"Улица Окопная" - читать интересную книгу автора (Хотакайнен Кари)

Хелена

Теперь Матти проник в поясницу. Прошу Сиркку выгнать его массажем. Сиркку говорит, что поясница болит из-за неудобного стула в отделе сортировки писем.

Квартира так ужасна, что глаза б не глядели. Зато на стенках не растут осьминоги, и никто не выступает с лекциями о роке.

В первый день Сини проспала три часа днем. Такого никогда не было. Я подходила послушать, дышит ли она.

Сиркку считает, у Сини был стресс. Я ей не верю. Сиркку говорит, эта проблема достаточно исследована. Ребенок чует нутром, что у родителей не все в порядке, даже если не слышит ссор.

Она видела, как из темноты вырос кулак, в ее представлении он раздулся до огромных размеров. Для взрослого – спрячь кулак за спину, он и исчезнет, но из мыслей маленькой девочки его уже не убрать.

Матти не умеет бить, поэтому так больно зашиб.

Он угодил в шею, я пошатнулась и ударилась головой о кухонный шкаф.

Дыхание перехватило, я не могла вздохнуть. Один раз ты мне перекрыл кислород. Второго раза не будет.

Сиркку как-то видела его во время пробежки в Центральном парке. Он бежал с таким выражением, будто все происходящее в мире его не касается. В некотором трансе. Верю. Он ведь стремился к этому. Устраивал настоящие шоу. У меня не было сил слушать, но он заставлял. С блеском в глазах он говорил, что, когда все очертания и линии исчезнут, – лес превратится в кислородный шатер.

Бег – единственное его увлечение за стенами дома. Он им всегда занимался. Он говорит, что стремится стать скользящим по земле духом. По-моему, это слишком, я так и сказала. Мы поссорились. Он утверждал, что я слишком болтлива. Это правда, но какая разница, если Матти не слушает, что я там говорю. Пропотел и пропотел, нашел о чем распинаться.

Через пару часов после забега знакомая Сиркку видела его с биноклем на груди в том прелестном коттеджном районе. Этому я не поверила, он не увлекается птицами. Но так подробно эта знакомая его описала, что нельзя не поверить.

Не понимаю.

Я не смогла заставить его побывать в этом районе, хотя так старалась, мол, пойдем, посмотрим, нам ведь даже не надо планировать покупку. Он не загорелся купить свой дом.

И вот он там.

Это – малая частица того, чего я не понимаю. В последние два месяца он еще больше меня пугает. У него изменилась интонация. И манера ходьбы. Обычно по утрам он шагал так, что пятки грохотали по полу. А когда выходил покурить, хлопал дверью спальни с такой же злостью, как этот тип с верхнего этажа. Когда мы пили кофе, он смотрел вроде на меня, но мимо. О Сини он заботился, как и прежде, но не разговаривал с ней. Он выглядел таким деловым, что меня знобило.

О дисках он тоже стал отзываться странно, больше не заходился в восторге, только предъявлял претензии авторам. Свои политические соображения он не доверял никому, только мне изливал. Закончил бы в свое время учебу, так и издевался бы себе над коллегами где-нибудь на приличной работе, на них бы и ворчал.

Человеку свойственно делиться своими трудностями. По крайней мере, в кругу моих друзей. Собираемся раз в месяц просто поговорить. Матти это неинтересно. Длительные пробежки, четыре стены, одна женщина и одна дочка – вот откуда он черпает силы. И не только черпает, а вампирит.

Я спрашивала, что его гнетет, он отвечал «Ничего».

Неправда.

Мне плохо от одной мысли о том, что он стоит где-то на углу, пялится в бинокль. Хотя мне он больше не муж. И его жизнь больше не касается меня.

А теперь я вру. Через Сини он всегда в моей жизни.

Зачем бинокль мужчине, который не интересуется птицами?

Какое мне дело? Сейчас мне надо научиться готовить малышке разные блюда. Сколько белка добавлять в макаронную запеканку? Сколько минут варится спаржа? Что такое желатин? Что означает пассеровка? Сколько капусты кладут в ленивые голубцы?

Все это надо выяснить. И научиться отвечать на трудные вопросы.

Каждый вечер Сини спрашивает, где папуля. Днем она его не вспоминает, вечером – всегда.

Папа далеко от нас с биноклем на шее на незнакомой дороге, там, в другом мире. Почему?

Потому что однажды вечером он вышел покурить на балкон, а когда вернулся, его кулак попал маме в голову, мама упала на пол и провалилась в ужасную тьму, а из этой тьмы мы попали сюда, к Сиркку, а отсюда попадем к городским дядям и тетям туда, в новую квартиру.

Таков мой воображаемый ответ, но я молчу. Я совсем мало рассказываю Сини об этом. Только что папы нет, и он не вернется.

Сиркку считает, что мне нельзя рассказывать абсолютно все, что я должна смягчать ситуацию.

Я боюсь, что у Сини будет грустное детство и взрослая жизнь тоже полна печалей.

Я боюсь, что Сини будет в классе единственной растрепой.

Я боюсь, особенно вечерами, когда исчезают звуки и свет, что мы обе двинемся. Я стану скучной озабоченной коровой, а Сини – бестолковой девицей, которая ничего не умеет делать.

Напрасные страхи, говорит Сиркку.

Я боюсь. Я боюсь по-настоящему.

Да и легко ей говорить, бездетной женщине.

Я сейчас ощущаю то, чего нет. По телевизору была передача о людях, которые чувствуют боль в ампутированной ноге. Я боюсь, что, несмотря на то что я ампутировала Матти, он останется витать в нашей жизни. И каждое утро я по старой памяти буду спрашивать у пустого стула, пойдем сегодня на прогулку в Центральный парк или в кафе. А Сини, слыша мои вопросы, никогда не оправится от потрясения. Детство и юность Сини проведет со своей матерью, которая ощущает то, чего нет, в жутком доме, она вырастет пугливой и нервной девушкой, которая видит насильника в каждом встречном.