"Роковые поцелуи" - читать интересную книгу автора (Кемден Патриция)

Глава 22

– Я хотел бы я узнать, не ты ли нашла нас? – спросил Ахилл.

– Конечно, – ответила его мать. – Остальные – глупцы. Они думают, что ты все еще болтаешься в лесу за воротами монастыря. Но я встречалась с твоей Элеонорой, как видишь. Было нетрудно предположить, что ты постараешься подобраться как можно ближе, чем эти болваны могли себе представить, к месту своего назначения.

Указав подбородком на шпагу, мадам Д'Ажене приказала солдату:

– Забери это.

– Нет, – сказали одновременно Элеонора и Ахилл. Элеонора переступила через ножны и почувствовала, что сзади к ней подошел Ахилл.

Солдат сделал два шага вперед и остановился. Элеонора подала Эрве еще один сигнал рукой.

Широн встал на дыбы. Лошадиные копыта нависли в воздухе над головой солдата. Тот закричал и бросил ружье. Эрве сразу же оказался рядом и одним ударом ноги отбросил гвардейца.

Еще через секунду Элеонора стояла перед Лиз Д'Ажене с направленной на нее шпагой Ахилла. Лиз уперла руки в бока и подняла одну бровь жестом, до боли похожим на жест Ахилла.

– Ты знаешь, снаружи еще солдаты. Один на лошади, еще двое в моей карете.

– Но окажутся ли они здесь вовремя? – спросила Элеонора.

Лиз вошла и закрыла за собой дверь.

– А мы подождем и увидим, так ведь? – Она подошла поближе, не глядя переступив через безжизненно лежащего солдата. Ее глаза враждебно смотрели на Элеонору, к тому же пожилая женщина старалась находиться вне досягаемости смертельного оружия.

Мать направилась к сыну.

– Не заблуждайся на мой счет, – сказала Лиз Ахиллу, и Элеонора увидела, как скрестились взоры двух противников, хорошо знавших друг друга и уже встречавшихся в сражениях.

– Не хочу, чтобы она пострадала, – заявил Ахилл, встречая прямой взгляд матери.

– Почему? – спросила Лиз. – Ты любишь ее?

Элеонора удивленно открыла рот и начала дрожать, а Лиз повернулась к ней. Ахилл, ничего не говоря, спокойно стоял.

– А ты, Элеонора, любишь моего сына?

Элеонора приложила дрожащие пальцы к своим губам.

– Элеонора, я спросила тебя, ты любишь моего сына?

– Господи, помоги мне… да, – чуть слышно промолвила Элеонора.

– Эл… – начал Ахилл, и она повернулась к нему.

– Но этого недостаточно.

– Недостаточно, чтобы спасти его от меня? – задала вопрос мать Ахилла. – Правильно. – Лицо Лиз вытянулось и стало отрешенным. – Этого никогда не будет достаточно, – с горечью сказала она. – Мне жаль вас. В конце концов, любовь – это острые колючки, если они впились в вас, вы плачете и плачете, вытаскивая их.

– Разве любовь никогда не приносит радости? – спросила Элеонора, глядя в спокойное лицо Ахилла. – Поэты…

Лиз хмыкнула, обняв себя руками.

– Поэты – это глупцы, которые мало понимают в словах, еще меньше в страсти и совсем ничего в любви. Однако моя сестра заставила поверить, что любовь действительно приносит радость и удовлетворение, и счастье, и все те бесполезные слова поэтов.

Ахилл посмотрел на мать.

– Причем здесь тетушка Катье? Она и дядюшка Бекет не имеют никакого…

– Ты не рассказывала ему, так ведь? – спросила Лиз молчавшую Элеонору.

– Не рассказывала мне что? – потребовал Ахилл. Его мать обернулась к нему:

– Этот твой дядя, небезызвестный полковник Бекет Торн, лорд Торнвуд – человек, убивший твоего отца.

У Элеоноры перехватило дыхание от неприкрытой жестокости произнесенных слов. Потрясение мелькнуло в глазах Ахилла, а потом, не замечая боли в спине, он вырвал шпагу из рук Элеоноры и наставил ее на мать:

– Продолжай, дорогая матушка.

Лиз побледнела, но не двинулась с места.

– О любви или о твоем дядюшке Бекете?

Черная ярость появилась внезапно в глазах Ахилла.

– Ты представила себе своего любовника-язычника непобедимым. А теперь говоришь, что Эль-Мюзира победил Бекет. – Ахилл бросил упрек матери.

– Победил! – закричала Лиз. – Никогда, никогда! Но Бекет более чем желал иметь преимущество в случайной стычке. – Она прошипела ругательство. – Опять любовь. – Она посмотрела на сына. – Ты хочешь правды? По сей день я проклинаю свою сестру за смерть Эль-Мюзира. Бекет был пленником Эль-Мюзира и разыскал Катье, чтобы использовать ее и найти старого врага. И полюбил ее. – Горький взгляд Лиз скользнул по Элеоноре. – Любовь меняет человека, мадам Баттяни. Она ослабляет женщину, но придает сил мужчине. Поэтому Бекет стал человеком, которого Эль-Мюзир не смог победить.

Лиз снова посмотрела на Ахилла:

– Я однажды подумала, что жизнь твоей дорогой тетушки была, возможно, очень несчастной, пока не появился Бекет. Этот чертов англичанин. Она до этого была замужем, родила сына – твоего двоюродного брата Пьера.

– Его имя Пит, – поправил Ахилл.

– Моя сестра и эти фламандские имена… То, что я фламандка, а не француженка, я всегда хотела забыть, – сказала она и, глядя на Элеонору, добавила: – Пьер-Пит на семь лет старше Ахилла. Он служит тому вашему эрцгерцогу под именем шевалье де Сен-Бенуа…

– Тот самый Сен-Бенуа? Который служил под началом принца Евгения Савойского? Герой Пармы и Битонто? Мои братья часто рассказывали о нем.

Лиз посмотрела на Элеонору долгим взглядом.

– Ты знаешь, что французы не считают так. – Нотка гордости зазвучала в голосе Лиз. – У Ахилла такая же отвага в крови. Их дед был одним из первых гусаров. – Она скорчила презрительную гримасу отвращения. – И эта кровь течет в остальном выводке моей сестры. Такая кровь! Все семь ее детей выжили и выросли здоровыми, скажу так, чтобы быть вежливой. Я хочу сказать, что это цена любви, но без сомнений, моя дорогая сестра и зять посмеются и сердечно согласятся со мной. Они ослеплены любовью. Они действительно души не чают во всех своих отпрысках.

Элеонора отвернулась, пронзенная мыслью, что у нее никогда не будет возможности не чаять души в ребенке от Ахилла.

– Но к своему сыну вы относитесь по-другому.

– Я любила его отца. – Лиз отвернулась от Ахилла, как будто забыв о его присутствии. – Я любила Эль-Мюзира, – сказала она Элеоноре, хотя и не смотрела на нее. – Полюбила, как только увидела его. Словно у моей души выросли крылья, которые подняли меня, чтобы угнездиться на его ладони. После Эль-Мюзира у меня не было мужчины. Ни одного. Кто мог сравниться с ним? С его силой, его глазами, голосом. Боже, спаси меня, с его ласками. Я любила его больше жизни. Любила больше, чем себя. Больше, чем свою сестру, хотя это было нетрудно. Как я ненавидела ее – и ее англичанина! Я по-прежнему ношу епитимью за это.

Элеонора взяла женщину за руку, К ее удивлению, мать Ахилла крепко схватилась за нее, почти причинив боль, и ее темные глаза вонзились в Элеонору.

– Ты когда-нибудь пробовала мужчину? А? Пробовала его там, где он мужчина? Доставляла ему удовольствие своими губами и языком…

– Мадам, позвольте! Вы смущаете меня. Вы…

– Монахиня? Но когда-то я была женщиной, Элеонора, и я не давала обетов забыть прошлое. Ответь мне. Да или нет?

– Прошу прощения, – сказала Элеонора, ее лицо горело, – но это не ваше…

– Да или нет?

– Нет! Нет, черт вас подери, нет! Но я хотела. Бог – свидетель, хотела, – закричала Элеонора с горящим от стыда лицом. – Зачем вы это делаете?

– Потому что Эль-Мюзир знал меня физически всеми способами, какими мужчина знает женщину. Он научил меня такому, что священники и представить себе не могут. Человек в удовольствии может делать все. Взгляд, злость, даже ненависть заставляют возбуждаться твою кровь. Мужчина может делать это, ты ничто, ни ты не принадлежишь себе, ни даже твоя душа. Ты сомневаешься. Ты предаешь. И ты не можешь иметь другого. Подумай об этом, когда будешь в постели моего сына.

– Ахилл – не Эль-Мюзир! – воскликнула Элеонора, сердце у нее колотилось. – Не путайте отца с сыном.

Лиз повернулась к ней, глаза ее сверкали.

– Правда, мадам Баттяни? Разве вы их спутали? Почему вы тогда носите портрет отца, а спите с сыном?

– Нет, – отвергла навет Элеонора, находясь в холодном смертельном ужасе от произнесенных слов. – Нет, это не так… Не так.

Элеонора замолчала. Силы тьмы, в которых она обвиняла Ахилла, в действительности находились в ней, в той несправедливости, что ее семья хотела осуществить по отношению к нему.

От двери донесся прерывистый кашель. Эрве выглядел оправдывающимся, показывая на дверь.

– Сюда идут еще два гвардейца.

– Пора уходить, – сказал Ахилл, отталкивая мать, чтобы подвести Элеонору к лошади.

– Нет, – закричала Лиз, но в горло ей уперлась шпага, лишив ее мужества продолжать кричать.

– Эрве, – позвал Ахилл. – Встань сюда. Я справа. Эл посередине. Подождем, пока охрана подойдет к двери с той стороны, а потом вырвемся отсюда, как последние всадники Апокалипсиса.

– Сюда, – позвала Элеонора, отвела назад лошадь, чтобы быть на одной линии с Лиз, и протянула руку к шпаге.

Ахилл усмехнулся, но дал ей эфес, потом позволил Эрве подсадить себя на коня. Взбираясь на него, он крякнул от боли. Выпрямился в седле и обернулся к женщине в монашеском одеянии, высокомерно стоящей рядом.

– Попомни меня, мама, однажды ты за это окажешься в аду. Но сейчас – я предлагаю компромисс.

– Никаких компромиссов, – ответила Лиз. Ахилл продолжал, словно не слышал ее.

– Я не могу больше по праву претендовать на земли Д'Ажене, но других наследников нет. Однако, если ты прекратишь преследование и позволишь мне сопровождать мадам Баттяни до Вены, я не буду публично заявлять о своих правах. Я подпишу все земли и доходы сестрам монастыря Святой Валерии. Таким образом, король не сможет отдать их кому-либо еще – Рашану, например, – и есть надежда, что следующая настоятельница действительно будет заслуживать их.

На мгновение в глазах его матери вспыхнула жадность, но потом она отрицательно покачала головой:

– Никаких компромиссов. Возникает вопрос, почему вы уехали.

Эрве свистнул со своего места от двери, его лошадь стала нетерпеливо перебирать ногами, почувствовав внезапный рывок поводьев.

– Подумай об этом, мама, – сказал Ахилл, когда все три лошади заняли свои позиции. – Без сомнения, любовница величественного и замечательного бывшего султана Темешвара может найти объяснение, которое удовлетворит спрашивающих.

– Нет!

Ахилл протянул руку и быстро пожал руку Элеоноры. Эрве, смотревший через щель в двери, резко кивнул. Они распахнули дверь и услышали сопение.

– Пора.

В сумерках снаружи обычного постоялого двора Ахилл оттолкнулся от стены и посмотрел на Эрве.

– Это место не подходит для мадам Баттяни, – проворчал он своему кучеру. – Поищи другое, или мы продолжим путь вниз по реке.

– Ахилл, – мягко сказала Элеонора, убирая ему волосы с лица и стараясь не выдать свою тревогу, – ты не в том состоянии, чтобы продолжать путь. Это место прекрасно подойдет. Эрве говорит, что здесь чисто.

Шаркая, подошел Эрве:

– Это так, месье. Хозяйка двора поддерживает его в чистоте и порядке. На мой взгляд, и кухня неплоха. И здесь будет спокойно. Базарный день был вчера у причалов, до следующего еще шесть дней без всего этого гвалта. Но мадам будет говорить с хозяйкой по-немецки. Вдова Трабен не знает французского.

– Ты, оказывается, подыскал его специально, – саркастически заметил Ахилл.

– Да, именно так, – отозвалась Элеонора, – и спасибо Господу за это, а то он не смог бы привезти нас сюда и те оставшиеся гвардейцы догнали бы нас.

В ее голосе звучала нотка раздраженной мольбы.

– Мы не останавливаемся на постоялых дворах у реки в два утра, потому что нам не до веселья. Ты ранен, черт подери. Тебе нужен отдых и уход. Мы должны остановиться здесь. Никто больше нас не настигает. За нами гонится помешанный на политике иезуит, думающий, что ты в союзе с баварцами, и, если ты помнишь, некая известная настоятельница, которая всего лишь, может быть, разозлилась, что ты так грубо нарушил ее планы. Не будем упоминать монастырь, полный свихнувшихся монахов, желающих покарать своего последнего новообращенного. – Элеонора положила ладонь на перевязанную руку Ахилла, который напряг мускулы, чтобы сопротивляться боли.

– Тебе нужно отдохнуть. Пусть Эрве скажет вдове Трабен, что нам нужна комната. В конце концов, насколько менее приличной может она оказаться по сравнению с резиденцией жены племянника последнего епископа?

– Хорошо, – согласился Ахилл, его голос был даже слабее, чем ожидала Элеонора. – Хотя я потеряю лебедя.

Элеонора покраснела от самой шеи, так и оставаясь пунцовой, когда Эрве знакомил их с приятной полной женщиной, вдовой хозяина постоялого двора. Бросая лукавые улыбки на кучера, хозяйка лениво провела их наверх и открыла дверь в плохо обставленную, но вылизанную до блеска комнату.

– Тут светло, солнечно и много воздуха, – заверила она их на чистом немецком языке. Она зажгла масляную лампу на туалетном столике, где также находились зеркало и экзотический гребень из слоновой кости – свидетельства пребывания постояльцев, останавливавшихся здесь прежде.

Вдова подошла к огромной простой дубовой кровати, похлопала ладонью по обычному полотняному стеганому покрывалу и, улыбнувшись Эрве, сказала:

– И постель удобная и мягкая.

Почти обессилев и зная, что Ахиллу гораздо хуже, чем ей, Элеонора улыбнулась как можно более доброжелательнее и ответила:

– Прекрасная комната, фрау Трабен, – намеренно величая хозяйку более высоким рангом, чем она имела в действительности. Женщина ответила еще одной улыбкой, образовавшей ямочки на щеках, но Элеонору не поправила.

– Но мой му… то есть mein herr совершенно ослаб после нашего долгого… путешествия. Не могли бы вы принести немного воды и вина и, если можно, легкий ужин? И если у вас есть какая-нибудь чистая ткань, которую вы могли бы порвать…

Вдова сделала реверанс.

– Что пожелаете, мадам, – ответила она, бросая искоса хитрый взгляд на молчавшего Ахилла, все еще одетого в монашескую рясу и грубое одеяло. – И больше ни о чем не беспокойтесь. Пока мне платят, я не интересуюсь тем, что меня не касается.

Она подбросила в воздух гульден, щедро выданный ей Эрве, и снова спрятала его в карман.

– А вы заплатили, чтобы не спрашивали. – Женщина помолчала. – Я пошлю наверх мальчика разжечь камин и прогреть комнату. – Она ушла, но не без того, чтобы ткнуть кучера под ребра, проходя мимо него.

После ее ухода Эрве поклонился Ахиллу:

– Если я больше не нужен месье, то мне необходимо решить вопрос с лодкой на гончарных причалах.

– Лодка! – воскликнула Элеонора, посмотрев на Ахилла. – Разве ты можешь продолжать путь в таком состоянии?

– Мы должны уехать при первой же возможности. Я не хочу, чтобы ты оказалась в опасности из-за амбиций моей матери, – ответил Ахилл, осторожно садясь на край кровати. Он повернулся к Эрве: – Не забудь, моя мать знает, что ты теперь с нами. Будь осторожен.

– И вы, месье! Вокруг шныряют гвардейцы и копейщики. Но, так как месье благородных кровей, они ищут там, где может находиться такой человек, прочесывая дом за домом, им потребуется три, может, четыре дня, чтобы добраться сюда. Вернусь, как только все организую.

– Молюсь, чтобы фортуна улыбнулась нам.

Эрве засмеялся:

– Всегда улыбалась, месье. Всегда.

Кучер поклонился Ахиллу, потом Элеоноре и унесся с неуместной поспешностью. Несколько секунд спустя несмелое царапанье в дверь возвестило появление нетвердо стоящего на ногах мальчика, который, полуприкрыв глаза, тяжело подошел к очагу и разжег огонь, потом он широко зевнул, и Элеонора подумала, что его голова отвалится, словно крышка сундука. Мальчик, все так же полусонно и тяжело двигаясь, ушел.

Со стоном Ахилл лег на живот на простое полотняное покрывало, свесив сбоку руку и ногу. Он открыл один глаз и некоторое время смотрел на белую ткань, потом закрыл его снова.

– Спасибо Господу, я не должен таращиться на императорский пурпур.

Элеонора стояла у основания кровати, опершись на нее рукой и скользя глазами по любимому ею телу Ахилла. На запястьях у него остались рубцы от веревок, а его спина… Но разве эти раны отвратят его от поездки в Вену? К горлу Элеоноры подступил комок, когда она подумала о переносимой Ахиллом боли.

Как и прежде, она ощутила приступ вины, но не сожаления. Он привлекал ее как мужчина, но Элеонора понимала, что он стал таким, каким она его еще больше полюбила. К ее смущению, она выдохнула так, что создалось впечатление, что она хихикнула.

– Мне доставляет удовольствие видеть, что мадам весела.

– Извини. Я никуда не годная сиделка. Я… я просто думаю, что бы сказал этот сплетник Виньи, если бы увидел тебя сейчас. Тако-о-ого э-элегантного графа Д'Ажене.

Ахилл поднялся, опершись на локоть, и изогнулся, чтобы посмотреть на Элеонору, потом поморщился и опять упал на кровать.

– Или что бы он сказал, если бы увидел нас прямо сейчас.

Элеонора засмеялась и подошла к Ахиллу.

– Я сомневаюсь, что это укрепило бы нашу с тобой репутацию, – сказала она, приподнимая угол грубого одеяла с плеч Ахилла, потом опуская обратно. Кровь впиталась в одеяло и засохла, одеяло прилипло к спине.

– Разве это тебя беспокоит?

Элеонора встала на колени рядом с Ахиллом.

– Должно, правда ведь? Но все они очень далеко, а ты здесь, измученный, раненый… Я должна снять одеяло, но не знаю, как это сделать, не причинив тебе дополнительную боль. Твои запястья нужно промыть и перевязать. Я никогда ни за кем не ухаживала – у нас были семьи в наших поместьях, в чьи обязанности это входило. Ты так страдал. Я не хочу своими руками увеличивать твои мучения. Сейчас только это меня беспокоит.

– Ах, мадьярка, вы разочаровали меня. Наконец я открыл нечто, чего ты не знаешь, как делать, и это при твоей обычной безоговорочной самоуверенности, но, в любом случае, ты инстинктивно поступаешь правильно.

– Что ты хочешь сказать? – спросила Элеонора, неопределенно показывая ему на спину. – Я…

– Делаешь именно то, что ты делаешь. И больше ничего. Меньше всего я хочу сейчас, чтобы некая суетливая женщина квохтала надо мной, падая в обморок и зовя всех ставящих банки и пускающих кровь лекарей, пользующих больных в радиусе десяти лиг.

– Я никогда не квохтала, – отпарировала Элеонора с притворным высокомерием, потом отбросила эту маску и добавила: – Хотя обещала себе хороший обморок. Но его можно немного отложить, и, конечно, есть кое-что, что я могу сделать для тебя. Мне нужно снять это мерзкое одеяло. Твоя спина…

– Моя спина горит как в аду. Что было причиной, значения не имеет. Я предпочел бы, однако, чтобы ты подождала, пока вернется фрау Трабен, потом ты научишь меня нескольким венгерским ругательствам, чтобы кричать их, когда ты будешь стягивать эту чертову штуку.

Такое ощущение, что она соткана из крапивы и пропитана желчью.

– Извини. Я должна быстро решить, какое одеяло взять, – сказала Элеонора. – Выбираю новое, но думаю, что старое лучше, оно мягче.

– Нет, – сказал Ахилл, – не стоит. Послышалось царапанье в дверь, и Элеонора быстро открыла ее. Там стояла вдова с огромным подносом в руках.

– Токайское, – сказала она, поднимая бутылку коричневого стекла в форме луковицы и ставя ее рядом с двумя оловянными кружками, потом она жестом показала на то, что осталось на подносе. – Немного чудесного хлеба – полновесного, заметьте! – и добрый круг сыра «Гауда» прямо из Фландрии. Сейчас вернусь с полотном и водой для вас. – Она смотрела прямо на Элеонору, но при этих словах бросила быстрый взгляд на Ахилла, потом опять посмотрела на Элеонору. – Я подогрею вино для вас. Думаю, вам требуется именно такое.

– Спасибо, фрау Трабен, вы очень добры, – поблагодарила Элеонора и закрыла дверь за ушедшей вдовой. Элеонора подошла к подносу и взяла бутылку венгерского токайского.

– Вкус дома! – Она быстро сломала сургуч и налила топазного цвета вино в две оловянные кружки.

Элеонора глотнула, закрыла глаза, смакуя знакомый сладкий вкус. Позади нее раздался театрально жалостный кашель, Элеонора рассмеялась и чуть не поперхнулась вином.

– Терпение, mein sier, – проворчала она, имитируя рыжеволосого слугу. Элеонора поставила кружки на поднос, взяла его и, пошатываясь, подошла к краю кровати. – Я не так искусна в этом, как ла Трабен.

Она поставила поднос на пол рядом с кроватью, потом села неподалеку, скрестив ноги, но сразу же поднялась, когда хозяйка вернулась с горячей водой, полотном и обычным глиняным тазом. Женщина пожелала им спокойной ночи и удалилась.

– Что она должна думать о нас, – заметила Элеонора, ставя кувшин поближе к огню, чтобы вода оставалась теплой. Потом она вернулась на свое место на полу возле Ахилла.

Ахилл взял ее за подбородок и повернул лицом к себе.

– Она думает о своем гульдене и больше ни о чем. Лицо Элеоноры оказалось рядом с лицом Ахилла. Он привлек ее к себе и нежно поцеловал.

– Разве ты не хочешь попробовать венгерского вина? – с улыбкой спросила она.

– Хочу, – ответил Ахилл и поцеловал ее еще раз. Элеонора неохотно отодвинулась и села на пятки.

– Нет, правда, ты должен выпить что-нибудь. А потом сказать, чего ты хочешь в первую очередь: поесть или чтобы я обработала твою спину.

– Другими словами, – Ахилл глотнул вина и передал кружку Элеоноре, – выбирай между удовольствием и болью. – На мгновение его лицо исказилось, потом он уткнулся в покрывало и пробормотал: – Боже правый!

– Ахилл? – спросила Элеонора, озабоченно хмурясь. – Ты в порядке? Может, твои раны серьезнее, чем они выглядят? Что я могу…

– Ничего. Просто шальная мысль. Удар топора алебарды шальной мысли. Боже правый, Эл, что ты сделала со мной?! Два месяца назад я потерял себя. Не было выбора между удовольствием и болью… Они слились вместе в один большой темный миазм чувства. – Он потер глаза основаниями ладоней, потом уставился на свои растопыренные пальцы. – Единственное, что давало мне знать, что я еще живу, – это мысли о том, что мое единственное искупление на поле брани. Потом ты прошла по тому коридору в замке Дюпейре. Эл, я могу на пальцах пересчитать те дни, когда мы были вместе. Ты разорвала в клочья все мои представления о себе самом. И еще… И еще ты предоставила мне выбор между удовольствием и болью – и вот мой выбор. – Ахилл лежал, откинув голову на покрывало и насмешливо глядя на Элеонору. – Я умираю от голода. Накорми меня, женщина.

Элеонора подвинула поднос ближе и отломила дрожащими руками хлеба и сыра.

– Ты зверски голоден, это хорошо, но я бы сказала, что слишком много мыслей, а не слишком мало пищи. А теперь ешь.

Ахилл хохотнул:

– Я думаю, что самое важное, что я упустил в тебе, – это умение польстить и расположить к себе.

Элеонора положила кусочек хлеба ему в рот. Ахилл прикусил ее пальцы.

– Второе важное, – поправился он. – Полагаю, что добрые братья замуровали бы меня в склепе, если бы знали, какими греховными были мои мысли.

– Ты, должно быть, был вне себя от ярости, когда они захватили тебя.

– Разумеется, я был в ярости, думая о той, которую оставил в постели. – Элеонора покраснела, а Ахилл добавил: – По правде говоря, это идея настоятельницы, чтобы меня схватили.

– Могу в это поверить, – ответила Элеонора, вспоминая приступы ярости, свидетельницей которых она была. Она дала Ахиллу кусочек сыра, но он задержал ее руку и облизал кончики пальцев. – Как… – Элеонора убрала руку, борясь с желанием прикоснуться пальцами к своим губам. – Как они вытащили тебя из комнаты, не разбудив меня? Никто не говорил мне, куда ты ушел… и придешь ли назад…

– Я смотрел, как ты спала, когда они пришли. Ты выглядела спящей богиней, с кремовой кожей и великолепными золотисто-каштановыми волосами на пурпурном бархате.

Вежливая просьба посетить отца Эдуарда по вопросу одежды для тебя, как сказал Кельн, к тому моменту как я спустился к основанию лестницы, обернулась насильным захватом с помощью полудюжины швейцарских пикейщиков. И нет необходимости говорить, что новой одежды и в помине не было. – Он замолчал, чтобы стянуть остатки монашеской рясы, которая была дана ему. – Во всяком случае, для тебя.

Ахилл отмахнулся от хлеба и сыра и одним глотком покончил с токайским, глядя на Элеонору поверх оловянной кружки.

– Благодарю вас за удовольствие совместного ужина, – сказал официально Ахилл.

Элеонора взяла чашку, быстро схватила его руку и, держа ее перед собой, стала рассматривать рубцы от веревок на запястье. Их пальцы сплелись.

– Эрве рассказывал, что ты однажды оторвал маршальского хирурга от его коньяка, чтобы доставить его к твоим людям, раненным в бою, – вспомнила Элеонора. – Если бы я могла сейчас сделать то же самое. Я не знаю, что еще сделать, кроме как промыть раны водой, потом немного смазать вином. Как ты думаешь, это подойдет?

– Отлично подойдет, Элеонора, – ответил Ахилл, глядя на нее.

Элеонора мягко опустила руку Ахилла, отодвинула поднос в сторону и встала. Она взяла воду, таз, полотно и поставила все это рядом с кроватью. От воды шел пар, Элеонора налила ее в таз и погрузила туда кусок ткани.

– Будет немного больно, – предупредила она, закусив губу и осторожно поднимая его руку. – Не понимаю, почему я так сказала. Я не знаю, будет больно или нет, хотя мне всегда было больно, когда няня обрабатывала мои царапины. Но это не просто царапины. А я – не твоя няня.

Ахилл привлек Элеонору к себе и поцеловал. Его губы имели вкус сладкого вина, вина родины, и когда его язык проник в ее рот, начал там двигаться, крутиться, дергаться и дразнить, это тоже было для нее чем-то родным, согревающим, ласкающим, разгоняющим холод, который пронизал ее. Элеонора слабо застонала, и Ахилл принял этот стон, впитал его в себя, впитал ее страх, который когда-либо был в ней.

Поцелуй растопил воспоминания, и Ахилл лбом уперся в лоб Элеоноры.

– Да, ты – не моя няня, – сказал он хриплым голосом.

Он отпустил ее и протянул свою руку, вверх ладонью. Это было так похоже на капитуляцию, насколько это было возможно для такого человека, как он. И он сделал это для нее.

Элеонора села рядом перевязывать рану, мечтая о тех волшебных мазях и снадобьях с Востока, о которых ей рассказывали шепотом, но которых она никогда не видела. Она знала, что рубцы сильно саднят, но Ахилл не произнес ни слова, пока она делала свою работу.

Закончив с обоими запястьями, Элеонора снова села на пятки и, сложив руки на животе, нахмурилась, глядя на одеяло, прилипшее к спине.

– Мне кажется, я должна его сначала намочить, а потом попробовать приподнять. Как бы мне хотелось никогда не попадать в подобную ситуацию.

Ахилл хмыкнул.

– У меня был бы прекрасный вид всадника, скачущего полуголым по улицам Пассау, если бы не было тебя.

– Действительно, прекрасный! Я бы последовала за тобой, вместо того чтобы вести вперед.

– Впереди багажа, – сказал Ахилл, но с такой страстью, что Элеонора на мгновение замерла.

Опомнившись, она поцеловала его в макушку и сказала:

– Может быть, впереди, но через минуту ты скажешь мне значительно более худшие слова, чем «багаж».

Элеонора положила Ахиллу часть полотенца под грудь, стараясь, чтобы ее движения были мягкими и неторопливыми, потом намочила кусок ткани водой и начала смачивать одеяло. Вода медленно впитывалась, обращая тускло-коричневый цвет в цвет сырой древесной коры.

Ахилл глубоко вздохнул и стиснул зубы. Даже сквозь слой шерсти и полотна Элеонора чувствовала, как ходят мускулы спины Ахилла при ее прикосновениях. Его дыхание охрипло от строго контролируемой размеренности. Правая рука Ахилла медленно зарывалась в покрывало.

– Говори со мной, Эл.

– О чем?

– О чем угодно. Обо всем. Я хочу слышать твой голос.

Элеонора согнулась рядом с Ахиллом на кровати, осторожно пропитывая водой одеяло и одновременно стараясь не проливать слишком много воды, которая могла бы впитаться в постель. Ахилл слушал рассказы Элеоноры о ее детстве, братьях и дедах, которые участвовали во всех восстаниях, происходивших в Венгрии за последние шестьдесят пять лет. А их в Венгрии было немало.

Ахилл улыбался.

– Думаю, мне понравятся твои венгры.

Улыбка Элеоноры была сладостно-горькой, но она знала, что Ахилл не видит ее.

– Да, думаю, понравятся.

Вода пропитывала одеяло, растворяя засохшую на спине кровь, и Элеонора медленно начала приподнимать шерстяную ткань со спины. Мускулы Ахилла напряглись еще больше, и ей хотелось плакать от боли, которую она ему причиняла.

– Что твоя мать говорила о твоем дяде… – начала тихо Элеонора, потом запнулась.

– Париж, кажется, снова начинает посещать меня, – сказал Ахилл, потом надолго замолчал. – Я убивал в Париже людей, потому что один из тех людей убил Константина, – наконец прошептал он, его слова были полны печали, – человека, которого я считал своим отцом. Должен ли я сейчас послать вызов дяде Бекету за то, что он убил человека, который был моим отцом? Человека, саму мысль о ком я должен выкинуть из головы или свихнуться? Когда я думаю о том, что дьявольский Эль-Мюзир причинил твоей семье… И это зло во мне.

– Нет.

Элеонора поцеловала Ахилла в плечо, где она отмочила ткань.

– Ты не дьявол. В тебе столько хорошего.

– Да? И как много хорошего в том, что я совершил? Я убивал людей на дуэлях, некоторых из-за Константина, но других… Помнишь, мадам де Тове? Ее брат вызвал меня из-за пустяка, прости меня, Господи, я даже не помню, за что. Я встретился с ним в поле на следующее утро и проткнул его. И ты знаешь, что я почувствовал? – Рука Ахилла на покрывале сжалась в кулак. – Я почувствовал силу. Лезвие шпаги, казалось, пело, лишая противника жизни.

– Не говори так. Ты не Эль-Мюзир! В нем не было ничего хорошего, а в тебе есть. И много.

– Откуда я получил это «хорошее»? От матери?

– Не имеет значения, откуда оно взялось. Важно лишь то, что оно есть в тебе.

Улыбка Ахилла была печальной, когда он смотрел на Элеонору через плечо.

– Разве ты не видишь? Оно от тебя, Элеонора. – Она отрицательно покачала головой. – Да, – подтвердил Ахилл, – потому что без тебя… В Париже маркиз де Рашан – дядя того, с кем ты встречалась, – допустил промах: в одну пьяную ночь с его языка слетели слова о том, как умер Константин. Он знал больше, чем должен был.

Когда мне было девять лет, то мать, Константин и я ездили в Англию навестить сестру матери. Отец уехал раньше, чтобы уладить одно дело в Париже, как он сказал. Когда мы с матерью вернулись во Францию, он был мертв. На него напали разбойники, и после избиения он дожил только до следующего утра. Константин был пожилым человеком, Эл. – Рука Ахилла сжалась в кулак так, что побелели костяшки пальцев. – В то время нанимать разбойников, чтобы отомстить имевшему низкий титул, было обычной практикой – а шевалье по рангу ниже. В ту пьяную ночь в Париже я открыл, каков был маркиз и почему.

Этот маркиз де Рашан был… с… моей матерью в течение многих лет до того, как родился я. Он, очевидно, хотел вновь добиться ее благосклонности, но мать ответила категорическим отказом. Будучи раздосадованным, он сделал отца мишенью для насмешек, что, естественно, затрагивало происхождение наследника Д'Ажене. Константин вызвал его. Маркиз отказался встретиться с ним, а вместо этого наслал разбойников.

Элеонора легонько потрепала Ахилла по плечам и рукам, успокаивая его. Казалось, она была ему нужна, нужны ее прикосновения.

– Но король пожаловал мне титул графа. Когда я узнал правду, я вызвал де Рашана на дуэль. Но он опять отказался встретиться с наследником рода Д'Ажене. Поэтому я посетил его в особняке де Рашан.

– В его доме? – отпрянув, спросила Элеонора. – Ты дрался на дуэли в его доме?

– Он тоже, казалось, удивлялся, но не слишком долго. Я был в ярости. Мы дрались. Я убил его. Два его сына напали на меня. Я убил и их. Сначала Паскаля. Потом… потом Тьери. Знаешь, мы были друзьями. Тьери и я. И я убил его. – Ахилл посмотрел на Элеонору безумными глазами. – Я проткнул его точно так же, как и остальных. И посчитал это справедливым возмездием.

Элеонора головой уткнулась в плечо Ахилла.

– Но ты все равно не такой, как Эль-Мюзир. Ты дрался за своего отца, а твой друг дрался за своего. Ни один из вас не мог поступить иначе. Де Рашан долго издевался над Константином, и ты убил его за это. Эль-Мюзиру… не нужна была причина, чтобы убивать. Не нужно было принимать вызовы на дуэль, не нужно было вершить правосудие.

– Но если бы я ничего не совершил, кроме того, что сделал, как насчет дяди Бекета? Должен ли я вызвать его? А если янсенисты правы, тогда? Или все закончено? Столько людей погибло, когда я защищал честь человека, которого считал своим отцом. Или снова начать бойню? Бекет и Катье дороги мне, Эл. В их доме я видел настоящее счастье, смех. И хотя старался убедить себя, что любовь не существует, я видел и ее. И я разрушу это? А как поступить с кузенами и с кузинами? Потом и всеми остальными? Я с лихвой сыт местью. Пусть прошлое найдет мир среди мертвых.

– Я молю Бога, чтобы моя семья могла произнести эти слова.

Ахилл перекатился на бок и на секунду скривился от боли.

– Эл, – сказал он, беря ее за руку, – возможно, я помогу им сказать это.

– Слишком поздно, – прошептала Элеонора. – Это то, что можно понять только самостоятельно, то, что мы должны были осознать давным-давно, но так и не сделали этого.

– А я не смог бы понять этого без тебя, – заметил Ахилл и снова перевернулся на живот. Элеонора возобновила свою работу.

– Расскажи мне о Вене – попросил Ахилл, в его голосе чувствовалось напряжение.

– О Вене? – эхом отозвалась Элеонора, ее руки замерли.

– О твоей жизни там, до того как ты приехала в замок Дюпейре. Жизнь наемника одинока, Эл, и я хочу, чтобы у меня осталось как можно больше воспоминаний о тебе.

– Моей жизни прежде… До того как я согрешила с сыном дьявола. До того как я полюбила. – Руки Элеоноры дрожали, когда она вынимала шерсть из ран на спине – медленно, дюйм за дюймом.

– Венгрия, – начала Элеонора, поколебалась, потом начала опять: – Венгрия и Австрия веками были под гнетом завоевателей, в одни времена тесно сотрудничали, в иные не очень.

– О-ох, – было все, что произнес Ахилл.

– Вена для венгров – это как Париж для французов или Лондон для англичан. У моей семьи там дом, – продолжала Элеонора рассказывать Ахиллу о своей жизни в городе и при дворе эрцгерцогини.

Она говорила мягким и ровным голосом, боль от ранее сказанных слов ослабла, потому что была разделена с другим человеком, и скоро тепло огня, тишина ночи и стремящийся к жизни мужчина, спокойно лежавший под ее руками, превратили пустую комнату и обычную кровать в рай, с которым не могли сравниться ни грот, ни роща, ни римские излишества. Все ушло… стены комнаты закачались и рассыпались…