второй Мессенской войны[005_28]. Евсевий относит акмэ Тиртея к 37-й олимпиаде (632-629 гг.), а Аполлодор в передаче Гезихия - к 35-й (640-637 гг.). До нас дошел целый ряд фрагментов из его элегий. Большая их часть так или иначе связана с Мессенскими войнами. Но, с одной стороны, характер жанра, с другой - фрагментарность поэтического наследия Тиртея делают его стихи не слишком содержательным в историческом плане источником.

Самый пространный рассказ о Мессенских войнах принадлежит Павсанию, чье творчество относится уже к периоду Римской империи (II в. н. э.). Автор "Описания Эллады" добросовестно изложил позднюю, явно благоприятную для мессенцев традицию, у истоков которой стояли писатели, обработавшие вскоре после освобождения Мессении весь комплекс реальных и мифических воспоминаний мессенцев о своем прошлом.

Основными источниками Павсания были произведения, возникшие в кругу мессенских историков уже после возрождения Мессении в IV в. Идеология вновь обретенной государственности требовала своего художественного оформления. Мессения нуждалась в героическом прошлом, и оно было воссоздано в целой серии патриотических рассказов, авторы которых, ловко манипулируя традицией, не останавливались и перед прямой ее фабрикацией. Такого рода литература и легла в основу версии Павсания. Павсаний упоминает двух авторов, которые, по-видимому, и были его основными источниками по истории Мессенских войн. Первый из них - это эллинистический поэт Риан с Крита, который писал, скорее всего, в 1-й половине III в. На Павсания, вероятно, произвела сильнейшее впечатление его эпическая поэма, посвященная истории Мессении. Недаром те главы четвертой книги "Описания Эллады", в которых излагается история Мессенских войн (IV, 6-24), - "единственная часть книги Павсания, где повествование имеет художественный, даже драматический характер"[005_29]. По-видимому, александрийский эпик с таким воодушевлением и талантом описал историю героического сопротивления мессенцев во главе с их национальным героем Аристоменом, что уже в древности появилась версия о мессенском происхождении самого Риана. Свида говорит, что "некоторые считали Риана уроженцем Ифомы в Мессении" (s. v. JRianov"). К сожалению, Павсаний очень редко цитирует Риана, и единственный большой отрывок из поэмы Риана "История Мессении" сохранился у Стобея (Flor. IV, 34 sqq.).

Вторым источником для Павсания была история Мессенских войн, написанная младшим современником Риана, прозаиком Мироном из Приены (Paus. IV, 6, 1-4)[005_30]. По словам Павсания, в трудах Мирона и Риана рассматривались только отдельные эпизоды Мессенских войн, причем Мирон писал о Первой Мессенской войне, а Риан - о Второй (IV, 6, 2). Эти источники Павсания были a priori тенденциозными: их основной целью было прославление мессенского народа. П. Олива полагает, что основную историческую канву для своих произведений Мирон и Риан, в свою очередь, нашли у какого-нибудь историка IV в., может быть у Эфора[005_31].

Критику данных источников мы находим уже у Павсания, который с известным недоверием относился к своим информаторам, особенно к Мирону. По его словам, Мирон "не очень обращал внимание, соответствуют ли истине его рассказы и убедительно ли то, что он хотел передать" (IV, 6, 4). Как считает Л. Пирсон, искусственность и недостоверность мессенской традиции в передаче Павсания проявляется, в частности, в том, что в его описании Первой Мессенской войны встречается очень мало деталей историко-географического плана. Так, кроме Амфеи нет ни одного названия места[005_32]. Картину может дополнить и то, что битвы у Павсания обычно никак не локализуются или, в лучшем случае, он ограничивается обычным штампом, указывая, что "место было во всех отношениях вполне удобно для сражения" (IV, 7, 4). Описания сражений полностью лишены каких-либо убедительных деталей, они все написаны по одному образцу. Из этого можно сделать вывод, что и у Мирона, его главного источника по истории Первой Мессенской войны, таких деталей не было. Говоря о Второй Мессенской войне, Павсаний, следуя Риану, называет места битв - Деры, Могила кабана, Большой Ров, - но без каких-либо пояснений (IV, 15, 4 и 7). Изложение Павсания изобилует многочисленными мифологическими сюжетами, а описания сражений перенасыщены обычной военной риторикой.

Согласно замечанию Л. Пирсона, "рассказ Павсания достаточно ясно показывает, что его историческая ценность как источника незначительна, не больше, чем ценность "Илиады" для Троянской войны"[005_33]. На малоценность нетиртеевской традиции не раз уже указывалось в научной литературе. Действительно, выявить в этом предании историческое зерно довольно трудно, и некоторые современные историки вообще отказываются от этого занятия, считая предание о Мессенских войнах полностью легендарным[005_34]. Крайне скептически к поздней традиции относится, например, Ч. Старр. "Ни один здравомыслящий ученый, - пишет он, - не предаст, пожалуй, большого веса риторике и анахронизмам 4-й книги Павсания... и любая реконструкция, созданная из этой паутины, может свидетельствовать только об интеллектуальной ловкости ее автора"[005_35]. По мнению исследователей, не склонных доверять той традиции, которая нашла себе место у Павсания, первоначальный исторический материал предания был полностью заменен героическим мифом, созданным искусственно спустя три столетия после окончания Мессенских войн.

Однако стоит прислушаться и к более взвешенной позиции. Как представляется, верно оценивает существующее предание К. Краймс: "Отказываясь принимать на веру явно фиктивные детали Мессенских войн и в особенности историю подвигов их национального героя Аристомена, тем не менее, не вижу необходимости отвергать целиком всю традицию о Мессенских войнах"[005_36]. Вслед за К. Краймс мы полагаем, что с известной долей доверия можно отнестись только к основным вехам Мессенских войн, отбросив как предмет мифотворчества их событийную канву.

До восстановления независимости Мессении в 369 г. ее история была известна в Греции лишь в самых общих чертах. У Геродота, Фукидида и Ксенофонта, к примеру, нет ни одной ссылки на Тиртея. По-видимому, они вообще не знали о существовании такого поэта и не имели в своем распоряжении его элегий. В Греции о Тиртее, очевидно, узнали только тогда, когда его стихи извлекли на свет в IV-III вв. создатели мессенской легенды. Историки же V в. не только не знали деталей Мессенских войн, но и не представляли, что их было несколько. Так, Антиох Сиракузский, по-видимому, считал, что была одна Мессенская война (ap. Strab. VI, 3, 2, p. 278). Даже Аристотель, который писал уже после освобождения Мессении, также упоминает только одну Мессенскую войну (Pol. V, 6, 2, 1306 b). Судя по всему, сама традиция о двух Мессенских войнах была обязана своим появлением Тиртею. П. Олива замечает, что, если подвергнуть стихи Тиртея анализу, из них легко можно вычленить, по крайней мере, две Мессенские войны, имевшие место в архаический период[005_37].

Однако вопреки древней традиции, идущей еще от Тиртея, некоторые историки предлагают вообще отказаться от обязательного деления военного конфликта Спарты и Мессении на две четко выраженные кампании. По мнению М. Клаусса, на том основании, что при описании одной из мессенских кампаний Тиртей сослался на какую-то другую, произошедшую ранее, невозможно в принудительном порядке сделать вывод, что в период архаики было два больших военных противостояния между Спартой и Мессенией. М. Клаусс считает, что завоевание Мессении заняло довольно длительный период времени и проходило в несколько, не обязательно два этапа[005_38]. Согласно К. Краймс, Первая Мессенская война понятие вообще условное: она была просто продолжением постепенного завоевания, которое началось гораздо раньше[005_39]. Ч. Старр вообще призывает не рассматривать Мессенские войны как правильные и систематические военные кампании наподобие войн классической Греции[005_40].

Но подобный взгляд на Мессенские войны неконструктивен. У нас нет никаких оснований отказываться от тиртеевской традиции, в соответствии с которой в период архаики имели место две большие военные кампании, справедливо именуемые в традиции именно войнами.

Рассмотрим хотя бы вкратце предание о хронологических рамках Мессенских войн. Этот сюжет также не имеет простого решения и в настоящее время продолжает быть предметом научной дискуссии. Сложность проблемы определяется прежде всего состоянием наших источников, а именно их малым количеством и поздним происхождением. Единственным источником, современным Мессенским войнам, является сообщение Тиртея, что Первая Мессенская война продолжалась 19 лет (fr. 4, v. 7 sq. Diehl3). Вся поздняя традиция, по-видимому, зиждется на этом указании Тиртея. Так, Исократ, правда без ссылки на Тиртея, называет ту же цифру, однако округлив ее до двадцати лет (Archid. 57). Поздние античные историки и хронографы не только повторяют вслед за Тиртеем, что война велась 19 лет, но и дают абсолютные цифры ее начала и окончания. По свидетельству Павсания, Первая Мессенская война началась во 2-м году 9-й олимпиады, а окончилась в 1-м году 14-й олимпиады, т. е. продолжалась 19 лет, с 743 по 724 г. (IV, 5, 10; 13, 7; также: Euseb. Chron. II, p. 182).

Хронологию Павсания подтверждает и сохранившаяся традиция, утверждающая, что между Мессенскими войнами и основанием двух западных колоний, Регия и Тарента, существовала непосредственная связь. Согласно преданию, в основании Регия (традиционная дата основания около 720 г.), кроме халкидян с Эвбеи, приняли участие и мессенские эмигранты (Antioch. ap. Strab. VI, 1, 6, p. 257; Paus. IV, 23, 6), а вскоре по окончании войны, в 706 г., парфениями, изгнанными из Спарты, был основан Тарент (Arist. Pol. 1306 b 29-31; Antioch. ap. Strab. VI, p. 278)[005_41]. Предание об основании западных колоний, подтверждаемое, как правило, данными археологии, является достаточно надежным, и две традиционные даты - ок. 720 г. и ок. 706 г. (для основания Регия и Тарента) - дают нам право думать, что Первая Мессенская война уже шла в 720 г., а закончена была до 706 г. Приблизительную дату начала войны можно вывести и из списка олимпийских победителей. Последним мессенским олимпиоником стал Леохар в 736 г. Естественным является предположение, что полное забвение мессенцами Олимпийских игр, отмечаемое с середины 30-х гг. VIII в., имело своей причиной начавшуюся затяжную войну со Спартой[005_42].

Учитывая всю совокупность нарративных источников, а также материалы археологии, которые подтверждают традиционную дату основания Регия и Тарента, в современной историографии в целом обычно принимают хронологию Павсания и считают, что Первая Мессенская война началась не ранее 740 г., а закончилась не позже 710 г.[005_43] Однако нам кажется, что нет никаких причин вообще пересматривать хронологию Павсания, который датирует начало войны 743 г., а ее окончание - 724 г. Основание Тарента в 706 г. дает для Первой Мессенской войны только terminus ante quem, и не более того. Ведь в источниках нигде не сказано, что основание Тарента имело место сразу же по окончании Первой Мессенской войны[005_44]. Окончание войны и заговор парфениев с их последующей высылкой на Запад, конечно, хронологически связаны между собой, но не так жестко, как думают некоторые исследователи. Таким образом, у нас нет никаких оснований не доверять хронологии Павсания.

Отдельные детали свидетельствуют о том, что Первая Мессенская война началась как обычный вооруженный конфликт между соседними государствами. Мессению и Спарту поддерживали традиционные для этих государств союзники: Мессению - Аркадия, Аргос и Сикион, Спарту - Коринф (Paus. IV, 11, 1). Судя по составу участников, конфликт, затронув интересы Спарты, Мессении и в какой-то мере их ближайших союзников, не вышел за пределы Пелопоннеса. Слабая осведомленность греков о Мессенских войнах объясняется не только их древностью, но и чисто местным характером самих войн. Но, с другой стороны, в биполяризации Пелопоннеса иногда видят проявление панэллинского конфликта конца VIII в., вошедшего в традицию под названием Лелантской войны[005_45].

Для Спарты война с Мессенией была продолжением ее агрессии в Лаконии. По-видимому, никакого значительного временного промежутка между последним этапом завоевания Лаконии и началом мессенской кампании не было. Цель Мессенских войн кратко сформулирована у Плутарха, который, очевидно, только передает спартанскую традицию. Приведем полный текст Плутарха из его трактата "Изречения спартанцев": "Когда Полидор[005_46] вел свое войско на Мессену, его спросили, неужели он собирается воевать со своими братьями. "Нет, - ответил царь, - я только хочу пройти к неразделенным землям"". Таким образом, царь Полидор, начиная войну с Мессенией, объявил, что идет завоевывать землю, еще не поделенную на клеры (ejpi; th;n ajklhvrwton th'" cwvra" badivzein - Mor. 231 e). В другом месте Плутарх, следуя, по-видимому, той же традиции, сравнивает количество клеров, нарезанных Ликургом на территории Лаконии, с их количеством, приобретенным в Мессении царем Полидором (соответственно 6 тысяч и 3 тысячи) (Lyc. 8).

Сохраненная Плутархом традиция свидетельствует, что перед завоевателями изначально не стояла задача покорить всю территорию Мессении. Ведь большая часть Мессении, кроме долины реки Памиса, гориста. Холмистая местность и узкие прибрежные долины благоприятствовали скорее пастушеству, чем земледелию. В классическое время большая часть западной Мессении была пустынна так же, как и прибрежные районы. Поэтому объектом завоевания, по всей видимости, являлись только две плодородные долины, расположенные по берегам Памиса, - Стениклер на севере и Макария на юге. Эти две равнины легко могли обеспечить участками земли всех спартиатов, которые в них нуждались (ср.: Plut. Lyc. 8).

Единственным близким по времени источником для Первой Мессенской войны является следующий фрагмент Тиртея:

Судя по данному фрагменту, в самом общем виде события предстают в такой последовательности. После ряда поражений сопротивление мессенцев сосредоточилось в пограничном с Аркадией районе. Здесь повстанцы были разбиты, и на двадцатый год спартанцы наконец взяли Ифому, а мессенцы бежали из своего горного убежища.

У Павсания та же последовательность событий, только разукрашенная позднейшими наслоениями, среди которых, однако, попадаются и подлинные детали традиции (IV, 13, 6). Доверия заслуживает сообщение Павсания, что мессенские аристократы по большей части эмигрировали из Мессении. Причем эмиграция, по-видимому, приобрела форму настоящего исхода из страны всей политической и жреческой элиты. Эмигрантов принимали у себя союзники мессенцев: Аркадия, Аргос и Сикион. А мессенские жрецы, возможно, нашли себе убежище в Элевсине (Paus. IV, 14, 1). Упоминание об Элевсине как месте, куда бежало мессенское жречество, не может не вызывать удивления. В данном случае возможно несколько объяснений. Если предположить, что мессенские жрецы были в основном ахейского происхождения, то они вполне могли иметь давние контакты с Элевсином. Это тем более вероятно, что среди элевсинских жрецов могли быть потомки Нелеидов из Пилоса, которые бежали в Аттику в конце микенского периода. Но возможно и другое объяснение. Элевсин, непосредственно граничащий с дорийской Мегаридой, в архаический период был, по-видимому, очень тесно с ней связан, а возможно, даже зависел от Мегар (Plut. Thes. 10). Как указывает Л. А. Пальцева, все свидетельства о значительном влиянии Мегар на Элевсин относятся к периоду до VII в., когда Элевсин еще не стал составной частью Афинского государства[005_47]. В конце же VIII в. Элевсин как союзник дорийских Мегар вполне мог предоставить убежище мессенским жрецам[005_48].

Но большая часть мессенских изгнанников, по-видимому, предпочла принять участие в основании новых западных колоний. Конец VIII в. был как раз временем начала активного проникновения греков на Запад, в Сицилию и Южную Италию. Среди потока колонистов нашли свое место и мессенские эмигранты. Сохранилась традиция об участии мессенцев в основании Регия (Strab. VI, 1, 6, p. 257; Paus. IV, 23, 6). После Второй Мессенской войны этот эмиграционный процесс продолжался. Каллисфен говорит о том, что Аркадия не только охотно принимала у себя мессенских изгнанников, но и даровала им гражданские права (ap. Polyb. IV, 33)[005_49]. Согласно преданию, герой Второй Мессенской войны царь Аристомен нашел себе убежище на Родосе (Paus. IV, 24, 2; 32, 3).

Условия мирного договора, исходя из рассказа Павсания, были достаточно суровыми для побежденных. Мессения была подвергнута сильному политическому и экономическому прессингу. Павсаний перечисляет основные пункты соглашения. При этом краткость, стереотипность и смешение в одном документе политических, экономических и ритуальных моментов показывает, что Павсаний передает содержание подлинного договора между мессенцами и спартанцами. Прежде всего, мессенцы поклялись не отпадать от Спарты и не поднимать восстания, затем одеваться в траур по случаю смерти высших должностных лиц и участвовать в их погребальных церемониях (IV, 14, 4). Судя по политической компоненте соглашения, мессенцы были приравнены к лаконским периекам[005_50]. Второй пункт договора между мессенцами и спартанцами на первый взгляд кажется не очень значительным и мало обременительным для мессенцев. Но тот факт, что он стоит рядом с основными политическими и экономическими требованиями, свидетельствует, конечно, о большой значимости и этого "ритуального" пункта. Условие договора об участии мессенцев в погребальных церемониях спартанских царей и геронтов очень похоже на то, которое было установлено после победы Коринфа над Мегарами примерно в тот же период. Кроме территориальных потерь Мегары обязаны были посылать своих плакальщиков для участия в похоронах коринфских правителей из рода Бакхиадов[005_51]. По-видимому, уже в период архаики регулярное участие представителей побежденной стороны в официальных актах государства-победителя из обычая превращается в важную правовую норму, заслуживающую особой фиксации. С ее помощью побежденная община должна была еще и еще раз демонстрировать свой подчиненный статус.

Наибольшую дискуссию вызывает тот пункт мирного договора, в котором речь идет об экономической стороне дальнейшего взаимодействия Мессении и Спарты. Павсаний, перечисливший все основные пункты договора, только его экономический компонент счел нужным подтвердить авторитетом Тиртея. Со ссылкой на Тиртея он сообщает, что мессенцы были обязаны доставлять в Спарту половину всего урожая (IV, 14, 3). Павсаний характеризует это наказание как оскорбительное для мессенцев и в подтверждение приводит три строки из поэмы Тиртея "Евномия":

Приведем, по возможности, дословный перевод: "Словно ослы, страдая от огромного бремени, под [гнетом] печальной неизбежности несут они господам половину всех плодов, сколько приносит пашня". И в комментарии Павсания к этому месту (ej" timwriva" dev, a}" u{brizon ej" tou;" Messhnivoi"), и в самом фрагменте Тиртея делается ударение на оскорбительном характере наказания. При этом не совсем понятно, что считалось наиболее оскорбительным: сам факт натурального обложения, его количество или обязательство доставлять продукты в Спарту[005_52]. Что касается слов Тиртея о половине урожая, то нет уверенности, что это не поэтический образ, в котором заключено представление об очень большом обложении. В народных сказках и эпосе обещание отдать половину от целого встречается обычно тогда, когда надо подчеркнуть особые, как правило, экстремальные условия, в которых находится та сторона, которая предлагает подобную сделку (вспомним сказочные рефрены типа: "царевна и половина царства в придачу" или "полцарства за коня"). У Гомера Гектор перед поединком с Ахиллом заявляет, что троянцам, в случае его отказа от поединка, придется отдать победителям Елену и половину всего имущества города в придачу (a[ndica pavnta davsasqai - Il. 22, 113-120).

Можно высказать и другое соображение против дословного понимания указания Тиртея о половине урожая. Половина урожая - такой огромный процент отчуждаемой продукции, который крайне редко встречается в исторической практике. Трудно себе представить механизм, с помощью которого спартанцы могли бы в реальной системе координат взимать с мессенцев половину их урожая, количество которого по определению не могло быть строго фиксированным. Сбор подобного налога невозможно было бы осуществить без постоянного и очень сильного давления на местное население и без прямого контроля над урожаем. В любом случае расплывчатое сообщение Тиртея о половине урожая (fr. 5 Diehl³) и свидетельство Плутарха о строго фиксированном натуральном налоге, получаемом с илотов каждой спартанской семьей (Lyc. 8, 7), надо толковать как два совершенно разных этапа развития отношений между спартанцами и мессенцами. Правда, следует заметить, что нельзя полностью исключить и иное объяснение этому разночтению в наших источниках. Ведь Плутарх говорит о фиксированном натуральном налоге применительно к Лаконии.

В свое время уже К. Ф. Германн заметил, что слова Тиртея о натуральном обложении мессенцев (fr. 5 Diehl³) вовсе не доказывают, что те были превращены в илотов уже в конце Первой Мессенской войны[005_53]. Существенным образом их положение ухудшилось только после Второй Мессенской войны, когда, согласно Павсанию, все мессенцы были зачислены в илоты (IV, 23, 1). После же Первой войны мессенцы еще не стали "правильными" илотами, их зависимость имела более мягкую форму. Мессения, скорее всего, находилась в вассальной зависимости от Спарты и выплачивала последней контрибуцию в виде части урожая. Как заметил Ю. В. Андреев (в отношении Крита), "в реальных исторических условиях периода завоевания общинное или государственное рабство могло означать только зависимость одной общины от другой, выражавшуюся в выплате натуральной дани"[005_54].

В любом случае надо признать, что предание о половине урожая не поддается однозначному толкованию. Все попытки современных ученых дать удовлетворительное объяснение этому пункту договора нельзя считать удовлетворительными[005_55].

Свидетельства Тиртея и Павсания относительно условий мирного соглашения объясняют, почему для мессенцев была характерна столь высокая степень сопротивляемости. Мессенцы испытывали повышенный по сравнению с лаконскими периеками политический и экономический гнет, сопровождаемый целой серией мер, направленных на морально-нравственное унижение нации. Но, скорее всего, вслед за Первой Мессенской войной Мессения не превратилась в аморфную в политическом отношении структуру. Она еще сохраняла остатки своей государственности. Так, судя по фрагментам Тиртея, после Первой Мессенской войны население Мессении в основной своей массе еще не было превращено в илотов. Ведь Вторая Мессенская война была борьбой между двумя гоплитскими армиями (Tyrt. fr. 8 v. 31 sq. и 9 v. 21 Diehl³), - народ же, превращенный в безоружных крепостных, вряд ли мог создать правильную армию и сражаться в качестве гоплитов. Содержание и общий дух элегий Тиртея не оставляет сомнений, что борьба шла между равными противниками. У Тиртея спартанцы воюют со свирепыми фалангами врагов, т. е. мессенцев (ai\ya de; dusmenevwn ajndrw'n e[treye favlagga" trhceiva" - "Грозные вражьи фаланги он в бегство тотчас обращает") (fr. 9 v. 21 Diehl³ / Пер. В. В. Латышева).

Можно предположить также, что далеко не вся территория Мессении была завоевана спартанцами. В их руках оказались, скорее всего, только две плодородные равнины на востоке страны: Макария по нижнему течению реки Памиса и Стениклер по верхнему его течению[005_56]. Но это были лучшие земли Мессении и к тому же близко расположенные к Лаконии. Сама река Памис в отличие от большинства рек на территории Греции была полноводной, изобиловала рыбой и даже являлась судоходной в нижней своей части (Strab. VIII, 4, 6, p. 361; Paus. IV, 34, 1). Об исключительном плодородии этих мест, особенно по сравнению с Лаконией, не раз упоминали древние авторы (см., например: Euripid. ap. Strab. VIII, 5, 6, p. 366). Вся западная часть Мессении, наоборот, представляла собой горную область, мало или совсем не пригодную для земледелия. Приморские города на западном и южном побережье Мессении, несмотря на попытки Спарты поставить их под контроль путем высылки туда колоний своих союзников (основание Асины - Paus. IV, 8, 3; 14, 3; 15, 8; 24, 4; 27, 8; 34, 9), сохранили свою независимость, и после Первой Мессенской войны вся территория Мессении, кроме собственно Мессенской равнины вдоль реки Памиса, скорее всего, находилась еще вне ареала спартанского влияния.

Это позволило Мессении спустя несколько десятилетий поднять всеобщее восстание, которое вошло в предание под названием Второй Мессенской войны. О том, что это было именно восстание, свидетельствуют Страбон (VIII, 4, 10, p. 362) и Павсаний (IV, 15, 1). Начав военные действия против Спарты, мессенцы тем самым нарушили одно из условий мирного договора и стали клятвопреступниками, что послужило для Спарты формальным поводом впредь узаконить состояние постоянной войны с Мессенией. Как полагает П. Олива, именно после победы во Второй Мессенской войне эфоры при вступлении в свою должность стали объявлять войну илотам[005_57]. Эти, странные на первый взгляд, ежегодные объявления войны уже не существующему в политическом отношении противнику были, по-видимому, формой легализации криптий, которые имитировали военные действия сначала против мессенских илотов, а после восстания 464 г. - против всех илотов вообще.

Дату начала Второй Мессенской войны и ее продолжительность едва ли можно сегодня установить с какой-либо долей точности. Все подсчеты основываются главным образом на словах Тиртея, что Первая Мессенская война была во времена "храбрых отцов наших отцов (aijcmhtai; patevrwn hJmetevrwn patevre")" (fr. 4 v. 6 Diehl³), т. е. - при буквальном понимании этого поэтического образа - при дедах тиртеевского поколения. Это - единственный путеводитель для датировки восстания. Фрагмент, где встречается эта строка, представляет собой обычный для Тиртея призыв, обращенный к его современникам, сражаться так же храбро, как это делали в течение 19 лет их деды (fr. 4 Diehl³). Возможно, начиная уже с классического периода в основе всех подсчетов о временном промежутке между Первой и Второй Мессенскими войнами лежала прежде всего данная строка Тиртея. Хотя, с другой стороны, оперировать именно этим свидетельством Тиртея и абсолютизировать его нас заставляет тот печальный факт, что до нас не дошла основанная на архивных документах хронографическая традиция, которая, конечно же, была еще в распоряжении эллинистических и римских историографов, включая Павсания.

Как не раз уже было отмечено в научной литературе, на основании свидетельства Тиртея вероятны только самые грубые и приблизительные подсчеты[005_58]. Тиртей ведь был поэтом, а не историком или составителем генеалогий. Выражение aijcmhtai; patevrwn hJmetevrwn patevre" представляет собой поэтический образ, в котором заключено представление о связи времен и поколений без точной фиксации какого-либо временного промежутка. Зато указание Тиртея на то, что Первая Мессенская война продолжалась 19 лет, свидетельствует о том, что о войне еще помнило старшее поколение спартанцев и мессенцев[005_59].

Павсаний вслед за Тиртеем, которого он цитирует, считает, что Вторая Мессенская война началась спустя два поколения после Первой. Датировку по олимпиадам он взял, бесспорно, из своих источников уже эллинистического времени. Ведь счет по олимпиадам был впервые введен Тимеем или же Эратосфеном. Запись времени в том виде, в каком она дошла до нас в передаче эллинистических и более поздних писателей, приурочена к четырехлетним циклам Олимпийских игр[005_60]. Точность подобной абсолютной хронологии, конечно, может быть оспорена, но для этого требуются какие-либо существенные аргументы, а не только желание гиперкритиков произвольно пересмотреть все предание, касающееся греческой архаики. Хронографическая традиция, представленная Павсанием и Евсевием, дает абсолютные цифры, и нам нет никакого резона их отвергать. В основе этой традиции лежит простейший прием хронографии - счет по поколениям. Но самое главное - хронографическая традиция опирается на очень ранние письменные документы - древние, вероятно, мифические в своих ранних частях генеалогии царей, а также списки должностных лиц (в Спарте список эфоров велся, начиная с 755 г.) и списки олимпиоников (с 776 г.)[005_61]. В достоверности этих списков, по крайней мере, с VIII в. вряд ли следует сомневаться.

Согласно Павсанию, "мессеняне восстали на 39-м году после взятия Ифомы, в 4-й год 23 олимпиады", т. е. в 685/4 г. (IV, 15, 1). Но вот сроки окончания войны у Павсания называются разные. По первому варианту, война закончилась в 668/7 г. (IV, 23, 4), а по второму - в 657 г. (IV, 27, 9).

Тем не менее в науке датировка Павсания часто оспаривается. Одна группа исследователей полагает, что Павсаний или, скорее, его источник ошибся и Вторая Мессенская война началась не в 685/4 г., а в 668/7 г. Не раз уже высказывалась мысль (с нашей точки зрения, недоказуемая), что мессенцы не могли поднять оружие против Спарты ранее 669 г.: в этот год спартанцы потерпели чувствительное поражение от Аргоса при Гисиях. По словам Дж. Хаксли, третье поколение от 720 г., приблизительной даты победы Феопомпа в Мессении, совпадает с эрой Гисий: и мессенское восстание, и политическая деятельность Тиртея, и исправление Ретры - все может быть датировано шестидесятыми годами VII в.[005_62] Той же точки зрения придерживается и Л. Джеффри. По ее мнению, восстание мессенцев было в значительной степени стимулировано поражением спартанской армии при Гисиях в 669/8 г.[005_63] Эта серьезная неудача спартанцев в их борьбе с Аргосом могла побудить мессенцев на открытое выступление. Точно так же двумя веками позже в 464 г. илоты восстали, воспользовавшись паникой, начавшейся в Спарте в связи с постигшим ее крупнейшим землетрясением (Thuc. I, 101, 2; Diod. XI, 63, 7; Plut. Lyc. 28, 12; Cim. 16-17, 3; Paus. I, 29, 8-9; IV, 25, 5-7).

Другая группа исследователей нового времени, вслед за К. О. Мюллером, Дж. Гротом, М. Дункером, Э. Курциусом[005_64], помещает Вторую Мессенскую войну или в середину VII в., или в его вторую половину[005_65], хотя каких-либо весомых оснований, кроме указаний поздних хронографов, нет. По-видимому, в поздней традиции существовало несколько вариантов датировок. Так, если Павсаний определял интервал между Первой и Второй Мессенскими войнами в 39 лет (IV, 15, 1), то Аполлодор - в 80 лет, а Евсевий - в 90 лет. Соответственно Аполлодор, который, как думают, следовал за лаконским историком Сосибием[005_66], относил начало Второй Мессенской войны к 644 г. (Chron. 132 Jacoby; также: Just. III, 5), Евсевий - к 636 г. (Chron. II, р. 182). Но без каких-либо дополнительных аргументов вряд ли все эти искусственные схемы имеют самостоятельную ценность. Даты, предлагаемые поздними хронографами, скорее всего основаны на их представлении о длительности одного поколения. Современные исследователи Л. Пирсон и М. Клаусс полагают, что традиция, передаваемая Аполлодором и Евсевием, более достоверна, чем та, которую приводит Павсаний. В подтверждение своего мнения они приводят свидетельство Плутарха. Так, у Плутарха в "Изречениях царей и полководцев" Эпаминонд хвалится, что благодаря его усилиям удалось "отстроить Мессену, 230 лет как разрушенную" (Mor. 194 b; также: Aelian. V. h. XIII, 42). Таким образом, последняя Мессенская война, согласно этой традиции, закончилась ок. 600 г., а началась, по крайней мере, во 2-й половине VII в.[005_67]

Желая примирить эти две различные традиции, почти на полвека расходящиеся в определении сроков окончания войны, некоторые исследователи выдвигают гипотезу, что обе версии отражают, в конечном счете, подлинную хронологическую канву. И хотя главная борьба, очевидно, закончилась незадолго до середины VII в., подавление всех очагов сопротивления по всей стране могло затянуться на многие годы, и Мессения окончательно была замирена только в конце VII в.[005_68] Эта точка зрения в настоящее время вызывает наибольшее доверие у исследователей. Так, Э. Балтруш в своей работе, опубликованной в 1998 г., высказывает суждение, что Вторая Мессенская война, начавшись в 669 г., была закончена лишь к концу века[005_69].

Вариантом этой версии является гипотеза Дж. Хаксли. Он думает, что Спарта вела в Мессении в VII в., по крайней мере, две различных кампании: одну, в которой участвовал Тиртей, - с 669 по 657 г., а вторую - против Пилоса - гораздо позже, поскольку она была закончена только к 600 г.[005_70] В пользу этой версии можно привести одно соображение, которого, впрочем, у Дж. Хаксли нет. Страбон в контексте своего рассказа о Тиртее и Второй Мессенской войне замечает, что "были еще, как говорят, третья и четвертая войны, в которых мессенцы были разгромлены" (VIII, 4, 10, p. 362). Возможно, в этой краткой реплике отражен какой-то иной, чем у Павсания, вариант традиции.

Согласно Павсанию, восстание мессенцев началось на севере, в Андании. Во главе восставших стоял царь Аристомен "вместе с другими знатными лицами" (IV, 14, 8). В памяти мессенцев Аристомен приобрел черты национального героя, предмета религиозного почитания и героического культа. Его имя как средоточие национальной идеи было поднято на щит после освобождения Мессении. В ее главном городе - Мессене Аристомену был воздвигнут медный памятник (Paus. IV, 32, 6).

Открытым остается вопрос, был ли Аристомен лицом историческим или полностью вымышленной фигурой. Сомнения объясняются запутанностью нашей традиции. Павсаний утверждает, что его главные источники Мирон и Риан относили Аристомена к разным эпохам: Мирон - к Первой Мессенской войне, а Риан - ко Второй. Павсаний выбирает версию Риана, хотя и не без некоторых колебаний (IV, 6, 4-5). Исходя из состояния предания, исследователи, обычно с большой осторожностью формулируют свое отношение как к историчности Аристомена, так и ко времени его жизни. По мнению Дж. Хаксли, рассказ Павсания о Второй Мессенской войне - это такая сложная и запутанная смесь из самых разных по своей ценности источников, что делать какие-то положительные выводы на их основании весьма затруднительно. Дж. Хаксли, однако, полагает, что "когда-то существовал мессенский герой по имени Аристомен, но нет причины думать, что он боролся со спартанцами именно в VII в."[005_71].

Желание Дж. Хаксли оторвать Аристомена от Второй Мессенской войны и привязать его к якобы имевшему место илотскому восстанию 490 г. заставляет его совершить прямое насилие над традицией. Дж. Хаксли использовал в качестве основного своего аргумента сообщение Риана (которое, впрочем, уже Павсаний считал ошибочным), что спартанский царь Леотихид[005_72] был участником Второй Мессенской войны (ap. Paus. IV, 15, 2). Далее Дж. Хаксли заявляет, что Аристомен был современником спартанскогно царя Леотихида II (491-469 гг.) и, следовательно, жил в начале V в. Дж. Хаксли доверяет также замечанию Платона (Leg. III, 698 d-e), что в Спарте во времена Марафона (490 г.) было восстание мессенцев. Отсюда делается вывод, что именно Аристомен руководил этим восстанием. Предполагаемой Мессенской войне 490 г. Дж. Хаксли посвятил целую главу в своей монографии "Ранняя Спарта"[005_73]. Но традиция не зафиксировала какого-либо крупного восстания илотов, имевшего место в начале V в. Свидетельство Платона - не слишком надежный исторический источник, тем более, что о восстании мессенцев Платон упоминает лишь мимоходом. Не исключено, что спартанцы придумали это выступление илотов или преувеличили его размеры, чтобы оправдать свое опоздание и неучастие в Марафонском сражении. Страбон, рассказывая о Второй Мессенской войне, замечает попутно, что "были еще, как говорят, третья и четвертая войны, в которых мессенцы были разгромлены" (VIII, 4, 10, p. 362). Но вряд ли, располагая только этими данными, можно утверждать наверняка, что под Третьей Мессенской войной Страбон имел в виду выступление илотов, о котором сообщает Платон.

Как считает американский исследователь Л. Пирсон, автор статьи, посвященной анализу традиции о Мессенских войнах, "невозможно доказать, что Аристомен - чисто фиктивная фигура и изобретение IV века". С другой стороны, по его словам, в источниках не сохранилось никаких положительных свидетельств в пользу того, что традиция об Аристомене старше IV в.[005_74] Но едва ли в данном случае Л. Пирсон прав. Прямое указание на существование более древней традиции мы находим в сообщении Полибия со ссылкой на Каллисфена, что мессенские эмигранты поставили стелу с надписью у алтаря Зевса Ликейского в Аркадии во времена Аристомена. Приведем полностью текст Полибия: "Впрочем, мнение мое находит себе подтверждение, быть может, и в давнем прошлом (pavlai). Помимо многого другого мессеняне во времена Аристомена (ejn toi'" kat j jAristomevnhn kairoi''"), как говорит и Каллисфен, поставили у жертвенника Ликейского Зевса столб и начертали на нем следующую надпись: "Время достойно покарало виновного царя; Мессена по милости Зевса легко открыла предателя. Трудно клятвопреступнику укрыться от божества. Хвала тебе, Зевс, храни Аркадию". Лишенные родины, мессеняне, как мне кажется, молили богов хранить Аркадию, как второе отечество их, когда посвящали эту надпись" (Polyb. V, 33, 1-4). Из общего контекста Полибия, как нам кажется, создается впечатление, что он ссылается действительно на очень древнюю традицию. Именно такого мнения придерживаются Л. Шеро[005_75] и комментатор Полибия Ф. Волбэнк. По словам последнего, существовала "непрерывная традиция, идущая от ранних времен и содержащая фигуру Аристомена, который вполне мог быть реальной личностью"[005_76].

Более надежна традиция о союзниках Спарты и Мессении. Согласно преданию, среди союзников мессенцев были аргосцы, элейцы, аркадяне, писаты, а также Пилос и Мефона, мессенские города на западном побережье, сохранившие свою независимость после Первой Мессенской войны (Paus. IV, 18, 1). О союзниках Мессении сообщает Страбон, который получил свою информацию от Аполлодора (VIII, 4, 10, p. 362). Павсаний к этому списку добавляет Сикион и Элевсин, которые дали убежище мессенским изгнанникам после Первой Мессенской войны (IV, 15, 7). По-видимому, мессенская диаспора приняла самое горячее участие в этом восстании. Так, по словам Павсания, со стороны живущих в Элевсине потомков мессенского царя Андрокла "было оказано мессенянам наибольшее содействие" (IV, 15, 7).

Среди союзников мессенцев неожиданным кажется только присутствие элейцев, традиционных друзей Спарты (Ephor. ap. Strab. VIII, 3, 33, p. 358). Но все попытки исправить текст Страбона, с тем чтобы убрать "неудобных" элейцев, заменив их на более подходящих союзников, не представляются удачными, поскольку во всех рукописях Страбона, включая Ватиканский палимпсест, ясно читается HLEIOUS. То, что Элида в этом конфликте действительно выступила на стороне мессенцев, отчасти подтверждает список союзников противной стороны. В нем упомянуты лепреаты, поддержавшие Спарту исключительно "из ненависти к элейцам" (Paus. IV, 15, 4). Кроме того, Элида уже по окончании Второй Мессенской войны предоставила свой порт Киллену мессенским изгнанникам, собиравшимся плыть на запад (Paus. IV, 23, 3).

У Спарты самым важным союзником, как и в Первой Мессенской войне, был Коринф (Paus. IV, 15, 8). Присутствие Коринфа среди союзников косвенно подтверждает сравнительно раннюю дату начала конфликта - 669/8 г. Ведь Спарту поддерживали коринфские Бакхиады, которые были изгнаны или убиты тираном Кипселом, захватившим власть, согласно традиции, в 657 г. (Her. V, 92), или, по более осторожным подсчетам, ок. 650 г.[005_77] Таким образом, 650 г. дает нам terminus ante quem. Кроме того, в этой войне они, по-видимому, впервые в большом количестве стали использовать наемников - критских стрелков, мобильные отряды которых действовали на всей территории Мессении (Paus. IV, 19, 4). Надо заметить, что второй конфликт между Спартой и Мессенией также носил чисто локальный характер. В качестве союзников в обеих Мессенских войнах принимали участие только государства Пелопоннеса.

Целый ряд деталей свидетельствует о том, что Мессения во Второй Мессенской войне выступает как противник, сохранивший элементы своей государственной структуры. Среди этих деталей можно назвать следующие: наличие царской власти в Мессении, участие Мессении в Олимпийских играх, наличие армии, способной сражаться со спартанской армией, помощь традиционных союзников. Правда, отдельные элементы в этом перечне могут быть оспорены. Так, по мнению П. Оливы, единственный олимпионик среди мессенцев после Первой Мессенской войны, атлет Фанас (Paus. IV, 17, 9), мог быть или мессенским эмигрантом, или жителем одного из прибрежных городов, которые оставались независимыми от Спарты[005_78]. Мессенская армия также, возможно, могла быть финансируема, руководима и обучена потомками мессенских аристократов, в массовом порядке эмигрировавших после Первой Мессенской войны. Но тем не менее все имеющиеся у нас в распоряжении источники свидетельствуют о том, что Мессения во Второй Мессенской войне выступает еще как государственная структура, а не аморфный конгломерат рабов-илотов. Судя по фрагментам Тиртея, "официального спартанского менестреля", обе стороны сражались в гоплитском вооружении и с помощью гоплитской тактики[005_79].

Согласно традиции, первые годы войны для спартанцев были крайне неудачными: много раз они оказывались на грани полного поражения. Ситуация усугублялась еще и тем, что Мессении удалось приобрести в Пелопоннесе влиятельных союзников. Стихи Тиртея передают крайнее напряжение сил Спарты. Победу Спарты и окончательное поражение мессенцев, несмотря на их бесспорный героизм, Павсаний объясняет изменой союзников. По его словам, спартанцы подкупили Аристократа, царя аркадян и главнокомандующего над их войском, и тот увел свои контингенты домой (IV, 17, 2). О предательстве Аристократа было известно уже Каллисфену (FgrHist 124 F 23) в IV в., который, в свою очередь, мог опираться на более древнюю традицию. У нас нет веских оснований полагать, как это делают сторонники пересмотра традиции, что рассказ Павсания о предательстве аркадского царя - всего лишь искусственная конструкция, выдуманная авторами мессенской легенды. По мнению гиперкритиков, ничем иным, кроме измены союзников мессенофильская традиция не могла объяснить факт поражения мессенцев во Второй Мессенской войне. Так, Дж. Хаксли уверен, что история о дезертирстве Аристократа возникла не раньше мессенского возрождения и основания Мегалополя[005_80].

Как бы то ни было, в решительной битве у Большого Рва мессенцы были разбиты. Несмотря на большой список союзников, коалиция против Спарты, по-видимому, оказалась непрочной и недолговечной. Из всех союзников в генеральном сражении у Большого Рва принимали участие только аркадяне, да и то, по свидетельству Павсания, они в самый ответственный момент ретировались, оставив мессенцев один на один со спартанцами (IV, 17, 6-8). После этого поражения война перешла в другую стадию. И хотя сопротивление мессенцев продолжалось, оно приобрело уже черты партизанской войны. Мессенцы укрепились на пограничной с Аркадией горе Ире, где продержались еще 11 лет (Paus. IV, 17, 10-11). В течение всего этого времени они совершали регулярные рейды как на территорию Мессении, которая уже находилась в руках спартанцев, так и в Лаконию. Эти набеги довели до нищеты тех спартанцев, чьи поместья находились в долине Стениклер и в пограничных с Мессенией районах Лаконии. Спартанское правительство было вынуждено даже запретить возделывать поля, регулярно подвергающиеся разграблению (Paus. IV, 18, 2). О взрывоопасной ситуации, сложившейся внутри спартанской общины из-за тяжелого положения с продовольствием, рассказывает Павсаний: "Но вследствие этого (потери клеров в Мессении) в Спарте возник недостаток хлеба (sitodeiva), а вместе с недостатком поднялось возмущение (stavsi"): те, которые имели там свои поместья, не желали мириться с тем, что их земли остаются пустовать" (IV, 18, 3). Павсаний в краткой реплике утверждает, что именно Тиртей уладил разногласия между гражданами (IV, 18, 3 - kai; touvtoi" me;n ta; diavfora e[luse Turtai'o"). Скорее всего, именно эту ситуацию имел в виду и Аристотель, когда со ссылкой на Тиртея говорил, что "в Лакедемоне во время Мессенской войны... некоторые, терпя бедствие из-за войны, требовали передела земли (qlibovmenoi gavr tine" dia; to;n povlemon hjxivoun ajnavdaston poiei'n th;n cwvran)" (Pol. V, 6, 2, 1306 b). Речь, конечно, идет о тех спартанцах, которые, потеряв свои клеры в Мессении, стали требовать передела земли в Лаконии. Именно в такой обстановке, по-видимому, очень важным оказался призыв Тиртея, обращенный ко всему гражданству, снова завоевать Мессению, где "прекрасно пахать и прекрасно сажать (деревья) (Messhvnhn ajgaqh;n me;n ajrou'n, ajgaqh;n de; futeuvein)" (fr. 4 v. 3 Diehl3). Судя по дошедшим до нас остаткам традиции, Тиртей сумел погасить начавшийся было стасис, предложив обществу объединяющую всех национальную идею. Исключительно важным для понимания сущности национального характера греков является тот факт, что даже в дорийской Спарте устроителем порядка оказался не военный, а поэт.

Павсаний датирует взятие Иры и окончание войны 657 г. (IV, 27, 9)[005_81]. Кроме Павсания ни один древний автор не подтверждает этой даты. Но это, скорее всего, объясняется тем, что до нас просто не дошла та значительная хронографическая традиция, которая была в распоряжении Павсания. И вряд ли уместно снисходительное замечание Дж. Хаксли в отношении Павсания, археолога, исследователя, эрудита, что тот, мол, "нечаянно сохранил подлинную хронологическую деталь из мессенской традиции"[005_82]. Повстанцы сдались только на условиях свободного ухода в Аркадию и другие области Греции. После того как последние защитники Мессении покинули свою страну, вся территория Мессении осталась в полном распоряжении спартанцев. Судьба оставшегося населения, по-видимому, зависела от целого ряда факторов. Мессенские крестьяне были превращены в илотов и, конечно, вместе со своими земельными участками распределены между отдельными семьями спартиатов (Paus. IV, 24, 5). Жители приморских городов Мессении, расположенных на ее западном побережье, благодаря наличию флота и привычке к морским путешествиям (Paus. IV, 3, 9; 7, 2; 35, 1), в основной своей массе покинули Мессению и поселились в Южной Италии и Сицилии. Павсаний среди прочих приморских городов, жители которых отправились на запад, упоминает, в частности, Пилос и Мефону (IV, 23, 1). Дж. Хаксли полагает, что жители западных городов Мессении покинули свою страну около 600 г., когда спартанцы, вернув себе центральную часть Мессении, дошли наконец до западного побережья[005_83].

Судя по отдельным замечаниям в источниках, спартанцы разрешили нескольким дружественным им общинам поселиться на морском побережье Мессении. Так, в Мефоне они поселили изгнанных из Арголиды за сочувствие к ним навплийцев (Strab. VIII, 6, 11, p. 373; Paus. IV, 35, 2). Указание на Мефону как место поселения навплийцев предполагает, что это случилось после окончательного покорения Мессении, т. е., по всей видимости, во 2-й половине VII в. Веком раньше, после Первой Мессенской войны, они предоставили место для поселения на побережье Мессенского залива жителям аргосской Асины, также изгнанным из Арголиды (Paus. IV, 8, 3; 14, 3; 24, 4; 34, 9)[005_84]. Страбон, правда без каких-либо хронологических привязок, перечисляет города, опустошенные Аргосом "за их неповиновение": Мидея, Тиринф, Асина и Навплия (VIII, 6, 11, p. 373). Из этих четырех городов, по крайней мере, жители двух - Асины и Навплии - нашли себе новую родину в Мессении. Страбон со ссылкой на Феопомпа отмечает неслучайность для Спарты подобного шага: "Ведь лакедемоняне, завладев большой территорией, принадлежавшей другим племенам, поселяли там всех беглецов, которым они предоставляли у себя убежище" (VIII, 6, 11, p. 373). Спарта, по-видимому, была заинтересована в поселении новых колонистов в Мессении, особенно в отдаленных районах страны. Спартанцы могли рассчитывать если не на их активную помощь, то, во всяком случае, на их нейтралитет (Paus. IV, 15, 8).

Возвращаясь к судьбе мессенских городских поселений, отметим два основных варианта их дальнейшей судьбы. Возможно, часть городов получила статус периекских общин[005_85]. Так, Фукидид, рассказывая о восстании илотов 464 г., упоминает один городок периеков в Мессении - Фурию, который присоединился к восставшим (I, 101, 2). Возможно, наряду с превращением основной массы мессенского населения в илотов спартанцы оставили на территории Мессении и какое-то число городов на положении периекских общин. Такова была, скорее всего, модель обращения спартанцев со своими новыми подданными, ибо вряд ли Спарта на территории Мессении стала действовать иначе, чем в Лаконии, где сохранились периекские города. Опыт по превращению части лаконского населения в илотов был успешно применен спартанцами в Мессении. Таким образом, к концу VII в. система эксплуатации илотов в основном уже сложилась и Спарта окончательно стала государством-рантье, в котором сословие господ (а к нему относилось все гражданское население Спарты) жило за счет двух негражданских сословий - периеков и илотов.

В историографии не раз уже обращалось внимание на то, что архаическая Спарта, в отличие от остальных греческих полисов, принимавших активное участие в выводе заморских колоний, выбрала для себя иной путь выхода из кризиса - внутреннюю колонизацию[005_86]. Для Спарты завоевание Мессении стало своеобразным вариантом колонизации, с помощью которого она решала те же проблемы, что и прочие греческие государства, но другим, нетрадиционным для полисных структур способом. По мнению Э. Д. Фролова, именно успешное решение земельной проблемы стало основной причиной того, что Спарта счастливо избегла тирании. "Завоевание Мессении доставило спартанцам возможность столь радикально и так широко решить за чужой счет свои больные проблемы, что это в сочетании с особенной крепостью спартанского космоса избавило Спарту от ярма тирании"[005_87].

В Мессении спартанцы сражались ради того, чтобы сохранить привычный образ жизни и обеспечить праздное существование не только спартанской элите, но и всему совокупному гражданству. Размеры угрозы и далеко идущие последствия Мессенских войн для Спарты были даже большей значимости, чем Пунические войны для Рима 400 лет спустя.

Успех в Мессении изменил внешнеполитический баланс в пользу Спарты. Если после Мессенских войн Мессения перестала быть субъектом международного права, то политическое влияние Спарты, наоборот, сильно возросло. Это проявилось, в частности, в успешном выступлении спартанцев на Олимпийских играх. Еще до окончания Первой Мессенской войны спартанская команда успешно выступала в Олимпии, что, как и в наше время, является надежным показателем высокого статуса государства на международной арене[005_88].

Одним из результатов Мессенских войн было появление новой спартанской армии, фаланги гоплитов. Принято считать, что фаланга начала применяться в Спарте уже к концу VIII в., до этого времени первенствующая роль в войске принадлежала индивидуально сражающимся аристократам. Этот вывод делается на том основании, что о фаланге упоминает Тиртей и, значит, к середине VII в. ее существование в Спарте стало уже бесспорным фактом. Но, как известно, если в художественном произведении какое-то явление нашло свое отражение, то, скорее всего, само это явление возникло задолго до того.

Сам тип нового тяжелого вооружения и нового сомкнутого построения воинов не был изобретением спартанцев. Его авторами, по всей видимости, были аргосцы или коринфяне[005_89]. Но спартанцы сделали свою фалангу лучшей в Греции. Время появления фаланги в Спарте иногда связывают с событиями, непосредственно предшествующими началу Второй Мессенской войны. По мнению О. Мюррея, внушительное поражение, нанесенное аргосцами спартанцам при Гисиях в 669 г., могло стать толчком к реорганизации спартанской армии по гоплитскому образцу[005_90]. Ведь при Гисиях спартанцы, скорее всего, столкнулись уже с фалангой аргосцев[005_91]. Но сам переход к тактике фаланги был окончательно осуществлен уже в ходе самой войны, а может быть, и раньше[005_92]. Это подтверждает, в частности, современный событиям литературный источник - военные элегии Тиртея, где, без всякого сомнения, описывается именно фаланга[005_93]. Процитируем перевод наиболее яркого отрывка Тиртея, где фаланга предстает перед нами в поэтизированной форме:

Время появления фаланги в Спарте подтверждают также археологические находки, датируемые примерно серединой VII в., а именно посвящения в храм Артемиды Орфии в виде свинцовых фигурок гоплитов. По-видимому, около 650 г. Спарта уже имела вполне сознающий себя таковым гоплитский класс. По словам О. Мюррея, "уникальная "колониальная" комбинация экономических и военных факторов сделала этот переход особенно внезапным, ибо гоплитский класс охватил быстро и полностью весь гражданский коллектив"[005_94]. Победа в Мессенских войнах дала спартанцам возможность заниматься только военным делом и политикой. По образному выражению Э. Балтруша, "Спарта стала гоплитским государством совершенно особой чеканки"[005_95].

Не раз уже отмечалось как древними социологами[005_96], так и современными исследователями[005_97], что военная реформа, повсеместно осуществленная в Греции в век архаики, повлекла за собой значительные политические последствия. Но в отличие от большинства греческих полисов военная реформа в Спарте не повлекла, да и не могла повлечь за собой социально-экономических реформ. Ведь новая военная структура была одета как каркас на совершенно другое общество. Спарта на всем протяжении своей истории неукоснительно сохраняла строжайший ценз для своих граждан. Поэтому введение в Спарте фаланги не повлекло за собой демократизации общества. Спарта превратилась из государства аристократического по преимуществу в олигархию, противостоящую и илотам, и периекам, и бывшим своим гражданам, "выпавшим" из сословия равных.

Для Мессении поражение в Мессенских войнах оказалось страшной катастрофой. Была уничтожена ее нарождающаяся государственность и надолго прервано ее культурное развитие. Для Спарты же Мессенские войны стали логическим продолжением ее экспансии в Лаконии и своеобразным вариантом т. н. внутренней колонизации. Если главным содержанием периода греческой архаики была Великая греческая колонизация, в которой участвовало большинство греческих полисов, то Спарта предпочла решать свои социально-экономические и демографические проблемы иначе. Вместо вывода колоний за море она начала серию военных походов против своего ближайшего соседа - Мессении.

Мессенские войны окончательно определили то русло, по которому пошло развитие уже сформированной гражданской общины Спарты.