"Ботфорты капитана Штормштиля" - читать интересную книгу автора (Астахов Евгений Евгеньевич)

Глава 11. Агаша — хозяйка хутора Дуабабста

Дуабабста мало чем отличался от хутора Хабаджи. Тот же обширный двор, покрытый, словно мохнатым ковром, густой и низкой травой, деревянный дом на каменных столбах, просторная кухня с прокопченной дочерна кровлей.

По двору бродили спутанные лошади, а в тени раскидистого ореха, положив головы на широкие лапы, спали похожие на львов лохматые овчарки.

Агаша оказалась полной женщиной с круглым белым лицом и большими голубыми глазами. В нарушение абхазского этикета она, обогнав мужа, бросилась к гостям, обняла сначала Тумошу, потом Хабаджу.

По всему было видно, что строгий горский этикет не очень-то распространяется на эту веселую, шумную женщину. Хабаджа, правда, хмурился, но всем было понятно, что это он так, только для вида.

Смеялись Тумоша и Агашин муж, высокий, моложавый человек в черкеске, с двумя рядами орденских колодок на груди. Смеялись и прыгали белоголовые, похожие на Агашу девочки, теребили Хабаджу за рукава. Даже лохматые овчарки проснулись и, подойдя поближе, расселись кружком возле суетящихся людей.

Агаша быстро-быстро говорила о чем-то по абхазски, и в потоке твердых, шипящих слов неожиданно прорывались забавно звучащие: «Тумошенка-а», «папачика-а».

— Веселый хутор, — сказал Володя. — Мне здесь нравится.

— Заходите в дом! — Муж Агаши приложил к груди ладони. — Сейчас будет мамалыга.

Пока готовилась мамалыга, мужчины чинно беседовали о том, что в этом году хорошо уродилась кукуруза, надо быстрее убрать ее — медведи повадились. И о том, что по всему видно — зимой будет много снега и уже в начале октября, наверное, закроются перевалы. И о том, что у старого Бгажбы волки зарезали два десятка овец, надо бы собрать людей, устроить большую облаву.

И уже только потом хозяин, боясь показаться любопытным, спросил, что на этот раз ищут в горах геологи. И нашли ли они уже нужные им камни.

Ираклий Самсонович развел руками — нет, пока ничего. Вот, может быть, на Улысе больше повезет.

— Улыс — хорошая река, — согласился Агашин муж. — Только трудно туда идти, дороги нет, скалы как стена стоят. А камней на Улысе много разных. Может, какие вам надо, тоже есть.

Агаша внесла столик, окутанный душистым облаком. На нем выстроились пышущие жаром желтые калачики мамалыги.

— Хорошо, если камни найдут, — сказала она и улыбнулась. — Дорогу тогда сюда сделают, машины привезут, свет электрический будет, как в городе. И кино каждый день.

Ай, Агаша, Агаша!.. Мужчины ведут степенный разговор, а она перебивает. Хабаджа насупился, но всем было понятно — это он так, для порядка, чтобы гости не обижались на болтливую хозяйку.

Разговор об Улысе продолжался. Обсуждали маршрут, спорили: брать ли лошадей или на первый раз пойти налегке.

— Лошадь сразу брать нельзя! — горячился Тумоша. — Надо сперва дорогу смотреть. Лошадь — не Манька. — С легкой Володиной руки он теперь стал величать свою ослицу Манькой. — Лошадь где попало ходить не может. А Агаша ишака продала. Нет у них сейчас ишака.

— Дурной был ишак, — вставила Агаша. — Потому и продали.

— Бгажба продает хорошего ишака, — сказал Тумоша. — Почтальонку попросите, она передаст, что вам ишак нужен. Кукурузу уберем, поедете заберете его…

Наконец сказал свое слово Хабаджа: на первый раз пойти без вьюков. Если начальникам на Улысе два дня хватит, то на пятые сутки они смогут вернуться на Дуабабсту.

Тошка слушал и не знал еще, чем кончится этот разговор. А кончился он тем, что на Улыс его решили не брать.

— Тяжелый маршрут для новичка, — непреклонным тоном сказал дядя Гога. — Идти будем в темпе, тащить все на себе, на пять суток. Лишний рот — лишний груз. Оставайся и не дуйся на меня. Еще побываешь на Улысе. А пока лови форель и помогай Агаше убирать кукурузу. Тоже дело немаловажное. Мамалыгу-то ешь. И не спорь со мной, младший коллектор, не спорь!..

Отряд ушел на Улыс. Забравшись на орех, Тошка долго смотрел, как, то появляясь, то вновь исчезая в заросли, по склону горы короткая цепочка: Хабаджа, за ним Ираклий Самсонович, потом Володя и последним дядя Гога. Время от времени он останавливался и махал Тошке чем-то белым. Наверное, это была его сванская шапочка из светлого мягкого войлока.

Дни на Дуабабсте текли незаметно. С рассветом все шумное население хутора отправлялось на кукурузное поле.

— Эй, земляк! — кричал Тумоша. — Пойдешь с нами?

— А как же…

На хуторе оставались только овчарки. Они лежали, как всегда, под орехом и дремали. Один глаз спит, а другой лишь прищурен и посматривает вокруг на всякий случай. Хозяев нет, значит, дом закрыт, а вместо замков — они, собаки.

Вечерами все собирались на кухне, у костра. Обложенный черными от копоти камнями, он вел себя смирно, не то что в лесу. Не пытался уползти за пределы отведенного ему места, не швырялся искрами, не метался из стороны в сторону.

Над костром висела кованая железная цепь с крючьями. Можно было зацепить крюк за нижнее звено, можно за верхнее, цепь от этого становилась длиннее или короче, и висящий на ней котел то принимался яростно бурлить, охваченный красными щупальцами огня, то, приподнятый, утихал и лишь обиженно попыхивал.

Дым ровной струйкой уходил вверх, к черным балкам потолка. Там висели бурые головы копченого овечьего сыра, медвежьи и кабаньи окорока, связки красного перца и чеснока.

Тошке очень нравилось на кухне. Здесь было тепло, уютно, вкусно пахло острыми приправами и свежей кукурузной мукой.

Агаша и пять ее белоголовых, черноглазых и круглолицых дочерей сидели на низких скамеечках и лущили кукурузу. Тошка тоже тер друг о друга сухие початки. С тихим шелестом зерно сыпалось в широкое резное корытце. Агашин муж точил цалду или набивал патроны, а Тумоша приносил гармонь и пел свои длинные, печальные песни. Не абхазские и не русские, а особые, Тумошины. Агаша слушала, вздыхала, потом, стряхнув с передника кукурузные зерна, шла в дом и приносила ахимаа. Она осторожно касалась струн кончиками пальцев, словно струны были горячие и жгли ей руки. Ахимаа звенело, как звенят весенние ручьи там, далеко, в березовых лесах, на берегу широкой, неторопливой реки, которую не могла помнить Агаша. Иногда она ей снилась. Словно сто Улысов тихо текли рядом. Агаша босиком шла по мягкому берегу, и теплая вода щекотала ей лодыжки. И крикливые белые птицы падали грудью на воду и вновь взлетали в горячее от солнца небо. А она смотрела на них и смеялась…

Муж Агаши переставал возиться со своими патронами и слушал, подперев кулаком курчавую голову. Тошка тоже слушал и думал о том, как чертовски везет ему в последнее время. Еще совсем недавно он жил в Нефтегорске. Там не было ни гор, ни моря. Была ровная, жаркая степь, простреленная навылет серым асфальтовым шоссе, и еще речка Воробьиха. Потом он переехал в город у моря и придумал Штормштиля. И вот на смену благородному морскому волку вдруг пришло столько удивительных, настоящих, живых людей. И там, в городе, и здесь, в горах. И Хабаджа, и Тумоша, и его сестра, у которой такое знакомое круглое лицо с ямочками на щеках, что хочется все время спросить:

— Простите, Агаша, мы с вами в Нефтегорске случайно не встречались?

После обеда, когда спадала жара, Тошка отправлялся ловить форель. До речки, в которой она водилась, нужно было идти целый час. Сначала через каштановый лес, где можно было натолкнуться на стадо диких кабанов.

— Ты свистни, и они убегут, — говорила Агаша.

Потом мимо склона, заросшего дремучей черникой, в которой вполне можно встретить лакомящегося спелой ягодой медведя.

— Ты ему смотри не свисти! Ты тихонько уйди с тропы, и он тебя не тронет, — наставляла Агаша.

И, наконец, необходимо было миновать широкую поляну с одиноко стоящими старыми деревьями. Сюда изредка приходили пастись дикие козы, и поэтому вполне возможно, что на одном из деревьев окажется рысь.

— С ней совсем не надо встречаться, — предупреждала Агаша. — Очень дурная кошка. Но ты мужчина, возьми на всякий случай цалду…

Форель Тошка ловил еще когда жил на хуторе Хабаджи. Ловить ходили все вместе: дядя Гога, Володя и даже однажды Ираклий Самсонович.

Удочки делал дядя Гога. Вид они имели неказистый. Он просто-напросто нарезал тонкую стальную проволоку на небольшие, с палец длиной, куски. Потом, накрутив по обоим концам петельки, соединял их в цепочку. К этой цепочке с одной стороны прикреплялся крючок, другая привязывалась к ореховому пруту, и удочка готова.

— Ловить лучше всего на личинок стрекозы, — пояснял дядя Гога. — Водятся эти малосимпатичные твари в воде, под камнями.

Получив от дяди удочку, Тошка с великим сомнением осмотрел ее и вспомнил давнишние слова Ерго:

— Э, олан, ты что, рыбу за дурака считаешь?..

Однако, несмотря на неважный вид, удочка оказалась удобной. Проволочная леска послушно и точно ложилась даже в самые маленькие, величиной с тарелку, водоворотики, которые образовывала возле каждого камня стремительно бегущая вода. На таких стремнинах поплавок был бы бесполезен, да и к тому же тонкий, чуткий конец удилища моментально давал знать, как только форель хватала приманку. В ту же секунду нужно бы сделать резкую подсечку, и тогда рыба, ослепительно блестя чешуей, вылетала из воды.

Но радоваться этому не следовало. Дядя Гога не зря говорил, что форель самая хитрющая из всех рыб. Приманку она брала осторожно, на язык, который у нее, кстати, весь покрыт рядами мелких острых зубов. И как только форель подсекали, она удивительно ловко выплевывала крючок, и он не успевал зацепить ее за губу. А если и успевал, то губа чаще всего рвалась, потому что у форели она очень тонкая. Тут весь успех дела зависел лишь от резкости рывка. Сплошь да рядом рыба, не долетев до берега, падала в воду, и тогда Тошке оставалось только с досадой плевать ей вслед. Иногда она падала на берег, в густую высокую крапиву, растущую вдоль ручья.

В этих случаях дядя Гога бросался на нее «ласточкой» и либо раздавливал рыбу животом, либо так обжигался о крапиву, что ему было уже не до форели, и та преспокойно удирала обратно в речку.

Володя обычно пускал в ход кепку и проклятья. Ползая на четвереньках он шлепал кепкой по траве, как это делают, когда ловят кузнечиков.

Да, поймать форель на берегу было немногим легче, чем в воде. Тошка тоже старался не медлить, если добыча, сорвавшись с крючка, летела в траву. Форель прекрасно чувствовала близость воды. Шлепнувшись рядом с ней, она двумя-тремя прыжками добиралась до края берега и, сверкнув никелированным боком, исчезала в кипящем потоке. Упав же далеко от воды, форель, напротив, замирала в траве как неживая, и разыскать ее было не так-то просто. Но стоило только отойти на несколько шагов, как рыба сейчас же делала отчаянную попытку скатиться в ручей. Без воды она могла прожить долго, гораздо дольше, чем многие знакомые Тошке рыбы, обитающие в море. Скажем, та же ставридка или неженка кефаль.

…Время на Дуабабсте летело незаметно. На пятый день утром неожиданно пошел дождь. Муж Агаши начал озабоченно посматривать на вершины хребта, из-за которых, клубясь, выползали тучи, тяжелые и серые, как мешки с кукурузной мукой. Хребет кряхтел под их тяжестью и старался побыстрее сбросить тучи в ущелье.

— Не придут сегодня… Дождь…

Тошка не понимал, почему дождь может помешать геологам. Но они действительно не пришли ни в тот день, ни на следующий. На хуторе начали беспокоиться. Особенно волновался Тошка. Ему казалось, что если бы он принял участие в маршруте, то все обошлось бы благополучно. А теперь, вероятно, что-то случилось. И никто не знал, что же именно…