"История Спарты (период архаики и классики)" - читать интересную книгу автора (Печатнова Лариса)

1. ОБРАЗОВАНИЕ ПЕЛОПОННЕССКОГО СОЮЗА

Пелопоннесский союз во главе со Спартой был вызван к жизни изменениями во внешней политике Спарты, определяемыми постепенно складывающейся тенденцией к расширению ею своей сферы влияния, сперва в рамках Пелопоннеса, а вскоре и за его пределами. Пелопоннесская лига, с одной стороны, была результатом резко усилившейся внешнеполитической активности Спарты, а с другой - сама оказалась инструментом этой направленной вовне политики.

По всей видимости, Пелопоннесский союз возник около середины VI в. Эта дата считается традиционной и очень редко оспаривается в научной литературе. Известная приблизительность датировки объясняется тем, что первоначальное ядро союза сложилось в достаточной степени стихийно и в первые годы ни Спарта, ни ее союзники, скорее всего, не воспринимали те двусторонние отношения, которые их объединяли, как межполисный союз. В источниках не сохранилось никаких следов того, что когда-либо существовал документ, в котором было бы декларировано создание Пелопоннесского союза во главе со Спартой и перечислены принципы его организации. При этом можно сказать определенно, что подобного декрета никогда не было[006_1].

К сторонникам традиционной датировки (ок. середины VI в.) относится целый ряд исследователей, специально занимавшихся историей Спарты и в том числе историей Пелопоннесского союза.

Среди них назовем, в частности, А. Бергера, Дж. Хаксли, Е. Тигерштедта[006_2].

Но существуют и другие мнения. Их авторы, как правило, относят время образования Пелопоннесского союза к более поздней дате, чем середина VI в. Смещение общепринятой даты вызвано, конечно, желанием этих исследователей пересмотреть традицию и представить Пелопоннесскую лигу как более организованную политическую структуру, нежели она была на самом деле. Так, известный американский антиковед Дж. Ларсен, посвятивший целую серию статей проблемам Пелопоннесского союза[006_3], считает, что союз сложился не ранее конца VI в. С его точки зрения, о союзе можно говорить только тогда, когда появились общие собрания союзников. А поскольку первое такое собрание, согласно традиции, состоялось в конце VI в., а точнее в 505 г. (Her. V, 74; 90), следовательно, эта дата и является, по его мнению, датой рождения Пелопоннесского союза. Однако В. М. Строгецкий, возражая Дж. Ларсену, резонно замечает, что из сообщения Геродота вовсе не следует подобный вывод. Ведь Геродот говорит о собрании союзников как о вполне ординарном событии и не делает на нем особого ударения. Для Геродота - это обычное союзное собрание. В. М. Строгецкий в своей критике присоединяется к суждению авторитетных ученых, которые считают версию Дж. Ларсена о столь позднем образовании Пелопоннесского союза мало обоснованной, а потому недоказуемой гипотезой. Среди этих ученых В. М. Строгецкий называет Ф. Хампля, Н. Хэммонда, Г. Бенгтсона, К. Викерта, Е. Тигерштедта, В. Эренберга[006_4].

Еще более радикальный взгляд на время возникновения Пелопоннесского союза принадлежит Г. Шеферу. Он относит его окончательное оформление только к IV в.[006_5] Г. Шефер исходит из весьма сомнительной посылки, что в VI в. еще не существовало четко оформленных межполисных отношений между отдельными государствами. Как нам кажется, это далеко не так. До нас дошли документы или прямо относящиеся к периоду архаики, или восходящие к этому времени. В качестве примера приведем договор между Элидой и Гереей, датируемый обычно серединой VI в. (Tod², № 5). Знакомство с текстами ранних договоров о заключении военных союзов (симмахий) приводит к выводу, что шаблон этих договоров был выработан достаточно рано и в дальнейшем мало менялся. Договоры о военных союзах, как правило, и в более поздние эпохи были очень краткими, составленными по одному и тому же образцу. Главное внимание в них обращалось не столько на содержание, которое было стандартным, сколько на преамбулу и перечисление гарантий их выполнения. Как мы покажем ниже, в основу Пелопоннесского союза были положены именно такие двусторонние соглашения между Спартой и каждым из союзных полисов. Хотя в нашем распоряжении нет аутентичных документов, сохранившихся на камне, литературная традиция упоминает подобные договоры, например договор между Тегеей и Спартой.

Конечно, можно предположить, что договорные отношения оформлялись post factum и включали в себя, за редким исключением, стандартные пункты, кочующие из одного договора в другой. Ведь документальное оформление уже существующих отношений всегда имеет тенденцию несколько запаздывать. В древности, даже в период классики и эллинизма документы часто составлялись достаточно кратко. Это давало возможность Спарте как главе союза истолковывать условия договоров так, как она считала выгодным для себя, при необходимости значительно расширяя их содержание. По словам Ф. Ф. Соколова, "это совершенно в духе древних, и особенно в духе спартанцев". В качестве примера такого рода умолчаний он приводит отсутствие в мирном договоре 404 г. упоминания дани[006_6].

Середина VI в. в качестве даты образования Пелопоннесского союза выбирается обыкновенно по следующей причине. На данный период падает изменение политики Спарты по отношению к своим соседям - от политики прямого и безусловного подчинения соседних общин, как это было в Мессении, к политике косвенного давления на них посредством политических союзов.

Первыми членами Пелопоннесской лиги стали ее ближайшие соседи, города Аркадии. Для Спарты, уже завоевавшей всю Мессению, Аркадия была исключительно важным районом уже в силу ее географического положения. С одной стороны, через Аркадию шла дорога в центральную и северную Грецию, с другой - Аркадия могла служить как бы буферной зоной в случае нападения врагов на Лаконию и Мессению. Независимая Аркадия была опасна Спарте и в качестве постоянного источника диссидентства: ведь аркадяне были союзниками мессенцев во время Первой и Второй Мессенских войн, они охотно принимали у себя мессенских изгнанников (Polyb. IV, 33, 1-6; Paus. IV, 14, 1), и в любой момент, если бы восстали илоты, спартанцы могли ждать от аркадян вооруженной помощи инсургентам. Не случайно для архаической Спарты вторым после Аргоса источником опасности была именно Аркадия. Уже в начале VI в. спартанцы неоднократно предпринимали попытки завоевать Аркадию, но впервые были остановлены в своей откровенной агрессии. Военная кампания, направленная против аркадских городов и в первую очередь против Тегеи, успеха не имела, и Спарте пришлось искать иные, менее примитивные варианты общения с соседями.

Таким образом, главной причиной образования Пелопоннесского союза была невозможность для Спарты вооруженным путем подчинить себе весь Пелопоннес.

Поскольку длительная борьба с Тегеей, окончившаяся тяжело доставшейся победой над ней, стала поворотным пунктом в спартанской внешней политике, рассмотрим подробнее ту цепь событий, которая привела в конце концов к заключению договора между Спартой и Тегеей. Этот договор важен тем, что он стал первым в длинном ряду аналогичных двусторонних соглашений, легших в основу организации Пелопоннесского союза.

Начиная войну с Аркадией, Спарта, по-видимому, собиралась действовать по мессенскому варианту: покорить ближайший к ним город Аракадии Тегею, жителей обратить в илотов, а Тегейскую равнину разбить на клеры. Именно так нужно понимать самое раннее из дошедших до нас свидетельств об этих событиях - сообщение Геродота. Он приводит текст двусмысленного дельфийского оракула, полученного спартанцами, в котором сказано:

Данный оракул представляет собою несомненный интерес. В стилизованном образе "желудофагов" (balanhfavgoi), очевидно, можно усмотреть намек на некоторую примитивность жителей Аркадии, которые занимались в основном разведением овец и свиней. Что касается обещания оракула дать спартанцам Тегею, то из контекста понятно, что имелся в виду не столько сам город, который лежал в лощине, сколько сельскохозяйственные угодья вокруг Тегеи. Ведь только на равнине можно плясать и мерить ее веревкой, т. е. делить на клеры.

Геродот, рассказывая о приготовлениях спартанцев, пишет, что они "твердо рассчитывали обратить в рабство тегейцев" и даже взяли с собой для них оковы (I, 66). Однако действительность оказалась иной. Спартанцы были разгромлены и "на тех, кто попал в плен к врагам, были наложены те самые оковы, которые они принесли с собой". Геродот рассказывает, что эти цепи хранились в храме Афины Алеи в Тегее (I, 66) в качестве посвятительного дара. Они, как свидетельствует Павсаний, висели там и в его время (III, 7, 3; VII, 47, 2).

Согласно общепринятой хронологии, война с Тегеей имела место в первой половине VI в. [006_7] Это следует прежде всего из сообщения Геродота, что данная война велась при спартанских царях Леонте и Агасикле (I, 65, 1), чье правление помещают, как правило, между 590 и 560 гг. Тегейская кампания не ограничилась только одной битвой, о которой рассказывает Геродот. Для Геродота т. н. "кандальная битва" была только инцидентом с неопределенной датой в долгой борьбе Спарты с Тегеей[006_8]. Судя по краткой ремарке Геродота, в ходе этой борьбы состоялось несколько сражений, в которых спартанцы неизменно терпели поражение (I, 67, 1).

Длительное противостояние Тегеи и Спарты закончилось около 550 г. Геродот достаточно точно определяет дату последнего сражения, в котором спартанцы одержали решающую победу: "В прежних войнах с тегейцами лакедемоняне постоянно терпели неудачи. Однако во времена Креза, когда царями Лакедемона были Анаксандрид и Аристон, спартанцы наконец одержали верх над ними" (I, 67). Благодаря точности Геродота дата окончания войны с Тегеей и заключения мирного договора с ней обычно не вызывает каких-либо споров[006_9]. Победа над Тегеей стала поворотным пунктом в спартанской региональной политике.

Благодаря сообщению Аристотеля нам известно краткое, скорее всего, не дословное содержание договора между Спартой и Тегеей (fr. 592 Rose³ = Plut. Mor. 277 c; 292 b), вернее только два пункта из этого договора. Процитируем данное место в том виде, в каком его приводит Плутарх в "Греческих вопросах" со ссылкой на Аристотеля: "Лакедемоняне, замирившись с тегейцами, заключили договор и столб с этим договором совместно поставили на берегу Алфея[006_10]. Среди прочего там было сказано: "Мессенцев изгнать из края и добрыми никого не делать (Messhnivou" ejkbalei'n ejk th'" cwvra" kai; mh; ejxei'nai crhstou;"[006_11] poiei'n)". Аристотель сказал, что эти слова означают запрет убивать тех тегейцев, которые в благодарность за поддержку выступали за лакедемонян" (Mor. 292 b / Пер. Н. В. Брагинской).

Первая часть предложения вполне понятна: речь идет об установлении санитарного кордона. Тегейцы обязуются изгнать тех мессенцев, которые у них уже находились, и впредь не принимать у себя мессенских изгнанников. Зато вторая часть документа вызывает большие споры, ибо буквальный перевод выражения mh; ejxei'nai crhstou;" poiei'n вряд ли кого-либо может удовлетворить. Аристотель, который мог видеть оригинал полностью, понимает выражение mh; ejxei'nai crhstou;" poiei'n как запрет убивать тегейских лаконофилов, т. е. тех граждан Тегеи, которые отстаивали интересы Спарты и могли быть за это преследуемы. В. Г. Васильевский и Г. Бузольт вслед за Аристотелем полагают, что данный пункт был гарантией безопасности "лаконским приверженцам" в Тегее[006_12]. При этом, напоминает Н. Хэммонд, веком позже Афины должны были предпринимать точно такие же шаги для защиты своих сторонников в подчиненных городах[006_13].

В. М. Строгецкий предлагает свой перевод, который является вполне возможным вариантом, но противоречит толкованию этого места у Аристотеля. Он понимает выражение mh; ejxei'nai crhstou;" poiei'n как "не принимать [мессенцев] в число граждан". По мнению В. М. Строгецкого, архаическое выражение crhstou;" poiei'n в данном контексте употреблено в явно политическом смысле - "делать кого-либо добрым, хорошим" означает "предоставлять гражданские права"[006_14]. В понимании данного спорного места В. М. Строгецкий следует за целым рядом исследователей. Укажем, в частности, на статью Ф. Якоби, специально посвященную доказательству именно такого значения выражения crhstou;" poiei'n[006_15]. Дж. Хаксли и П. Кэртлидж, основываясь на авторитете Ф. Якоби, также считают, что "не делать мессенцев полезными" означает "не давать им гражданские права в Тегее"[006_16].

Трудно выбрать приемлемый вариант, поскольку оба предлагаемых перевода имеют свои резоны, но не могут быть надежно доказаны, ибо мы не обладаем материалом для сравнения. Как нам кажется, в пользу первого варианта выступает как авторитет Аристотеля, так и то соображение, что в самых первых договорах в интересах Спарты было гарантировать своим приверженцам "на местах" безопасность на религиозно-правовом уровне. Спарта вынудила власти Тегеи от имени своей общины взять на себя клятвенные обязательства не мстить местным лаконофилам.

Кроме двух вышеназванных пунктов остальные условия договора нам не известны. Аристотель их не упоминает, поскольку они, скорее всего, были стереотипны. Судя по более поздним документальным свидетельствам и общим принципам, положенным в основу организации Пелопоннесской лиги, договор между Спартой и Тегеей должен был включать в себя следующие пункты: Тегея обещала Спарте помощь в случае восстания илотов, признавала военное руководство Спарты в случаях совместных войн, а Спарта, в свою очередь, гарантировала Тегее защиту ее территории от врагов. Помимо частных условий, характерных именно для договора с Тегеей, текст соглашения, скорее всего, включал общую формулу, которая будет повторяться во всех двусторонних договорах между Спартой и вновь принимаемыми в Пелопоннесскую лигу членами: союзные государства обещали "иметь одних и тех же друзей и врагов и следовать за лакедемонянами по суше и по морю, куда они ни поведут" (Xen. Hell. II, 2, 20).

Договор с Тегеей, по-видимому, был первым неравноправным договором, который стал образцом для всех последующих соглашений между Спартой и ее союзниками. Модель отношений, опробованных в Тегее, вероятно, вскоре была распространена на всю Аркадию, хотя у нас нет документальных данных о заключении союзных договоров с другими аркадскими городами.

История вхождения Тегеи в Пелопоннесский союз интересна не только тем, что тегейцы были первыми, кого уже можно назвать членами Пелопоннесского союза. Тегея для Спарты стала своеобразным полигоном, где последняя опробовала различные способы воздействия на своих потенциальных союзников. Как заметил П. Кэртлидж, Тегея была "подчинена благодаря комбинации магии, военной силы и дипломатии"[006_17].

Возвращаясь к Аркадии, следует заметить, что для Спарты союз с аркадскими городами был ключевым моментом в образовании Пелопоннесской лиги. Однако Спарта не могла никогда быть уверена в надежности аркадян. Так, Геродот, рассказывая о судьбе Клеомена, сообщает, что в 491 г. "он поднял там мятеж, возбудив аркадян против Спарты" (VI, 74). Геродот, очевидно, считал этот поступок царя признаком безумия (VI, 75). Но у спартанских властей было на данный счет другое мнение. Угроза всеобщего восстания аркадян во главе с Клеоменом была настолько сильна, что спартанские власти предпочли договориться с Клеоменом и вернуть его домой, пообещав, вероятно, ему полную амнистию. Во всяком случае, Геродот сообщает, что по возвращении он, как и прежде, оставался царем (VI, 75, 1).

Большой интерес вызывает сообщение Геродота о том типе отношений, которые складывались между спартанским царем и отдельными аркадскими полисами: "Аркадян он заставил поклясться, что они пойдут за ним, куда бы он их ни повел. Именно он хотел собрать главарей аркадян в городе Нонакрис и там заставить принести клятву "водой Стикса"" (VI, 74). Поддержка, которую оказали аркадяне Клеомену вплоть до принесения лично ему присяги на верность, с одной стороны, свидетельствует об авторитете спартанских царей среди союзников, а с другой - показывает готовность аркадян при первой же возможности избавиться от союза со Спартой. После битвы при Левктрах аркадяне немедленно отпали и основали самостоятельное общеаркадское государство.

Понимая это, спартанцы проявляли известную предупредительность и осторожность во взаимоотношениях со своим если не самым главным, то самым беспокойным союзником. Так, несмотря на то, что в Мантинее, одном их самых больших и влиятельных полисов Аркадии, в начале V в., по-видимому, произошел демократический переворот, спартанцы проявили осторожность и не стали вмешиваться в его внутренние дела (Thuc. V, 29; Arist. Pol. VI, 2, 2, 1318 b)[006_18].

Около середины VI в. в связи с новым направлением политики Спарте понадобилось идеологически обосновать свои притязания на господство в Пелопоннесе. В этом немалую поддержку спартанцам оказали дельфийские жрецы, которые, возможно, и подали им идею предъявить претензии на остров Пелопса как законное наследие Гераклидов[006_19]. Задача состояла в том, чтобы показать "древность, святость и нерушимость" прав спартанцев не только на Мессению, но и на весь Пелопоннес, ибо, как заметил М. И. Мандес, "по складу греческого ума здесь наибольшее влияние должны были иметь историко-мифологические доказательства"[006_20]. Геродот цитирует оракул, который дал возможность спартанцам объявить себя истинными наследниками ахейских властителей Пелопоннеса (I, 67). Благодаря интересу Геродота к подобным сюжетам мы хорошо осведомлены о данной истории (I, 67-68). Согласно Геродоту, пифия посоветовала спартанцам для победы над Тегеей перенести в Спарту останки Ореста, сына Агамемнона. Это задание сумел выполнить только спартиат Лихас, принадлежащий к т. н. агатоергам, особому элитному подразделению, о существовании которого, правда, свидетельствует только Геродот (I, 67)[006_21]. Перенос из Тегеи в середине VI в. и захоронение в Спарте костей Ореста дало спартанцам важное моральное преимущество над противником.

То, что подобная акция не была единичной, свидетельствует также перенос останков Тисамена, сына Ореста, из Ахайи в Спарту. Павсаний утверждает, что еще в его время гробница Тисамена находилась "там, где у лакедемонян происходят общественные обеды" (VII, 1, 8). Павсаний не датирует перенос костей Тисамена, но данное событие состоялось, скорее всего, в середине VI в. и было частью филахейской политики Спарты[006_22]. Спартанцы, конечно, надеялись на то, что, овладев останками Тисамена, они смогут по праву претендовать и на северный Пелопоннес. И хотя какого-либо зримого и немедленного эффекта эти пропагандистские акции вроде бы не имели, они дали Спарте моральное право считать себя наследницей ахейских царей и героев.

Как уже не раз отмечалось исследователями[006_23], знаки нового идеологического направления в политике обнаруживаются даже в поэзии той эпохи. Так, знаменитый мелический поэт Стесихор из Сицилии[006_24], возможно, льстил спартанцам, помещая смерть Агамемнона в Лакедемон (ap. Schol. Eurip. Orest. 46 = fr. 39 Bergk). Не желая оскорблять чувства спартанцев, он также переработал гомеровский миф о похищении Елены, жены Менелая, в благоприятную для спартанцев сторону. В одном из стихотворений Стесихор представил дело так, что похищена была не Елена, а ее призрак (ap. Plat. Phaedr. 243 a = fr. 32 Bergk; cp.: Plat. Rep. IX, 586 c; Dio Chrys. Or. XI, 182).

Для перехода к новому внешнеполитическому курсу нужна была сильная политическая воля. Как полагают некоторые исследователи, эту новую для Спарты политику сформулировал и начал проводить в жизнь эфор Хилон, традиционная дата эфората которого падает на 556/5 г. (Diog. Laert. I, 68). Его считают ответственным за новое направление в спартанской внешней политике и объявляют создателем системы косвенного контроля над союзниками, которая впервые была им опробована в Аркадии[006_25]. По словам Дж. Хаксли, который почти во всех событиях середины VI в. усматривает влияние Хилона, "в древней традиции Хилон - темная фигура, человек из анекдота... Но не может быть сомнения, что он был главной политической фигурой в Спарте в середине VI в. Он более чем какой-либо царь привел Спарту к лидерству над Грецией"[006_26]. Дата его эфората подтверждается крупными хронографами Аполлодором и Евсевием (Apollod. Chron. 244 F 335 c; Euseb. II, 96-7) и приведена, вместе с ценным комментарием, Диогеном Лаэртским (I, 3, 68). Хилон прожил долгую жизнь и умер вскоре после 555 г., как говорит Диоген Лаэртский, от радости, "приветствуя своего сына после олимпийской победы того в кулачном бою" (I, 3, 72). Таким образом, около 555 г. заканчивалась, а не начиналась его политическая карьера. В 555 г. ему должно было быть, по крайней мере, 70 лет. Диоген считал, что Хилон был стариком уже во время 52-й олимпиады, т. е. в 572 г. (I, 3, 72).

Хотя в источниках нет каких-либо данных о происхождении Хилона, он, скорее всего, был весьма знатного рода. Его сын был олимпиоником, а потомки - близкими к обеим царским семьям людьми (Her. V, 41; VI, 65; Xen. Hell. VII, 4, 23)[006_27]. Судя по редкому для дорийцев имени, род Хилона - ахейского происхождения. По-видимому, в 70-50-е гг. VI в. Хилон оказывал непосредственное влияние на направление спартанской политики и был, вероятно, генератором политических идей. Возможно, поиски останков ахейских героев - это тоже его идея. Во всяком случае, после смерти он, подобно Ликургу, почитался как герой и имел в Спарте свое святилище (Paus. III, 16, 4).

Однако Хилон не мог действовать без поддержки царей или хотя бы одного из царей. Судя по некоторым признакам, новая идеология, скорее всего, была поддержана царями из дома Агиадов. Так, могилу Ореста поместили близ статуи царя Полидора, принадлежащего к дому Агиадов и по традиции считавшегося защитником народа (Paus. III, 11, 10). Но что самое важное - это утверждение царя Клеомена, тоже Агиада, что он "не дориец, а ахеец" (Her. V, 72, 3).

Как нам кажется, Дж. Хаксли без особого на то основания считает, что филахейская политика Хилона имела достаточно оппонентов даже внутри семьи Агиадов. В доказательство своей версии он ссылается на то, что сына царя Анаксандрида, родившегося во время насаждения данной политики, демонстративно назвали Дориеем (Her. V, 41, 3). "Это имя, - пишет Дж. Хаксли, - бросает вызов общепринятой политической доктрине и предполагает, что Хилон насаждал эту политику против воли царей"[006_28].

Спарта и Аргос - две родственные дорийские общины, чья государственность складывалась приблизительно в одно и то же время и одним и тем же способом - покорением местного додорийского населения. Государственное устройство этих общин тоже во многом было идентичным[006_29].

Дорийский Аргос, который в VII в. наряду со Спартой доминировал в Пелопоннесе, очень рано стал главным источником агрессии для своих соседей, особенно на северо-востоке Пелопоннеса. Для таких государств, как Флиунт, Сикион и Коринф, Аргос представлял постоянную угрозу. Причины традиционной вражды Аргоса и Спарты заключались в том, что это были два самых сильных в военном отношении государства в южной Греции. Оба они претендовали на первенство в Пелопоннесе и готовы были силой оспаривать друг у друга спорные территории, входящие в сферу интересов как Аргоса, так и Спарты.

Для Спарты борьба c Аргосом далеко не всегда была удачной. Спартанцы оказались в тяжелейшем положении в 1-й половине VII в., когда Мессения еще не была полностью усмирена, а с севера уже шло широкое наступление аргосцев во главе с царем-тираном Фидоном[006_30]. Завоевания аргосского царя проходили под лозунгом возвращения "наследства Темена", десятым потомком которого он себя считал (Strab. VIII, 3, 33, p. 357-358). Согласно Страбону, наступление Фидона было настолько успешным, что он "лишил спартанцев владычества над Пелопоннесом, которое прежде им принадлежало" (VIII, 3, 33, p. 358).

Столкновение Спарты и Аргоса становилось неизбежным: ведь во власть Аргоса попали союзники Спарты, которых она не смогла защитить (Paus. IV, 24, 4; 34, 9). В 669 г. противники встретились в сражении при Гисии, которое закончилось полным разгромом спартанцев. После победы над спартанцами Фидону удалось завоевать часть спартанских владений, расположенных на восточном побережье Лаконии, включая остров Киферу (Her. I, 82; VIII, 73). С этого момента Аргос стал для Спарты самым опасным противником. Корабли Аргоса были способны угрожать Лаконии из Киферы. В древности даже ходил анекдот, будто бы эфор Хилон считал данный остров настолько опасным для Спарты, что желал видеть его утонувшим (Diog. Laert. I, 3, 71-72). Такое представление о Кифере сложилось у спартанцев, скорее всего, в тот период, когда этот остров действительно находился в руках врагов - аргосцев. Недаром, отвоевав данный остров, спартанцы впредь настолько беспокоились о положении тамошних дел, что даже учредили особую должность - киферодика (kuqhrodivkh"), магистрата, который ежегодно посылался на Киферу (Thuc. IV, 53, 2-3) и в качестве военного коменданта возглавлял постоянно присутствующий там спартанский гарнизон.

Из источников мы знаем, что Аргос достиг наивысшего могущества именно в правление Фидона (Strab. VIII, 3, 33, p. 357-358). Из этого следует, что империя аргосцев, включавшая в себя не только часть пелопоннесских земель, но и такие важнейшие в стратегическом отношении острова, как Эгина (Ephor. ap. Strab. VIII, 6, 16, p. 376) и Кифера, достигла наибольших размеров около середины VII в.[006_31]

К середине VI в. от влияния Аргоса в Пелопоннесе мало что осталось, но аргосцы сохранили воспоминания об обширной империи, которой они некогда владели, и не оставляли надежды на реванш. Источники сохранили нам лишь отдельные этапы той постоянной борьбы, которая шла с небольшими перерывами между Спартой и Аргосом. Так, Геродот, рассказывая о положении Спарты на тот момент, когда к ней обратился Крез за помощью, замечает, что "в это время у самих спартанцев была война с аргосцами за область под названием Фирея" (Her. I, 82). В 546 г. спартанцы нанесли поражение Аргосу, получив контроль над Фиреатидой, спорной областью на границе между Лаконией и Арголидой (I, 82). Хотя Аргосу и не удалось отстоять Фиреатиду, однако описание сражения у Геродота создает впечатление, что, по крайней мере, в середине VI в. существовало еще известное равновесие сил. Память о тяжелейшей борьбе за Фиреатиду и гордость за победу над аргосцами проявилась, в частности, в том, что на своих праздниках спартанцы носили специальные венки, называемые фирейскими (Sosib. FgrHist 595 F 5)[006_32].

Победа над Аргосом в 546 г. была по-своему знаковой, потому что она не только расширила спартанское влияние на северо-восток, но и показала расположенным там государствам, что лидерство окончательно перешло от Аргоса к Спарте. Однако на этом вооруженные столкновения Спарты и Аргоса не прекратились. Еще долгие годы Спарте пришлось доказывать свое военное превосходство.

Период ослабления Аргоса и временного отказа его от каких-либо территориальных претензий наступает в связи с поражением, которое нанес аргосцам спартанский царь Клеомен в битве при Сепее в 494 г. (Her. VI, 76-83). Большинство исследователей относят битву при Сепее к 495/4 г. на основании двойного оракула, приводимого Геродотом и связывающего хронологически два события - захват персами Милета и разгром аргосцев (VI, 18-19; 77)[006_33]. Однако существует и другая версия, у которой также немало сторонников, среди них и отечественные исследователи С. А. Жебелев и С. М. Строгецкий. Ссылаясь на утверждение Павсания, чьим источником в данном случае была местная аргосская хроника (III, 4, 1), битву при Сепее датируют 520 г. Эта дата отчасти находит свое подтверждение в сообщениях Плутарха (Mor. 245 d) и Полиэна (VIII, 33), что в походе наряду с Клеоменом участвовал также и второй царь Демарат, чего было бы странно ожидать после 506 г., когда из-за ссоры как раз этих царей был принят закон, запрещавший обоим царям вместе выступать в поход (Her. V, 75). Но, как нам кажется, сообщения поздних авторов и соображения относительно участия Демарата в войне с Аргосом все же не могут перечеркнуть вполне ясного свидетельства Геродота[006_34].

Как справедливо полагает В. М. Строгецкий, именно после этого поражения Аргоса все более или менее крупные города Арголиды стали членами Пелопоннесской лиги. Во всяком случае, в отличие от самого Аргоса полисы Арголиды были членами Эллинского союза, возникшего в 481 г. Их имена перечислены на колонне, установленной в Дельфах в честь победы над персами (Tod², № 19 = ML, № 27): Трезена, Тиринф, Эпидавр, Гермиона, Флиунт, Микены[006_35]. Вопреки нейтралитету Аргоса остальные общины Арголиды послали свои войска к Платеям в 479 г. (Thuc. IX, 28, 4).

Обращает на себя внимание тот факт, что Клеомен, как сообщает Геродот, несмотря на военные успехи, даже не попытался захватить сам город Аргос, и эфоры такое поведение царя в конечном счете оправдали (VI, 82). Спарта предпочла сохранить пусть ослабленный, но все еще очень опасный для своих соседей Аргос[006_36], точно так же, как почти век спустя она не даст согласия на полное уничтожение Афин. Ничто лучше не могло обеспечить Спарте лояльность ее союзников, как сохранение для них постоянной угрозы со стороны Аргоса. В дальнейшем Спарта всегда проявляла известную осторожность и предупредительность в своих отношениях с Аргосом, стараясь разрешать пограничные споры путем переговоров и обращения к третейскому суду (Thuc. V, 41).

Спарта по-разному относилась к своим союзникам. Среди самых влиятельных членов Пелопоннесской лиги, к которым Спарта всегда проявляла предупредительность и с мнением которых считалась, прежде всего следует назвать Элиду и Коринф.

Стоит считать, что Элида была первой пелопоннесской общиной, ставшей союзницей Спарты, что спартанцы установили с ней договорные отношения несколько раньше, чем с Аркадией. Спарта в VI в. остро нуждалась в союзниках, которые помогли бы ей оказать давление на граничащие с Лаконией и Мессенией общины, находящиеся на территории Трифилии, Аркадии и Арголиды. В свою очередь, и Элида была заинтересована в Спарте, тем более, что политическое устройство обеих общин способствовало их сближению. Элейцы, как и спартиаты, были элитарным коллективом граждан. Они были организованы в 8 фил и населяли 16 небольших общин, каждая из которых имела своего царя-басилевса. Государство управлялось герусией с небольшим количеством пожизненных членов. По словам Аристотеля, избрание их происходило по тому же династическому принципу, что и в Спарте. Элейцы подобно спартиатам распространили на другие народы Элиды статус периеков (Arist. Pol. II, V, 4, 8, 1306 a 16; Paus. V, 16).

Процветание Элиды во многом зависело от того, будет ли она владеть Олимпией и, следовательно, организовывать Олимпийские игры. В 90-80-х гг. VI в. Спарта помогла Элиде захватить Писатиду, на территории которой находилась Олимпия, и обратить ее граждан частично в рабов, частично в периеков (Strab. VII, 3, 30, p. 355; 33, p. 358; Paus. VI, 22, 2-4). Начиная с 580 г., Олимпийские игры уже судили судьи из Элиды (Paus. V, 9, 4-5). В свою очередь, благодаря союзу с Элидой влияние Спарты в Олимпии, которое было заметно уже под конец VIII столетия, ок. 572 г. прочно устанавливается. Элида, став распорядительницей Олимпийских игр, представляла большую ценность для Спарты и как источник денежных средств (Thuc. I, 121, 3; 143, 1).

Военный союз (симмахия) между Спартой и Элидой, по-видимому, был заключен в первые десятилетия VI в.[006_37] Позже, когда Элида вошла в состав Пелопоннесского союза, Спарта никогда не вмешивалась в ее внутренние дела. Как известно, в Элиде ок. 70-х гг. V в. произошли большие политические изменения, сопровождавшиеся синойкизмом (Diod. XI, 54, 1; Strab. VIII, 3, 2, p. 336) и, согласно мнению некоторых исследователей, принятием демократической конституции[006_38]. Но спартанцы, как и в случае с Мантинеей, никак не прореагировали на эти неприятные для них перемены.

Особое положение среди союзников Спарты занимал Коринф. Это был единственный член союза, который сохранял со Спартой известный паритет и чья позиция в решении того или иного вопроса была не менее важной, чем позиция самой Спарты. Если можно говорить о параллелизме властных структур Пелопоннесского союза, то это был параллелизм спартанской апеллы и союзного собрания, где влиянием пользовались депутаты от Коринфа. Как правило, все остальные союзники присоединялись к мнению Спарты или Коринфа.

Время вступления Коринфа в Пелопоннесскую лигу точно неизвестно. Во всяком случае, когда Коринф стал ее членом, союз между ними существовал уже в 525 г., когда эти два государства предприняли совместный поход против тирана Самоса Поликрата (Her. III, 48-49). Судя по участию Коринфа в Первой и Второй Мессенских войнах на стороне Спарты (Paus. IV, 11, 1; 15, 8)[006_39], их дружеские отношения имели длительную историю. Союз Коринфа со Спартой, сложившийся в ходе Мессенских войн, по-видимому, сохранялся в течение всего периода правления Бакхиадов. Об этом свидетельствует сообщение Плутарха, согласно которому спасающиеся от тирана Кипсела Бакхиады были охотно приняты в Спарте (Lys. 1). Прервались эти дружеские связи в середине VII в., с приходом к власти в Коринфе на длительный период (до 583 г.) тиранов из рода Кипселидов (Her. V, 92; Arist. Pol. V, 9, 22, 1315 b).

Источники почти единодушны в том, что уничтожение тирании в Коринфе произошло без помощи Спарты (Nic. Dam. FgrHist 90 F 60, 1). Таким образом, у нас нет причины думать, что существовала жесткая временная связь между падением тирании в Коринфе и возобновлением союза со Спартой. Кроме того в предании не сохранилось никаких сведений о помощи Коринфа Спарте во время ее длительной борьбы с Аркадией в 90-70 гг. VI в. Следовательно, союз был возобновлен уже после окончания войны с Аркадией, вероятно, в середине VI в.[006_40]

Как не раз уже отмечалось исследователями, два обстоятельства помогли Спарте сравнительно легко заключить союз с Коринфом, впрочем, как и с другими полисами Пелопоннеса, граничащими с Аргосом. С одной стороны, оба государства имели общую точку соприкосновения в их постоянном недоверии и вражде к Аргосу, а с другой - дорийская аристократия в Коринфе всегда могла рассчитывать на помощь Спарты[006_41]. Борьба с Аргосом и его нейтрализация была главной объединяющей идеей Пелопоннесского союза, который первоначально мыслился как сугубо региональный военный блок.

О составе Пелопоннесского союза сообщает целый ряд источников, начиная от Геродота и Фукидида и заканчивая такими поздними авторами, как Диодор, Павсаний и Плутарх. Уже к середине VI в. Спарта установила косвенный контроль над Писатидой, Элидой, Сикионом, Коринфом, Мегарами и некоторыми другими государствами, так что Аргос оказался почти в полной изоляции. К 525 г. влияние Спарты распространилось на всю территорию Пелопоннеса вплоть до Истма, за исключением Аргоса и Ахайи (Her. I, 68; Thuc. II, 9. 2-3)[006_42]. Ко времени Греко-персидских войн Пелопоннесский союз включал в себя Коринф, Сикион, Эгину, Мегары, Эпидавр, Тегею, Мантинею, Орхомен и более мелкие города Аркадии, а также Флиунт, Трезену, Гермион, Элиду, Писатиду и Трифилию (Her. VIII, 72; IX, 28; Paus. V, 23, 1-2; X, 20, 1)[006_43]. Перед началом Пелопоннесской войны союзниками Спарты вне Пелопоннеса были мегаряне, беотяне, локры, фокидяне, амбракиоты, левкадяне и анакторийцы. После появления Эпаминонда в Пелопоннесе верными Спарте остались лишь Коринф, Сикион, Флиунт, Пеллена, Эпидавр, Трезена, Гермион и Галиеи (Xen. Hell. VI, 5, 29; VII, 2, 2). Но в 366 г. после того как Спарта была вынуждена разрешить оставшимся у нее союзникам заключить сепаратный мир с Фивами (Xen. Hell. VII, 4, 9-10), Пелопоннесский союз практически распался[006_44].

Во многом степень независимости союзников Спарты зависела от их реального веса и удаленности от Лаконии. Не раз уже исследователи указывали на то, что союзники не были в равном положении[006_45]. Как заметил в свое время В. Г. Васильевский, "Спарта умела держать ближайшие, небольшие политии в полной зависимости от себя и обеспечивала себе таким образом постоянное большинство в союзе...". В. Г. Васильевский полагал, что ближайшие к Спарте небольшие общины обладали только мнимой автономией[006_46].

Особенно много хлопот спартанцам доставляли крупные полисы наподобие Коринфа, с богатым прошлым и не менее амбициозные, чем сама Спарта. Попытки не считаться с ними принесли Спарте больше вреда, чем пользы.

Главным критерием ценности союзника для Спарты служил его военный потенциал, особенно наличие флота. Самыми уважаемыми членами союза были именно морские державы, такие, как Коринф, которые чувствовали себя со Спартой на равных. Коринф находился в особом положении еще и потому, что был богат. В любой войне, которая требовала денег и кораблей, без Коринфа было не обойтись. Богатство Коринфа точно так же вошло в пословицу (Strab. VIII, 6, 20, p., 378), как спартанская бедность. Мы знаем целый ряд случаев, когда veto коринфян положило предел спартанскому самоуправству. Более того, за некоторыми внешнеполитическими инициативами Спарты явно просматривались интересы Коринфа. Так, в походе спартанцев против Поликрата прежде всего были заинтересованы коринфяне, которые хотели сделать Эгеиду безопасной для собственного флота. Главным инициатором Пелопоннесской войны был также Коринф.

Группа государств, вошедших в состав Пелопоннесской лиги, в литературной традиции называлась обыкновенно "лакедемоняне и их союзники" (oiJ Lakedaimovnioi kai; oiJ suvmmacoi) (Her. VII, 157; Thuc. V, 18, 1; VIII, 18, 1; 37, 1; 58, 1). Это было, по сути дела, официальное название Пелопоннесского союза, ибо так он обозначался в международных документах, например в серии договоров между Спартой и Персией 413-411 гг., тексты которых приводит в своей "Истории" Фукидид (Thuc. VIII, 18, 1; 37, 1; 58, 1). Как указывает К. Викерт, еще в период Греко-персидских войн не было твердо установленного названия для спартанской симмахии[006_47]. Мы бы сказали, что и после Греко-персидских войн иного названия, кроме "лакедемоняне и их союзники", так и не появилось. Именно подобным образом сами греки называли это союзное объединение. Хотя чаще всего говорили просто "пелопоннесцы", так как государства Пелопоннеса составляли основу союза. Напомним, что в документах, сохранившихся на камне, члены Второго Афинского морского союза также именовали себя "афиняне и их союзники", например в учредительном декрете 377 г. (Ditt. Syll.³, № 147).

Общераспространенное в новое время название "Пелопоннесский союз" или "Пелопоннесская лига" кажется некоторым ученым не совсем удачным названием. Так, по словам Е. Балтруша, "современное обозначение "Пелопоннесский союз" - не только не корректно, но оно также объективно вводит в заблуждение. Ведь союзная система Спарты не была сравнима с союзом государств наших дней, например НАТО. Ведь не имелось никакого общего союзного органа, на заседаниях которого регулярно собирались бы представители всех членов союза. Напротив, Спарта заключала с каждым из городов отдельный договор, т. е. города были в союзе только со Спартой, а не друг с другом"[006_48]. С точки зрения Н. Хэммонда, лучшим сокращением был бы "Спартанский союз", потому что это выражение ближе к греческой фразе и не имеет географических ограничений[006_49].

В древней формуле - "лакедемоняне и их союзники" - уже скрывается известная недоговоренность и структурная зыбкость. Как неоднократно отмечалось учеными, название союза свидетельствует о дуализме между ведущим полисом и прочими союзниками[006_50].

Фукидид изображает Пелопоннесский союз весьма слабо структурированной организацией. Такой подход к Пелопоннесской лиге как к достаточно примитивному объединению кажется нам в принципе верным[006_51]. По словам Г. Бузольта, "организация Пелопоннесского союза и после более прочного установления спартанской гегемонии - в эпоху между Греко-персидскими и Пелопоннесской войнами - была довольно шатка и нестройна"[006_52]. Того же мнения был и В. В. Латышев. По его словам, "устройство этого союза даже в эпоху наибольшего его могущества покоилось на непрочных и патриархальных началах. По условиям союза всем его членам обеспечивалась неприкосновенность их областей и автономия"[006_53]. Обращает на себя внимание также и тот факт, что спартанская апелла вполне могла заменять собою союзные собрания (Thuc. I, 67, 3), т. е. четкого порядка принятия решений просто не существовало.

Правовую основу Пелопоннесской лиги составляли двусторонние договоры, которые Спарта заключала с соседними государствами. Как свидетельствуют источники, данные договоры скреплялись древними клятвами (oiJ palaioi; o{rkoi) (Her. IX, 106, 4; Thuc. V, 30, 1; 3-4).

Заключение военных союзов всегда сопровождалось обменом клятв. Без них договоры не приобретали законной силы, ибо не считались ратифицированными. В IV в. при вступлении новых членов во Второй Афинский морской союз процедура ратификации договоров превратилась в сложный процесс, связанный с работой выездных комиссий, которые на местах принимали присяги от гражданских и военных магистратов общин-соискателей (Ditt. Syll.³, № 149 - договор о вступлении Метимны во Второй Афинский морской союз). На какое время заключались договоры, точно не известно. Во всяком случае вряд ли они были бессрочными, так как подобного рода соглашения ("на вечные времена") возникают только в начале IV в. Впервые указание на бессрочность договоров встречается в тексте о военном союзе между Беотией и Афинами 395 г. (summaciva... ej" to;n ajei; crovnon) (Ditt. Syll.³, № 122). Судя по дошедшему до нас документу о военном союзе между элейцами и герейцами (середина VI в.) сроком на сто лет, такой временной период мог быть обычным для подобного рода договоров.

Будучи изначально военным союзом по преимуществу, т. е. симмахией, Пелопоннесский союз имел в виду общее ведение войны под руководством Спарты. Никакого общего соглашения между всеми членами Пелопоннесской лиги не было. Спарта оформляла свои отношения с союзниками с помощью серии именно сепаратных договоров[006_54].

Стандартным пунктом подобных договоров, судя по литературным источникам, было обязательство "иметь одних и тех же друзей и врагов, что и лакедемоняне" (to;n aujto;n me;n ejcqro;n kai; fivlon Lakedaimonivoi" nomivzein) (Xen. Hell. V, 3, 26; также см.: II, 2, 20; ср.: Thuc. I, 44, 1). Сама формулировка несет на себе следы неравноправности союзников и Спарты[006_55].

Подобная широкая формулировка предполагала, если это специально не оговаривалось, что союзники Спарты были обязаны помогать ей и в случае восстания илотов (с правовой точки зрения Спарта пребывала в состоянии постоянной войны с илотами - Plut. Lyc. 28, 7).

Как полагают некоторые исследователи, нельзя исключить и такой возможности, что помимо общей прокламации - "иметь одних и тех же друзей и врагов, что и лакедемоняне" - в каждом индивидуальном договоре содержался специальный пункт, обязывающий союзников оказывать Спарте помощь, если восстанут илоты, а также не принимать их у себя и не давать им гражданские права[006_56]. В качестве доказательства обычно ссылаются на условия Никиева мира 421 г., где афиняне обязались помогать Спарте в случае илотского восстания (Thuc. V, 23, 3). Конечно, такой вариант возможен, но трудно себе представить, чтобы Спарта включала этот пункт во все союзные договоры. Как нам кажется, в середине VI в., когда было сформировано ядро Пелопоннесского союза, в подобной детализации нуждались разве только соглашения Спарты с городами Аркадии, поскольку связь между Мессенией и Аркадией была тесная и исконная. Весь предыдущий опыт показал спартанцам, что Аркадия воспринимается мессенцами и действительно является для них естественным убежищем.

Второй принципиальный пункт стандартного договора обязывал союзников следовать туда, куда поведут их спартанцы (ajkolouqei'n de; o{poi a]n hJgw'ntai kai; suvmmacoi ei\nai) (Xen. Hell. V, 3, 26; также: II, 2, 20). Таким образом, союзники со всей определенностью делегировали Спарте свое право на внешнеполитическую инициативу. Это было существенное ограничение независимости союзных Спарте государств. Как заметил Е. Балтруш, "Пелопоннесский союз был инструментом прежде всего спартанской внешней политики"[006_57].

В основу Пелопоннесского союза легли соглашения Спарты с отдельными городами Пелопоннеса. С какого времени такие отдельные соглашения существовали и как эти древние договоры выглядели, мы не знаем. Хотя формально они вряд ли были бессрочными, но и выхода из союза они, конечно, не предусматривали[006_58]. Особенностью Пелопоннесского союза является то, что существующая союзная система, по сути дела, таковой не была. Спартанская симмахия не вышла за пределы двусторонних договоров. Это было единство между Спартой и союзниками, которое очень мало отражалось на отношениях государств, участников союза, между собой.

Поскольку первоначально договоры носили сугубо двусторонний характер и замыкались на Спарте, отдельные союзники Спарты отнюдь не обязаны были состоять в союзе друг с другом. Между ними вполне могли быть войны, и реакция Спарты в данном случае зависела исключительно от соображений момента. Правда, имеются некоторые факты, которые свидетельствуют о стремлении спартанцев усилить правовую базу союза с помощью принятия законов, обязательных для всех союзников и расширяющих первоначальные договоры. Так, во второй половине V в. к стандартному военному договору (симмахии) между Спартой и каждым из союзников был добавлен пункт о взаимопомощи, если территория двух союзных полисов будет испытывать нападение со стороны третьей силы (Thuc. V, 77, 5-6).

Как справедливо замечает М. Клаусс, в случае Пелопоннесского союза больше значила эластичность политической практики, чем правовые разработки договоров[006_59]. Это тем более верно, что спартанцы, на наш взгляд, скорее всего, намеренно не детализировали заключаемые ими договоры, легшие в основу Пелопоннесского союза. Судя по реакции Спарты на просьбы союзников о помощи, ни о каком "правовом автоматизме" не может быть и речи. Спарта принимала решения об оказании помощи союзникам, руководствуясь не буквой закона, а целесообразностью и выгодой для себя. Так, например, спартанцы долгое время оставляли без внимания жалобы даже Коринфа, союзника "первого ряда", который до 432 г. не раз жаловался на афинскую агрессию.

Из немногочисленных и лишенных какой-либо точности описаний довольно сложно реконструировать процесс принятия решений перед началом совместных военных действий. В источниках, как правило, нет никаких технических деталей, которые могли бы нам помочь восстановить юридическую процедуру и форму, в которую облекались решения "лакедемонян и их союзников". Древние авторы пишут лишь о конечном результате: принято ли решение о начале или окончании военных действий.

Спартанцы очень рано поняли, что они могут использовать свой союз не только для сохранения гегемонии Спарты в Пелопоннесе, но и для реализации своих амбиций вне Пелопоннеса. Для этого нужно было одно условие - согласие союзников поддержать любую военную инициативу спартанцев. Но уже вскоре после создания Пелопоннесской лиги Спарте пришлось отказаться от мысли распоряжаться своими союзниками так же, как они это привыкли делать в отношении лаконских периеков. Союз состоял отнюдь не из одних мелких общин, которыми Спарта могла бы легко манипулировать. Опыт показал невозможность управлять союзом полностью авторитарно, без учета мнения его членов. Так появились союзные собрания. Они во многом напоминают спартанскую апеллу. Как известно, последняя собиралась нерегулярно, а деятельность ее в значительной степени зависела от воли ее председателей, сперва царей, а затем эфоров. Смоделированные по образцу спартанской апеллы, союзные собрания также были нерегулярными и собирались лишь по приглашению полиса-гегемона. Обычно союзные собрания проходили в Спарте и лишь в исключительных обстоятельствах на территории союзников, например в Олимпии (Thuc. III, 8) или Коринфе (Thuc. VIII, 8).

Возможно, что самое первое союзное собрание состоялось около 504 г., когда царь Клеомен хотел вернуть тирана Гиппия в Афины и для этого хотел заручиться согласием союзников. Как полагают исследователи, начиная с этого времени союзные собрания собирались тогда, когда предстояла большая союзная война, как, например, в 481 г. против персов или в 432 г. против Афин[006_60].

Традиция о первом союзном собрании, с которого и начинается отсчет их деятельности, не столь бесспорна, как это иногда представляется. Уже не раз было отмечено, в частности В. М. Строгецким, что Геродот приводит две версии одного и того же события[006_61]. Но при внимательном чтении картина, нарисованная Геродотом, не кажется нам противоречивой. В первом эпизоде Геродот сообщает, что Клеомен принимал решение о походе в Афины самостоятельно. Вот что он пишет: "Между тем Клеомен считал себя крайне оскорбленным афинянами на словах и на деле и стал собирать войско со всего Пелопоннеса. О цели похода царь, правда, умалчивал, хотя желал отомстить афинскому народу и поставить тираном Исагора (Исагор ведь вместе с ним покинул акрополь)" (V, 74). Судя по этому сообщению, спартанские цари вроде бы могли принимать самостоятельные решения о военных предприятиях не только без санкции на то собственных властей (что в период архаики было делом обычным - Her. VI, 56), но и без предварительного согласия союзников. В сообщении Геродота по-видимому отразилась обычная для спартанских царей - предшественников Клеомена практика: спартанские цари признавались главнокомандующими всех союзных контингентов и в качестве таковых были уполномочены собирать отряды союзников и распоряжаться ими по своему усмотрению. От момента создания Пелопоннесской лиги и до 506/5 г. это право спартанских царей, очевидно, никогда не оспаривалось и никакой нужды в союзных собраниях вообще не было.

Очень важны детали похода Клеомена на Афины. Как сообщает Геродот, провал похода был обусловлен прежде всего отказом коринфян принять участие в сражении: "И вот когда остальные союзники в Элевсине увидели, что лакедемонские цари в распре, а коринфяне покинули боевые ряды, то и сами также возвратились домой" (V, 76). Неудачный поход на Афины царя Клеомена оказался чреват весьма значительными последствиями, прежде всего для самих спартанских царей. Авторитарный способ обращения Клеомена с союзниками и возникшие уже во время похода разногласия с царем Демаратом, вместе с ним командующим союзной армией, привели в конце концов к грандиозному скандалу. Перед самым сражением Демарат покинул своего коллегу и вернулся в Спарту. Позорная для реноме Спарты ситуация, спровоцированная Клеоменом, имела своим результатом внутриполитический кризис, который был разрешен принятием закона, впервые серьезно ограничившего военную власть спартанских царей. По свидетельству Геродота, "из-за этой-то распри в Спарте был издан закон, запрещающий обоим царям вместе идти в поход" (V, 75). Одновременно была видоизменена и политика Спарты по отношению к союзникам.

В 504 г. спартанцы, опасаясь повторения ситуации 505 г., когда коринфяне в явочном порядке покинули Клеомена и сорвали всю экспедицию, были вынуждены созвать собрание союзников и раскрыть им истинные планы похода. Большинство городов Пелопоннеса управлялись родовой аристократией, пострадавшей от тиранических режимов. Спартанцам приходилось учитывать эти настроения союзников. Цель, ради которой по инициативе самих спартанцев было собрано первое союзное собрание Пелопоннесской лиги, заключалась в том, чтобы обсудить спартанское предложение о восстановлении Гиппия в качестве тирана Афин (Her. V, 90-93). Без предварительной консультации с союзниками спартанцы не решались предпринять столь парадоксальную для тираноборцев акцию, как восстановление тирании в Афинах. Ведь подобное поведение Спарты могло разрушить миф о принципиальной спартанской оппозиции тирании[006_62].

Геродот приводит речь, которую спартанцы произнесли на этом собрании, пытаясь убедить союзников в необходимости восстановления тирании Гиппия в Афинах. Последняя фраза этой речи, как думает В. М. Строгецкий[006_63], возможно, заключает формулу совместного постановления союзного собрания: "Мы пригласили вот этого Гиппия и вас, посланцев от городов, чтобы согласно общему решению и общему походу (koinw/' te lovgw/ kai; koinw/' stovlw/) возвратить его в Афины..." (Her. V, 91, 3 / Пер. Г. А. Стратановского с нашими небольшими уточнениями). Тогда союзники во главе с Коринфом отказались поддержать Спарту, и, что важно отметить, спартанцы подчинились такому решению. На этом совещании, вероятно, в первый, но, конечно, не в последний раз, оппозицию Спарте возглавил Коринф.

Мы согласны с мнением В. М. Строгецкого, что "необходимость созыва собрания союзников была обусловлена в данном случае скорее конкретно-политическими обстоятельствами, чем требованиями конституционного оформления Пелопоннесского союза"[006_64].

Следующее собрание союзников, которое вполне надежно зафиксировано в наших источниках, состоялось только перед началом Пелопоннесской войны, в 432 г. (Thuc. I, 119). Оно было созвано скорее по требованию союзников, главным образом коринфян, чем по инициативе самой Спарты (Thuc. I, 67). Спарта не могла вовлечь своих союзников в общегреческую войну без их согласия, особенно когда сама не испытывала по этому поводу особого энтузиазма. После голосования, в котором участвовали все представители союзников, большинством голосов было решено начать войну (Thuc. I, 125). Данное собрание Фукидид назвал синодом (xuvnodo"). Однако вряд ли следует думать, как это делает Дж. Ларсен[006_65], что слово xuvnodo" у Фукидида является техническим термином, официально употребляемым для обозначения союзных собраний Пелопоннесской лиги. Это единственное место у Фукидида, где употреблен термин xuvnodo" именно для собрания пелопоннесских союзников. Если учесть стремление Фукидида избегать по возможности технических выражений, заменяя их словами более широкого диапазона, то и в данном случае, как нам кажется, слово xuvnodo" у Фукидида вполне могло быть употреблено в своем обычном, не специальном значении - "сходка", "собрание". Точно так же, говоря о первом совещании союзников, которое проходило непосредственно в спартанской апелле, Фукидид вместо слова "апелла" употребляет нейтральное описательное выражение - "их обычное собрание" (xuvllogon sfw'n aujtw'n... eijwqovta) (I, 67, 3).

В ходе Пелопоннесской войны и после нее собрания союзников по-прежнему оставались редкими и нерегулярными. Как и раньше, Спарта продолжала созывать союзников только тогда, когда сама в этом нуждалась: в 396 г., когда спартанцы были на пороге войны с Персией (Xen. Hell. III, 4, 2), или в 382 г., когда просили поддержки против сильного и опасного Халкидикского союза (Xen. Hell. V, 2, 11-23). Единственный вывод, который вытекает из этого краткого обзора, суть следующий: каждый раз заседания союзников были результатом военно-политической реальности, а не результатом "конституционной регулярности"[006_66].

Судя по редким упоминаниям союзных собраний в источниках, они могли подолгу не собираться. Спартанцы прибегали к совещаниям с союзниками только в тех случаях, если этого нельзя было избежать: например, в 504 г., когда нужно было "протащить" непопулярное решение, или в 432 г., когда этого потребовал самый главный союзник Спарты - Коринф. Фукидид, сравнивая организацию Первого Афинского морского союза с устройством Пелопоннесской лиги, считал, что последняя по степени организации сильно проигрывает Афинам. Свое мнение о причинах слабости Пелопоннесского союза Фукидид выразил в речи Перикла, произнесенной на народном собрании в Афинах перед началом Пелопоннесской войны. "Вести войну с противником совершенно иначе вооруженным, чем они, они не в состоянии, пока у них нет единой постоянной союзной власти (o{tan mhvte bouleuthrivw/ eJni; crwvmenoi)... Действительно, при всеобщем равноправии (pavnte" te ijsovyhfoi) это - разноплеменный союз, и каждый союзный город стремится соблюдать лишь свои частные интересы... На коротких совещаниях у них редко обсуждаются общесоюзные дела, а большей частью - только частные дела отдельных городов" (I, 141, 6-7)[006_67]. Критика Фукидида вполне конкретна: он обвиняет Пелопоннесский союз в том, что тот не имеет постоянного совещательного органа (единого булевтерия)[006_68], и члены союза весьма редко собираются вместе, а собравшись, не умеют и не хотят решать общие для союза задачи.

К сожалению, источники не позволяют раскрыть в деталях механизм голосования союзников[006_69]. Однако общая картина более или менее ясна: все члены союза имели по одному голосу, независимо от размеров государства (Thuc. I, 125, 1; 141, 6). Решение принималось простым большинством (Her. V, 92, 1; 93; Thuc. I, 40, 5; 125, 1). Судя по реплике в I, 141, 6, сам Фукидид не считал такой принцип удачным. Однако спартанцы, вводя соответствующие принципы, следовали обычной для Греции практике. В древних амфиктиониях, к примеру Дельфийской, ее члены также имели по одному голосу, независимо от размеров общины и числа ее граждан. Аналогичный способ подачи голосов останется и в собраниях федеративных союзов эллинистического времени. Для Спарты подобный принцип голосования был наиболее выгоден, ибо для нее не составляло труда заручиться поддержкой малых и слабых общин, которые имели такое же право голоса, как и большие города. Когда Спарта, руководствуясь условиями Анталкидова мира, стала жестко претворять в жизнь принцип автономии, она провела в Мантинее диойкизм, разделив этот значительный аркадский город на четыре деревни. В результате вместо одного голоса от Мантинеи получилось четыре - по одному от каждой из деревень. Была, по-видимому, еще одна лазейка, с помощью которой можно было аннулировать нежелательные для спартанцев решения. Согласно Фукидиду, решение большинства союзников было обязательно для всех, "если боги и герои этому не воспрепятствуют" (V, 30, 1). Понятно, что спартанцы всегда могли сослаться на плохие ауспиции, если их что-то не устраивало в решениях союзников. Это была обычная для спартанцев практика апеллировать к воле богов в качестве последнего средства убеждения.

Источники свидетельствуют, что голосование среди союзников проводили сами лакедемоняне (Thuc. I, 125, 1; Xen. Hell. V, 2, 20). Естественно предполагать, что под "лакедемонянами" имелись в виду вполне конкретные спартанские магистраты - эфоры, которые, очевидно, заведовали всеми текущими делами союза и председательствовали в союзных собраниях[006_70]. Пелопоннесский союз не имел своих союзных магистратов, и потому их функции "по совместительству" выполняли, как правило, представители спартанских властей. Специально созданные для обслуживания союзных нужд магистраты, т. н. ксенаги, во-первых, появились по инициативе самой Спарты, а во-вторых, назначались только из числа спартанских офицеров.

Как мы уже показали выше, спартанский царь Клеомен I в 506/5 г. призвал войска союзных городов отправиться в поход против Аттики. Эта экспедиция - первый засвидетельствованный пример деятельности Пелопоннесской лиги. До нее Спарта, вероятно, никогда не испытывала оппозиции со стороны большинства. Однако на сей раз союзники под руководством Коринфа и второго царя Демарата отказались от наступления, и отдельные контингенты вернулись домой. Так был поставлен предел самоуправству Спарты и покончено с обычной для нее практикой планировать и осуществлять совместные военные предприятия без предварительного согласия союзников. Другими словами, союзники Спарты "в рабочем порядке" отстояли свое коллективное право вето (Her. V, 76). Это показывает, что Спарте не удалось полностью воссоздать в масштабах Пелопоннеса ту же модель отношений с союзными общинами, какая у нее сложилась внутри Лаконии. В дальнейшем Спарте пришлось считаться с желаниями союзников и учитывать их мнения. Так, когда Клеомен надумал восстановить власть изгнанного тирана Гиппия, он столкнулся с сильной оппозицией коринфян и вынужден был уступить (Her. V, 92). Этот инцидент показывает, что союзники, если их возглавляли коринфяне, имели возможность критиковать спартанские планы и влиять на принятие окончательных решений. "Аристократические генералы Пелопоннесской лиги", как их называет Дж. Хаксли, сумели воспрепятствовать восстановлению тирании в Афинах, сама мысль о которой была им отвратительна[006_71].

По мнению некоторых исследователей, члены союза были принципиально во всех отношениях независимы[006_72]. В качестве доказательства их независимости В. Шван, автор статьи "Симмахия" в "Реальной энциклопедии", ссылается на то, что некоторые из спартанских союзников, например, Элида сами имели подчиненные им общины.

Отчасти это верно. Принадлежность к Пелопоннесскому союзу не означала для его членов отказа от самостоятельной политики. Спарта не могла даже воздействовать на соседнюю Тегею, которая стала прибежищем для спартанских изгнанников. Там, например, в течение многих лет скрывались спартанские цари Леотихид и Павсаний, приговоренные у себя дома к смертной казни (Paus. III, 7, 9 (Леотихид); Xen. Hell. III, 5, 25-6; Diod. XIV, 89, 1; Plut. Lys. 28-29 (Павсаний)).

Но вряд ли можно говорить о полной независимости государств, входящих в состав Пелопоннесской лиги. Акценты скорее надо расставить иначе: спартанская гегемония не была безграничной, потому что ей противостояла автономия[006_73] союзников[006_74].

У Фукидида (V, 77,5-6) в договоре между Спартой и Аргосом, который, бесспорно, является подлинным документом[006_75], прокламировалась общая идея, лежащая в основе отношений между Спартой и ее союзниками: "Города же в Пелопоннесе, большие и малые, должны быть все независимы, по обычаям предков (ta;" de; povlia" ta;" ejn Peloponnavsw/ kai; mikra;" kai; megavla" aujtonovmou" ei\men pavsa" katta; pavtria). Если какой-нибудь город вне Пелопоннеса пойдет со злым умыслом на пелопоннесскую землю, то обе стороны должны, договорившись, принять те меры, чтобы отразить врага, какие признают наиболее справедливыми пелопоннесцы".

Данная прокламация в целом совпадала с реальностью. До 404 г. степень независимости союзников от Спарты была весьма высокой и распространялась в том числе и на внешнюю политику. У Спарты было не много возможностей заставить своих союзников выполнять их союзные обязательства, если они того не желали. Так, в 428 г., несмотря на предписание спартанцев явиться на сборный пункт на Истме для вторжения в Аттику, союзники собирались медленно. Ибо они, как сообщает Фукидид, "были заняты сбором урожая и не проявляли желания воевать" (III, 15, 2).

Лишенная каких-либо значительных государственных средств, не имеющая флота и испытывающая большой недостаток в людских ресурсах, Спарта в большой степени зависела от доброй воли своих пелопоннесских союзников. Мы не знаем примеров того, чтобы Спарта насильно их заставляла принимать участие в военных кампаниях. В обращении со своими союзниками Спарта могла только просить, но не приказывать (случайно или нет, но Фукидид, говоря о сборе союзников, нигде не употребляет глаголов, бесспорно означающих приказ). Правда, степень независимости членов Пелопоннесского союза от Спарты была неодинаковой до и после Пелопоннесской войны. Превратившись в имперское государство, Спарта изменила свое отношение и к прежним союзникам.

Автономия городов, входивших в Пелопонесскую лигу, обнаруживается главным образом в том, что они, как это следует из источников, могли вполне самостоятельно вести войны с любыми государствами, включая членов союза (Thuc. I, 103; IV, 134; VI, 88). Так, например, в 423 г. имел место вооруженный конфликт между двумя крупнейшими общинами Аркадии Тегеей и Мантинеей, причем у обоих государств были собственные союзники. Спарта осталась в стороне от этого локального конфликта и никак на него не прореагировала (Thuc. IV, 134).

Фукидид, характеризуя тип отношений между Спартой и ее союзниками до Пелопоннесской войны, среди прочего обращает внимание и на то, что "стоя во главе союзников, лакедемоняне не заставляли их платить подати, но заботились лишь о том, чтобы у тех была всегда выгодная для лакедемонян олигархическая форма правления" (Thuc. I, 19). У современников сложилось стереотипное представление о Спарте как о государстве, которое насаждало в союзных городах олигархическую форму правления. В принципе это верно. Но кроме прокламации своих политических пристрастий нет ни одного факта военного вмешательства Спарты во внутренние конфликты союзных полисов с момента создания союза и вплоть до начала Пелопоннесской войны. И наоборот, есть факты, свидетельствующие о противоположном. Ради сохранения хороших отношений с союзниками спартанцы - вопреки своим принципам (Thuc. I, 19; 76, 1; V, 81, 2) - иногда закрывали глаза даже на то, что в некоторых союзных общинах к власти пришли демократы. К примеру, они не предприняли никаких усилий по уничтожению демократических режимов в Элиде и Мантинее, установившихся там в первые десятилетия V в. (для Элиды - Arist. fr. 492 Rose³; Diod. XI, 54, 1; для Мантинеи - Arist. Pol. VI, 2, 2, 1318 b).

Правда, здесь нужно учитывать следующий момент: большинство полисов, входящих в Пелопоннесский союз, имели олигархическую форму правления. Демократии же, против которых спартанцы не возражали (в Элиде и Мантинее), скорее были таковыми только по названию и имели мало общего с радикальной афинской демократией. В свое время Полибий, хваля устройство Ахейского союза, назовет такую демократию "истинной" (dhmokrativa ajlhqinhv), что в его устах означало, конечно, умеренную демократию (II, 38, 6)[006_76].

Однако Спарта все же пыталась бороться с анархией союзников, в том числе и с помощью норм международного права. Так, в 418 г. при заключении мирного договора с Аргосом она включила в него пункт, согласно которому свои взаимные распри члены Пелопоннесского союза должны решать мирным путем, приглашая в качестве третейских судей города, не замешанные в их споре (Thuc. V, 79, 4). Включение подобного пункта в договор с Аргосом - свидетельство сознательных усилий Спарты, направленных на создание правовой базы, регулирующей поведение союзников между собой. Спарта не имела права приказывать что-либо своим союзникам, но она могла воздействовать на их религиозные чувства и правовое сознание, ссылаясь на общие для греков международные обычая и заветы отцов. Себя она, разумеется, мыслила в качестве высшего арбитра в подобных спорах. И действительно, при разборе тяжб между союзниками верховное право суда принадлежало Спарте (Thuc. V, 31, 2-3).

Уже в ходе Пелопоннесской войны Спарта начала вмешиваться во внутренние дела своих союзников и насильственным путем устанавливать там олигархии. Так, рассказывая о событиях 417 г., Фукидид сообщает следующее: "Сначала лакедемоняне одни пришли в Cикион и установили там еще более удобное для них олигархическое правление, а потом оба союзника вместе покончили с демократией и в самом Аргосе, заменив ее дружественной лакедемонянам олигархией" (V, 81, 2). Насильственное установление в Сикионе олигархического правления - первый случай откровенного вмешательства Спарты во внутренние дела союзных полисов.

Следует, однако, заметить, что Пелопоннесская война, по многим параметрам оказавшаяся поворотным пунктом для всех греков, явилась своеобразным водоразделом и в отношении Спарты к своим союзникам. Уже в ходе войны Спарта постепенно усиливала давление на последних, а по окончании Пелопоннесской войны это давление только усилилось. Спарта, почувствовав себя империей, пыталась обращаться со своими союзниками как с подданными и с позиции силы диктовать им новые правила игры (например, расправа с Флиунтом в 379 г. - Xen. Hell. V, 3, 25). В 378 г. спартанцы решительно вмешались в войну между двумя маленькими аркадскими городами Орхоменом и Клитором: спартанский царь Агесилай просто увел наемников из-под Клитора и приказал орхоменянам воздержаться от войны, пока продолжается его собственная военная кампания (Xen. Hell. V, 4, 36-37).

Попытка Спарты распространить на собственных союзников новые имперские институты типа гармостов и фороса привела в конце концов к распаду Пелопоннесского союза.

Обязанности членов Пелопоннесской симмахии в основном лежали в военной сфере. В случае нападения извне члены Пелопоннесской лиги были обязаны помогать тому, на кого напали. Зависела ли эта обязанность от решения всех союзников, или в борьбу вступали автоматически, по крайней мере, для VI в. решить невозможно[006_77].

Первейшей обязанностью союзников было доставлять войска в союзную армию (Her. V, 74; IX, 19; Thuc. V, 60; Xen. Hell. VI, 3, 7), особенно при защите Пелопоннеса от нападения (Thuc. V, 77, 6). От мобилизации освобождались только те союзники, которые не могли воевать "по религиозным соображениям", например во время священного перемирия (Xen. Hell. IV 2, 16; V 2, 2). Численность союзных контингентов и денежные взносы на ведение войны, скорее всего, регулировались договорами[006_78].

Поскольку в Пелопоннесском союзе не было ни постоянных взносов, ни союзной казны (Thuc. I, 19, 1; 80, 4), то приходилось оговаривать в каждом отдельном случае денежные суммы, вносимые на войну (Thuc. II, 7, 2 - ajrguvrion rJhtovn). Что касается союзных контингентов, то в источниках нет никаких указаний, по какому принципу они формировались. По-видимому, всякий раз Спарта сама определяла общее их количество. При этом каждый город должен был выставить отряд соответственно числу его граждан (Xen. Hell. V, 2, 20; 37). Судя по сообщениям Фукидида, большей частью они призывали 2/3 военнослужащих от 20 до 40 лет (Thuc. II, 10, 2; 47, 1; III, 15). Союзники поставляли в союзное войско, как правило, отряды гоплитов (Thuc. II, 9, 3; Xen. Hell. IV 2, 16), а те из них, которые обладали собственным флотом, - корабли (Thuc. II, 9, 3; III, 16, 3; VIII, 3, 2). Среди союзников, поставляющих корабли в начале Пелопоннесской войны, Фукидид называет коринфян, мегарян, сикионцев, пелленцев, элейцев, ампракийцев, левкадян (II, 9, 3). После 413 г. их список стал еще больше (Thuc. VIII, 3, 2). Когда Пелопоннесская война после 413 г. стала преимущественно морской, спартанцы стали требовать у своих союзников, лишенных флота, соответствующих денежных взносов на постройку кораблей (Thuc. VIII, 3, 1).

Важное изменение в эту систему было внесено в 383/2 г., когда спартанцы собирали экспедицию для похода против Халкидикского союза. Как сообщает Ксенофонт, на основании постановления союзного собрания членам Пелопоннесской лиги было предоставлено право заменять воинов деньгами. За каждого пехотинца они должны были платить обычную в то время ежедневную плату в три эгинских обола, за всадника - вчетверо больше (Xen. Hell. V, 2, 21). Было предусмотрено и наказание для тех, кто уклонялся от взятых на себя обязательств. По свидетельству Ксенофонта, "если же какое-либо государство вовсе уклоняется от воинской повинности, лакедемонянам было предоставлено налагать на него штраф в размере одного статера за каждого человека в день" (Xen. Hell. V, 2, 22). Важно отметить, что решением союзников осуществление штрафных санкций было предоставлено спартанцам.

Многие государства воспользовались этой отменой личного участия и заменой его денежными взносами (Xen. Hell. VI, 2, 16). Спартанцы теперь могли вкладывать деньги в наемников, которые зависели только от них. Однако, как указывает Г. Бузольт, "подобное установление, которое со временем должно было произвести глубокое и решительное влияние, не могло вполне развиться вследствие быстрого распадения союза"[006_79].

До Пелопоннесской войны отряды союзников находились под начальством только своих собственных командиров, хотя общее руководство союзной армией осуществляли спартанские цари. С начала Пелопоннесской войны ситуация, очевидно, изменяется. В Спарте появляются новые военные магистраты, отвечающие за набор союзных контингентов, - так называемые ксенаги (xenagoiv) (Thuc. II, 75, 3; Xen. Hell. III, 5, 7; IV, 2, 19; 5, 7; V, 1, 33; 2, 7; VII, 2, 3). Поскольку впервые о них упоминает Фукидид в своем рассказе о событиях 429 г., то принято считать, что спартанские ксенаги[006_80] появляются именно тогда[006_81]. Согласно Фукидиду, во время осады Платей, когда потребовалось возвести вокруг города значительную земляную насыпь, "ксенаги лакедемонян, стоявшие вместе с командирами отрядов отдельных союзных городов, заставляли воинов работать" (II, 75, 3). Из сообщений Фукидида и особенно Ксенофонта можно заключить, что ксенагами были спартанские офицеры, посылаемые в союзные города для вербовки солдат. Они руководили отрядами союзников вместе с местными офицерами (a[rconte", strathgoiv), не вытесняя последних, и координировали их действия (Xen. Hell. IV, 2, 19). В каждый союзный город посылалось по одному ксенагу. В частности, после того, как в 384 г. спартанцы уничтожили в Мантинее демократическое правление и заставили горожан расселиться по деревням, туда стали посылать "уже не одного, а четырех ксенагов - по одному в каждую из деревень" (Xen. Hell. V, 2, 7). Позже, в первые десятилетия IV в., когда часть союзников предпочитала вносить свою долю деньгами, а не людьми, ксенаги отправлялись в союзные города, в том числе и для вербовки наемников (Xen. Hell. V, 1, 33). Ксенаги исчезли вместе с исчезновением Пелопоннесского союза. В последний раз они упоминаются Ксенофонтом под 369/8 г., в связи с событиями, связанными с историей Флиунта (VII, 2, 3)

Образование Пелопоннесской лиги стоит считать большим успехом спартанской дипломатии. Спарта получила возможность окружить себя дружественными государствами и создала из них эффективную боевую машину.

Древние недаром называли Пелопоннесский союз описательно - "лакедемоняне и их союзники". Ведь правильного оформления союза, с точки зрения того типа федерации, который разовьется позднее, в эллинистическое или новое время, еще не было. Каждый член Пелопоннесской лиги был связан договорными отношениями только со Спартой. Уже в силу этого союз был изначально свободно организован, хотя Спарта и проявляла стремление к созданию более жесткой структуры, взяв за образец Афинскую архэ и собственную Лаконо-мессенскую державу.

Объединение части пелопоннесских полисов, особенно дорийских, вокруг Спарты было во многом делом добровольным (исключение составляли в основном общины Аркадии). Спартанская армия гарантировала этим консервативным полисам защиту как от внешних, так и от внутренних врагов. С одной стороны, страх перед Аргосом, а с другой - страх перед народными беспорядками, которые могли привести к изгнанию олигархов и установлению тираний или демократий, обеспечивали данные полисы сильной мотивацией для принятия спартанского лидерства. Спарта, таким образом, создала систему власти, которая базировалась на двух принципах - коалиции свободных государств и неприятии любых форм деспотии.

Все исследователи согласны с тем, что Спарта была главой Пелопоннесского союза, однако в чем конкретно проявлялась гегемония Спарты и в какой степени членство в союзе уменьшало степень свободы его членов, - это вопросы, на которые нет однозначных ответов. В. М. Строгецкий уже дал обзор взглядов некоторых западных ученых на проблему спартанской гегемонии. Он считает, что нельзя понимать под гегемонией Спарты только ее военное командование, как это делают, например, Дж. Ларсен, Г. Шефер или Е. Тигерштедт. По мнению В. М. Строгецкого, "толкование этого термина является слишком узким, так как "гегемония" употребляется также и в смысле "политическое господство""[006_82]. Однако, как нам кажется, здесь нет предмета для спора. Вышеназванные ученые делают верное ударение именно на военной сущности Пелопоннесского союза. Не случайно ведь он назывался и считался самими греками симмахией, т. е. военно-политическим блоком, наподобие Афинской архэ или Коринфской лиги. Конечно, Спарта осуществляла не только чисто военное руководство, но все же главной доминантой союза была именно военная сторона.

Среди особенностей Пелопоннесского союза следует особо выделить слабо разработанную систему союзного управления. Конкретно это выразилось в отсутствии главных составляющих федерации: регулярных общесоюзных собраний, выборных органов союза, союзной конституции и союзного гражданства[006_83]. Правда, некоторые из особенностей федеративного государства были присущи и ранним греческим симмахиям. Но в них произошла подмена союзных институтов институтами полиса-гегемона. Это было характерно для всех крупных объединений, сформированных по типу симмахий с полисом-гегемоном во главе. Так, например, в Афинской архэ наряду, а чаще вместо союзных институтов, действовали местные афинские органы и установления: союзники Афин пользовались афинской монетой, вносили форос в афинскую казну, ездили в Афины судиться. Как заметил С. К. Сизов, "такое господство полиса-гегемона не отвечает сущности действительно федеративного союза, важнейшим отличием которого являлось равноправие его членов"[006_84]. По словам В. М. Строгецкого, "в Пелопоннесском союзе не сложилась стройная политическая организация и система правовых норм"[006_85].

Удачным нам представляется впервые введенное Э. Д. Фроловым и принятое ныне определение Пелопоннесского союза как "симмахии гегемонистского типа"[006_86]. Впрочем, о принципате, или гегемонии Спарты над прочими государствами Пелопоннеса, говорилось уже в известном руководстве К. Ф. Германа[006_87]. Многие исследователи, начиная с Г. Бузольта, подчеркивали известную двойственность в организации Пелопоннесского союза[006_88]. В частности, согласно В. М. Строгецкому, дуализм его структуры был важнейшей особенностью этого союза как симмахии гегемонистского типа. Сущность дуализма заключалась в том, что спартанская гегемония ограничивалась необходимостью для Спарты признавать автономию союзников[006_89].

От Пелопоннесского союза, к сожалению, не сохранилось никакого документального материала, кроме нескольких пунктов из договора с Тегеей. Но договор встречается не на камне, а в изложении Плутарха, правда, со ссылкой на Аристотеля (Mor. 277 c; 292 b). Однако об особенностях симмахий такого масштаба, как Пелопоннесский союз, отчасти можно судить по параллельному материалу. Так, до нас дошло значительное количество текстов договоров, предварявших образование Второго Афинского морского союза. Как и в случае с Пелопоннесской лигой, в основу этого союза были положены прежде всего двусторонние соглашения с Афинами.

Первый такой двусторонний договор, сохранившийся на камне, который дипломатически подготавливал создание Второго Афинского морского союза, - это договор от 384 г. с хиосцами (Ditt. Syll.³, № 142). Поскольку речь шла о военном союзе, т. е. симмахии, клятву приносили не только гражданские власти, но и высший командный состав обеих договаривающихся сторон. Формула соглашения следующая: "Если кто-нибудь нападет на афинян, пусть хиосцы окажут помощь всеми возможными средствами. Если кто-нибудь нападет на хиосцев, пусть афиняне окажут помощь всеми возможными средствами". Из этой формулы видно, что официально Второй Афинский морской союз создавался как эпимахия, т. е. оборонительный союз. Но совершенно очевидно, что на практике строгой границы между симмахией и эпимахией не было.

Перед официальным объявлением о создании Второго Афинского морского союза, по-видимому, было заключено до полудюжины подобных двусторонних соглашений Дошли на камне, в частности, договоры с Хиосом (386-384 гг.), Олинфом (383 г.) и Византием (378 г.). Все они были однотипными. Эти двусторонние договоры и явились правовой основой Второго Афинского морского союза, учредительным декретом которого стал декрет Аристотеля от 377 г. (Ditt. Syll.³, № 147). Данный декрет представляет собой также манифест с предложением примкнуть к той группе государств, которая именует себя "афиняне и их союзники". Ведь организация практически уже существовала как производная от суммы целого ряда двусторонних соглашений между Афинами и каждым из ее союзников.

Из учредительного декрета Аристотеля, а также из двусторонних договоров, например, с Метимной о вступлении ее во Второй Афинский морской союз (377 г.) (Ditt. Syll.³, № 149), ясно, что существовал союзный совет, именуемый синедрионом (to; sunevdrion). Причем синедрами являлись только депутаты союзных общин. Афиняне в число синедров никогда не входили. Таким образом, наблюдается любопытное двоевластие и содружество двух одинаково суверенных органов: с одной стороны, афинских должностных лиц и народного собрания, с другой стороны, синедриона - общего парламента основных союзников. В данной форме объединения эти взаимодополняющие друг друга структуры представляют собой уже начатки федерализма, которые выражаются именно в том, что наряду с институтами полиса-гегемона появляется и синедрион. Иначе говоря, развитие идет в сторону усложнения политической структуры союза (напомним, что в Первом Афинском морском союзе синедриона еще не было). Таким образом, перед нами начало того процесса, который постепенно подготавливает появление правильных федеративных устройств эллинистического времени, какими будут Ахейский или Этолийский союзы. О наличии подобных взаимодополняющих друг друга институтов свидетельствует, в частности, двойное обозначение актов Второго Афинского морского союза: ta; dovgmata tw'n summavcwn[006_90] и ta; yefivsmata tw'n jAqhnaivwn (Ditt. Syll.³, № 147 - договор между Афинами и Халкидой на Эвбее).

Подобный "параллелизм" был характерен для всех военных союзов, начиная от архаики и заканчивая эпохой эллинизма. Наличие взаимодополняющих структур как раз и доказывает, что дело в этих союзах никогда не доходило до полной унификации. Ведь и в Коринфском союзе также существовало противопоставление Македонии как государства-гегемона всем остальным членам союза. Отсюда непрочность такого рода объединений, которые продолжали оставаться чем-то вроде симмахий, т. е. военных союзов, объединенных вокруг полиса-инициатора[006_91].

В Пелопоннесском союзе, по-видимому, существовало точно такое же сочетание властных структур полиса-гегемона и союзных полисов, как это было в более поздних симмахиях. Но там этот механизм взаимодействия двух взаимодополняющих друг друга структур был менее структурирован и носил скорее стихийный характер. Так, судя по сообщениям Фукидида, для принятия решения о начале военных действий спартанцам и союзникам понадобилось провести целый ряд совещаний (I, 119; 125). Однако нет никакой ясности в вопросе о том, где конкретно принимались решения - в союзном собрании или в спартанской апелле? Возможно, это было механическое соединение обеих структур: представители союзников заседали вместе со спартанской апеллой, но голосование проходило по отдельности, среди союзников и среди спартанских граждан. Взаимодополняемость существовала и в военном руководстве Пелопоннесским союзом. Наряду с местными военачальниками, стоящими во главе отдельных контингентов союзников, в начале Пелопоннесской войны появляются как бы дублирующие военные магистраты - спартанские ксенаги, координирующие действия союзных подразделений.

Древние прекрасно чувствовали разницу между военными союзами, симмахиями, которые по своей внутренней сущности были временными объединениями, нацеленными на борьбу с внешним врагом, и региональными племенными объединениями, являющимися непосредственным прообразом греческих федераций эллинистического периода[006_92]. К примеру, в договоре о союзе между Афинами и фессалийцами (361-360 гг.) (Ditt. Syll.³, № 184) четко определены обе договаривающиеся стороны: "афиняне и их союзники" (oiJ jAqhnai'oi kai; oiJ suvmmacoi) и "объединение фессалийцев" (to; koino;n tw'n Qettalw'n). Договор, таким образом, заключается между разными типами объединений: военным союзом (hJ summaciva) и региональным объединением, организованным по федеративному принципу (to; koino;n). Присутствие в данном документе двух различных дефиниций для договаривающихся сторон, бесспорно, доказывает, что в древности Второй Афинский морской союз (так же, как и Пелопоннесская лига) считался именно симмахией, возглавляемой полисом-гегемоном и именуемой oiJ jAqhnai'oi kai; oiJ suvmmacoi (соответственно для Пелопоннесской лиги - oiJ Lakedaimovnioi kai; oiJ suvmmacoi). В отличие от военных союзов, словом to; koinovn ("община", "объединение") обозначались региональные объединения типа Фессалийского, воссозданные, как правило, из древних племенных союзов. Обычно подобные объединения складывались в классический и эллинистический периоды на периферии греческого мира, среди отсталых греческих народностей - этолийцев, фессалийцев, ахейцев. Появление такого слова, как to; koinovn, в отношении какого-либо объединения - всегда знак того, что речь идет об едином политическом целом, в отличие от греческих симмахий, которые таковыми не являлись.

Некоторые исследователи сетуют на то, что Спарте, несмотря на все успехи, не удалось прочно и на продолжительное время объединить Пелопоннес под своим началом. В частности, по мнению Е. Балтруша, слабость союза объясняется прежде всего расхождением взаимных интересов Спарты и ее союзников. Е. Балтруш уверен в том, что смысл и цель общей договорной системы заключалась в избавлении от илотской опасности, грозящей Спарте. Таким образом, Спарта, создавая Пелопоннесский союз, преследовала свои, сугубо корыстные интересы, ничего не давая взамен членам союза. Е. Балтруш сравнивает Первый Афинский морской союз и Пелопоннесскую лигу, и сравнение это не в пользу последней. "Идеей аттического морского союза была общая защита от персов, в чем были заинтересованы все союзники. Спарта, напротив, проявила себя эгоистической, вялой и неповоротливой, когда речь шла об интересах союзников"[006_93].

Отчасти критика Е. Балтруша верна. Но она отнюдь не бесспорна. Во-первых, Пелопоннесский союз оказался на редкость долговременным и прочным объединением (в отличие от Афинской державы, которая почти полностью рассыпалась при первом же серьезном поражении Афин). Из многочисленных греческих симмахий Пелопоннесский союз просуществовал дольше всех - без малого два века, и распался только тогда, когда Спарта перестала быть державой первой величины в Греции и, следовательно, не могла уже осуществлять своих обязательств по отношению к членам своего союза. Долговечность Пелопоннесского союза во главе со Спартой и надежность его пелопоннесского ядра во многом определялись как раз тем, что принято считать его недостатками как союзной структуры.

Спарта создавала свой союз на добровольных или полудобровольных началах. Члены союза оставались полностью автономными, являя собой коалицию свободных полисов. Их внешнеполитическая инициатива также не ограничивалась, если она не противоречила условиям договора о военном союзе со Спартой. Не существовало никакого обязательного обложения типа афинского фороса. Материальный вклад союзников носил добровольный характер. При такой свободной структуре Пелопоннесского союза военное лидерство Спарты в Греции было гарантией безопасности для всех его членов. Союзники чувствовали, что скорее сохранят свою свободу при Спарте, чем при Афинах, и способствовали тому, что Спарта, несмотря на внутренние трудности, смогла одержать победу над Афинами в Пелопоннесской войне, действуя под беспроигрышным лозунгом - автономия для всех.

Пелопоннесский союз возник для разрешения целого ряда проблем, среди которых не последнюю роль играла и задача защиты Спарты от илотов. Но это была отнюдь не единственная, а может быть, даже не главная цель, ради которой создавался Пелопоннесский союз. Вокруг Спарты объединились полисы одинакового этнического, культурного и в значительной степени социально-экономического качества. Пелопоннесский союз в основном состоял из государств одного типа - аграрных, для которых превыше всего стояла защита их земли от внешней агресии. Ведь внешняя политика Пелопоннесского союза сводилась к непрерывной обороне от афинской агрессии, будь то в Беотии, Фокиде или на Истме. Вообще тяготение к блокам лежит в природе государств. Давно замечено, что государства изоляционистского типа редко выживают. Полисы Пелопоннеса объединялись вокруг Спарты в значительной степени потому, что они получали от Спарты некую гарантию своей безопасной жизни. Может быть, их объединяла и общая внешняя политика, прежде всего направленная в сторону Малой Азии, где интересы Коринфа причудливым образом сочетались с интересами Спарты.

Только в конце Пелопоннесской войны и в первые годы после нее, когда Спарта попыталась создать имперское государство и стала переносить на членов Пелопоннесской лиги новации типа гармостов и фороса, союз впервые с момента своего создания оказался действительно под угрозой распада. Отношения с полисами-соседями в Пелопоннесе, моделируемые по имперскому, а не союзному типу, привели Спарту к постепенному переходу на позицию квази-державного лидера.