"ПРИКЛЮЧЕНИЯ ЮНГИ [худ. Г. Фитингоф]" - читать интересную книгу автора (ЛИКСТАНОВ ИОСИФ)

«ЮНГА, СТОЯТЬ СМИРНО!»

В сентябрьский день 192… года Виктор Лесков получил от командира блокшива[1] приказ доставить на почту заказной пакет и вернуться на корабль за час до обеда, то есть в одиннадцать ноль-ноль.

Виктор Лесков не впервой получал такие задания и справлялся с ними неплохо: ведь ему шёл десятый год, он носил военно-морскую форму, числился в бригаде заграждения и траления, и его называли юнгой, хотя он был только воспитанником команды старого блокшива.

Итак, юнга сдал толстый пакет сердитой почтовой барышне и спрятал квитанцию за ленточку бескозырки.

До обеда оставалось два часа. Можно было прогуляться по Кронштадту.

Прежде всего он посмотрел витрины магазинов; здесь не было ничего любопытного. Зато в дощатой мастерской яхт-клуба на берегу канала нашлась интересная новость: моряки — члены яхт-клуба начали ремонтировать чудесную яхточку, только что приведённую из Ленинграда и вытащенную на берег. Виктор помог перетаскивать листы фанеры, получил в награду три медных гвоздика с фигурными шляпками и отправился дальше.

Возле сумрачного кирпичного здания Арсенала, где хранилось старинное оружие, стояла бронзовая мортира. Виктор уселся на мортиру верхом, вообразил себя на палубе корсарского судна и спел победную песню, написанную его другом — минёром комсомольцем Баклановым.

Песня начиналась так:

А кончалась так:

Да здравствует Виктор, отважный юнга!

Салют, виват, гип-гип, ура!

В парке юнга отдал честь Петру Первому, который с обнажённым мечом стоял на страже Кронштадта. Казалось, что бронзовый Пётр вот-вот ступит вперёд и сойдёт с пьедестала. Когда в Кронштадте хотели сказать: «Это будет не скоро, этого придётся подождать», то ограничивались словами: «Жди, когда Пётр переступит». Виктор спросил у бронзового великана: «А когда ты переступишь?» — и, конечно, не получил ответа.

Он заглянул в ствол полуденной сигнальной пушки, вырезал на самом толстом дереве «В. Л.», а затем, незаметно для самого себя и для вахтенного у ворот, очутился на Усть-Рогатке. Так назывался широкий мол, место стоянки кораблей. Тут-то он и понял, что до сих пор тратил время на детские забавы.

Что творилось на стенке[2] военной гавани, возле подводных лодок, миноносцев и линкоров![3] Скрипели корабельные сходни, гремели цепи лебёдок, кто-то командовал, кто-то приказывал, а краснофлотцы отвечали: «Есть, есть, есть!»

В затылок друг другу, фырча и рявкая от нетерпения, стояли машины, нагруженные мешками с сахаром, мукой и солью, ящиками с макаронами, консервами, яйцами, папиросами и конфетами, бочками с маслом, капустой и огурцами. На бочках, ящиках и мешках сидели краснофлотцы, стучали кулаками в кабины шофёров, как в барабаны, и кричали: «Давай к сходням! К сходням давай-подавай!» Шофёры, торопя друг друга, нажимали кнопки гудков. Словом, было очень весело, очень шумно, и юнга почувствовал себя как рыба в воде.

Он бросился в самую гущу машин и подвод, мелькая то здесь, то там, благополучно добрался до стоянки линейных кораблей и при этом ни разу не ступил на широкий деревянный тротуар, с помощью которого можно было достигнуть цели в два раза быстрее.

— Ну конечно, — сказал молодой командир, наблюдая за юнгой с мостика маленького, почти игрушечного судёнышка «Змей», — конечно, тротуар для него — это проза, а вот попасть под грузовик — это поэзия.

— Развлекается, товарищ командир, — ответил краснофлотец, стоявший на палубе, под мостиком.

Из трёх линкоров, похожих друг на друга, как родные братья, грузился один — «Грозный», но и этого было достаточно, чтобы у юнги захватило дыхание.

Линкор — вот это корабль! Он окинул взглядом стальной гигант с его орудийными башнями, трёхэтажным мостиком, высокими-высокими мачтами, широкими-широкими трубами и прошептал: «Это Гулливер!»

Озабоченные краснофлотцы в серых рабочих робах, казавшиеся крошечными лилипутами рядом с этой громадиной, катили по широким сходням бочки, несли ящики, складывали мешки в сетку под погрузочной стрелой, а «Гулливер» поглощал всё это широко открытыми люками и оставался голодным.

— Отстаём, отстаём, братцы! — с досадой проговорил какой-то краснофлотец. — Другие линкоры управились быстрее!

Вахтенный начальник басил в мегафон:[4]

— Не туманить на сходнях! Не толпиться! Порядка, порядка не вижу!

Виктор не мог разглядеть его лица, но было ясно, что вахтенный начальник сердится.

— Отстаём, отстаём! — пропел Виктор и вдруг завопил: — Ура!

На верхнюю палубу линкора, сверкая трубами, звеня медными тарелками, выбежали музыканты. По узкому железному трапу они забрались на кормовую орудийную башню, расположились между зенитными орудиями; капельмейстер взмахнул руками, будто хотел улететь, и… раз-два-три!.. ящики, бочки и мешки стали гораздо легче, краснофлотцы улыбнулись, вахтенный начальник опустил мегафон, а ноги Виктора сами собой забили чечётку.

Сначала он притопывал, не сходя с места. Бескозырка съехала на затылок круглой стриженой головы, глаза скосились на носки ботинок, а пальцы прищёлкивали: «Хорошо, хорошо, хорошо!» Но всё это недостаточно полно выражало его чувства. Погрузка была как игра. Для весёлой игры съехались сюда автомашины, гремел оркестр, покрикивали краснофлотцы, всё ярче светило солнце, и юнга не мог остаться праздным зрителем.

Виктор нацелился на бочку с маслом, которую катил перед собой молодой серьёзный моряк, свистнул сквозь зубы, нахлобучил бескозырку по самые брови, и не успел краснофлотец сообразить, в чём дело, как на бочке запрыгал, ловко перебирая ногами, юнга — настоящий юнга, в полной краснофлотской форме, с сигнальными флажками в парусиновом чехле на поясе.

— Жизни, жизни больше! — закричали шофёры, обрадовавшись развлечению.

Юнга ударился вприсядку, выбрасывая ноги, будто под ним была гладкая палуба, а не бочка с маслом.

Молодой краснофлотец пришёл в себя.

— Долой с бочки! Геть, скажена душа! — крикнул он.

Юнга, продолжая пляску, ловко на одной ноге повернулся к нему, пронзительно свистнул, высунул язык, закатил глаза, словом, постарался рассмешить шофёров. А дальше получилось вот что. Молодой краснофлотец нагнулся, схватил обломок доски, подложил его под бочку и кинулся к юнге. Виктор слетел с бочки и шмыгнул за причальную чугунную тумбу. Краснофлотец остановился.

— Попадись только! — крикнул он.

Он сердито посмотрел на шофёров и направился к бочке, но сзади раздался смех. Он обернулся.

Юнга забрался на причальную тумбу, деловито расстегнул клапан длинного чехла, висевшего на поясе, выхватил сигнальные флажки и засемафорил так быстро, что тонкий красный флагдук[5] засверкал огнём. Краснофлотцы, приехавшие с грузом, могли прочитать такой семафор:[6]

«С-а-л-а-г-а…[7] л-и-п-о-в-ы-й м-о-p-я-к… п-о-й-м-а-й м-е-н-я! К-у, к-у!»

Вот что просигналил Виктор молодому моряку, пока тот, растерявшийся, ошеломлённый, стоял возле бочки. Затем юнга отдал зрителям честь и правой и левой рукой, выкинул несколько коленцев вприсядку, чуть не сорвался с тумбы, но сохранил равновесие и с победоносным видом оглянулся.

Он надеялся на всеобщее одобрение, а увидел нахмуренные лица, услышал сердитый выкрик: «Экий хулиган мальчонка!»

Виктор удивлённо поднял брови и уже хотел спрыгнуть на землю, как вдруг оркестр замолчал и в тишине над гаванью прокатился медный голос:

— Юнга, стоять смирно!

Виктор вздрогнул и застыл. Это к нему был обращён раструб мегафона, это ему вахтенный начальник приказал стоять смирно…

По стенке снова катился неумолимый голос:

— Ближайшему краснофлотцу снять юнгу с тумбы!

Ближайшим оказался тот самый краснофлотец, из-за которого началось всё дело. Он поднёс руку к бескозырке, подбежал к тумбе, обхватил ноги Виктора, будто сжал их железным кольцом, и опустил мальчика на землю.

— Отобрать у юнги сигнальные флажки! — загремел мегафон.

— Есть отобрать у юнги сигнальные флажки! — как эхо повторил краснофлотец.

— Не надо! — прошептал мальчик, прижимаясь спиной к тумбе. — Это мне подарили… Не надо!..

К нему приблизилось загорелое худощавое лицо с чёрными, густыми, сросшимися бровями, на него в упор глянули гневные глаза, а сильные руки без труда выдернули древки флажков из его рук.

— Флажки сюда! Юнга, прочь со стенки! Доложи командиру о своём проступке, — в последний раз послышался жестокий медный голос.

Вот и всё…

Снова заиграл оркестр. Корабль ещё быстрее стал глотать ящики, бочки и мешки. Все занялись погрузкой, и уже никому не было дела до юнги, который мчался по обочине Усть-Рогатки, стараясь быть как можно незаметнее.

Когда линкоры остались далеко позади, юнга наконец нашёл убежище. Это был высокий гранитный постамент старого погрузочного крана, сохранившегося на Усть-Рогатке ещё со времён парусного флота. Виктор шмыгнул за постамент, обессиленный опустился на землю в тени и… Разве юнги в полном краснофлотском обмундировании, с ленточкой, на которой отпечатано золотом «Бригада заграждения и траления», — разве юнги плачут?

Конечно, как правило, они не поддаются этой слабости, и Виктор пытался выйти из испытания с честью. Он не ревел. Он закусил нижнюю губу, но лицо его было мокро, и он судорожно стиснул чехол из-под дорогих красных флажков.

Даже старый погрузочный кран, видевший на своём веку немало печальных происшествий, огорчённо покачал железной цепью с тяжёлым ржавым гаком.[8]

«Скрип-скрип! Я понимаю тебя, малыш, — сказал кран. — Остаться без красных флажков очень, скрип-скрип, неприятно. Недолго, недолго покрасовался ты на флоте с флажками: ведь так недавно получил ты их за успехи в сигнальном деле… Помнишь, что при этом сказал командир блокшива? Помнишь, как радовалась команда, когда ты на собрании просемафорил с трибуны: «Спасибо, спасибо!» А что теперь? Плохо, Виктор! Пустой чехол из-под флажков похож на серую грязную кишку. Сразу видно, что флажки отобрал вахтенный начальник «Грозного». Уж лучше спрячь чехол в карман. Лучше спрячь его…»

Мальчик оглянулся. Солнечный день показался тусклым, точно все туманы Балтики собрались над гаванью, видимость стала нулевой — как говорят моряки, когда из-за тумана ничего не видно, — и нельзя было ждать от жизни ничего хорошего.

Юнга встал, вытер глаза и побрёл по самому краешку стенки. За воротами Усть-Рогатки его след потерялся надолго.

Только к вечеру, голодный, усталый, с пыльными ботинками и грязными щеками, юнга Виктор Лесков появился у ворот Пароходного завода.