"Твоя Антарктида" - читать интересную книгу автора (Мошковский Анатолий)МолодчагаКолонна свернула с шоссе и, увязая в сугробах, подошла к лесу. Узкая дорога терялась в морозной чащобе ангарской тайги. Шедший впереди бульдозер стал; остановились за ним и тягачи, тащившие на огромных санях компрессор, бочки с горючим, трубы и обогревалку – домишко, наспех сколоченный из досок, с застекленным оконцем и железной трубой на крыше. Домишко этот напоминал людям, что где-то позади остался поселок, не очень красивый и благоустроенный, но все же привычный, с клубом и магазинами, с баней и танцплощадкой. Все новые сибирские города начинаются вот с таких палаточных и деревянных поселков… С передних саней спрыгнул мужчина, одним ударом топора срубил тонкую березку и очистил сучья. – Слазьте, – крикнул он, – проездные билеты кончились! Из обогревалки вылезли пять человек, одетых, как и он, в стеганки, ушанки и ватные штаны. Только на одном парне ладно сидел белый полушубок с рыжими колечками меха, уютно торчавшими из рукавов и по борту. – Ты, Андрюха, гляди за бочками, трубами, – сказал человек с березовым шестом, – вы, дядя Гриша и Симакин, будете караулить компрессор, ну, а ты, Юрка, распугивай зайцев, чтоб дорогу давали… У нас зайцы сибирские, они не только хвостиками могут трясти, а и на людей с голодухи бросаются. По колонне прошел смешок. – А что мне делать, бригадир? – спросил парень в полушубке, стоявший чуть поодаль. Бригадир повернулся к нему: – А тебя-то я и позабыл, кормилец… Вот что, ты у нас будешь замыкающим. Скачи сзади и, как заметишь на дороге оброненную нами кайлу, трубу или бочку, сигналь… Эй, Васька, дави!.. Бульдозер застрелял синим дымком, гусеницы дернулись; взревели тягачи, и колонна втянулась в тайгу. Люди шагали рядом и не спускали с саней глаз: можно было наехать на пень, задеть за дерево. Снегу было невпроворот: валенки вязли в сугробах. Огромные, как медведи, белые глыбы обрушивались с потревоженных берез; не отбеги вовремя – попадешь в холодные косматые объятия… Легче других было Федору, парню в белом полушубке. Он шел твердой рубчатой колеей, оттиснутой гусеницами. Впереди, слегка кренясь с боку на бок, плыла обогревалка, и дорога под ее полозьями пела на все голоса. Федор, кутаясь в поднятый воротник и хлопая рукой об руку, видел лишь дверь с железной ручкой, слышал рев моторов и голоса. Когда же идти надоедало, он вскакивал на сани, присаживался у двери и улыбался: дудки, не кончился у него проездной билет! Если ж сани сбавляли ход, он соскакивал на дорогу – чего доброго, бригадир нагрянет. Солнце искрилось на снегу, по обочинам тянулись глубокие ямки – следы валенок, пахло мерзлой хвоей и ветром, и, если чуть прижмуришь глаза, казалось: никакая здесь не Сибирь, лютая и далекая, а рязанские края и он, Федор, не с бригадой рабочих едет бурить и рвать скалу над Ангарой, а вывозит на колхозной лошадке навоз на поля… И возил бы сейчас этот навоз, ездил бы на делянку по дрова, грыз бы семечки у клуба, когда б не Тимох Проскуров. Лет шесть назад Тимох вышел из колхоза, уехал на Крайний Север, а вернулся в позапрошлом году в свою деревню с толстой пачкой аккредитивов на семьдесят тысяч рублей. Приехал он со станции не на скрипучей подводе, не в кузове попутной полуторки, а ослепительно подкатил к своей полуразвалившейся избе в нанятом в Москве шоколадном такси с шашками по борту, окрепший, возмужавший. Внушительный. Единственное, чего он лишился за это время, – трех передних зубов, но через полмесяца на их месте щеголевато поблескивали золотые зубы, и от этого лицо Тимоха стало еще внушительней и авторитетней. – Здорово, – сказал Федор, глядя на друга детства, недоступно богатого и ловкого, – а что я за эти четыре года справил? Смех один… Какие тут заработки! Тимох усмехнулся, продул папироску. – Там у нас, кроме всего, северные платят, за дальность, значит. Ну, потом подъемные получишь. Вот оно и натекает… Могу и тебя с собой в обратный прихватить. – Ну? – не поверил Федор, глядя на золотые зубы. – А чем ты хуже меня? Человеком станешь… – Боюсь, не отпустят, – вздохнул Федор, – сам понимаешь, время такое. – Тебя, дурака, учить, я вижу, надо. Так вот что… На следующий день Федор сидел у председателя, но тот и слушать его не хотел: колхоз пошел в гору, народ возвращается из городов в старые гнездовья, а он вдруг вздумал брать билет на поезд дальнего следования. Федор угрюмо смотрел на пучки ржи и овса, развешанные на стене кабинета, слушал громкий голос председателя и чувствовал, что никогда ему не подкатить, к удивлению всех, на легковой машине, не сверкать золотыми зубами, не прогуляться по Черному морю на дизель-электроходе «Россия», не пожить удобной и веселой жизнью… Но недаром давал ему советы Тимох. Федор хлопнул по столу кулаком: – Чего мне мозги вправляешь? Куда от тебя прошусь? За крымскими яблочками? С винограда оборот делать? В Сибирь прошусь. Знаешь, какие там морозы? Кровь в жилах мерзнет. А мошка? Привяжи человека к дереву – назавтра кости одни останутся. Сам газеты читаешь, знаешь, сколько народу туда нужно. Другого хоть засупонь – не затащишь, а я не боюсь, добровольно я! – Значит, на стройку собрался? – В Сибирь загорать не ездят. – Правильно, – сказал председатель, – мы тебе и тут работку по характеру подыщем. В свинарнике на днях проломилась… – Я пойду в райком! – заорал Федор, вскочил и забегал по кабинету, размахивая свежей газетой. – Издеваешься над благородным порывом советской молодежи? Так, выходит? …– Ну как? – спросил у него за стаканом вина через три дня Тимох. – Развязался. – Федор погладил крутые гладкие щеки. Но с Тимохом он не поехал. У Ледовитого океана, пожалуй, от мороза околеешь, с тоски дух испустишь, а вот гораздо южнее, на реке Ангаре, начиналась стройка огромной гидроэлектростанции, и там тоже считалась зона Крайнего Севера и платили ту же северную надбавку. Короче говоря, захватив из дому побольше сала и новый братнин полушубок, он влез в грязный кузов старенькой трясучей полуторки – сразу в «Победу» не влезешь! – а через семь дней сошел с подножки транссибирского экспресса. У него были крепкие крестьянские руки: они валили сосны, складывали щитовые дома и обмазывали глиной печи, и вскоре кругленькая цифра – двадцать тысяч – была вписана в его сберкнижку, зашитую от недобрых глаз в подкладку пиджака. Но Тимох, наверно, презрительно сплюнул бы, глянув на эту цифру… Однажды Федор прослышал от соседа по общежитию, Юрки Щукина, парнишки с черным пушком на щеках и под носом: на стройке начинаются скальные работы, и горный мастер Зимин сколачивает бригаду. – А что там надо делать? – спросил Федор. – Ерунда, – сказал Юрка, отхлебывая из консервной банки кипяток, – бурить перфоратором шпуры, закладывать взрывчатку и рвать. – А что такое перфоратор? – Ну, вроде отбойного молотка… Включишь, нажмешь – бур крутится и грызет камень. – И взрывать, значит, придется? – поеживаясь, спросил Федор. – Ну да. Только нам не разрешат, – вздохнул Юрка, – специальный взрывник будет в бригаде. – Слушай, – воскликнул Федор, – прихвати и меня! В долгу не останусь! В несколько вечеров Юрка обучил его, как нужно обращаться с перфоратором, разбирать, смазывать, вынимать износившийся бур и вставлять новый. Через неделю Федор предстал перед Зиминым. Бригадир сидел в прорабке, невысокий, со шрамом на правой щеке, и грыз кусок мерзлой корейки с хлебом. – Чего можешь делать? – спросил он, не переставая жевать. В таких вопросах Федор не терялся. – Все, – скромно сказал он и будто случайно выложил на стол свои руки. Бригадир сделал вид, что не обратил на них внимания, но он успел заметить, что это были за руки: крупные, бугристые, которые не привыкли, чтоб их оберегали от работы. Зимин не стал задавать ему лишних вопросов. – Перфоратор видел? – спросил он. – А то как же. И работал с ним, – сказал Федор, и сказал с такой спокойной уверенностью, что Юрка, ждавший конца экзамена, густо и влажно покраснел. Зимин смел крошки на пол и поднялся: – Беру. Уже на пороге бригадира догнал вопрос: – А в смысле этого?… – Монеты? – сразу догадался Зимин. – Ага, – застенчиво ответил Федор. – Не обидят. Работа тяжелая и очень срочная… Еще есть вопросы? …Замечтавшись, Федор едва не свалился с саней от пронзительного свиста. Он тотчас спрыгнул на землю и выглянул из-за обогревалки. Сани с компрессором, ехавшие перед его тягачом, резко накренились: вот-вот опрокинутся! Возле них с криками суетились люди. Компрессорщик Симакин, маленький, толстенький, кургузый, как куль муки, потрясая кулаками, лез на тракториста, и его визгливый голос разносился по всей тайге: – Пня не видел? Где у тебя глаза? – Где и у тебя, – защищался тракторист. – Нет, они у тебя на другом месте. – Ну, ты, поосторожней… Говорю, не видел. – А кто тебе кричал, что пень? – Да разве в кабине услышишь? Симакин, багровея, ударил себя кулаком в грудь: – Завалишь компрессор – упеку! К ним с шестом наперевес подошел Зимин: – Эй, петухи, натощак драться вредно. Обеда бы дождались. – А чего он, шельмец… – клокотал Симакин, утирая рукой вспотевшую шею. Очень не хотелось Федору сходить с твердой колеи, но нельзя было в такой момент оставаться в стороне. Он шагнул в глубокий рыхлый снег, обогнул обогревалку, подошел к накренившимся саням и потрогал стальной трос, которым был привязан компрессор. – Тоже мне… – полным презрения взглядом окинул он Симакина с трактористом. – Сейчас поднажмем и поставим, как надо. Несите ломы. – Дельно, – сказал Зимин. Взрывник Гришаков, громадный молчаливый человек с черными усами, побежал к обогревалке и вернулся с охапкой холодных ломов. Подпирая плечами побелевший от инея компрессор и тугие резиновые скаты, подсунули ломы под лыжу – стесанное бревно. – Взялись! – подал команду Зимин. – Раз, два… – Тянем, братцы, тянем! – крикнул Федор. – Еще немного, еще… Не жалей силенок, рук и селезенок! Ну, ну… У Гришакова от напряжения на лбу вспухли жилы, маленькое лицо Зимина перекосилось, с головы Юрки слетела ушанка, он от натуги сопел и жевал губами. Симакин стонал от тяжести, все глубже просовывая под лыжу лом и придвигаясь к саням. – Ну, ребятки, что лошадки, ну! Так, так… – подбадривал голос Федора. Согнувшись в три погибели, он кряхтел и скрежетал зубами: вот-вот лопнет от старания. Но на самом деле он держал лом без малейшего напряжения. Да и какого черта лезть из кожи вон, когда рядом обдает тебя паром этот здоровенный медведь Гришаков! Ведь, кроме компрессора, на сани были навалены трубы, буровые молотки, кайлы – и надорваться недолго! Но Федор ни на секунду не умолкал: – Еще, братцы и сестрицы, чуть потрудиться… Еще, милые! Ну, ну, разочек!.. Компрессор дрогнул, качнулся, приподнялся. Тягач газанул, и сани с хрустом и скрипом съехали с пня. – Слава тебе господи! – вздохнул Симакин и стал, как волчок, бегать вокруг компрессора, оглядывая и ощупывая его. Гришаков обдирал с усов ледяшки, наросшие от пара, и широченная грудь его, обтянутая рыжей от ржавчины стеганкой, то подымалась, то опускалась. Юрка, Андрей, Зимин и тракторист дышали тяжело и хрипло, как старые кузнечные мехи. Юрка все еще не подобрал шапку, он даже не мог убрать с глаз густые, перемешанные со снегом волосы – так устал. Но жальче всех был вид у Федора. Мало того, что он тяжело дышал, он еще пробовал руки, ноги, ребра, словно не был в точности уверен, что они целы. Потом взялся за сердце и поморщился. – Досталось? – спросил Андрей. Федор ничего не ответил. – Ничего, Федя, пройдет, – утешал Юрка. – Легче надо было, – басом сказал Гришаков. Зимин достал из стеганки пачку «Прибоя», и семь озябших, дымящихся на морозе рук потянулись к нему. Решив приберечь пяток оставшихся у него папирос «Беломор», Федор тоже вытащил скрюченными пальцами папиросу из смятой пачки. – Сам откуда? – спросил Зимин, поднося ему огонек. – Рязанский. Деревня Ржищево. Может, слыхал? – Нет, – признался бригадир. – В Коноплевке и Ершове в войну бывал, а вот в Ржищеве не пришлось… Там у вас все такие парни? Федор скромно улыбнулся и пожал плечами. – Молодчага, – сказал Зимин, бросил в снег окурок и крикнул: – Двинули! |
||
|