"Твоя Антарктида" - читать интересную книгу автора (Мошковский Анатолий)СвиданиеПо тротуару двигались две тени: одна – огромная, медленная, вторая – маленькая и быстренькая, легко перебиравшая ногами. Это были Маринка с отцом. Они шли к высокому каменному дому – больнице. Как и всегда, навстречу им попадалось много моряков, и, если на погонах у них были золотистые матросские или старшинские лычки или маленькие офицерские звездочки – не больше четырех, они первые, отдавая честь, вскидывали к виску руку. Если же на погонах у офицеров лежали одна, две или три большие звезды и они по званию были старше отца, он первый отдавал честь. Маринка всегда удивлялась: идет отец и вроде глядит под ноги, а все замечает, всех встречных моряков видит, и, кажется, не было еще случая, чтоб он зазевался и не отдал честь. Они вошли в вестибюль, получили старенькие, залатанные халаты. Отец неуклюже просовывал руки в рукава халата, и тот натягивался и трещал. Отец стал смешным: на спине халат не сходился, обшлага кителя с золотыми нашивками торчали из коротких рукавов. Няня надела и на Маринку халат и, чтоб он не волочился по полу, подоткнула и закрепила английскими булавками. Вторая тетя в белом сказала им, в какую палату перевели маму, и они неслышно зашагали по ковровой дорожке длинным коридором с белыми дверями и фикусами у огромных окон. Отец шел и читал таблички с номерами на дверях. У одной двери они остановились. – Кажется, здесь. – Отец оглянулся и переступил с ноги на ногу. – Ну открывай, – проговорила Маринка. – Подожди, – ответил отец. – Сейчас… Он пригладил на макушке волосы, взялся за медную ручку двери, и Маринка вдруг увидела, что лоб у него мокрый. Маринке надоело ждать, и она нажала на ручку. Скрипнула дверь, они вошли в маленькую палату и остановились. Койка, стул, тумбочка. Из-под одеяла на них смотрели чьи-то глаза. Синие, они были так заметны на фоне белой подушки, простыни и стен, что внутри у Маринки что-то стиснулось, и она схватила отца за руку. Зашевелилось одеяло, из-под него медленно вылезли две руки и потянулись к ней. – Маринка… – раздался знакомый тихий голос, и Маринка только теперь окончательно поверила, что они не ошиблись дверью. – Мама! – закричала Маринка. – Мама! – бросилась к ней, уткнулась лицом в ее руку и всхлипнула. Отец повесил на спинку стула сетку с апельсинами и, легонько отстранив Маринку, склонился над мамой. За его спиной с болтающимися тесемками халата Маринка не видела маму. Она видела только одну руку ее на краю койки – тонкую, точно высохшую, с вспухшими жилами. Потом отец чуть приподнялся, тронул светлые, короткие, разбросанные по подушке волосы и произнес: – Крепись. Крепись, мальчишка… Это было непонятно Маринке, но он часто называл маму мальчишкой, и она всегда улыбалась ему, точно была довольна этим. Ни за какие деньги не хотела бы Маринка стать мальчишкой – ни за какие! – а мама была довольна. Улыбнулась она и на этот раз, а может, и не улыбнулась, а только хотела: губы ее шевельнулись в уголках, и все лицо вдруг, совсем как недавно у отца, стало влажным, и отец вытер его краем полотенца, висевшего на спинке койки. – Вот я и вернулся, – сказал он. «Какой он чудной, – подумала Маринка, – говорит о таких пустяках! Как будто и без того не видно, что он вернулся с моря». Мама кивнула ему. Губы у нее шелушились от жара. – Хорошо, – тихо сказала она, но Маринка все слышала. – Я так рада… А то, знаешь, дурочка, все боялась, что ты не успеешь прийти с моря… Отец вдруг почему-то рассердился. – Лида, – глухо сказал он, – чтоб больше об этом ни слова! Все будет хорошо. – Если хочешь, буду думать так. – Голос ее звучал все слабее. – Я бы хотела, чтоб все случилось так, как ты говоришь. Ну, расскажи, расскажи, как прошли торпедные стрельбы… Как твои ребята? Ваньку Озолина не укачало на этот раз? А как справляли под водой день рождения Мухина, вашего электрика? Мама знала весь экипаж отцовской подводной лодки: офицеров, старшин, матросов, потому что одни приходили к ним в гости домой, с другими встречались на вечерах в Доме офицеров. – Удачно отстрелялись, – сказал отец, поглаживая подбородок, – торпеды прошли под целью. Мама смотрела на него. – Побрился, – сказала она, – час тому назад побрился: ведь у тебя через два часа уже чернеют щеки… Ты молодец… – И дальше она заговорила совсем тихо, почти беззвучно, одним дыханием, но Маринка и на этот раз все услышала: – Ой, как у меня голову ломит, если б ты только знал… Отец сидел рядом, сидел на кончике стула, и большие руки его тяжело свисали вниз. – Дал бы свою тебе, – медленно сказал он. – Если б можно было… – Знаю, дал бы… – с трудом проговорила мама. – Ты такой, что дал бы… У нас с тобой все хорошо было. Папа опять стал сердиться: – Не надо об этом. Ты слышишь? Мама поправила на подушке голову, закрыла на миг глаза, и Маринка вдруг увидела, что лицо ее тронуто легкими пятнышками теней. Маринке захотелось заплакать. Но она не заплакала. Да и как можно распускать себя при больной маме? К тому же мама сказала ей, кивнув головой на окно: – Смотри, какие горы сегодня… Будто лиловые… И птицы летают. Посмотри… Ну что ж, раз мама просит… Маринка слезла с краешка койки и подошла к окну. Ничего особенного. Бурые голые сопки, холодные и неопрятные, закрывали почти полнеба, и на их фоне промелькнули две чайки – единственный светлый проблеск. Промелькнули и скрылись. И пока она стояла у окна, упираясь подбородком в твердый подоконник, за спиной ее слышались голоса. – Это непостижимо, – говорила мама. – Ерунда какая, простудилась. Думала, как с гуся вода все, что я закаленная. – Замолчи! – отец резко отодвинулся от койки. – Это неправда. При теперешней науке… Пенициллин и… В палату неслышно вошла сестра. – На сегодня хватит, – сказала она. – Больная утомилась. Отец сразу встал, халат под мышками треснул, и сзади смешно заболтались тесемки. Маринка поймала нижнюю тесемку рукой, дернула, и все трое – мама, отец и Маринка – негромко засмеялись. Не смеялась только сестра. Маринка подбежала к койке: – Мам, ты скоро поправишься? – Теперь уже скоро. Ну, иди, иди. Они шли с отцом по тихому коридору, потом по лестнице спускались вниз. Внизу отец снял и отдал гардеробщице оба халата, помог Маринке надеть пальто. Потом натянул свою шинель, молча застегнул на все медные пуговицы, взял дочку за руку и, рослый, негнущийся, вышел из больницы и повел Марину по улице. Если раньше, когда они шли сюда, отец смотрел под ноги, то сейчас он смотрел прямо перед собой. Вдруг Маринка увидела контр-адмирала. Он вышел из-за угла, высокий и быстрый, с золотыми коваными погонами и огромной звездой на них. Отец шел прямо на него и смотрел вперед. Маринка дернула его за руку. Контрадмирал быстро посмотрел на них, козырнул и пошел дальше. – Чего тебе? – спросил отец. – Иди спокойно. – Да ты посмотри, кто пошел, посмотри… Он тебе честь отдал. Отец обернулся. – Видал? Отец не ответил. Темные, грязноватые облака тянулись по небу, с Чаячьей губы задувал сильный, пронизывающий ветер. Они молча поднялись по лестнице к своей двери, и отец долго двигал и крутил в скважине ключ, прежде чем открыл дверь. Потом они пили чай. – А мама скоро вернется? – первая нарушила молчание Маринка. – Скоро… Должна скоро… Должна, правда? – спросил отец, словно ища у дочери поддержки и подтверждения своим мыслям. – Конечно, должна, – успокоила его Маринка. – И ее поставят на ноги. – Поставят. – И она будет еще плавать в бассейне. – Будет. – И ходить с тобой на каток. – На каток. – А летом вы будете уезжать на юг и писать мне длинные-предлинные письма. – Каждый день по письму. – Идет! |
||
|