"Любящие сестры" - читать интересную книгу автора (Гудж Элейн)

21

Энни наблюдала, как Эммет вошел и встал на половик у двери. Небольшие ручейки воды стекали с его ботинок. Она помахала ему рукой из-за застекленного стенда, она не могла подойти к нему, так как обслуживала посетительницу. Энни подняла палец вверх, как бы говоря, что через минуту подойдет.

– Я возьму один из этих. Только один. – Полная женщина в енотовой шубе показала одетой в перчатку рукой на поднос с большими темно-коричневыми кусками шоколада, величиной с мяч для гольфа, а не такими маленькими и изящными, как трюфели Жирода. Готовя первую партию, Энни совершила ошибку, но именно эта ошибка по странной случайности принесла ей успех. Женщина нервно засмеялась:

– Я должна соблюдать диету.

Тут она услышала, как Эммет с наигранной медлительностью сказал:

– Почему именно те женщины, которым этого не надо делать, обычно больше всех беспокоятся о своем весе?

Энни подняла глаза и увидела, что он стоит, облокотившись на старинную тумбу с мраморным верхом, на которой стоял кассовый аппарат. Энни почувствовала, как краска прилила к ее щекам, и быстро отвела взгляд. Она завернула единственный трюфель в тонкую малиновую бумагу и положила в маленький мешочек тоже малинового цвета, на котором золотыми буквами было написано название ее магазина «Момент».

Она протянула мешочек женщине, которая вся светилась и довольно улыбалась. Энни раздражало поведение Эммета, и в то же время она была рада его видеть.

Она согласилась пообедать с ним, но не здесь, а у Паоло. Было без четверти шесть, и до закрытия магазина оставалось пятнадцать минут. А после этого ей еще придется пересчитать чеки, провести инвентаризацию того, что осталось на витринах и в холодильнике в задней части магазина, чтобы определить, сколько каждого вида необходимо на завтра, кроме того, ей надо было проверить, установил ли Дуг необходимую температуру.

Эммет, черт бы его побрал, прекрасно знал, что она не могла бросить все дела сейчас и поболтать с ним. Так почему он улыбался ей так ехидно… как будто у него был какой-то приятный сюрприз, о котором он согласился бы ей рассказать, только если бы она начала его просить. Как будто она еще не знала этого!

Энни вспомнила, как Эммет в начале недели спокойно, почти небрежно пригласил ее поехать с ним отдохнуть на субботу и воскресенье. Она сказала, что не поедет, но он только пожал плечами, как будто был уверен, что рано или поздно она все же уступит. В конце концов, что ее сдерживает? Они уже были когда-то любовниками, так что же все-таки сдерживало ее сейчас?

Энни не смогла бы объяснить это ему. Она даже не была уверена, что сама понимает, что сдерживает ее. Когда она была с Эмметом, она испытывала почти нестерпимое желание дотронуться до него, почувствовать, как он своими большими руками берет ее руки… Да, черт побери, она вспоминала его тело в постели, его крепкие голени, плотно прижатые к ее икрам, его широкую загорелую грудь, возвышающуюся над ней, как каменная гряда. А потом ощущение его плоти внутри себя и движения его тела, приближающие ее к моменту блаженства…

Боже, она должна прекратить это… То, что она испытывала к Эммету, не было любовью – это не могло быть любовью потому, что она любила Джо.

«Это сексуальное влечение», – думала она. Это как приливы и отливы океана или восход солнца, ты не способен управлять ими, но они все равно есть. Она понимала, что для нее это влечение могло разрушить хорошие дружеские отношения, а сейчас испортить ей настроение прошлыми воспоминаниями и чувствами, которые она должна была оставить в Париже.

Но в ее отношении к Эммету было не только физическое влечение Хотя и от этого никуда не денешься – секс играл большую роль в их отношениях; Эммет был великолепным любовником, но он был также и отличным другом. В отличие от Джо, который был неизменно добрым, как старший брат, Эммет вечно подшучивал над ней, вечно подкалывал ее. Да он как-то пролез к ней в душу… и иногда это вовсе не казалось ей приятным.

Она чувствовала, что Эммет знает о ней такое о чем она не хотела бы, чтобы знал он или кто-то другой, и это нервировало ее. Например, сейчас она никак не поощряла его, но как мог он знать, что она начинает испытывать к нему какие-то другие чувства?

У нее начали гореть не только щеки, но и лоб около волос, и от этого она почувствовала напряжение и зуд в голове. С одной стороны, ей хотелось, чтобы Эммет ушел… и не вызывал у нее тех чувств, которые она не хотела испытывать… с другой стороны, она радовалась тому, что он был здесь, что он был таким настойчивым. Она знала что, если бы не Эммет, она вечерами приходила бы домой и забиралась бы в кровать. Она вставала каждое утро в пять часов для того, чтобы купить свежих фруктов на оптовом рынке на Девятой авеню, затем приходила в магазин и все время проводила на кухне, постоянно следя, чтобы ее помощники Дуг и Луиза не сожгли что-нибудь или не заснули, мешая в огромных сосудах шоколадную массу, затем весь день бегала обслуживая покупателей, или же, наняв такси, отправлялась на встречу с оптовыми покупателями из какой-нибудь гостиницы или универмага. Обычно к этому времени Энни уже готова была упасть. Появление Эммета было подобно прохладному дуновению ветерка в знойный день. Это несколько приободряло ее.

– Ты рано пришел, – сказала она, когда толстушка ушла.

– Я показывал помещение в Трибеке и решил зайти к тебе и посмотреть, не нужна ли тебе моя помощь. – Он оглянулся и бросил взгляд на Луизу, которая укладывала товар в одну из плетеных белых корзинок.

Луиза заметила его взгляд и слегка покраснела.

– Похоже, у тебя здесь все в порядке. А как печь, которая сводит тебя с ума? – сказал он.

– Я полагаю, Дуг починит ее перед уходом.

– Не возражаешь, если я посмотрю?

– В этом костюме? – Когда он снимал пальто, она отметила его блейзер из чистой шерсти пастельного цвета, застегнутую на все пуговицы рубашку, шелковый галстук и безупречно отглаженные серые брюки. В своей обычной черной юбке и кремовой шелковой блузке, она казалась себе плохо одетой в сравнении с ним. – Я боюсь, ты весь перепачкаешься шоколадом.

Но Эммет уже снял пиджак и закатал рукава рубашки:

– Отлично, тебе тогда будет в два раза труднее ответить отказом на мое приглашение. – Он опять подмигнул ей. – Но если ты все же скажешь «нет», я украду тебя для твоей же собственной пользы, пока ты не уморила себя до смерти на работе, кроме того, со мной или без меня, ты должна поехать на Кейп-Мей. Ведь это значит вернуться назад во времени.

– Я думала, что это летний курорт. – Энни закрыла стеклянную задвижку витрины морозильной камеры.

– Ты уходишь от ответа. Да, это летний курорт, но разве тебе никто не говорил, что лучше всего ездить на летние курорты зимой?

– Почему?

Эммет подошел к ней и обнял ее за плечи:

– Потому что, когда на улице холодно и дует жуткий ветер, тебе хочется посидеть дома в тепле. И потому, что мы будем там почти единственными посетителями. И все будет в нашем распоряжении.

Он был сейчас совсем близко от нее, она видела мелкие крапинки веснушек на его лице и синие, как морская вода, глаза. Представив себе, как они лежат под стеганым одеялом на старинной бронзовой кровати, прижавшись друг к другу, и ветер завывает над крышей, она почувствовала, как что-то внутри у нее оборвалось.

Она отпрянула от него. Это безумие! Она просто чувствовала себя одинокой. Из-за Джо. Она опять бы просто использовала Эммета, как использовала его в Париже. А Эммет, не использовал ли он ее в каком-то смысле тоже? Он только недавно приехал в город и, возможно, чувствовал себя одиноким, так почему бы не вспомнить о тех хороших минутах, которые они провели вместе?

– Эм… – начала она.

Он приложил палец к ее губам, и она почувствовала запах его кожи, приятный и терпкий.

Потом. Не надо принимать решение сейчас. Мы поговорим об этом во время обеда. – Улыбаясь, он отступил назад, его улыбка была ленивой и уверенной, как закат солнца. – А сейчас, пока ты будешь все выключать, я пойду посмотрю печь.

Глядя, как он неторопливо пошел к двери, ведущей на кухню. Энни спрашивала себя: «Так, и что ты собираешься сказать ему сегодня? Эм, я не должна ехать с тобой. Я не люблю тебя, но дело в том, что мне очень хочется переспать с тобой».

Но ей нужно было не только побороть свое желание переспать с ним. Черт возьми, она только что начала свое дело и должна была отдавать этому все свои силы и все свое время, иначе все могло выйти из-под контроля и провалиться, как большинство новых предприятий.

Взяв с полки под старинным металлическим кассовым аппаратом сколотую скрепкой пачку заказов, Энни вдруг ощутила прилив радости. Она оглядела все, что было создано. «Момент» появился быстро и рос так быстро, что даже во сне она видела, как работает здесь.

Она вспомнила то отвращение, которое испытывала, когда в первый раз увидела это помещение, с его засаленными стенами и потолком и грязными полихролвиниловыми плитками пола. Сейчас, глядя на стены, оклеенные веселенькими клетчатыми обоями с изящными кустиками земляники, и на покрашенный в белый цвет пол, покрытый ярким шерстяным ковром, она чувствовала удовлетворение. На окно она повесила белые шторы из шитья и густо присборенные тюлевые занавески. На стенах она укрепила старинные газовые канделябры, все разной формы, которые она раскопала в антикварном магазине «Ниак» на Гудзон-стрит. Над витриной она поставила белые плетеные корзины с маленькими кусочками миндаля и мелкой крошкой ореха пекана, которые посетители могли грызть, ожидая своей очереди. Луиза Бертрам, которую она взяла на временную работу на День Святого Валентина и которая осталась у нее работать, когда начало поступать все больше и больше заказов, только что закончила заполнять одну корзину и начала заполнять другую.

Энни вспомнила, как она боялась, что те люди, которые могли бы позволить себе купить ее фигурный шоколад, никогда не отважатся прийти в такой омерзительный район, даже если распространится слух, какой хороший шоколад она продает. А доход с оптовых поставок, которые ей удалось сделать, был вначале таким маленьким, что она думала, что не сможет удержаться на плаву. Но с тех пор, как она открыла магазин шесть недель назад, ее розничная торговля постоянно росла и сейчас почти покрывала расходы на жалованье Луизе.

Она взглянула на висевшее за кассовым аппаратом огромное зеркало в позолоченной раме, над которым висела в золотой окантовке скромная нарисованная вручную вывеска, на ней черными буквами на красном фоне было написано: «Момент», фигурный шоколад на вынос. Основан в 1973 году». Люди ценили проявленное Энни чувство юмора. Особенно те, которые не придерживались никаких диет.

Воспоминания об этих первых неделях были похожи на бессознательное состояние в начале тяжелой болезни, и только отдельные моменты четко запечатлелись в ее памяти, но она помнила свои тревоги: хватит ли тех денег, которые оставила ей Муся, на оплату проектировщиков, подрядчиков, на покупку лицензии, оборудования и запаса шоколада, на ремонт, внесение месячной платы в тысяча четыреста долларов. Что, если весь капитал уйдет на ремонт? Тогда у нее не останется ни цента на содержание магазина и она разорится.

Она решила сократить расходы, как это предлагала Лорел, и взяла на себя обязанности подрядчика, но и при этом, когда столяры, слесари и электрики принесли счета, то даже по самым скромным подсчетам расходы были гораздо больше, чем она предполагала. Она уже готова была отступить. И если бы Эммет не выкопал подрядчика, которого рекомендовал один из его клиентов и который был, по его словам, очень хорошим и дешевым, она наверняка бы отступила Анджей Падеревский действительно казался честным, а его рекомендации надежными. Но ее никто не предупредил, что ни один из его столяров, слесарей и электриков не говорит ни слова по-английски. Как могла она объяснить им, что они должны поставить вертящиеся двери, а не обычные навесные? Самого Падеревского она нигде не могла найти, а как объяснить двум ничего не понимающим и не могущим ничего сказать полякам, что они устанавливают батарею там, где она собиралась делать камеру для охлаждения? Она пыталась сначала кричать, потом говорить мягко и, наконец, объяснить им все с помощью мимики и жестов. Но они только обменивались удивленными взглядами и дружелюбно улыбались ей, как будто она была ненормальной, и, весело смеясь, продолжали устанавливать батарею, которую позднее они так же весело перевесили в противоположную часть комнаты.

И затем когда пришли рабочие оклеивать стены, то проводка еще не была готова а они исчезли на целую неделю. Стены же нельзя было оклеивать потому, что инспектор здания должен был сначала проверить систему вентиляции, и он бы ничего не сделал без взятки в сотню долларов. Поэтому, когда все было сделано почти так, как ей хотелось, но только на две недели позже, ей казалось, что свершилось чудо. Большую часть оформления она слава Богу, как-то умудрилась сделать сама. Эммет помог ей отреставрировать и покрасить старую витрину, которую она купила на Атлантик-авеню в Бруклине.

Дуга, который был помощником маляра до того, как пошел в школу поваров, она уговорила оклеить все обоями.

Затем, за два дня до того, как она планировала открыть магазин, когда новая печь и холодильник были на своих местах, шкафы повешены и заполнены, рабочий стол, холодильный шкаф, плавильная печь и глазировочная машина и приспособление, с помощью которого она собиралась прессовать шоколадные формы для конфет с начинкой, готовы к работе, а вся задняя часть магазина забита запасом шоколадной массы и начинки, вошел санитарный инспектор и подал ей уведомление о запрете на приготовление и продажу каких-либо съестных продуктов из-за наличия в помещении крыс. Он до сих пор стоял у нее перед глазами, со своим узким, испещренным оспинами лицом и острым носом, он сам напоминал крысу, когда, пробравшись в угол складского помещения, соскреб преступный помет в пробирку и, говоря с чистейшим бруклинским выговором, читал ей наставления о ядах, крысоловках и о возможных болезнях. Она готова была зарыдать В помещении не было крыс, она была в этом уверена. И тут Энни вдруг осенило. Конечно, это упаковка шоколадной массы, которую она получила днем раньше. На дне коробки оставалась шоколадная крошка, и она высыпалась на пол. Взяв горсть крошки, она пыталась убедить мистера Крысу, что его обвинения необоснованны, но он не желал слушать… он только с отвращением морщил нос. И тогда, в отчаянии, понимая, что пройдут дни, может, даже недели, прежде чем результаты анализов будут готовы, она нашла единственный возможный выход из положения – она взяла в рот шоколадную стружку. И как бы негигиенично это ни было, это того стоило… Надо было видеть округлившиеся, испуганные глаза инспектора на его узком лице. Он с отвращением покачал головой и выбежал из магазина, держа папку под мышкой, причем так быстро, как будто его самого собирались травить, как крысу. Она больше ничего не слышала о нарушениях.

В то утро, когда она начала делать свою первую порцию, ей казалось, будто она влезла на огромную гору и устанавливает флаг на ее вершине. Но затем она поняла, что была слишком оптимистично настроена. Гора оказалась всего лишь предгорьем, а впереди поднималась настоящая вершина. К шести часам вечера целых три порции ганаша были готовы, они были жесткими и шероховатыми, и она их выбросила. Она спрашивала себя, могла ли купленная ею у Ван Леера в Нью-Джерси масса так сильно отличаться от той, с которой она работала у Жирода. Затем она обнаружила, что почти половина свежей малины, которую купил Дуг, была испорченной. Кроме того, большая часть украшений – розочки и фиалки из фундука – лежали раздавленными в коробках, а в довершение всех бед старая глазировочная машина перестала работать. Единственное, что она могла сделать в этой ситуации, – это лепить трюфели руками, и в результате у нее получилось что-то омерзительное, напоминающее шары для гольфа, покрытые шоколадом, только еще более крупные. А бедный Дуг – она помнила, как он выглядел в тот момент в своих больших очках с толстыми дымчатыми стеклами: они съехали с его крючковатого носа, когда он старался разглядеть что-нибудь под транспортерной лентой глазировочной машины, – и это после того, как он выполнил миллион всяких поручений: чистил горшки, колол орехи, изо всех сил старался починить глазировочную машину, помогал ей окунать руками десятки и десятки трюфелей. Затем она настояла, чтобы он съел шесть этих ужасных трюфелей, каждый из которых имел разную начинку, для того, чтобы убедиться, что они вкусные. Он мгновенно проглотил их и заявил, что они отличные, но затем его начало так тошнить, что ей пришлось отправить его домой. Она же осталась в магазине одна и продолжала работать и, конечно, психовать.

«Что будет, – с ужасом думала она, – если никому из покупателей, с которыми у нее были назначены встречи, не понравятся ее уродливые трюфели?» В банке у нее оставалось не больше десяти тысяч долларов, а эти деньги с трудом могли покрыть ее трехмесячные расходы, и тогда ей придется сразу же продавать эти ужасные шоколадки и весь этот созданный ею карточный домик развалится.

Первая встреча состоялась в середине того же дня с покупателями из «Блумингдейл», и они буквально высмеяли ее в офисе. Даже сейчас при воспоминании об этом у Энни все сжималось внутри.

«Лошадиные яблоки, – произнесла высокомерная седовласая женщина – Они выглядят точно как лошадиные яблоки». Она даже не захотела попробовать ни одно из них, сказав, что один их вид наверняка вызовет у ее покупателей отвращение.

Но затем ее старый приятель Росс Керни, с которым она работала в магазине Долли и который сейчас был поставщиком продукции для отеля «Плаза», был настолько добр, что согласился попробовать кусочек, хотя делал это с явным опасением. Затем он откусил еще кусочек, и еще один, и так съел весь трюфель, а потом облизал испачканные шоколадом пальцы. Хотя трюфели были слишком большими и неизящными, чтобы их можно было бесплатно положить в номере, Росс заказал шесть дюжин для официального завтрака, который он устраивал в Палм-Корт. В этот момент у нее чуть не потекли слезы. К счастью, Энни пришла отличная идея завернуть каждый трюфель в переливающийся целлофан и завязать серебряной ленточкой, на которую она налепила наклейку с надписью: «Момент». В результате этой небольшой рекламной кампании у нее появилось несколько индивидуальных покупателей и поступил заказ от небольшого магазина сладостей на Амстердам-авеню.

Энни также удалось получить небольшие заказы от ресторанов «Забар» и «Мейер». Вначале они сделали очень скромные повторные заказы по ценам более низким, чем затраты на их изготовление, но у нее не было выбора. Ей пришлось смириться с потерями в надежде, что ее трюфели понравятся людям и они закажут еще. И постепенно, очень постепенно, они действительно начали заказывать больше. Затем, когда популярность ее магазина начала расти и стали поступать заказы на восемь, девять и даже десять дюжин, она отважилась поднять цену, чтобы получить хоть небольшой доход. И сейчас ее уникальные трюфели домашнего приготовления раскупались даже по цене один доллар за штуку. А на День Святого Валентина она упаковала каждый трюфель отдельно в небольшие коробочки, которые Лорел украсила тесьмой, шелковыми цветами, кусочками ленты, тюля, маленькими искусственными вишенками, земляничками и яблоками, купленными у продавца галантерейных товаров, закрывавшего свое дело. Она продала все до единого и получила заказы еще на десятки. Хотя они с Дугом работали каждый вечер, она наняла еще и Луизу, которая хотя и бросила пищевой институт, но очень увлекалась приготовлением шоколада.

Даже сейчас она вставала когда было еще совсем темно, и каждый день был похож на восхождение на вершину. Она ехала на работу в полупустом метро, но это было лучше, чем ехать в часы-пик». В то время когда большинство людей пили первую утреннюю чашку кофе, она уже была в магазине, и руки ее были испачканы до локтей в шоколаде, и все было готово: одна порция в печи, одна в охладительной камере, одна в глазировочной камере. А когда открывался магазин, она была уже вся в поту, ноги ее гудели, а руки отваливались, и она готова была упасть.

Трудно поверить, что прошло чуть больше месяца а покупатели посылали уже своих шоферов в магазин из таких отдаленных мест, как Саттон-плейс.

– Я устраиваю званый обед на будущей неделе… Энни поняла, что кто-то обращается к ней. Это была женщина в зеленой кашемировой накидке и элегантной шляпе с широкими полями, закрывавшей большую часть ее лица. Энни не заметила, как она вошла.

– О, миссис Бирнбаум, это вы? – приветливо отозвалась Энни. – Я замечталась. Мне уже пора закрывать. Чем я могу вам помочь? – Фелиция Бирнбаум была ее первой посетительницей в тот самый жуткий день открытия магазина и ее единственный настоящий посетитель, за исключением Эммета Долли и Лорел.

– Это будет обед для самых крупных клиентов фирмы моего мужа и их жен, – продолжала Фелиция Бирнбаум, суетливо стягивая перчатки. – Мне хочется, чтобы было что-то запоминающееся.

Энни внимательно посмотрела на нее и на минуту задумалась.

– Марципан, – сказала она – маленькие плетеные марципановые корзиночки. А внутрь я положу имбирную карамель и крошечные трюфели. – А про себя она соображала: «Марципан? Боже, я работала с ним всего один раз и то, когда Помпо следил за каждым моим движением. А вдруг я не смогу это сделать?..»

Энни чувствовала, как ее спокойное, уверенное выражение лица исчезает, но постаралась сохранить на нем улыбку.

Фелиция Бирнбаум нахмурилась, как бы задумавшись. Она, конечно, не думала заказывать что-нибудь столь калорийное, как марципан, но так же не думали большинство клиентов Энни. Они покупали шоколад для своих пожилых матерей, клиентов, секретарей, мужей, иногда даже для любовников.

– Конечно, – сказала миссис Бирнбаум, – я никогда не думала об этом… но это было бы отлично, не правда ли? У вас есть образцы… или по крайней мере фотографии?

– Только в моем воображении. – Энни молила Бога, чтобы миссис Бирнбаум не начала расспрашивать ее более подробно. – Я сделаю это специально для вас, миссис Бирнбаум. И ни у кого больше этого не будет.

Женщина успокоилась и облокотилась на витрину холодильного шкафа с плетеными корзинами, такими же, как те, которые стояли наверху и были заполнены конфетами, созданными Энни по ее собственному рецепту: трюфелями с «Драмбьюи» и апельсиновыми цукатами, шоколадными конфетами с лимонным суфле, конфетами с жареными кофейными зернышками внутри и конфетами из молочного шоколада с кокосовой и ромовой начинкой.

– О, – сказала она, – это было бы…

Энни улыбнулась:

– Доверьтесь мне, и все будет отлично.

– Хорошо.

– Сколько у вас будет гостей? – спросила она, вынимая клочок бумаги их ящика под кассой.

– Примерно двадцать восемь, но обед будет в следующий понедельник, то есть всего через неделю. Вы уверены, что успеете?

– Совершенно уверена. – Энни убежденно тряхнула карандашом, а сама представила, сколько ей придется работать в субботу и воскресенье. – Вы сказали, двадцать восемь? Пусть для ровного счета будет тридцать. Поверьте мне, миссис Бирнбаум, у вас ничего не останется.

Через несколько минут миссис Бирнбаум уже бежала под дождем к своей ярко-красной машине, которую она, нарушая правила, поставила на обочине. После ее ухода остался легкий запах духов «Шанель № 5» и чек на триста долларов. Энни убрала чек в кассу, затем пошла и заперла входную дверь и повесила табличку Закрыто». Возвратившись к прилавку, она заметила, что Луиза ушла на кухню, возможно, для того, чтобы прибраться или помочь Эммету. Луиза всегда краснела, когда приходил Эммет. А почему нет? Разве любая свободная женщина в здравом уме могла не обратить внимания на Эммета?

Энни вдруг почувствовала, что страшно устала и не может больше стоять. Она села на старый вертящийся стул, стоящий между стеной и тумбочкой швейной машины, уставленной банками с цукатами из апельсиновых и лимонных корок в шоколадной оболочке. Из кухни послышалось неприятное прерывистое тарахтенье двигателя. Видимо, Дуг не починил его как следует? Может, Эммету все же удастся это сделать? Или его нельзя починить и нужно покупать новый двигатель? Денег на покупку нового двигателя у нее не было, так как каждый цент она тратила на сырье, заработную и арендную плату и оплату счетов за телефон, электричество и т. д. и т. п.

Она вздохнула и задумалась, как сможет она приготовить вовремя корзиночки для миссис Бирнбаум, если тигель сломается, когда она с трудом справлялась с уже имеющимися заказами: один для «Забара» и два для двух других клиентов. Да, все, как в пословице «Уж если пошел дождь, то обязательно ливень», – подумала она. Конечно, она была рада, что дело процветает, и все же очень нервничала. О Боже, зачем она в это влезла?

А Эммет? Честно ли было с ее стороны продолжать с ним отношения, раз она не знала, сможет ли когда-нибудь дать ему больше, чем сейчас?

Она скучала по Джо. Они почти не разговаривали с того дня, когда она пришла к нему в ресторан. Он был все время занят, как и она. Встречаясь в коридоре, они улыбались и кивали друг другу. Иногда он останавливался на минуту, чтобы поговорить с Лорел, которая могла родить в любой день.

В последнее время Джо виделся с Лорел чаще, чем она. Раз в неделю он возил ее на уроки ламаизма, а в другие вечера, когда не очень уставал, звонил Лорел, и она спускалась к нему, чтобы позаниматься дыхательными упражнениями.

Лорел стала очень замкнутой. Она не разговаривала с Энни ни о чем, кроме книги, которую иллюстрировала, или магазина Энни. Но никогда о Джо. Создавалось впечатление, что они заключили что-то вроде молчаливого договора.

Да, Лорел была очень вежлива… и удивительно внимательно слушала, когда Энни рассказывала ей о своем магазине, но у Энни было чувство, что она говорит с куклой… той глупой говорящей куклой, которую Муся однажды подарила Лорел. Эта кукла начинала щебетать, как только ее дергали за веревочку у нее на спине: «Привет, меня зовут Кэтти-Болтушка. А тебя?»

Шесть лет назад Энни не могла бы себе представить, что она когда-нибудь будет ревновать к своей сестре… но сейчас это было так. Она могла смириться с тем, что Лорел была влюблена в него. Но он, неужели он тоже влюбился в Лорел? Это казалось неправдоподобным. Она чувствовала, что это невероятно. Но почему нет? Лорел была красивой, веселой, и он ей был очень нужен…

«Какое право я имею ревновать к Лорел? Особенно сейчас. У меня, по крайней мере, есть магазин… а что есть у нее? Выдуманный муж и ребенок, которого она вот-вот лишится?»

Один или два раза она входила и видела, как Лорел тихо сидит, обхватив руками свой огромный живот, словно старается защитить его, а лицо у нее такое, как будто она находится в состоянии агонии. Не физической боли… а каких-то внутренних душевных страданий, что, возможно, было еще хуже. Неужели сейчас, когда она уже решила отдать ребенка, она жалеет об этом?

Но Энни знала, что сейчас ей лучше молчать. Она уже зашла слишком далеко, вмешиваясь в жизнь Лорел. Разве Лорел не сказала ей об этом достаточно ясно? Кроме того, в глубине души Энни еще не до конца простила ее за то, что она встала между ней и Джо.

Вдруг она услышала, как в кухне тягель перестал грохотать и начал равномерно работать. Она почувствовала облегчение. Ну, слава Богу, не придется беспокоиться хотя бы об этом, по крайней мере, некоторое время. Эммет, сохрани его Бог, опять спас ее.

В небольшом итальянском ресторанчике «Паоло» на Малберри-стрит обшивка стен была вся исцарапана спинками стульев, а сами стены увешаны фотографиями обедавших там знаменитостей с их автографами. Здесь были Фрэнк Синатра, Дин Мартин, Фиорелло ля Гардия, Тони Беннетт. Стеклянная панель, с выгравированным на ней рисунком, отделяла длинную дубовую стойку бара от зала ресторана. За столом около задней стены Энни заметила смуглого широкоплечего человека, одетого в двубортный костюм, застегнутый на все пуговицы, за ворот его рубашки была заткнута салфетка, а перед ним стояла большая тарелка со спагетти, которые он жадно поглощал. Недалеко от него, за маленьким столиком, сидели два молодых человека, которые, несомненно, были его телохранителями, их глаза все время блуждали по заполненному народом залу.

– Они настоящие? – насмешливо шепнула она Эммету. Она не могла избавиться от мысли, что эти парни были актерами, нанятыми хозяевами ресторана, чтобы разыграть живую картинку и создать ощущение достоверности.

Через несколько секунд, когда их посадили за стол, расположенный всего в метре от того стола, за которым сидел смуглый мужчина, Эммет наклонился к ней и прошептал:

– Это Чезаре Тальози. Он – глава семьи Боннано. Я встречался с ним по делу о продаже двух магазинов оптовой торговли в Ред-Хук. Тальози и Эд Байт, это тот парень, который продает магазины, выступают как деловые партнеры. Но я думаю, это такое деловое партнерство, в котором Тальози играет первую скрипку, а Эд подыгрывает… я думаю, ты понимаешь, что я имею в виду.

Энни через плечо посмотрена на сидящего сзади человека, жадно поглощающего спагетти.

– Ты хочешь сказать, что все происходит, как в кино? – шепнула она Эммету. – Боже я сейчас умру. – Она замолчала и нахмурилась: – Нет, умирать не будем. А лучше прогоним его к черту.

Эммет мгновение пристально смотрел на нее, затем улыбнулся и покачал головой:

– Конечно, и на другой день твое тело выловят из Ист-Ривер. Ты должна смириться с мыслью, что существует нечто такое с чем ты не можешь справиться.

– Я такого никогда не встречала. – Она подумала о Джо. О, если бы их разделяло обычное препятствие или забор, через который она могла бы перелезть.

– Нет, встречала. – Она замолчала, глядя, как официант налил в бокал немного заказанного Эмом вина. Он сделал глоток и кивнул официанту. Затем Эммет посмотрел на Энни и сказал:

– Это я. Ты не можешь справиться со мной. Непринужденная улыбка исчезла с его лица, и Энни увидела, как много она для него значила. Как могла она не замечать этого раньше? Разве не то же самое она чувствовала по отношению к Джо?

Он посмотрел на нее, его голубые глаза немного затуманились, а светлые ресницы золотились в серебристом свете уличных огней, проникающем сквозь занавески окна.

– Послушай, Эм… Я виновата, по… – Как ей это сказать? Как ей все объяснить? Он ей нравится. Если бы не Джо, она, наверное, полюбила его.

Он накрыл ладонью ее руку и сделал это так решительно, как будто старался заставить ее замолчать.

– Нет, – сказал он, – никаких оправданий. Послушай, я не дурак… и я не сумасшедший, чтобы не понять. – Уголки его рта чуть искривились. – Во всяком случае, пока. Энни Кобб, я скажу тебе об этом только один раз. И если тебе это не интересно, я больше никогда не буду заводить об этом разговор. – Он замолчал и взял свой бокал вина, но не за ножку, а за верхнюю часть, причем так крепко, что Энни вдруг показалось, что из бокала выплеснулось красное, как кровь, вито. – Да, черт возьми, я влюблен в тебя, и я знаю, что ты меня не любишь. Но если ты считаешь, что есть хотя бы один шанс, что когда-нибудь ты сможешь полюбить меня, пусть даже этот шанс очень маленький, используй его. Я не требую обещаний… просто рискни и все. Твои карты против моих.

Энни чувствовала себя неловко, ей хотелось раствориться, исчезнуть. Ей казалось, что все в ресторане, даже главарь мафии, перестали разговаривать и слушают, что она скажет, что ответит.

– Эммет, о чем ты меня просишь? – Энни старалась заставить себя смотреть ему прямо в глаза. – Что именно ты хочешь, чтобы я тебе сказала?

– Скажи, что ты поедешь вместе со мной. И это все. Энни Кобб, я не прошу тебя достать мне луну с неба.

– Только солнце и звезды, – ответила она безразлично и вдруг почувствовала, что слишком устала, чтобы спорить.

Он чуть заметно улыбнулся:

– Да, и не меньше.

Энни пристально смотрела на его сильные руки, на суставы, такие же большие, как сучки в заборных столбах. Она вспомнила веснушки у него на спине животе и…

На нее нахлынули воспоминания. Ночной поезд в Марсель, старомодное купе, Эммет опускает шторы и быстрым движением просовывает руку ей под юбку и стягивает с нее трусики до колен. Затем начинает расстегивать ремень и «молнию» своих брюк, притягивает ее к себе и…

Она вдруг ощутила тепло во всем теле, это ощущение возникло так быстро, что ей показалось, что все ее тело запылало.

– Они увидят нас, – шептала она. – Кто-нибудь увидит нас. Кто-нибудь войдет…

Но они оба уже не могли остановиться.

Она сидела, глядя на него, широко расставив ноги и обвивая ими его мускулистые бедра. Тонкой кожей внутренней части ног она ощущала швы его джинсов, и, уткнувшись во впадину плеча, она чувствовала уверенность и силу его движений, запах его тела, острый животный запах, рождающий воспоминания. Она представила Эммета верхом на коне, его джинсы в пыли, а мокрая от пота рубашка прилипла к телу.

Он уже был внутри нее, но она ничего не испытывала, она слишком боялась, что кто-нибудь войдет, или, может быть, он делал что-то не так. Затем Эммет наклонил ее вниз, и ее спина оказалась на жестком дерматиновом сиденье, колени подняты вверх, она закрыла глаза, и равномерное движение поезда и ритмическое постукивание пряжки ремня о металлический край сиденья загипнотизировали ее. Между ногами она почувствовала теплоту, восхитительную, пульсирующую боль. Затем он губами прижался к ней, его язык ласкал ее и… о… о…

«Перестань», – сказала она себе, но почувствовала прилив желания. Она должна остановить это. Тогда в Париже она испытывала не только физическое влечение к Эммету, она была очень одинока. А может, была просто опьянена Парижем.

Затем она подумала, почему ей так страстно хочется его, хотя она и не любит его? Это было так давно… но зачем я берегу себя? Не для Джо, уж наверняка.

При мысли о Джо ее сердце опять сильно забилось. «Ты дурочка, Энни Кобб, – тихо, но резко сказал голос внутри нее. – Если ты откажешься от Эммета, ты можешь остаться совсем одна».

Она вспомнила строчку из песни Стива Стиллза: «Если ты не можешь иметь то, что любишь… люби то, что имеешь».

Затем она вспомнила про марципановые корзиночки Фелиции Бирнбаум. Она обещала сделать их к понедельнику. А это означало, что надо будет работать всю субботу и все воскресенье.

Она посмотрела на светло-красное пятно от бутылки вина на скатерти. Она чувствовала на себе взгляд Эммета.

– Извини, Эммет. Но я не могу. Я не могу поехать на этой неделе.

– Не дурачь меня, Энни Кобб, – тихо сказал он. – Если ты просто не хочешь ни сегодня и никогда, то так и скажи.

– Эм… я боюсь, – сказала она, наклоняясь вперед. – Я в затруднении и не знаю, что сказать тебе.

– А почему не сказать мне правду? – сказал он, выпив глоток вина. Он пристально смотрел на нее своими голубыми глазами поверх бокала, его взгляд был пронзительным и светящимся, как солнечный отблеск на колючей проволоке.

– Хорошо, – сказала она ему. – Правда такова, что у меня есть большой заказ, который надо выполнить к понедельнику, поэтому я не могу поехать. Но я… – Еще не кончив говорить, она подумала: «Наверное, я совершаю ошибку?» – Но я не возражала бы, если бы ты пригласил меня в другой раз.

«Я смогу сказать нет, – сказала она себе, – если он пригласит меня еще раз. Тогда я смогу сказать ему, что из этого ничего не получится». Но сейчас ей не хотелось говорить ему «нет». Она представила себе, что через десять лет, если она допустит это, она вся будет поглощена только работой. Она будет старой и одинокой, как Долли, и будет стараться заполучить человека, который никогда не сможет ей принадлежать.

– Возможно, я это сделаю, – ответил он спокойно и без капли озлобления.

Им подали спагетти – горячие макароны с помидорами, грибами и перцем, обильно политые ароматным красным соусом. Она почувствовала, что умирает от голода.

Съев половину, Эммет наклонился вперед и сказал:

– Ты ведь знаешь, что означает слово «puttanesca». Это «как проститутка». Они сюда кладут всякую дрянь. – И Эммет стал в этот момент опять похож на самого себя, нахального, дерзкого, способного рассмешить ее. – Эй, Чезаре, – крикнул он вежливо и почти бесстрастно громиле в элегантном костюме. Только Энни видела озорной блеск в его глазах и легкую усмешку, скрывающуюся за доброжелательной улыбкой:

– Как твоя puttanesca? Хороша, да?

Нахмурившись, человек посмотрел на него, затем, узнав, слегка кивнул и вытер жирный подбородок. Даже если он и заметил, что Эммет вел себя дерзко, он не подал вида.

Энни наклонила голову вперед, спрятав лицо в салфетку, чтобы не рассмеяться. Она тоже была несколько потрясена смелостью Эммета. Но почему это должно ее удивлять? Разве за время их знакомства могла она вспомнить хоть один случай, когда Эммет боялся кого-нибудь или чего-нибудь?

Когда они кончили есть, то оба застонали от количества съеденных спагетти. Эммет предложил немного пройтись, прежде чем брать такси. Когда они шли по Гранд-стрит, Эммет почувствовал, как неожиданно его охватил ужас, у него появилось чувство, что что-то очень тяжелое тянет его вниз.

«Боже, как же угораздило меня так влюбиться в нее?» Внешне Энни была уверенной в себе женщиной. Но он чувствовал, он знал, что внутри она была иной: мягкой, очень беззащитной, и эта беззащитность трогала его, и ему хотелось помочь ей.

Эммет вспомнил, как в сеть рыболовецкого судна, на котором он когда-то плавал, попала несчастная цапля. У нее была сломана одна нога, но она изо всех сил старалась выбраться, быстро махая крыльями и отчаянно крича. Когда он освободил замученную птицу, то подумал, не было бы милосерднее положить конец всем ее страданиям. Вместо этого он завернул ее в свою одежду и отнес домой, вычистил старую собачью конуру, которая ржавела во дворе. Он долго выхаживал бедную птицу. Но, несмотря на все его старания, она ни разу не упустила случая укусить его за палец. Он все еще помнил ее глаза, похожие на плоские черные шарики, и ее резкое карканье, как бы говорящее: «Никогда не полюблю тебя». Несколько недель спустя, когда ее крыло и нога зажили, он отпустил ее, и она улетела, даже не оглянувшись. Но что-то в этой чертовой птице трогало его. Он восхищался ее храбростью и тем, как она, казалось, смеривала его взглядом каждый раз, когда открывалась дверь ее клетки. «Никто не просил тебя заботиться обо мне, – казалось, говорила она, – поэтому не жди вознаграждения».

Вот так же безответно лелеял он теперь Энни. Но теперь ему уже было понятно, что те, кого любишь, не всегда отвечают взаимностью.

Он взглянул на нее. Она шла рядом с ним, засунув руки в карманы толстого твидового пальто, сильно сгорбившись и опустив голову, как будто готовилась к борьбе. Но с кем? Или с чем?

Ветер взъерошил ее короткие волосы, и они стояли гребнем на голове. Черт возьми, она была очень красива. Не то что эти девицы на обложке журнала «Космополитэн», которые выпячивали вперед грудь так же назойливо, как коммивояжер, вручающий тебе визитную карточку. Нет, ее красота была иной, и ее привлекательность не всегда была понятна. Это было подобно тому, как он необъяснимо любил океан в пять часов утра, когда легкий туман окутывал волны, или шелест пшеничного поля в августе, когда дует сильный ветер. Ему нравилась ее кожа, которая в солнечном свете приобретала светло-коричневый оттенок, и ее темно-синие глаза, которые под определенным углом казались черными, и светлый пушок на руках, который вставал дыбом, когда она была возбуждена. Ему нравилось, как она втягивала щеки, когда думала, и краснела, когда он замечал, что она кусает ногти, как будто он вошел в тот момент, когда она была в туалете.

Ему нравилось, как она сейчас выглядела. Каждый раз, когда она проходила под уличным фонарем, над копной ее каштановых волос появлялся на мгновение светящийся ореол, а от холода ее щеки горели красным румянцем. Ему больше, чем когда-нибудь раньше, хотелось поцеловать ее, отвести к себе домой и… но именно это пугало его. Потому что, черт возьми, нет ничего ужаснее, чем спать с женщиной, у которой один мужчина между ног, а другой в голове.

И все же Эммет знал, что если он не поцелует ее сейчас, то он будет потом всю оставшуюся жизнь жалеть об этом. В памяти его неизменно возникал образ обнаженной Энни, лежавшей на резной кушетке в его Парижской студии и изображающей Олимпию с картины Мане, которую они видели в тот день в Лувре: голова ее откинута назад, как будто она находится в полудреме, глаза смотрят на него из-под опущенных век, а на шее и на согнутой руке завязана черная лента, ее бедра небрежно, но призывно раздвинуты. Он помнит потрясение, которое он испытал, стоя посреди комнаты и ощущая неожиданный прилив крови в нижней части живота. И то, как Энни вдруг нервно засмеялась, вскочила, накинула платье, как будто вдруг почувствовала, что не хочет, чтобы он видел ее вот такой, даже в шутку.

– Послушай, Кобб. У меня есть идея… пойдем ко мне, – сказал он, когда они шли по Бродвею, сказал очень небрежно, хотя все внутри у него сжалось в ожидании того, что она ответит.

Она остановилась около решетки.

– Эм, – сказала она, и в холодном воздухе пар из ее рта стал клубами подниматься вверх. Она кинула на него осторожный взгляд: – Ты прекрасно знаешь, что произойдет, если мы пойдем к тебе.

– По правде говоря, я рассчитываю на эта – Он усмехнулся своей ковбойской усмешкой, за которой так много скрывалось.

– Я не готова.

– Это смешно. Разве та обнаженная женщина в Париже была не ты?

Она засмеялась, и он увидел, как румянец залил ее щеки.

– Эммет, прекрати. Перестань смеяться надо мной.

Тогда он поцеловал ее. Нагнувшись вперед и придерживая одной рукой ее плечо, а другой заднюю часть шеи, так, что ее стриженые волосы оказались между его пальцами; они были холодные и упругие Все это произошло естественно и легко. Она, видимо, чувствовала то же самое и поэтому не отпрянула. Она приоткрыла рот, и он почувствовал нечто удивительно сладостное – на ее губах был привкус десерта, который они ели в ресторане.

– О черт, – тихо сказала она отстранившись.

Мимо них спешили, кутаясь в пальто, пешеходы, проносились машины, освещая ярким светом людную улицу. Какой-то мужчина, казалось, забыв о холоде, сидел на корточках у спортивного магазина, и перед ним на старом, рваном одеяле были разложены серьги и пряжки.

Эммет заметил такси и поднял руку.

Обогреватель в такси был сломан, и одно из окон было наполовину открыто, поэтому, когда они доехали до его квартиры, расположенной около Лондон-Террас, они совсем замерзли. Как ему того и хотелось, душ, расположенный в кухне, был хорошо виден за дверью шкафа, в который он вешал пальто. Эммет мгновенно начал снимать одежду, а потом, подержав замерзшие пальцы под мышками, чтобы согреть их, начал снимать одежду с Энни. Она не сопротивлялась.

Когда они оба уже были раздеты, он дотянулся до старого заржавевшего крана и открыл воду. Задернув клеенчатую занавеску, он встал под душ.

– Ты когда-нибудь принимала душ в кухне? – сказал он и притянул ее к себе под обжигающие брызги душа. Он почувствовал, что ее напряженность спала, когда он медленно и ласково начал намыливать ей руки, затем грудь, а затем его руки стали скользить вниз по ее животу.

– Нет, – сказала Энни. – Мне хочется чего-то другого.

– Как только входишь в кухню, о чем тут же начинаешь думать? О еде? Верно?

– Так что? – Она изогнулась, и он почувствовал спазм в нижней части живота при виде ее маленькой груди с выдающимися вперед темными, почти багровыми сосками.

– Но мы только что. – Она не договорила так как Эммет вдруг сел перед ней на корточки и провел кончиком языка по мокрой шелковистой коже на внутренней части ноги. Он слышал, как она слегка застонала, когда он стал продвигать кончик языка вверх. Он чувствовал, как теплые струи воды стекают по его спине, а пальцы Энни сильно сжимают его волосы. Это было больно, но в то же время очень возбуждающе. И все же он чувствовал, как она совсем чуть-чуть отстранилась, вздрагивая, как упругая проволока. О, Боже. Она такая… такая страстная. Почему она никак не может расслабиться? Ведь это было так великолепно, что затмевало все остальное. Кроме того, насколько это было известно Эммету, она даже не спала с Джо.

Затем он ощутил ее теплое и влажное тело и впал в забытье. Он потерял способность думать и рассуждать о том, что будет дальше. Он очень хотел ее. Он должен был овладеть ей. Сейчас. В голове и в нижней части живота он ощущал биение крови в унисон ударам воды по жестяным стенкам душевой, и в его голове все время звучало одно слово – Энни… Энни… Энни…

Он поднялся и, схватив ее за ягодицы, прижал к стене. Энни простонала, откинув назад голову, ее волосы были мокрыми, как шкура выдры, вода стекала по ее шее, ее тело изогнулось, а обеими руками она держалась за его шею, затем она подтянулась и ногами обвила его бедра.

Она вскрикнула, когда он вошел в нее. Это был резкий, громкий выкрик, заглушенный ударами капель воды о жестяные стенки.

Эммет наслаждался ее близостью, он ощущал сладкую тяжесть ее тела на своих руках, прикосновение ее влажных ног, обхвативших его тело, легкое прикосновение ее мокрых волос, когда она уткнулась лицом ему в шею и впилась зубами в его тело, стараясь заглушить крики.

Он кончил резким, почти болезненным движением в тот момент, когда вода стала холодной. Боже, Боже. Он чувствовал, что она тоже кончила, а холодная вода стекала вниз, и он весь съежился… все его чувства обострились, и его наслаждение было подобно пытке.

– Холодно, – выкрикнула она, – Боже, жутко холодно!

Когда он отпустил ее и нагнулся, чтобы закрыть воду, он услышал легкий шлепок в тот момент, когда их мокрые тела разъединились. Он взглянул на нее: она дрожала, обхватив руками грудь. Она вся была покрыта гусиной кожей. Они оба начали смеяться.

Эммет обнял ее, откинул голову назад и разразился оглушительным смехом. Он даже сам не понимал, почему смеется. Ему просто было хорошо. Сейчас в этой квартире, расположенной в самой грязной части города, поглощающего его рано утром и выбрасывающего поздно вечером, с заржавевшим душем, едва помещавшимся в тесной кухне, он, Эммет Камерон, чувствовал себя так, как будто наконец обрел свой дом.