"Операция "Ривьера"" - читать интересную книгу автора (Барышев М.)

ГЛАВА 7 Блестящая возможность

Жизнь текла размеренная и внешне неприметная. Два раза в неделю были отлучки в Марсель для поисков в пакгаузах, портовых канцеляриях и торговых конторах, остальное время — такое же, как у прочих, ривьерское житьё.

О марсельских вояжах Арбенов со всеми подробностями рассказывал Вяземскому. Беседы в баре становились всё более и более доверительными. Но, назойливо хвастаясь знакомыми при «дворе», князь пока не подпускал инженера к ним.

Стенка перед Арбеновым так и оставалась. Невольно приходила мысль: перед тем ли повесил он «клок сена»?

Кроме посещения бара и прогулок по городу Арбенов проводил время и на море, предпочитая ухоженные пляжи солидных отелей, где встречались интересные собеседники.

В пансионат возвращался засветло, совершив вечернюю прогулку по улицам Ниццы. Пожалуй, самой большой слабостью скромного инженера был интерес к местным новостям. Газеты он покупал охапками и просматривал их, не пропуская ни светской хроники, ни раздела объявлений, ни рекламы. За чаем охотно слушал рассказы соседей по пансионату и не спешил уйти, когда хозяйка, мадам Клюбе, высказывала критические замечания по поводу нравов, которые царят в других пансионатах.

Инженер согласно кивал в ответ на рассуждения мадам, всеми силами старающейся смешать с грязью своих конкурентов, и уходил в комнату с кипой газет в руках.

В баре Вяземский и Арбенов частенько толковали о русских новостях.

— Недавно я читал в газете, что профессор математики не может найти даже старого учебника для студентов. Учить ему приходится так, как учили в средневековье, — горячился Вяземский.

— Послушать газеты, князь, так через десять лет в России будут ходить на четвереньках, а через двадцать — у всех вырастут хвосты, — усмехнулся в ответ инженер. — Я деловой человек и предпочитаю видеть суть фактов.

— Так тут же самая суть и есть.

— Позволю не согласиться… Суть здесь в том, что профессор учит. По средневековым методам или по иным, но — учит! А вы, Вяземский, в цивилизованной Европе стоите за стойкой бара. Извините за прямолинейность…

Вяземский багровел от таких разговоров, но сдерживался. Он помнил, что было рассказано Арбеновым при первой встрече, и терпеливо ждал. Нечасто рядом оказывается такая «золотая жила», как партия военного груза, дожидающаяся хозяина в каком-то портовом пакгаузе. И Вяземский не дурак, чтобы упустить из рук шанс. Он верил в успех поисков Арбенова и исподволь выпытывал, что инженер будет делать, получив груз. Не такой, похоже, он человек, чтобы пустить деньги на ветер.

— Надо сначала убить медведя, князь, — усмешливо отвечал Арбенов на настойчивые расспросы. — Может быть, займусь импортом и экспортом…

Для «импорта-экспорта» инженеру потребуются доверенные люди. Одним из них мог бы стать Вяземский. С каждой новой встречей, с каждым новым разговором князь всё больше и больше приходил к выводу, что ему надо ставить на Арбенова. Тем более, что риска от такой задумки не было ни малейшего.

Кроме того, спокойный и деловито-собранный инженер вызывал у князя симпатию. Его разговоры были непохожи на праздную болтовню бывших гвардейцев, отирающихся возле «императора Кирилла Первого», которые наперебой хвастались титулами.

Князь на собственном опыте убедился, что титулы сейчас не кормят, что приходит время деловых людей и туго набитый бумажник значит много.

— В любом государстве прежде всего нужны энергичные и деловые люди, господин Арбенов, — важно рассуждал Вяземский после нескольких рюмок перно. — Разобраться, так мы с вами, пожалуй, теперь нужны большевикам… Любопытный парадокс.

— Нет, князь, любовью комиссары вас не одарят… Умные и деловые люди, о которых вы говорите, предпочитают наживать в собственный карман, а большевикам надо, чтобы они заботились об общественном. Значит, и мне большевики не подходят, князь.

Генерал Волошин мучительно раздумывал, каким образом «императорскому двору» можно перейти от слов и манифестов к активным действиям, чтобы продемонстрировать силу. Он лучше других знал, что в отличие от николаевцев (которых поддерживал кутеповский РОВС, обладающий реальной и солидной военной силой,) сторонниками «императора Кирилла Первого» являются лишь офицеры-эмигранты из числа титулованных и гвардейских служак, ярых приверженцев монархии. Те, кто исповедовал самодержавие как религию, потому что оно было скалой, незыблемым, казалось, фундаментом, на котором они строили собственное благополучие.

Большинство этих приверженцев не отличалось военной доблестью, но отыскать среди них нужных людей для проведения активных действий было можно.

Волошин отлично понял, какие «активные действия» имеет в виду Виктория Федоровна. Немного прошло времени с тех пор, как европейские газеты наперебой шумели о деле Конради, застрелившего в Швейцарии красного дипломата Воровского. «Выстрел Конради услышан и будет повторен… — на все лады расписывалось в газетах. — Выстрел не конец, а начало…»

Швейцарский суд не только оправдал Конради, но и признал похвальным желание «мстить большевикам».[2]

Виктория Федоровна предпочитала не называть некоторые вещи собственными именами. Генерала такие тонкости не смущали. Кошки не ловят мышей в белых перчатках. Если Волошин не помнил Плутарха, то он ещё с юнкерского училища знал изречение Макиавелли, что, если поступки срамят тебя, надо, чтобы результаты их тебя оправдали.

Конради стрелял в комиссара Воровского. А в Ницце как отыскать подходящий объект для активных действий? Большевистские комиссары здесь не появляются. Особенно в таких рангах и с такими фамилиями, какие называл ему в Париже Нобель.

Волошин начал уже подумывать, не кончить ли ему этот спектакль с «императорским двором». Пока есть в запасе кое-какие деньги, благоразумнее, как это сделал однокашник и кавалергард князь Вяземский, обзавестись кафе или маленьким ресторанчиком. Иметь скромный, зато надежный и спокойный заработок.

Но на глаза попалась заметка в газете, и Волошин понял, что долгожданная удача рядом.

По-строевому печатая шаг, генерал прошел в комнату, где пребывали в меланхолии высокие супруги, и положил на стол вечернюю газету.

Отчеркнутая красным карандашом заметка извещала о прибытии во Францию народного комиссара по иностранным делам СССР господина Чичерина.

— Ну и что, генерал?

— Дальше, ваше величество, — взволнованно продолжил Волошин. — Читайте дальше!.. Предполагается приезд комиссара Чичерина на Ривьеру для отдыха и поправки здоровья. Перетрудился большевичок… Вы понимаете, какая это удача!

— Но, генерал…

— Ваше величество не будет иметь к этому никакого отношения. Все организую как надо. Это же блестящая возможность показать всему миру нашу силу. Такой случай упускать нельзя.

— Вы абсолютно правы, генерал, — жестко и настойчиво поддержала Виктория Федоровна. — Такой случай мы не имеем права упустить. Но помните, Волошин, мы ничего не знаем. Это непременное условие.

— Только так и будет все сделано! — горячо заверил Волошин «императрицу».

Виктория Федоровна ласково поглядела на преданного друга семьи. Если то, о чём Волошин сказал, удастся, не надо будет задумываться над каждой тысячей франков. Будут фунты, доллары, франки. Будут люди. Храбрые солдаты и офицеры, готовые пойти в бой за восстановление на престоле «императора и самодержца Российского Кирилла Первого» и его августейшей супруги.

При виде неожиданного гостя князь Вяземский не успел даже снять белый фартук, в котором он стоял за стойкой собственного заведения.

— Какая приятная неожиданность, генерал! — воскликнул хозяин, разводя руками и изображая радость на длинном лице. — Чему обязан?

— Заприте лавочку, Вяземский.

Князь прошел к двери и щелкнул замком. Снял через голову фартук и выжидающе поглядел на Волошина.

— Принесите бутылку, — сказал генерал, усаживаясь за столик. — Да не вашего обычного, а шато-лафит.

Он небрежно кинул на скатерть франки. Наметанным движением бармена Вяземский смахнул деньги в карман и принес бутылку с длинным горлышком, опечатанную темным сургучом.

Волошин с видом знатока прочитал этикетку.

— А какие были времена, князь! — мечтательно вздохнул он. — К супу выдержанная мадера, к форели и говядине — пишон-лонгвиль, к десерту— замороженный редерер… Дам в шампанском купали… Садитесь, князь.

Вяземский налил в бокалы ароматный шато-лафит. Глаза хозяина бара были настороженными.

— Вот читайте, — коротко сказал Волошин, подав Вяземскому вечернюю газету с отчеркнутой заметкой. — Прелестное вино. Мы, князь, могли раньше на Ривьеру махнуть с опереточной дивой, а у комиссаров строгости. Только по предписанию врача для поправки здоровья. Всё-таки я не понимаю большевиков. Завоевали целую страну, а носят те же самые штаны, едят кашу и воблу и пьют чай вприкуску. Решительно не понимаю… Зачем тогда им нужно было делать революцию?.. Так вот, Чичерин приезжает на Ривьеру…

— Хотите пристукнуть комиссара? — догадался хозяин бара, нетерпеливо шевельнувшись на стуле. — Знатное было бы дело. На всю Европу шум поднимется. Я правильно понимаю вас, генерал?

— Кроме шума, Вяземский, могут быть и более реальные вещи. Разве эта забегаловка достойна славной фамилии Вяземских? Если мне не изменяет память, ваш род себя от Гедиминовичей числит. Поместья в Орловской и Тверской губерниях… Особняк в Питере на Морской, два выезда… А тут? Бывшему кавалергарду и в стесненных условиях приличествует иметь в руках по крайней мере шикарный ресторан.

— Я не отказался бы получить в собственное владение «Принц-отель», — усмехнулся помрачневший хозяин бара. — Для этого не хватает сущего пустяка — нескольких миллионов франков. Может, предоставите кредит, генерал? Что вам стоит, находясь при императорской особе, помочь собрату…

— Кредит — это мелко, князь. Наличные!.. На миллион, конечно, трудно рассчитывать, но сумма может быть весьма кругленькой. Как бы вы отнеслись, Вяземский, к наличным?

— Не стану возражать… Ещё бутылочку? У меня есть восхитительный шато-фильго девяносто седьмого года.

— Нам с вами нужно помочь его императорскому величеству… Но с именем Кирилла Владимировича это не может быть связано.

— Понимаю… Группа русских патриотов, следуя священному зову мести за поруганную родину и так далее… Вы убеждены, что за это заплатят деньги?

— Заплатят, князь… Даю вам слово дворянина, — твердо ответил Волошин, покосился на запертую дверь бара и добавил, понизив голос: — И в твёрдой валюте. Я имел беседу…

Выслушав рассказ о визите мистера Брасса, Вяземский недоверчиво хмыкнул:

— Вдруг этот корреспондент наболтал?

— Нет, тут не болтовня, Вяземский. Тут деловое предложение. В таких случаях никто не будет выдавать письменных гарантий… А потом… Может быть, вы знаете другой способ получить деньги, князь?

У Вяземского на губах показалась неопределенная усмешка. Он подумал: не стоит ли осадить спесивого, непомерно задирающего нос Волошина, вообразившего, что он пуп земли?

Рассказать ему о разговорах, которые ведет князь Вяземский с инженером Арбеновым? Если груз будет найден, перспективы здесь откроются самые заманчивые.

Но перспективами, к сожалению, нельзя было погасить вексель, срок платежа по которому наступал через неделю. Если этот вексель не будет оплачен, бар, к которому князь Вяземский стал уже привыкать, пойдет с молотка.

— Пока мы получим за комиссарика твердую валюту, придется вложить в дело собственные франки. Я, к сожалению, в данное время не располагаю.

— Деньги на операцию будут. Это моя забота.

— Какая же забота моя? — деловито спросил Вяземский.

— Найти надежных людей. Переговорить с ними от своего имени и заручиться согласием. Меня здесь все знают, и любой разговор, который я буду вести, непременно свяжут с особой его величества. Когда надежные люди будут подобраны, я включусь в операцию.

— Понимаю, генерал… Есть подходящий человек.

— Кто?

— Эльвенгрен Георгий Евгеньевич… Из остзейских баронов, бывший штаб-ротмистр. Находится на отдыхе. Проживает в Монте-Карло, пансион «Отель-де-ла-терра-се», связан с Торгпромом и имеет опыт в делах, которые вы предлагаете.

— Переговорите с ним, Вяземский… Это очень подходящая кандидатура. Если понадобится, упомяните в разговоре о письмах, в которых он излагал Кириллу Владимировичу свои планы борьбы с большевиками. Планы остались нереализованными, но кое-какие субсидии, как я сейчас припоминаю, Эльвенгрен под них получил. Имеются подлинные расписки. Но это так, на крайний случай. Я уверен, что штаб-ротмистр не откажется от возможности освободить землю Франции от присутствия красного комиссара.

Волошин оказался прав. Когда Вяземский разыскал Эльвенгрена и изложил суть дела, штаб-ротмистр тут же дал согласие принять в нем участие.

— У меня с комиссаром Чичериным особый счет, Вяземский, — туманно, не вдаваясь в подробности, сказал Эльвенгрен, припомнив берлинский вечер, когда в прокуренном кафе он узнал о провале операции на потсдамском вокзале.

— Я был уверен, что вы согласитесь, Эльвенгрен.

— Одного согласия мало, князь. Нужны деньги и оружие.

— Это будет. Что еще вас беспокоит?

— Как отнесется к такому чрезвычайному происшествию французская полиция?

— Всё предусмотрено, Эльвенгрен, — улыбнулся Вяземский, собрав жесткие складки возле рта. — Французы понимают, что визит Чичерина вызовет активизацию нежелательных элементов. Большевистская зараза, штаб-ротмистр, к несчастью, проникает через границы. Я думаю, далеко не всем французам нравится, что у них завелись собственные коммунисты.

— Это теория, князь… А как практически вступить в контакт с полицией? Требуется ведь пустяк — чтобы немного зажмурили глаза…

— Полицию я беру на себя, — важно сказал князь. — Думаю, удастся убедить здешних чинов, что акция русских эмигрантов, выразившаяся в священной мести за поруганную родину, будет одновременно противодействовать активизации элементов, сочувствующих большевикам.

— Сочувствующие элементы и большевистский комиссар по иностранным делам — это разные вещи. Чичерин лицо официальное. Как бы полиция ни крутила, с этим фактом она не может не считаться.

— Безусловно, Эльвенгрен. И всё-таки нет основании тревожиться. Вспомните, чем кончился суд над Конради? Я думаю, что французы не захотят доводить дело и до суда. Полиция прижмурит глаза и даст нам возможность скрыться. Здесь ведь до Италии рукой подать.

— Лишь бы не мешали. Если будет сделано дело, скрыться мы сумеем. Это генерал Волошин вам посоветовал встретиться со мной?

Вяземский понял, что надо сказать правду.

— Да, Эльвенгрен… Генерал говорил о ваших обращениях к Кириллу Владимировичу с планами активной борьбы против большевиков. Кажется, эти обращения были достойно оценены?

— Моральная оценка их была весьма высокой, — насмешливо откликнулся штаб-ротмистр. — Что же касается оценок другого плана, я не могу, к сожалению, выразить признательность великому князю.

— Вы кусачий, Эльвенгрен, — усмехнулся Вяземский, — но это мне нравится. Я рад, что ещё не все русские офицеры утратили боевой дух. Кроме нас самих, никто нам не возвратит родину, очищенную от большевистской заразы. И никто не освобождал офицеров от присяги на верность царю и отечеству.

— Нам надо стрелять, князь, а не читать проповеди насчет долга и присяги, — зло откликнулся Эльвенгрен. — Действовать! Настигать комиссаров везде, где бы они ни появились… Ненавижу мужичье, захватившее власть. В мире нет ничего равного. Даже смерть не равна, а они пытаются утвердить всеобщее равенство. В судках из севрского фарфора ручной работы вымачивают пайковые селедки… А русские эмигранты? «Франция, Париж…» Половина из них только и мечтала, что купит здесь два десятка пирожных, заберется с ногами на кровать и слопает их… Вера, присяга… Утрачиваются высокие идеалы, князь. Надо стрелять, а не лопать пирожное.

— Согласен с вами, штаб-ротмистр. Но нельзя забывать, что стрелять нам придется на чужой земле. Я понимаю ваши чувства и принимаю искренность, но нам реально помогла бы версия, что наша акция вызвана стихийным возмущением защитников права и порядка против комиссаров и их негласных приспешников на французской земле.

— Ловко придумано, Вяземский… Возмущение защитников права и порядка. Белые рыцари-мстители! Мстили за единую и неделимую, а теперь будем мстить за оскорбленную Францию…

— Не иронизируйте, Эльвенгрен.

— Я не иронизирую, князь… Представьте, что сейчас я говорю доподлиннейшую правду. В восемнадцатом году я мстил за единую и неделимую Россию, потому что на ней находились мои и ваши поместья. Сейчас я буду мстить за Францию, потому что на её священной земле находится ваше питейное заведение и имеет честь пребывать «император Кирилл с августейшей супругой»… Масштабы мельче, а суть одна. Извините, Вяземский, но последнее время мне всё чаще и чаще хочется называть вещи собственными именами. Так самому становится яснее…

— Есть предложение привлечь к операции нескольких членов «Братства офицеров» Атаманского полка.

— Нет, — резко возразил Эльвенгрен. — Только без «братств». Это кончается тем, что деньги растранжириваются и операция проваливается. У меня другое предложение, князь. Никого из посторонних не привлекать. Сделать это втроём: вы, я и генерал Волошин. По крайней мере, хоть оградим себя от болтунов…

— Но генерал Волошин…

— Я понимаю вас, Вяземский. На человека, близкого к особе «императора Кирилла Первого», не может пасть и тени подозрения. Высокая особа не может иметь отношения к тем делам, за которые бреют головы… Постараемся, чтобы на Волошина не пало подозрение… Неужели два кавалергардских офицера не справятся с одним большевистским комиссаром? Здесь же, слава богу, нет чека, а французская полиция, по вашим словам, мешать не будет…

Вяземский и Волошин согласились с предложением Эльвенгрена, что операцию надо провести малыми силами надежных людей. Это поможет до поры сохранить в тайне то обстоятельство, что великий князь Кирилл Владимирович не был в стороне от проведения акта возмездия над большевистским комиссаром. Этот акт засвидетельствует, какими силами располагают кирилловцы, которые при необходимой материальной помощи могут восстановить в России законную власть престола.

Волошин немедленно поехал в Париж, Густав Нобель одобрил план. Но вместо двадцати тысяч франков, которые генерал просил на проведение операции, Торгпром выдал из особого фонда всего пять тысяч, заверив, что в случае успеха «двор» в Ницце получит еще пятьдесят тысяч.

Волошин вернулся, раздосадованный скупостью и расчётливостью торгпромовцев.

Но Виктория Федоровна, весьма экономно выдававшая деньги на печатание манифестов, на сей раз бестрепетно отсчитала недостающие франки. Хотя полученное наследство таяло, до русского престола было далеко, а у «его величества» опять случился крупный проигрыш в казино, Виктория Федоровна не поскупилась. Операция отвечала её потаённым планам, и удача могла во многом перекрыть затраты.

Торопливый визит Волошина в Париж был замечен Крауминем, и через несколько дней на стол Менжинского легла очередная шифровка.

— Истинно говорится, что деньги не пахнут, — усмехнулся Вячеслав Рудольфович. Перечитал сообщение и вскинул глаза на помощника.

— Вы знаете историю этой общеизвестной мудрости? Её изобрели римляне, когда один из их императоров ввел налог на сортиры… Высокопринципиальные российские торговцы и финансовые тузы, категорически отвергающие идею восстановления монархии, готовы идти на союз с кирилловцами, если только представляется возможность выступить против нас. Вот и вся их принципиальность… Для нас любое объединение эмигрантских групп крайне нежелательно. Когда между собакой и кошкой возникает дружба, это всегда союз против повара. Зверям нельзя давать возможность сбиваться в стаю. Мы должны разобщать их. С этой точки зрения успешное выполнение Кулагиным полученного задания будет тоже иметь значение. У торгпромовцев самое чувствительное место — бюджет. Если те деньги, которые они дадут Волошину, будут растрачены кирилловцами впустую, не принесут торгашам ожидаемой политической прибыли, генерала Волошина и «императора Кирилла» они больше к себе не подпустят. Тут уж они нажмут на свои антимонархические убеждения.

— Тем более что, по имеющимся сведениям, торгпромовцы интересуются нашими концессиями, Вячеслав Рудольфович. Потихоньку готовят заявки и начинают за границей обхаживать представителей Наркомвнешторга.

— Боятся, что европейские акулы опередят их насчет концессии. Как говорится, дружба дружбой, а табачок врозь… Мы ведь уже не один десяток торговых соглашений заключили. Торгпром с таким фактом теперь вынужден посчитаться.

Несмотря на активное сопротивление эмиграции, Советское государство настойчиво и последовательно пробивало бреши в дипломатической блокаде, устанавливая нормальные отношения с миролюбивыми и дальновидными правительствами, утверждая де-юре Советской страны и вынуждая принимать новые социалистические принципы, положенные в основу советской государственности.

Международное положение страны укреплялось. Народное хозяйство постепенно оправлялось от последствий войны, разрухи, голода и бедствий.

Успехи были несомненные. Их признавали даже самые непримиримые наши враги. Но коммунист Менжинский не имел права обольщаться. Он находился на переднем крае невидимого и ожесточенного сражения и знал по немалому своему опыту подпольной и чекистской работы, что самыми опасными являются звери, загнанные в угол.

В Ницце теперь «выстрелят» и торгпромовские деньги.

Справится ли Кулагин в такой сложной обстановке? Вдруг начнет горячиться, утратит спокойствие, выдержку, способность трезвой оценки обстановки?

Отведет опасность от Чичерина, а себя разоблачит, не сможет войти в доверие к «кирилловнам»?

Тогда операцию «Ривьера» придется начинать заново.