"Обыкновенные волшебные часы" - читать интересную книгу автора (Фёдоров Вадим Дмитриевич)

Глава восьмая, рассказанная Часовщиком ПОКА ИДУТ ЧАСЫ

В каждую минуту своей жизни мы вступаем новичками. Я остро почувствовал это, когда сегодня утром впервые взял в руки перо, чтобы рассказать о событиях, участником которых был.

Не буду описывать, где побывали мы, пока нашли то, что искали. Так, мы очутились в парке большого южного города. Парк примыкал к площади, над которой возвышалась высокая круглая башня из цветного кирпича. Верх башни венчали огромные часы с украшенным бирюзой циферблатом и золотыми стрелками. В основание башни была вмурована мраморная плита с глубоко высеченными письменами.

Кругом, на площади и в парке, было много печальных загорелых людей, которые, казалось, чего-то ждали, посматривая на башенные часы. По их лицам можно было догадаться, что вот-вот наступит минута, когда произойдёт нечто важное, из ряда вон выходящее. Это ожидание необычайного пронизывало решительно всё вокруг, так что мы, поддавшись общему настроению, тоже уселись на лавочку, с которой открывался вид на площадь, и стали с интересом наблюдать, что же происходит в городе. Но время шло — и всё оставалось по-прежнему. Только раскалённый солнечный диск лил зной на томящуюся человеческую толпу.

— А ведь часы на башне не идут! — произнесла Кошка Машка ни к кому в частности не обращаясь. — Интересно, чего же они ждут?

Тут только я обратил внимание на то, что городские часы стояли и предположил, что люди просто ждут, когда окончат их чинить.

— Возможно, что ты и прав, — протянула Кошка Машка, — только у городской башни почему-то нет дверей. Хотела бы я знать, как туда попадают люди…

— Быть не может! — воскликнул, вскакивая с места, Трик-Трак и немедленно отправился осматривать башню. Когда он вернулся, обойдя башню кругом, вид у него был растерянный.

— А ведь входа в башню действительно нет, — и, в недоумении разведя руками, заключил: — Ничего не понимаю.

Тогда я обратился к проходящему мимо человеку в голубой феске и спросил, давно ли не идут городские часы.

— Двадцать лет, — ответил, вздохнув, незнакомец в голубой феске. — Часы остановились двадцать лет тому назад, и с тех пор горожане ждут, когда они пойдут снова.

— Ждут? — удивлённо переспросил Брадобрей. — Вы, конечно, хотите сказать, что двадцать лет их не могут починить ваши мастера?

Но незнакомец в голубой феске печально покачал головой:

— Нет, чужестранец, я сказал только то, что хотел сказать и что ты уже слышал. Часы остановились сами, и мы ждём, что они сами и пойдут. Так сказал Величайший.

— Кто? — ошеломленно спросил Трик-Трак.

— Величайший из живших когда-либо людей, — терпеливо объяснил незнакомец в голубой феске. — Основатель города и повелитель страны. Давший нам законы. Научивший счастью. Построивший городскую башню. И создавший вечные часы. Когда часы пошли, городская башня была замурована по приказу Величайшего, который вслед за этим повелел на каменной доске высечь свои заповеди народу.

— Это та мраморная доска, которая находится у подножия башни? — спросила Кошка Машка.

— Да, чужестранка. Это она. Там сказано, что часы вечны и потому неприкасаемы. Пока идут часы — счастье не покинет страны. Но если они остановятся, то лишь затем, чтобы спустя время снова пойти.

— И вы ждёте этого двадцать лет?! — воскликнул в изумлении Трик-Трак. — Не проще ли было их попытаться починить?!

— Не говори поспешных слов, о чужестранец. Разве можно нарушить заветы Величайшего? Тысячу лет наш народ благоденствовал, соблюдая его заповеди. Так неужели только двадцать лет испытаний способны поколебать веру в мудрость Величайшего, проверенную тысячелетием?! Пусть умрут несколько поколений людей несчастными, но зато потомки их будут снова счастливы. Ибо Величайший учил: «Делая самый крохотный шаг по земле, думай о его последствиях для нее».

— Но вы не сделали даже самого крохотного шага, чтобы починить часы… — осторожно напомнила Кошка Машка незнакомцу в голубой феске.

— Ты права, чужестранка. Но мы не хотим ради непосредственной выгоды одного поколения принести в жертву доверие к учению Величайшего, пережившего века.

— Но время приносит новые знания, а новые знания способны и многое изменить… — заметил я.

— О чужестранец, Величайший сказал: «Время изменит многое, но оно не изменит человеческую природу, ибо опыт отцов не наследуется детьми. Каждый ребенок учится ходить заново».

— Послушайте, а что произошло с народом, когда остановились городские часы? — вдруг спросила Кошка Машка. — Его настигли войны, эпидемии, пороки?

— Нет, чужестранцы, нас постигло худшее бедствие. Пока шли городские часы, в стране было одно время, и оно было временем всего народа, потому что все сверяли часы по городским часам. Так повелел Величайший. Но вот они остановились, и каждый стал доверять только своим часам. Со временем часы каждого человека показывали всё большее расхождение с часами остальных людей, и поэтому каждый стал жить по заведённому распорядку, доверяя показанию собственных часов. Постепенно в городе нарушился ритм совместной деятельности. Каждый стал жить только для себя и поэтому перестал быть счастливым. Смотрите, — незнакомец в голубой феске указал рукой в сторону, где люди бродили словно потерянные, — им неинтересно даже говорить друг с другом, потому что каждый из них занят собой. Вот отчего они несчастны!

— Но если вы понимаете постигшую вас трагедию, то не лучше ли всё-таки попытаться найти выход? — настаивал Трик-Трак.

Незнакомец в голубой феске убеждённо и твёрдо ответил:

— Мы будем ждать. Часы обязательно пойдут. Величайший никогда не ошибался, и мы ему верим.

И незнакомец в голубой феске учтиво поклонился, вежливо улыбнулся нам на прощанье и медленно зашагал дальше. Мы переглянулись, и каждый из нас вдруг подумал о счастье. И, наверное, каждый подумал по-разному, потому что Кошка Машка, первой нарушив молчание, задумчиво произнесла:

— Счастье — нелёгкая штука. Если его в себе отыскать трудно, то в других — и подавно. Величайший это знал, несомненно, но это не остановило его, и он построил всё-таки башню. Он, наверняка, сомневался, когда учил других.

— Я представляю счастье намного проще, — вздохнул Брадобрей. По-моему, счастье — это всегда и везде быть самим собой. Поэтому там, где есть принуждение, нет счастья.

А я ничего не сказал вслух, потому что подумал, что каждый из моих друзей по-своему прав и, наверное, нет и не может быть общего определения счастья, с которым бы согласились все. Для меня, например, понятие счастья неразрывно связано с удовлетворением от завершения работы, достижения цели. Но в одном печальный незнакомец в голубой феске был прав — счастье возможно для человека только среди людей. Человек рождается, чтобы жить среди людей и для людей. И, конечно, прав был Величайший, когда учил пришедших людей думать о каждом шаге во имя тех, которые ещё не пришли, но должны прийти обязательно. Но всё-таки почему же остановились городские часы? Если они действительно ходили тысячу лет, значит, дело было не в заводе, — на тысячу лет пружины не заведёшь! — а что-то остановило их, что-то случилось непредвиденное.

Мои размышления были прерваны Брадобреем, который рубанул ладонью воздух и решительно произнёс:

— Надо действовать, друзья! Я думаю, нужно проникнуть в башню, чтобы ты, Тик-Так, смог осмотреть и починить часы. Уверен, что с ними ты справишься в два счета.

— Но попасть в башню невозможно! — возразил я. — Горожане никогда не допустят этого!

— И всё-таки надо попробовать туда проникнуть! — настаивал Трик-Трак.

Мы сидели в парке на скамеечке и обсуждали с Трик-Траком, как можно помочь горожанам. Он предлагал множество планов, один фантастичнее другого, и каждый раз мне стоило большого труда убедить его в их нереальности. И только Кошка Машка со времени ухода незнакомца в голубой феске не проронила ни единого слова. Она сидела, задумчиво и рассеянно поглядывая по сторонам, но внимательный наблюдатель безошибочно мог бы заключить, что её взгляд все чаще и чаще задерживался на небольшом каменном домике, соседствующем с городской башней. И вдруг, в самый разгар наших споров, Кошка Машка загадочно произнесла:

— По-моему, мы скоро узнаем нечто интересное, касающееся входа в городскую башню.

Трик-Трак даже подпрыгнул от неожиданности, а я с любопытством взглянул на Кошку Машку. О-о, она умела удивлять даже хорошо знавших её друзей. И особенно повышало доверие к её словам то обстоятельство, что Кошка Машка почти никогда не ошибалась.

— Посмотрите вот на этот домик с верандой, — спокойно пояснила она. — Пока вы спорили, я насчитала целых тринадцать мышей. пролезших вон в то маленькое окошко у самой земли, которое уходит в подвал домика.

— Ну и что? — недоуменно спросил Трик-Трак. — Мало ли мышей бегает по городской площади, которая, судя по всему, в воскресные дни служит местом базара?

— Ты прав, Трик-Трак, но невнимателен. Это не совсем обычные мыши. Я бы сказала, что это очень трудолюбивые мыши, даже необычайно трудолюбивые мыши. Они все что-то несут в эту дыру. А вот что именно — мы сейчас попробуем узнать. И Кошка Машка неслышно соскользнула с лавки и исчезла в траве парковых клумб. Мы с интересом ожидали, что произойдёт дальше. Вот Кошка Машка мелькнула раза два в траве, пересекла площадь, обегая прохожих, и, ловко вскочив на завалинку дома с верандой, пробежала по ней к подвальному окну. Спрятавшись за водосточной трубой, она притаилась прямо над окошком. Издали могло показаться, что кошка просто села на завалинку погреться на солнышке — такой у неё был безмятежный и скучающий вид.

Прошло совсем немного времени, и мы увидели, как Кошка Машка метнулась вдруг вниз, схватила зубами мышь и со всех ног кинулась к нам. Ещё через секунду она положила полузадушенную мышь у своих ног и, шевельнув её лапой, свирепо зашипела:

— А ну, отвечай, негодница, куда ты несла эту корочку?

— Я… я… — лепетала мышь, — …поиграть… деткам…

— А-а-а! Так у тебя есть ещё и детки, — пропела Кошка Машка, и в глазах её запрыгали недобрые огоньки. — Ты даже не представляешь, как это хорошо.

— П-п-почему? — пискнула мышка.

— Потому, что они станут сиротками, если ты не перестанешь лгать мне, негодница. Уж что-то слишком заботливы родители у маленьких мышек, живущих в этом домике! А ну, говори сейчас же, кому и куда несла ты корочку?

— Я… я… я не могу сказать! Это большая тайна, — отчаянно пискнула мышь.

— Вот я и хочу узнать, насколько она большая, — мурлыкнула Кошка Машка и, схватив мышь зубами, свирепо встряхнула ее: — Говори, иначе будет поздно, — прошипела она. — Ведь у меня нет в животе ушей.

— Ой-ой-ой! Я скажу… скажу… только отпустите меня…

— Я тебя слушаю, — Кошка Машка слегка разжала зубы.

— Я несу корочку нашему повелителю, человеку, который сидит в башне. Все мыши городской площади приносят ему еду.

— Я так и думала, что туда есть ход, — удовлетворенно мурлыкнула Кошка Машка и ещё раз основательно тряхнула мышь.

— Говори, как человек попадает в башню?

— Ой, не жмите так сильно, а то мне очень больно, — пропищала жалобно мышь и добавила: — Он туда не ходит, он туда попал очень, очень давно. Но подземный ход остался. Он начинается из подвала домика, у которого вы меня схватили. В подвале стоит бочка с тряпками, которые прикрывают ход в подземелье. Он начинается от дна бочки и ведёт в городскую башню. Пожалуйста, отпустите меня, я всё сказала!

— Ну, зачем же так торопиться, нам всё равно по пути. Ведь должна я убедиться, что ты не обманула меня, негодница. Я, так и быть, сама донесу тебя до подвала и взгляну на эту чудесную бочку своими глазами. А после этого посмотрим, что с тобой делать… — сказала Кошка Машка и сделала нам знак, чтобы мы следовали за ней. Затем, покрепче ухватив мышь, она снова пересекла площадь и скрылась в окошке подвала.

С трудом сдерживая желание пуститься бегом вслед за Кошкой Машкой, мы степенно, чтобы не возбуждать подозрение горожан поднялись и неторопливой походкой направились к домику с верандой. Подойдя к входной двери, мы увидели прибитую к ней табличку: «Профессор Фуул. Точная наука. Входить без стука».

Повинуясь указанию, Трик-Трак тихонько толкнул дверь, и она послушно открылась. Войдя, мы оказались в прихожей. Небольшая лестница привела нас в комнаты профессора, которые были завалены чертежами, картами и книгами. Здесь же находились микроскоп и ещё какие-то приборы неизвестного нам назначения. На всех предметах, находящихся в комнатах, лежал толстый слой пыли. Было видно, что к профессору никто не приходит уже долгие годы. Осмотрев комнаты и убедившись, что в них никого нет, мы вновь спустились по лестнице в прихожую и здесь, справа от лестницы, обнаружили небольшую и малозаметную дверцу, ведущую в чулан. Из чулана, в котором стояли лопаты, корзины и бесчисленное количество пустых цветочных горшков, начинался вход в погреб, прикрытый деревянным люком. Осторожно ступая между горшками, чтобы не разбить их и не наделать шума, мы прошли к люку и с трудом подняли его. В лицо нам ударил сырой воздух, смешанный с едким мышиным запахом. И прямо на нас с верхней ступеньки, приставленной к краю люка лестницы, смотрела, щуря свои прекрасные золотисто-зелёные глаза, Кошка Машка.

— Мышка сказала правду. Подземный ход существует. Спускайтесь за мной, — мурлыкнула она и спрыгнула куда-то вниз, в темноту.

Мы с Трик-Траком спустились в погреб и постояли некоторое время, пока наши глаза не привыкли к темноте. Здесь также находилось очень много цветочных горшков и стояло несколько бочек. Все они были наполнены землёй, и лишь в одной из них находились тряпьё, рукавицы и фартуки. Дно бочки вынималось, открывая вход в подземелье. Засветив фонарь «летучая мышь», который валялся у бочки, мы осторожно протиснулись в узкое отверстие днища и по каменным ступенькам спустились в подземный ход. Свет «летучей мыши» выхватил из кромешной тьмы довольно тесный проход, в котором можно было передвигаться только согнувшись. Пол и стены подземного хода были выложены кирпичом.

— Везёт мне на подземелья, — вздохнул Трик-Трак и шагнув вперёд.

— Везёт или не везёт — это мы скоро узнаем, — уточнила Кошка Машка, следуя за Трик-Траком. Шествие замыкал я.

Ход шёл, слегка изгибаясь влево, сначала с уклоном вниз, пошёл ровно, но спустя метров тридцать довольно круто взял вверх.

Пройдя ещё метров двадцать, мы упёрлись в люк, который без труда открыли. В глаза ударил яркий солнечный свет, и мы некоторое время, ослеплённые, стояли неподвижно. Наконец, зрение вернулось к нам, и мы смогли убедиться, что находимся в городской башне. По внутренней стенке её винтом вверх уходила лестница с узорными перильцами из бронзы. Лестница заканчивалась площадкой, прикрытой куполом в форме полусферы, в которую был вмонтирован циферблат часов. Половина купола была чёрной и не пропускала света, другая половина была прозрачной.

Мы стояли среди отбросов и нечистот, которые, очевидно, падали на дно башни откуда-то сверху. Под ногами у нас сновали сотни мышей. С испуганным писком они разбегались в разные стороны, как только замечали Кошку Машку. Можно было заметить, что мыши образовали два встречных потока — один, со съестными припасами, двигался вверх по одному краю лестницы, а второй по другому краю спускался вниз уже без припасов и, распадаясь, исчезал в многочисленных ходах, прорытых мышами под фундаментом городской башни. Мы ещё некоторое время постояли, разглядывая внутреннее устройство башни, пока, наконец, нетерпеливый голос Трик-Трака не призвал нас к действию:

— Вперёд, друзья, мы почти у цели!

И мы двинулись гуськом по ступенькам вверх. Пройдя пять витков лестницы, мы очутились перед небольшой дверью, закрывающей вход на площадку. На двери была вырезана надпись: «Не входить». Трик-Трак толкнул дверь, и мы вошли. Картина, открывшаяся нашим глазам, останется для меня навсегда самым ярким воспоминанием моей жизни, и я не в силах подыскать достаточно сильных слов, чтобы описать её правдиво.

Комната, в которую мы попали, была невелика. Одну стену её занимал гигантский механизм городских часов, состоящий из многочисленных шестерен, маятников и передаточных механизмов. Вторая же стена комнаты служила одновременно креплением для огромных реторт размером с молочную цистерну, бесчисленных стеклянных трубок и сложных узлов, напоминающих перегонный аппарат химической лаборатории; системы зеркал, направляющих свет на фокусирующие линзы, величиной с таз для мытья детей дошкольного возраста. Третьей стены не было — свесившись с края комнаты вниз, можно было любоваться отбросами, лежащими на дне башни. В четвёртой стене имелась дверь, через которую мы вошли.

Но самым странным и самым потрясающим были не детали этой необычной комнаты. Самым неожиданным и ошеломляющим было то, что на полу её спокойно сидел старый человек в лохмотьях. Он невозмутимо рылся в горке съестных отбросов, которую непрерывно пополнял двигавшийся мимо мышиный поток. Мышки почтительно складывали эти более чем скромные дары площадей, улиц и базаров большого мира и поспешно убегали. Длиннейшая борода человека тянулась от его подбородка к механизму городских часов, исчезая в шестернях и колёсах. С первого взгляда было ясно, что, заклинив ходовой механизм, борода намертво застряла в часах, удерживая её обладателя точно на привязи. Первой опомнилась Кошка Машка.

— Профессор Фуул, если не ошибаюсь? — осведомилась она медовым голосом.

— Вы необычайно проницательны для такой милой кошечки, — весело ответил старик и, быстро поднявшись, поклонился. — Профессор Фуул к вашим услугам, сударыня.

Потом он выпрямился и, обратившись в нашу сторону, сказал с улыбкой:

— Неужели благоверные горожане осмелились нарушить заповедь Величайшего и разобрали вход в башню?

— Нет, профессор Фуул, — ответил я. — Просто мы проникли сюда через подземный ход, сооружённый вами.

— Остроумно, весьма остроумно, — одобрительно произнёс старый профессор. — Как же вы отыскали ход?

— Представьте себе, довольно просто. Нас привели сюда выдрессированные вами мыши. Немного наблюдательности и предприимчивости — и мы отыскали вас.

— Действительно, просто до смешного! — радостно воскликнул профессор Фуул. — Положительно, наш народ заметно поумнел за последние двадцать лет!

— Возможно, вы и правы, профессор Фуул, — мягко заметила Кошка Машка, — но мы чужестранцы.

— А-а-а! — глаза профессора Фуула просияли. — Тогда всё остаётся на своих местах. — И он радостно и возбуждённо потер руки.

— Если я не ошибаюсь, — спросил я, обращаясь к старому профессору, — вы уже двадцать лет находитесь в этой башне?

— Ровно двадцать, сударь. Двадцать лет назад ваш покорный слуга, сгорая от любопытства, попал, наконец, в эту башню, пытаясь проникнуть в тайну вечной работы часов. И когда я наклонился, чтобы получше рассмотреть их механизм, моя борода, тогда ещё не слишком длинная и едва доходящая мне до колен, попала в поворачивающуюся шестерню. Почувствовав грозящую мне опасность, я, рванулся, но, увы, было поздно. Напрасно я тянул свою бороду к себе, проклятые колёса часов подтягивали меня все ближе и ближе к работающему механизму. Признаться, я думал, что уже погиб, и даже перестал сопротивляться, представив, какой ужасной смерти я обрёк себя из-за простой небрежности. Но вдруг часы скрипнули и остановились, запутавшись в моей бороде. С тех пор я сделался их узником…

— Чёрт возьми! — вскричал Трик-Трак. — Но мы вам поможем!

— Не думаю, мой друг, не думаю. Вряд ли вам удастся освободить мою бороду. Хотя теоретически такую маловероятную ситуацию допустить можно.

— Но, дорогой профессор Фуул, если нельзя освободить вашу бороду, то я могу освободить вас от бороды! Бороды — это моя специальность! Ведь я — брадобрей! — И, не мешкая ни секунды Трик-Трак выхватил ножницы и, подбежав к профессору, одним махом отхватил ему бороду.

Далее произошла душераздирающая по эмоциональному накалу сцена, участниками которой были профессор Фуул и наш Трик-Трак. Старый профессор упал на грудь нашего мужественного друга и залил её слезами благодарности.

— О, мой избавитель! Клянусь бородой, стоило двадцать лет просидеть на цепи, чтобы дожить до такого часа! О, правый край моего сердца! О, лучший из благороднейшей профессии на земле! «О…» и так далее и тому подобное. Через полчаса оба, профессор Фуул и Трик-Трак, обессиленные и счастливые, сели, обнявшись, да самую верхнюю ступеньку башенной лестницы, и старый учёный поведал нам историю своей жизни. Вот она.

Этими словами профессор Фуул закончил рассказ о своей жизни. Надо ли говорить, что мы выслушали историю старого профессора с величайшим вниманием и интересом. Когда он замолчал, Кошка Машка с удивлением сказала:

— Но, дорогой профессор, почему вы не рассказали нам самого важного — удалось ли вам проникнуть в тайну вечного движения часов?

— Ха-ха-ха! — вдруг залился смехом профессор. — Я совсем забыл об этом пустяке. В тайну часов, сударыня, я проник сразу же, как только их рассмотрел, но дело в том, что она не имела ничего общего с идеей вечного двигателя. Ха-ха-ха! Никакой тайны вечного движения не существовало! Я был наказан за то, что усомнился в незыблемых законах термодинамики. Поделом мне, поделом! Ха-ха-ха! Между прочим, принцип работы механизма часов оказался примитивным до смешного. Двигателем является солнечная энергия. Колба со ртутью нагревается солнцем, и ртуть, испаряясь, поднимается в конденсирующий резервуар, расположенный в тени. Ночью при охлаждении пары ртути снова превращаются в жидкость, и эта сконденсированная ртуть попадает в другую колбу, расположенную выше первой. Поднятая ртуть стекает затем вниз порциями через точные промежутки времени, и каждая порция, попадая на чашку весов, отклоняет их плечо на постоянную величину в сторону. А рычаг другим плечом соединен с приводом обычного часового механизма, вращающего стрелки. Не правда ли, просто? И даже не гениально.

Гениально было другое, а именно — требование Величайшего проверять время всех часов в стране по единственным часам на городской башне. Так был решен психологически труднейший вопрос объединения людей единым временем, независимым от воли бесчисленных обладателей всех остальных часов. Величайший знал, что прогресс неизбежно приведёт к усовершенствованию конструкции часов и люди пожелают улучшить механизм своих главных часов. А это означает, что на городские часы будут смотреть, как на вполне обыкновенные часы, одни из многих, существующих в стране. Но Величайший хотел заставить людей видеть в главных часах большее, чем в них заложено. И он запретил входить в башню и тем самым добился своего. Десять веков людей связывал общий распорядок, и одно и то же время руководило их жизнью и деятельностью…

— Увы, профессор Фуул, за двадцать лет, которые вы провели здесь, произошло то, чего так боялся Величайший. Люди утратили общность времени, и каждый отсчитывает время от своих желаний. Поэтому время их уже не объединяет, а разъединяет, — вмешался я

Профессор Фуул серьёзно взглянул на нас и спросил:

— Что же делать, друзья мои?

— Действовать, конечно! Надо действовать! Надо запустить городские часы! — горячо воскликнул Трик-Трак.

— И это сделаешь ты, Тик-Так, — спокойно и твёрдо сказала обращаясь ко мне, Кошка Машка, и все разом взглянули на меня с тревогой и надеждой.

— Хорошо, — согласился я. — Я думаю, что сумею запустить часы.

В эту торжественную минуту я подумал, что Величайший был воистину величайшим, ибо он знал, что только время объединяет разных людей, руководит их поступками и судит их. И Величайший сделал часы, чтобы сохранить главное условие общности людей. Остальное должны были сделать сами люди, в которых он верил. Они должны были понять друг друга, искать друг друга и находить друг в друге то разное, что каждый называет счастьем. И люди его страны, повинуясь могучему уму Величайшего, были счастливы, пока городские часы шли.

Мы стояли перед гигантским часовым механизмом, скованным бородой профессора Фуула, желавшего людям счастья и принесшего только горе. Отрезанная борода торчала из зубчатых колес, словно конский хвост. Мы стояли и думали, как освободить механизм часов от волос отрезанной бороды.

— Надо их поджечь, — предложил Трик-Трак и достал спички. Все брадобреи любят так поступать с остриженными волосами своих клиентов.

Посоветовавшись, мы решили, что Трик-Трак прав, и профессор Фуул торжественно поджёг кусочек застрявшей в часах бороды. Огонёк, весело потрескивая, побежал вдоль неё и скрылся внутри часового механизма. Запахло палёными волосами, и на мгновение мне показалось, что часы вздрогнули и великое напряжение, сковавшее их механизм, исчезло. И тогда я принялся за дело. Мне хватило нескольких минут, чтобы убедиться в изумительной простоте их устройства. Ещё десять минут пошло на то, чтобы освободить от ржавчины рычажок весов, выполняющих роль маятника, и смазать его машинным маслом, которое оказалось припасённым ещё со времен Величайшего. И когда я убедился, что падающая ртуть снова отклоняет плечо до заданной отметки, то понял, что часы исправлены и могут быть немедленно пущены.

— Друзья, — произнёс я, и голос мой дрожал от волнения, — давайте объединим наши усилия и сдвинем с места маятник часов. Движущий механизм уже в порядке.

Я указал каждому его место и, когда все уцепились за маятник, скомандовал: «Раз, два — взяли!» — и все четверо нажали одновременно.

Раздался скрежет, странный звон наполнил башню, и, тяжело дохнув всеми своими частями, часы сдвинулись, ожили и… пошли! Мы бросились обнимать и поздравлять друг друга.

Вдруг сквозь шум работающего часового механизма до нашего слуха донёсся с площади восторженный крик сотен голосов.

— Ура-а! Ура! Часы снова пошли! Да здравствует мудрость Величайшего!

Профессор Фуул подбежал к выходящему на площадь маленькому смотровому окошку размером с вынутый кирпич и заглянул вниз.

— Ко мне, друзья мои, взгляните на площадь! — позвал он нас. Мы столпились у окошка, заглядывая в него через спины друг друга. Зрелище было волнующим. Городская площадь быстро заполнялась народом, который бежал к площади вдоль улиц, через клумбы парка, лез через ограды и карабкался по водосточным трубам на крыши домов, чтобы лучше разглядеть часы. Тысячи тюбетеек и фесок взлетали в воздух, люди обнимали друг друга и плакали от счастья.

Глядя сверху на ликующую толпу, запрудившую площадь, я подумал, что человеческое счастье, как часы: чем проще механизм, тем он надёжнее, и снова изумился проницательности Величайшего, который понимал, что самым простым и важным условием человеческого счастья было объединение людей. И мне вдруг ужасно захотелось узнать, как выглядел Величайший при жизни. Я спросил у профессора Фуула, на какой из улиц или площадей города можно увидеть памятник Величайшему. Но профессор Фуул только улыбнулся:

— Увы, в городе нет ни одного памятника Величайшему. История не сохранила его облика, так как он не пожелал этого. Он учил, что памятником могут служить только деяния человеческого духа и рук. А что толку в каменных изваяниях? Они назойливы и чаще напоминают о людском честолюбии и тщеславии, чем о подлинном величии человека. Он был мудр, наш Величайший. Взгляните ещё раз на площадь, и вы увидите, что я прав!

Я выглянул в окошко. Площадь была до отказа заполнена народом — яблоку негде упасть! И эта человеческая масса двигалась, волновалась и кричала: «Да здравствует мудрость Величайшего!» Памятник Величайшего стоял тысячелетие!

Вдруг все мы заметили, что профессор Фуул ужасно засуетился и заторопился вниз.

— В путь, друзья! В путь! Вернёмся к людям! Я хочу смешаться толпой, я хочу быть с ними!

И мы спустились вниз, едва поспевая за старым профессором. Он остановился только один раз, чтобы попрощаться со своими мышками.

— Спасибо вам, малютки, за жизнь, — сказал ласково он. — Вероятно, я ещё вернусь сюда, чтобы принести вам целый мешок орешков, и заделать вход в мое подземелье. Вы снова останетесь одни, ибо человеку нечего делать в башне.

Мы быстро миновали подземный ход и очутились в домике профессора. Он очень торопился и стеснялся, что обнаруживает это. Наконец, он не выдержал и признался:

— Мои друзья! Вы легко поймёте человека, который двадцать лет провёл в вынужденном одиночестве. Теперь я хочу к людям, хочу на площадь, потому что я всё ещё человек. И пока идут городские часы, я буду вместе с ними! — он указал пальцем в окно, которое выходило на площадь, заполненную народом.

— Конечно, профессор Фуул, — поддержала Кошка Машка. — Вы должны быть сейчас с ними. Ваше место на площади!

Профессор Фуул благодарно улыбнулся и, подмигнув заговорщицки Трик-Траку, торжественно сказал:

— Когда я вернусь с площади, то первое, что я сделаю, — это с великим наслаждением переколочу все цветочные горшки в своём доме! Обещаю вам это сделать, мои друзья!

— …и вернётесь в университет! — подсказал я.

— И обязательно вернусь в университет, — подхватил мои слова старый профессор, — чтобы написать трактат о том, что вечным может быть только человеческий ум. А теперь, друзья, я покину вас совсем-совсем ненадолго, — закончил свою речь профессор и поспешно сбежал вниз по лестнице — к людям!

Он распахнул дверь, и шум площади ворвался в дом старого профессора. Тогда профессор Фуул, весело махнув нам рукой на прощанье, ступил на улицу и смешался с людьми.

— Вот и всё, — вздохнул Трик-Трак. — Профессор Фуул даже не подозревает, что, когда он вернётся, его дом будет пуст.

— Да, — сказала Кошка Машка, — профессор очень мил, и с ним жалко расставаться. — И неожиданно прибавила: — Он так не похож на кабинетного ученого червя, которого любят изображать писатели.

Мы окинули прощальным взглядом запылённые комнаты старого профессора, спустились по лестнице к входной двери и вышли на улицу. С трудом прокладывая себе дорогу в толпе и опасаясь потерять друг друга из виду, мы добрались наконец до знакомой уже нам лавочки в городском парке. Но здесь оказалось много народа. Некоторые люди пели, другие с жаром обсуждали планы на будущее, а третьи просто радовались концу валившихся на них бед и от души веселились.

— Друзья мои, — обратился я к Кошке Машке и Трик-Траку, вокруг так много людей, что мы не можем воспользоваться нашими волшебными часами без риска прихватить с собой кого-нибудь из них.

— Тогда нам лучше вернуться в квартиру профессора Фуула, — предложила Кошка Машка. — Оттуда мы без приключений сможем отправиться в Страну Кукол за новыми приключениями. Я думаю, крысы уже там.

Надо ли говорить, что мы так и сделали. Возвратившись в дом старого профессора, мы всё же решили оставить ему записку, в которой объяснили причину нашего внезапного исчезновения, ссылаясь на срочные дела, связанные с необходимостью разыскать нашего друга Кота Василия. Пожелав ему счастья, мы заверили профессора Фуула, что уносим с собой в сердце наши добрые чувства к нему и память о подвиге его жизни. Трик-Трак буквально так и закончил наше послание словами «о подвиге жизни». Но Кошка Машка нашла, что концовка звучит несколько двусмысленно.

— Зато очень точно! — вдруг заупрямился Брадобрей. — Жизнь профессора Фуула всё равно похожа на подвиг!

— Может быть, может быть! — промурлыкала Кошка Машка. — Хотела бы я знать, как выглядел бы этот подвиг, если бы борода профессора Фуула оказалась чуть-чуть пожиже… Пожалуй, это самый смешной из подвигов, про которые мне приходилось слышать.

Но Трик-Трак никак не соглашался видеть в судьбе старого профессора меньше, чем подвиг, и мне даже пришлось вступить в спор с примиряющей концепцией:

— Хотя подвиг профессора и смешон, но смешное не умаляет подвига.

В это время часы пробили десять, и мы заторопились в путь. Я извлёк из кармана наши волшебные часы. Трик-Трак крепко ухватил меня за рукав, а Кошка Машка заняла место на его плече. «Как странно, — подумал я, — что наши часы скорее разъединяют, чем объединяют, тех, кто ими владеет, но разве от этого мы становимся менее счастливыми? Может быть, это происходит оттого, что волшебные часы — это не часы времени».

С мыслью об этом я повернул стрелку. Раздался знакомый звон, и мы отправились за самой прекрасной, самой важной для меня и, наверное, самой несчастной девочкой-куклой, которая ждала нашей помощи.