"СТОЛЕТИЕ ВОЙНЫ.(Англо-американская нефтяная политика и Новый Мировой Порядок)" - читать интересную книгу автора (Энгдаль Уильям Ф.)

Глава 10 ЕВРОПА, ЯПОНИЯ И ОТВЕТ НА НЕФТЯНОЙ ШОК

К концу 1975 года, несмотря на прошедшие в мировой экономике огромные экономические и финансовые потрясения в результате всплеска цен на нефть в 1974 году, некоторые страны начали вновь поднимать свою промышленность, как будто пережили оглушающий удар, оправились и продолжили свой путь. Нефтяной шок 1974 года выполнил определенные цели англо-американской Бильдербергской группы, но глобальные параметры промышленного развития еще ни в коей мере не изменились в нужную им сторону. Их продолжающееся стратегическое доминирование по-прежнему находилось под смертельной угрозой.

Если мы рассмотрим мировое производство стали, а также общее количество тонно-миль мирового торгового транспорта, то мы сможем увидеть, насколько неистребим всемирный экономический прогресс. Начиная с ранних 1950-х, как только мир начал восставать из руин Второй мировой войны, мировое производство необработанной стали, измеряемое в тоннах, демонстрировало уверенный подъем. Вплоть до сегодняшнего дня сталь является одним из лучших независимых показателей, позволяющих судить об общем промышленном прогрессе экономики любой страны. Измеряемый в тоннах выпуск стали невозможно подтасовать в свою пользу, в отличие от слишком популярного подсчета валового внутреннего продукта (который отслеживает уровень цен вне зависимости от того, является ли деятельность производительной или нет, включает ли она создание инфраструктуры или только затраты на игорные казино в Лас-Вегасе). Сталь — надежный параметр. Более того, сталь нужна для транспорта, строительства и для всевозможных инфраструктурных проектов.

Западный мир, включая развивающийся сектор, неуклонно наращивал свой выпуск стали с уровня 175 млн. тонн в 1950 году до исторического максимума почти 500 млн. тонн на момент нефтяного шока 1974 года. Поскольку производство стали является одним из наиболее энергоемких видов промышленности, то мировое производство стали отразило рост цен и за первые два-три года после первого нефтяного шока упало почти на 15 % по сравнению с максимумом 1974–1975 годов. Но к концу 1976 года выпуск стали снова начал уверенно расти.

Сходная динамика наблюдалась в мировой морской торговле: сначала в ответ на нефтяной шок 1974 года и последующий мировой экономический спад наблюдалось резкое падение общего количества перевозимых океанскими судами тонно-миль, а затем аналогичный медленный, но уверенный подъем вплоть до 1977–1978 годов. В 1975 году было отмечено и первое крупное снижение оборотов мировой торговли с момента окончания войны в 1945 году — значительное падение на 6 % с последующим медленным восстановлением.[75]

Но был один сектор, который так и не оправился от крупнейшего финансового и инфляционного потрясения послевоенного периода, это были хрупкие экономики стран южного полушария, в особенности те, у кого не было значительных собственных нефтяных запасов. Для подавляющего большинства развивающихся стран нефтяной шок означал конец развития, неспособность инвестировать в развитие промышленности и сельского хозяйства и разбитые надежды на лучшую жизнь, которые возникли было во многих уголках мира в 1960-е годы.

Особенно неудачный поворот судьбы заключался в том, что нефтяной шок 1974–1975 годов совпал с худшей за несколько десятилетий мировой засухой, которая в момент, когда экономические последствия нефтяного шока были максимальны, привела к жестоким неурожаям, особенно в Африке, Южной Америке и некоторых частях Азии. Отчаянно нуждаясь в рекордных объемах импортного зерна и пищи из США и Западной Европы, большинство неразвитых стран оказались перед лицом голода, будучи неспособны оплачивать увеличившиеся закупки продовольствия, не говоря уже об оплате нефтяного шока.

Англо-американский отказ от привязки доллара к золоту в августе 1971 года привел к вынужденной 400 %-ной инфляции в ценах на нефть, а большинство населения земного шара, живущего в развивающихся странах, — к катастрофе.

Председатель «Банка Италии» Гвидо Карли в свое время отметил, что «банковское сообщество воспринимается все более враждебно… Чувство недоверия происходит от убеждения в том, что коммерческие банки присвоили слишком большую долю денежного суверенитета». В своем обращении к коллегам-банкирам в начале 1976 года Карли описывал последствия воздействия нефтяного шока на мировые финансовые потоки. В контексте отказа от привязки доллара к золоту в 1971 году и плавающих курсов обмена новый шок от нефтяных цен создал всемирную нехватку ликвидных средств. «Нехватка международной ликвидности была сделана банками, — заметил Карли, — и в большой степени американскими банками через свои заграничные представительства».

Карли отметил, что некоторые рассматривали этот процесс как «продолжение порочных намерений» тех, кто стоял за установлением нового денежного порядка, свободного от золота. «Утверждают, что искоренение золота из системы и неспособность заменить его другими официальными инструментами подтверждают злонамеренный план по укреплению доминирующего положения американских банков».[76]

На самом деле некоторые и рассматривали это как злонамеренные действия. В то время как промышленные страны к 1975 году начали определенно медленно оправляться от начального нефтяного шока, в результате четырехкратного повышения цен на нефть общее положение развивающихся стран только ухудшалось. Общий дефицит по текущим операциям всех развивающихся стран вырос со среднего уровня около 6 млрд. долларов в год в течение ранних 1970-х, до более чем 26 млрд. долларов в 1974 году (опять четырехкратная аналогия с ценой на нефть), и уже совсем невыносимый семикратный рост до 42 млрд. долларов к 1976 году. Большей частью этот дефицит пришелся на те страны развивающегося сектора, где уровень доходов на душу населения был самым низким в мире.

Под угрозой потери доступа к дальнейшим кредитам Всемирного банка и частных банков промышленных стран менее развитые страны были вынуждены инвестировать драгоценные фонды не в промышленное и сельскохозяйственное развитие, а на простое погашение этого дефицита «баланса платежей». Импортируемую нефть следовало оплачивать, и оплачивать в долларах, в то время как в течение глобального экономического упадка 1974–1975 годов значительно упала стоимость собственного экспорта сырьевых материалов. Страны были вынуждены идти на краткосрочные заимствования, чтобы оплатить огромные счета за импорт нефти, а единственными крупными кредиторами, готовыми предоставить такие ссуды, были американские и британские «евродолларовые» банки, пустившие свои огромные новые нефтедолларовые прибыли во вторичную переработку. В результате весь индийский субконтинент, большая часть Африки и целые регионы Латинской Америки оказались в жестоком экономическом и политическом кризисе.

В рамках Бильдербергской стратегии «переработки нефтедолларов» частные банки США и Европы бросились на помощь, предоставляя этим странам кредиты, но не для того, чтобы финансировать создание необходимой производственной инфраструктуры в этих странах или для технологического развития, а лишь затем, чтобы «сбалансировать» свои платежи, разрушенные англо-американским нефтяным шоком. Эти частные нефтедолларовые займы шли из лондонских «евродолларовых» банков США и Британии. Выплачиваемые Саудовской Аравии, Кувейту и другим странам нефтяные прибыли ОПЕК были в долларах, и эти доллары переправлялись и «направлялись» в оффшорные лондонские евродолларовые банки для вторичных ссуд жертвам нового нефтяного шока в развивающихся странах.

В ходе этого процесса Киссинджер и его друзья ничего не оставляли на волю случая. Старшим партнером американского инвестиционного банка, стоявшего в центре евродолларовых рынков, был Дэвид Малфорд, бывший в то время главой лондонских евродолларовых операций в «Уайт Уэлд и K°». Он был назначен директором и главным советником по инвестициям в центральный банк крупнейшего нефтяного производителя ОПЕК Саудовской Аравии, страны под контролем американской Большой Нефти. Излишнего внимания к такому весьма необычному назначению гражданина государства, против которого Саудовская Аравия еще за несколько месяцев до этого вводила нефтяное эмбарго, не привлекалось. Саудовский Центробанк на пару с «Уайт Уэлд» получал конфиденциальные рекомендации по инвестициям от элитного лондонского коммерческого банка «Бэринг Бразерс».

В качестве директора саудовского Центробанка Дэвид Малфорд был на правильном месте, чтобы саудовские власти «мудро» использовали свои финансовые прибыли. Для облегчения задачи г-на Малфорда в этот период нью-йоркскому «Ситибанку», тесно связанному с «Экссоном» и американскими нефтяными компаниями, участвующими в саудовской АРАМКО, было дано необычное разрешение на работу в качестве единственного ведущего дела в Саудовской Аравии иностранного банка. Неудивительно, что в 1974 году более 70 % дополнительных прибылей ОПЕК были вложены за рубежом в акции, облигации, недвижимость и прочее. Из этой огромной суммы в 57 млрд. долларов не менее 60 % пошли напрямую в финансовые учреждения США и Британии.[77]

Уже 8 июня 1974 в качестве госсекретаря США Генри Киссинджер подписал соглашение об учреждении малоизвестной Совместной американско-саудовской комиссии по экономическому сотрудничеству, чей официальный мандат включал также «сотрудничество в области финансов». (Киссинджер сохранял за собой беспрецедентный двойной пост советника президента по национальной безопасности и госсекретаря и в течение значительной части правления президента Джеральда Форда.)

К декабрю 1974 года природа этого сотрудничества определилась яснее, хотя правительства и Саудовской Аравии и США хранили ее в строгом секрете. Казначейство США подписало в Эр-Рияде соглашение с саудовским Центробанком, которое, как объяснял заместитель министра финансов США Джек Беннет (впоследствии глава «Экссона»), было нацелено на «установление новых отношений с Федеральным Резервным Банком Нью-Йорка через операцию заимствования Министерства финансов (США). Согласно этому соглашению, Центральный банк Саудовской Аравии будет покупать новые ценные бумаги Министерства финансов со сроками погашения, по крайней мере, в один год». Докладная записка Беннета, датированная февралем 1975 года, была адресована госсекретарю Киссинджеру и разъясняла детали заключенного двумя месяцами ранее соглашения.[78]

На взгляд непосвященного в реальную историю англо-американских интересов в Персидском заливе, столь же изумительным, как эти американо-саудовские «соглашения», стало и принятое странами ОПЕК исключительное решение о приеме в качестве платы за свою нефть только долларов США. Не немецких марок, несмотря на их очевидную ценность, не японских йен, не французских или даже швейцарских франков, но лишь американских долларов.

Первоначально эта долларовая оценка нефти была практикой, поощряемой после Второй мировой войны американскими нефтяными гигантами и их нью-йоркскими банкирами. Но когда после событий 1974 года ведущие европейские правительства начали серьезные переговоры с арабскими поставщиками о заключении долгосрочных соглашений для покрытия своих нужд в импортной нефти с оплатой своей национальной валюте (в высшей степени разумный ход, значительно ослабивший бы последствия нефтяного шока в Европе), тогда внутри ОПЕК произошло что-то экстраординарное.

Германия или Франция испытывали бы гораздо меньше сложностей в изыскивании своих внутренних ресурсов для оплаты нефтяного импорта в немецких марках или во франках, не покупая предварительно доллары ради той же самой цели. Это обстоятельство делает тем более любопытным решение министров ОПЕК на встрече 1975 года не принимать к оплате за поставки нефти ничего, кроме доллара США, не принимать даже британский фунт стерлингов.

Это соглашение, вне всякого сомнения, оказалось в высшей степени выгодным для доллара США, финансовых институтов Нью-Йорка и для лондонских рынков евродолларов. Весь мир был вынужден более или менее непрерывно покупать огромные количества долларов, чтобы оплачивать существенный источник энергии. Еще более экстраординарным является то, что, несмотря на последовавшие огромные потери для самой ОПЕК, это решение о долларовых ценах сохранялось в силе и потом, когда доллар колебался вверх и вниз в течение последующих десятилетий.

Одним из следствий срежиссированной переработки нефтедолларов в Лондоне и Нью-Йорке стало превращение американских банков в гигантов мирового банковского дела, на фоне становления их клиентов, транснациональных нефтяных «Семи сестер», как гигантов мировой индустрии. Англо-американская комбинация нефти и финансов настолько превосходила масштаб обычных предприятий, что ее власть и влияние казалась неуязвимыми.

Фактически с помощью этого тайного американо-саудовского совместного соглашения и ему подобных, деятельности Дэвида Малфорда, а также странной приверженности ОПЕК к долларовым ценам Вашингтон и нью-йоркские банки обменяли свою дефектную Бреттон-Вудскую послевоенную систему золотовалютного обмена на новую в высшей степени нестабильную систему долларового обмена, основанную на нефти. Они полагали, что смогут контролировать ее в отличие от старой системы, основанной на золоте.

Киссинджер и финансовые институты Лондона и Нью-Йорка по существу заменили старый стандарт золотого обмена послевоенного мира на свой собственный «нефтедолларовый стандарт».

В конце концов, кто по-настоящему контролировал ОПЕК? Только политически наивные люди могли полагать, что арабским странам вдруг позволят проявлять независимость в столь важных для британских и американских интересов вопросах. Если бы нефтяной шок реально стал бы для них вопросом жизни и смерти, то Вашингтон нашел бы многочисленные способы для восстановления разумной цены ОПЕК на нефть. Но они хотели высокую цену на нефть, и они хотели, чтобы вину за это возложили на ОПЕК.

Две резервные валюты Бреттон-Вуда, британский фунт стерлингов и доллар США, остались в центре нового нефтедолларового порядка 1970-х. Стерлинг удачно выиграл от огромной нефтедобычи в Северном море. Как было отмечено ранее, это произошло как раз вовремя, чтобы воспользоваться 400 % увеличением цен на нефть. Британский фунт стал известен как «нефтевалюта».

Доллар тоже выиграл. Очевидно, в мае 1973 в обсуждениях Бильдербергской группы в Сальтшёбадене уже знали победителей и проигравших. Для них не имело значения, что это искусственное раздувание цен на нефть стало махинацией с мировой экономикой такого масштаба, что произошел беспрецедентный переход богатств целого мира в руки немногих избранных. В конце концов, разве не это Адам Смит называл «магией» рынка?

Вполне объяснимо, что методы выглядели вполне похоже на извращенный вариант старой игры мафии в «охранный рэкет». Те же самые англо-американские круги, которые управляли политическими событиями, чтобы привести к 400 % увеличению цен на нефть, затем обратились к странам, оказавшимся жертвами нападения, и «предложили» им ссуды нефтедолларов для закупки дорогой нефти и других жизненно важных ресурсов. Конечно же, под огромные проценты.

Реальное промышленное и сельскохозяйственное развитие для огромного большинства мирового населения, живущего в слаборазвитых регионах, пострадало от последствий англо-американской нефтяной политики. Нефтедоллары шли просто на погашение дефицита бюджета, а не на финансирование создания новой инфраструктуры, помощь сельскому хозяйству или на улучшение уровня жизни населения во всем мире.

В 1975 году, как и в критический поворотный момент во время экономического упадка конца 1950-х, ответственный за выработку политики в англо-американских либеральных кругах Нью-Йоркский Совет по международным отношениям под руководством нью-йоркского адвоката. Сайруса Вэнса, впоследствии в 1977–1980 годах бывшего госсекретарем США, предложил ряд политических планов на 1980-е годы. Высказываясь о будущем глобального монетаристского порядка, Совет утверждал: «Определенная степень "контролируемой дезинтеграции" в мировой экономике является легальной целью на 1980-е годы». Однако была уничтожена вся совокупность традиционного промышленного и сельскохозяйственного развития, и наиболее отчетливо это происходило в развивающемся секторе.

В августе 1976 года в Коломбо, Шри Ланка, правительство Сиримаво Бандаранаике принимало глав стран и высших правительственных чиновников из 85 стран, членов так называемого Движения неприсоединения. Среди присутствовавших лидеров была Индира Ганди из Индии, главы государств и чиновники правительств Африки, Азии и Латинской Америки, включая Алжир и Ирак.

Собрание в Коломбо начиналось без особых фанфар. Можно было с уверенностью сказать, что оно станет одним из бесконечных кругов споров и риторики многочисленных бывших колоний. Но премьер-министр Бандаранаике, ветеран ранних битв против британских и американских интересов, уже в начале 1960-х годов экспроприировавшая нефтяные компании США и Британии в своей стране, решила сделать августовский саммит поворотной точкой в ухудшающемся после киссинджеровского нефтяного кризиса экономическом состоянии развивающихся стран.[79]

Заключительная Декларация саммита неприсоединившихся государств, появившаяся на свет 20 августа, была не похожа ни на одну из предыдущих, подписанных главами развивающихся стран в послевоенный период. Публично провозглашенной центральной целью 85-ти неприсоединившихся государств стало справедливое и беспристрастное экономическое развитие. Резолюция устанавливала, что «экономические проблемы стали сложнейшим аспектом международных отношений… Развивающиеся страны оказались жертвой этого всемирного кризиса», кризиса, который не позволил им победить голод, болезни и неграмотность.

В этом контексте, отмечая практическое удвоение бремени внешних долгов после нефтяного шока 1973 года и катастрофическое ухудшение условий экспортной торговли сырьем, Декларация предлагала несколько конкретных шагов для создания нового международного экономического порядка.

Как было верно отмечено, существующий порядок распадался и вел к ограничительной протекционистской политике, экономическому спаду, инфляции и безработице. Поэтому в Декларации содержался призыв к «коренной перестройке системы международной торговли в целях улучшения условий торговли… всемирной реорганизации промышленного производства, которая будет включать расширение доступа развивающихся стран к промышленным товарам и технологиям». Чтобы гарантировать достаточную передачу инвестиционного капитала развивающимся странам, Декларация среди прочего призывала к коренной перестройке международной валютной системы, обращая внимания на хаос существующей Бреттон-Вудской системы с ее «анархией плавающего валютного курса».

Но главным, а с точки зрения нью-йоркского и лондонского финансового истэблишмента и самым тревожным аспектом Декларации Коломбо был призыв к «удовлетворительному разрешению проблемы государственного долга, особенно для наименее развитых и наиболее сильно пострадавших стран». Взрывоопасный вопрос внешнего государственного долга впервые был выложен на стол переговоров не одним правительством, а сразу 85-ю, действовавших совместно.

Бывшая британская колония Шри-Ланка под руководством премьер-министра Бандаранаике и Индия под руководством премьер-министра Индиры Ганди, взаимодействуя с правительством другой бывшей британской колонии на северо-восточном побережье Южной Америки Гайаны, тщательно подготовили повестку дня обсуждений между 85-ю главами государств. Важнейшим представителем Гайаны на переговорах в Коломбо был министр иностранных дел Фредерик Уиллс. Примечательно, что именно эти недавно получившие независимость три бывшие британские колонии возглавили коломбийскую инициативу по созданию нового мощного союза, который потенциально мог бы сменить приоритеты мировой экономики на индустриализацию и развитие.

Был разработан и следующий важный шаг в инициативе неприсоединившихся стран. Ежегодное заседание Генеральной Ассамблеи ООН в Нью-Йорке в следующем месяце должно было стать трибуной, с которой развивающиеся страны представят свои предложения всему мировому сообществу наций. В конце сентября 1976 года министру иностранных дел Гайаны Фредерику Уиллсу было поручено представить позицию» группы Коломбо. Тщательно продекларировав свою политику «неприсоединения» к какому-либо из крупных сверхдержавных блоков послевоенной эпохи, Уиллс начал рассказывать собравшимся о совсем недавно принятой Декларации Коломбо.

Ссылаясь на недавние неоднократные попытки развивающихся стран в течение последних лет добиться удовлетворительных перспектив для своего экономического будущего, которые также были бы в интересах обеспечения экономической безопасности промышленных государств, Уиллс затем взорвал свою политическую бомбу: «Международный валютный фонд и валютная система Бреттон-Вуда должны предоставить место для альтернативных структур, таких как международные банки развития, которые будут иметь перед собой задачу не только подъема и восстановления Европы или преференциальных соглашений для развития рыночной экономики, а скорее справедливой распределение прибылей в неравной мировой экономической системе».

Уиллс заключил свое выступление словами: «Жгучая проблема долга и обслуживания долга приобрела особое значение. Как отмечалось в Коломбо, без той или иной формы реструктуризации долга или моратория на него развивающиеся страны не в состоянии обеспечить свои основные потребности. Мы должны приложить все усилия, чтобы противостоять попыткам разделить нас при помощи техники "особых случаев". Мы не можем себе позволить связать долговыми обязательствами наши еще неродившиеся поколения, обременяя их погашением долга и разрушительными выплатами процентов. Пришло время долгового моратория».

Реакция на обе декларации, и в Коломбо и в ООН, была мгновенной. На Уолл-Стрите торговцы заговорили о «кризисе доверия», в то время как акции банков США, и особенно наиболее активных участников еврорынка, кредитовавших развивающиеся страны, «Ситигруп», «Морган Гаранти», «Бэнкерс траст», «Чейз Манхэттен», начали падать. Федеральный Резервный Банк даже был вынужден вмешаться, чтобы поддержать падающий доллар. Последствия совместной атаки развивающихся государств на долларовый долг всколыхнули всю финансовую систему.

Но коломбийская резолюция 85-ти неприсоединившихся государств, которую той осенью Уиллс представлял Объединенным Нациям, была лишь частью того, что быстро превращалось в потенциальный альянс ключевых нефтедобывающих государств и даже некоторых европейских промышленных государств и, возможно, Японии. Комбинация была многообещающей, она, как никогда раньше, могла бы стать решительным вызовом англо-американскому порядку Бреттон-Вуда.

Несколько лет спустя, оглядываясь на события 1976 года, Уиллс говорил автору этих строк: «В странах, известных под именем Третьего мира, проживает приблизительно 80 % человечества, они оказались [сейчас] на флангах соперничества супердержав, поставляя сырье для промышленных экономик Первого и Второго миров и прилагая усилия, чтобы стать продолжением рыночных экономик Первого мира».

«Но в то время политики Третьего мира придерживались иного мнения о своей международной роли, — вспоминал Уиллс. — Они считали политическую независимость лишь первым важным шагом на пути роста и развития. Они хотели всеобщего технического прогресса, который должен был сопрягаться с диверсификацией сельского хозяйства и созданием такой инфраструктуры, которая вела бы к индустриализации, сокращая тем самым огромный разрыв, разделяющий разные миры».

«Но каким образом это все оплачивается?» — добавлял он. — «Под руководством Британии и Франции экономические теоретики Первого мира установили, что экспортная выручка должна определять темп и качество развития стран Третьего мира, а если она не оправдывает ожиданий, то следует прибегать к Бреттон-Вудской системе, чьи механизмы были созданы в конце 40-х годов. Прежде всего, это означало необходимость официального одобрения со стороны Международного Валютного фонда (МВФ) и подчинение варварским условиям, которые являются основой его вмешательства».

«Это был контекст, — объяснял Уиллс, — внутри которого проходил саммит Неприсоединившихся Наций в столице Шри-Ланка Коломбо в 1976 году. На саммите призывалось к созданию новых финансовых учреждений — международных банковских ресурсов, чтобы заменить чудовищный неоколониализм МВФ. Там был также призыв к уменьшению вертикальной и структурной экономической зависимости от Британии, Франции и США и к усилению горизонтальных связей между странами третьего мира. На саммите призывалось к региональным таможенным союзам для защиты промышленности стран Третьего мира и к передаче технологий в целях устранения горькой экономической отсталости».

«Организация Объединенных Наций была выбрана как место, где можно было надеяться на рождение новой эры глобального сотрудничества. Эти надежды не осуществились. Один за другим выдающиеся поборники развития стран Третьего мира были удалены из кресел местной власти, и их солидарность была разбита при помощи старинной тактики "разделяй и властвуй". Экспортная выручка и цены на импорт устанавливались таким образом, чтобы создать колоссальные разрывы в платежных балансах. Странам Третьего мира говорилось, что они должны получить официальное одобрение МВФ, прежде чем любое государственное или частное финансовое учреждение выдаст дальнейшие кредиты. МВФ настаивал на жестких программах, основанных на снижении курса валюты, которые увеличивали страдания Третьего мира, и нес прямую ответственность за распространение болезней, он же успешно поощрял выращивание наркотических растений, поскольку эти несчастные страны обращались к химере быстрого сельскохозяйственного цикла, который предоставлял им наличные деньги, как к панацее от своих фискальных трудностей».

О роли стран-экспортеров нефти Третьего мира Уиллс добавил: «Единственным сырьем Третьего мира, которое хорошо шло на экономической арене, была нефть, но основные запасы нефти были сосредоточены на Ближнем Востоке, и манипуляция межарабскими и арабо-израильским конфликтами в комплекте с внедрением приверженности к более престижному вложению капиталов означали, что нефтяные резервы Третьего мира не могли быть использованы в качестве факторов развития стран Третьего мира. Одна за другой страны Третьего мира погрузились в инфляцию и нищету с низкой средней продолжительностью жизни и высокой детской смертностью. Старый Порядок Канинга и Каслри, Питта и Дизраэли остался неизменным».

Ссылка на методы британского министра иностранных дел XIX века Каслри, главного творца британской дипломатии баланса сил на Венском конгрессе 1815 года, вполне уместна. В 1976 году основным активным противником Коломбо стал преданный ученик Каслри, государственный секретарь Генри Киссинджер, который, чтобы разрушить энергичные претензии развивающихся стран, в полную силу привлек правительство США, разведывательные службы и экономическое влияние.

Когда в декабре 1976 года министры иностранных дел Европейского сообщества собрались, чтобы рассмотреть среди прочих вопросов возможную кооперацию с движением Неприсоединения, Киссинджер направил делегатам телеграмму с предупреждением, что «правительство Соединенных Штатов полагает, что было бы опасно для промышленно развитых стран укреплять связи между ОПЕК и КМЭС [Конференция международного экономического сотрудничества — Конференция Север—Юг]. Ряд официальных представителей стран ОПЕК пытались публично разъяснить, что окончательное решение по поводу цен на нефть в значительной степени будет зависеть от уступок промышленно развитых стран КМЭС. Это может создать противодействие нашим нужным связям [в странах ОПЕК — прим. авт. ] и взамен укрепить связи между ОПЕК и прочими слаборазвитыми странами».

Своей завуалированной угрозой Киссинджер сумел не допустить какого-либо альянса или активной поддержки государствами Европы потенциальных стран ОПЕК и неприсоединившейся группировки. Лично участвовавшие в этих переговорах дипломаты рассказывают, что двумя странами, наиболее открытыми и восприимчивыми к призыву сотрудничать с Движением Неприсоединения, были Италия и Западная Германия. 12 декабря 1976 года в итальянских газетах сообщалось, что немецкое и итальянское правительства организовали встречу ведущих представителей правительств, промышленности и профсоюзов по поводу защиты Европы от нестабильных и пагубных воздействий зависящего от нефти американского доллара. По слухам, боннское правительство Гельмута Шмидта в тот период получило предупреждение из Вашингтона, что существует риск вывода американских военнослужащих из ФРГ, если Бонн каким-либо серьезным образом осмелится принять предложения Движения Неприсоединения. Андреотти в Италии, таким образом, был изолирован и не смог действовать самостоятельно. Тактика Киссинджера «разделяй и властвуй» опять возобладала, по крайней мере, на данном этапе.

Что же касается ключевых стратегов смелой коломбийской Декларации неприсоединения, то в течение ближайших месяцев каждый из них был вынужден уйти в отставку по причинам, как мог бы выразиться Киссинджер, «в зависимости от конкретного случая».

В феврале 1977 года индийский премьер-министр Индира Ганди была вынуждена пойти на выборы, в разгар которых несколько ключевых членов ее партии «Индийский национальный конгресс» устроили возглавляемый Джагдживаном Рамом публичный партийный раскол, чтобы сформировать оппозиционную коалицию с радикальной «Индийской народной партией». Ключевым вопросом было введение продиктованных МВФ строгих внутренних мер. Ганди ушла в отставку уже в марте, менее чем через шесть месяцев после объявления в ООН Декларации Неприсоединения.

На Шри-Ланке госпожа Сиримаво Бандаранаике, возглавляющая «Партию свободы» и всю страну, в начале января была парализована волной забастовок, которые возглавлялись связанной с профсоюзами троцкистской партией, которая по слухам поддерживала тесные связи с англо-американскими спецслужбами. В тот момент на фоне тщетных попыток восстановить порядок в стране Бандаранаике была обвинена в «иностранном вмешательстве». В мае 1977 года она ушла с поста. А в Гайане после неоднократного внешнего давления на правительство премьер-министра Форбса Бернхэма в День святого Валентина 14 февраля 1978 года был вынужден уйти в отставку третий ключевой стратег инициативы Неприсоединения в области экономического развития Фредерик Уиллс.

Согласно дипломатическим источникам, причастным к ситуации, тяжелая рука Генри Киссинджера ощущалась в каждом конкретном случае. «Но это было сделано в тесной координации с англичанами», — утверждают эти наблюдатели. «Вы знаете, англичане очень хитрые. Они позволили американцам сделать грязную работу и взять на себя вину, в то время как сами очень эффективно работали на гораздо менее заметном уровне. Это сделал вовсе не Джим Кэллаган (премьер-министр Британии лейбористского правительства). Это были люди из «Четэм Хауса» (Королевский институт международных дел), такие люди, как Майкл Ховард, такие семьи, как семья лорда Сесила, разведывательные круги МИ-5, вот те, кто вышел на борьбу с инициативой Коломбо».[80]

Так была ликвидирована угроза со стороны Третьего мира англо-американскому порядку и его режиму глобального налогообложения через нефтедоллары. Ведущими евродолларовыми банками Лондона и Нью-Йорка были сняты все преграды для выдачи все возрастающих ссуд тем государствам Третьего мира, которые согласились на драконовские условия МВФ для рефинансирования своего связанного с закупками нефти дефицита.

Но уже во многих уголках мира появлялись признаки, указывающие на возможность мощных и потенциально решающих инициатив в области передачи европейскими промышленными государствами, а также Японией отдельным развивающимся странам ключевых технологий. Можно сказать, что представленный в Коломбо широкий фронт проиграл сражение, но идея конкретного экономического сотрудничества по линии Север-Юг обрела новое драматическое воплощение.

В конце 1975 года правительство Бразилии заключило с правительством Германии Гельмута Шмидта важное соглашение о строительстве комплекса ядерных реакторов, обогатительных мощностей и других объектов по смежным технологиям. Немецкий производитель ядерных реакторов «Крафт Верк Юнион» (КВЮ) подписал на тот момент крупнейший в мире уникальный ядерный контракт. Германия должна была построить «под ключ» восемь ядерных реакторов и установок для полного ядерного топливного цикла, включая обогащение. Весь проект общей стоимостью в 5 млрд. долларов США должен был быть завершен к 1990 году. Европейский консорциум по обогащению урана «Уренко» обязался предоставить первоначальное урановое топливо. В том же 1975 году Бразилия подписала еще одно соглашение с Францией на 2,5 млрд. долларов США о строительстве экспериментального реактора на быстрых нейтронах. Вашингтон отреагировал беспрецедентными усилиями, чтобы заставить Германию и Бразилию отказаться от этой программы. Бразилия грозила стать экономической державой, независимой от англо-американского контроля, и, что важно, независимой от их нефтяного оружия.

Мексика, которая в начале 70-х годов прошлого века не была еще важным экспортером нефти, по экономически обоснованным причинам приняла решение развивать собственную ядерную энергетику для производства электроэнергии, чтобы поддержать свой план быстрой индустриализации, одновременно консервируя нефтяное «достояние» для других целей, например, зарабатывать экспортные доллары. В рамках начального этапа своей ядерной программы Мексика заключила договоры с японской «Мицубиси» и немецким «Сименсом». После первого нефтяного кризиса в 1975 году Мексиканская Национальная Энергетическая комиссия решила, что сжигать углеводороды для получения электроэнергии расточительно и неэффективно. Она объявила о планах строительства 15 новых ядерных реакторов в течение 20 лет.

Пакистан во главе с премьер-министром Зульфикаром Али Бхутто ответил в 1974 году на нефтяной кризис ускорением работ по ранее второстепенной ядерной энергетической программе. Чтобы проводить независимую национальную политику развития, Бхутто вывел Пакистан из Британского Содружества Наций.

Бхутто предпочел вести переговоры с Францией о строительстве в Пакистане завода по обогащению ядерного топлива, который был пущен в строй в марте 1976 года. В этот период Пакистан был весьма эффективным лобби на Ближнем Востоке, пропагандируя важность развития ядерной энергетики в дополнение к нефтяным ресурсам. К августу 1976 года Государственный департамент США и лично Генри Киссинджер развернули массированную кампанию давления и во Франции, и в Пакистане, чтобы прервать ядерные работы. Они заявили, что эта программа связана со стремлением Пакистана к созданию ядерного оружия. Заверения Международного агентства по атомной энергии в том, что оно располагает достаточными гарантиями, чтобы быть уверенным, что этого не произойдет, игнорировались. Согласно пакистанским сообщениям, в начале того же года в Лахоре Киссинджер перешел к прямым угрозам, «что он сделает ужасный пример из Пакистана», если Бхутто не прекратит переговоры с Францией о проекте ядерной переработки.

В 1977 году в результате военного переворота, во главе которого стоял генерал Зия уль Хак, Бхутто был свергнут. Перед своей смертью через повешение он обвинил госсекретаря США Генри Киссинджера в том, что тот стоял за переворотом из-за твердой позиции Пакистана по поводу развития собственной независимой ядерной программы. Записывая свою защиту в тюремной камере перед казнью, Бхутто заявил: «Государственный секретарь Соединенных Штатов Америки доктор Генри Киссинджер имеет блестящий ум. Он сказал мне, что я не должен оскорблять разведку Соединенных Штатов, заявляя, что Пакистану необходим завод по переработке ядерного топлива для его энергетических потребностей. В ответ я сказал ему, что я не буду оскорблять разведку Соединенных Штатов, обсуждая энергетические потребности Пакистана, но точно так же он не должен оскорблять суверенитет и самоуважение Пакистана, вообще обсуждая этот завод… Я получил смертный приговор».[81]

Генерал Зия полностью отказался от независимой внешней политики Бхутто и быстро пал в объятия Вашингтона, получив за это значительную военную помощь США.

Но кроме всего этого, самое впечатляющее развитие сектора ядерной энергетики в результате нефтяного кризиса 1974 года произошло в шахском Иране. Шах, который получил свое кресло в результате переворота, организованного британскими и американскими разведывательными службами в 1953 году с целью свержения националистического режима Моссадыка и восстановления «проамериканской» монархии, на протяжении более чем 20 лет казался вполне благодарным получателем американской военной помощи и прочей поддержки. Он даже согласился инициировать призыв Генри Киссинджера к увеличению базовой цены на нефть до 11,65 доллара за баррель на совещании ОПЕК в январе 1974 года.

Но с новыми нефтяными доходами, хлынувшими в казну, шах получил возможность реализовать давнюю мечту. Иран жаждал использовать свое нефтяное богатство для создания одной из самых современных энергетических инфраструктур и развернуть производство атомной энергии, которая могла быть дать электричество и другие энергетические блага всему Ближнему Востоку.

В 1978 году Иран обладал четвертой по масштабу ядерной программой в мире и на тот день крупнейшей среди государств Третьего мира. План шаха предусматривал установку 20 атомных реакторов к 1995 году, которые обеспечивали бы примерно 23 тыс. мегаватт электроэнергии. Шах рассматривал энергию атомных электростанций в качестве рационального средства для диверсификации зависимости Ирана от нефти и как средство противодействия массированному давлению со стороны Вашингтона и Лондона, понуждающих возвращать иранские нефтедоллары «на переработку» в нью-йоркские и лондонские банки.

Основными партнерами по переговорам, на которых шах обсуждал свою ядерную программу, были Германия и Франция. Еще в 1974 году Иран подписал предварительное соглашение с Францией на постройку пяти ядерных реакторов и центра ядерных исследований. В 1975 году оно было расширено до восьми реакторов на общую сумму в 8,6 млрд. долларов. Кроме того, Иран приобрел 10 % в строящемся в Трискатэне французском объекте по обогащению урана и вложил 1 млрд. долларов в его строительство.

В 1976 году Иран подписал еще один контракт с немецкой ядерной фирмой КВЮ на строительство двух реакторов и инфраструктуры на сумму 7,8 млрд. немецких марок, затем, в 1977 году, последовал контракт на поставку еще четырех реакторов на дополнительную сумму 19 млрд. немецких марок. Кроме того, при шахе Иран инвестировал свои капиталы в ключевые европейские промышленные компании, он держал 25 % акций немецкого концерна Круппа, а также имел долю во французских объектах по обогащению урана. Экономические связи между Ираном и континентальной Европой вели к увеличению объемов импорта. США в течение этого периода на фоне строгого режима ядерного нераспространения президента Картера не поддерживали экспорт технологий американских ядерных реакторов, а Вашингтон упорно старался блокировать немецкие и французские сделки. Но безрезультатно.

В связи с нефтяным кризисом 1973 года как в Западной Европе, так и в развивающемся секторе ядерные технологии грозили стать наиболее быстро растущим источником энергетической инфраструктуры, не связанной с нефтью.

В апреле 1975 года на частном собрании в Токио, организованном председателем банка «Чейз Манхэттен» Дэвидом Рокфеллером и основателем Бильдербергского клуба Джорджем У. Боллом, за закрытыми дверями встретилась группа специально отобранных политических деятелей, чтобы обсудить особый проект. Присутствовали председатель банка «С. Г. Варбург» лорд Ролл оф Ипсден и директор Банка Англии. Присутствовал Гор Ормсби Дэвид, лорд Гарлех, который был послом Лондона в Вашингтоне в роковом для Кеннеди 1963 году. Также присутствовал на этих токийских секретных дискуссиях глава банка «Барклайз» сэр Энтони Тьюк вместе с графом Кромером, Джорджем Бэрингом, человеком, который был тесно связан с «Морган Гаранти Траст» в Нью-Йорке и «Ройял Датч Шелл», а также был послом в Вашингтоне во времена киссинджеровского нефтяного шока; именно ему госсекретарь США был признателен за необычайно тесную координацию с Министерством иностранных дел Британии. Присутствовал также на этих судьбоносных токийских переговорах и председатель «Ройял Датч Шелл» Джон Лоудон, который также заседал в Консультативном комитете в банке Дэвида Рокфеллера «Чейз Манхэттен».

Сто или около того влиятельных политиков на апрельском совещании вновь образованной рокфеллеровской Трехсторонней Комиссии беспокоил опасный для англо-американского истеблишмента риск продолжения наступательной внешней политики США по отношению к остальному миру, которая ассоциировалась с государственным секретарем Генри Киссинджером и жесткой линией республиканской администрации. Тактика Киссинджера «разделяй и властвуй» состояла в том, чтобы изолировать одну страну от другой, будь то в Европе, развивающемся секторе или в ОПЕК. Одним из способов было представление ОПЕК злодеем в глазах развивающихся стран, чей экономический рост был уничтожен Бильдербергской политикой нефтяного шока в 1973 году.

К 1975 году его плохо замаскированный «бандитский» подход к международной дипломатии рисковал вызвать сильную международную реакцию. Требовался новый «образ», чтобы продавать миру необходимость сохранения американского господства. Поэтому за полтора года до американских президентских выборов 1976 года, на токийской встрече Трехсторонней Комиссии Дэвид Рокфеллер представлял своим влиятельным международным друзьям человека, который предлагался им как следующий президент Соединенных Штатов. Мало кто из американцев тогда, не говоря уж об иностранцах, вообще когда-либо слышал о мелком фермере из крохотного городка в Джорджии, который предпочитал, чтобы его называли «Джимми» Картер.[82]

После своего дебюта в Токио в 1975 году Картер получил экстраординарную информационную поддержку со стороны средств массовой информации, включая такое издание истеблишмента, как либеральная «Нью-Йорк Таймс», приветствовавшая его как энергичного представителя американского «Нового Юга». В ноябре 1976 года, несмотря на заявления о нарушениях при голосовании, Картер стал президентом.

Картер привел за собой такое большое количество консультантов — членов Трехсторонней Комиссии, что его правление окрестили «Трехсторонним президентством». Не только вице-президент Уолтер Мондэйл, как и Картер, являвшийся членом элитарной тайной Трехсторонней организации, но и советник Картера по национальной безопасности Збигнев Бжезинский, госсекретарь Сайрус Вэнс, министр финансов Майкл Блюменталь, министр обороны Харольд Браун, посол в ООН Эндрю Янг, высшие чиновники Государственного департамента Ричард Купер и Уоррен Кристофер — все они входили в эксклюзивный трехсторонний клуб.

Публичной темой президентства Картера стали «права человека» в странах Третьего мира, «переговоры, а не конфронтация». Он подавал себя как «аутсайдера» в вашингтонском властном истеблишменте, но реальная политика США при Картере с его предварительно сформированной командой должна была поддерживать американский век любой ценой. Под прикрытием риторики о «реформировании старых правил» внешней политики США администрация Картера продолжала базовую англо-американскую неолиберальную мальтузианскую стратегию, начатую в Совете национальной безопасности киссинджеровским Меморандумом 200. Развитие Третьего мира должно быть блокировано, и «пределы роста» постиндустриальной политики должны стать безусловным правилом, чтобы обеспечить гегемонию абсолютной власти доллара. Картеровские «права человека» должны были стать той широкой лазейкой, которая оправдает беспрецедентное американское вмешательство во внутренние дела намеченных для этого стран Третьего мира.

Эта стратегия была обязана потерпеть полную неудачу.

Серьезная проблема возникла в непосредственной связи с нефтяным шоком, который угрожал всему зданию новой англо-американской «нефтедолларовой валютной системы». Уже в 1974 году Комиссия Европейского сообщества предложила центральным банкам стран-членов сообщества использовать для регулирования торгового баланса внутри ЕЭС систему рыночных цен на золото, стоившее тогда порядка 150 долларов за унцию. Это предложение значительно облегчило бы многим европейским странам бремя платежей за нефть и снизило бы влияние доллара. Казначейство США по политическим соображениям и во имя долларовой гегемонии все упорнее настаивало на том, чтобы центральные банки оценивали золото по искусственно заниженной цене в 42,22 доллара за унцию. Высокая стоимость золота в рамках ЕЭС могла бы значительно расширить возможности торговли с двумя ведущими странами-производителями золота — Южной Африкой и Советским Союзом. Заместитель министра финансов США Пол Волкер осенью 1974 года оправился в Лондон, чтобы там озвучить прямое предостережение против любых подобных европейских попыток снова вернуть золото в денежную систему после нефтяного шока.

Но идея, конечно, не умерла. Скорее наоборот. Зависевшее от импорта нефти южноафриканское правительство Джона Форстера в то время боролось за сохранение экономической стабильности на фоне сурового роста цен на нефть. В то же самое время, несмотря на жесткий режим апартеида в стране, ЮАР запускала предварительные пробные шары в соседние черные африканские государства о той или иной форме экономического сотрудничества в области развития.

Ангола была богата нефтью, Южная Африка имела промышленные технологии и инфраструктуру, необходимые Анголе и другим африканским государствам. Регион требовал финансовых инвестиций и надежных иностранных торговых учреждений, чтобы работать с ними. В конце 1974 года южноафриканский министр финансов Николас Дидерихс, вторя европейским дебатам, публично призвал привести цены на золото в мировых центральных банках к рыночному уровню. «Я неизменно оказывал давление на монетарные власти, чтобы добиться разрешения на продажу золота между собой на рынке по рыночным ценам… золото в официальных хранилищах центральных банков было бы оценено заново; и было бы больше денег, чтобы платить арабам; второе — доллар потерял бы значение», — отмечал он.

В то же самое время Германия и Италия инициировали двустороннее соглашение, по которому золото использовалось в качестве залога за немецкий кредит, а его цена составляла 80 % от рыночной цены в 150 долларов США. Значимость европейских дискуссий вокруг эффективного использования золота в качестве альтернативы тирании долларового стандарта явно возросла.

Но эти перспективы более тесных торговых и экономических связей между континентальной Европой и Южной Африкой получили сокрушительный удар. Советская и кубинская поддержка «Народного движения за освобождение Анголы» привела эту африканскую страну под контроль сил, враждебных режиму Претории. Кроме того, повторяющиеся без объявлений крупные продажи на рынке золота из официальных золотых резервов США привели к серьезному спаду мировых цен на него и к росту экономических трудностей в жизненно важной южноафриканской горнодобывающей промышленности. Затем в мае 1976 года вспыхнули беспорядки в районе южноафриканского Соуэто. Беспорядки, как ни странно, совпали с визитом в Южную Африку госсекретаря США Киссинджера. Международная отрицательная политическая реакция на жестокие репрессии южноафриканской полиции против бунтовщиков в Соуэто осложнила эффективные экономические связи между Южной Африкой и европейскими правительствами. Но в последующие месяцы, когда ситуация несколько стабилизировалась, переговоры продолжались, и импорт из страны — крупнейшего мирового производителя золота — имел абсолютно решающее значение для любых попыток стабилизировать мировые валютные отношения.

В июле 1977 года южноафриканское ежемесячное бизнес-издание «Ту Пойнт Интернешнэл» опубликовало интервью с председателем одного из ведущих банков Западной Германии, «Дрезднер банк», Юргеном Понто. В интервью Понто обрисовал свое видение развития решения экономических и расовых кризисов, охвативших тогда всю Южную Африку. Говоря о жизненно важной роли, которую Европа должна играть в урегулировании кризиса в Африке, Понто подчеркнул, что, во-первых, Европа должна после нефтяных и связанных с ними экономических кризисов восстановить порядок в собственных странах. Для этого, заявил Понто, «первоочередное внимание должно быть уделено созданию стабильной денежной системы; когда небольшой, но экономически важный регион мира, такой, как Европейское Сообщество, даст первый толчок, ликвидировав свой собственный денежный хаос, тогда мы все встанем на путь решения этой задачи».

Далее Понто переходит от инициатив европейского экономического развития к концепции для всего южноафриканского региона, включая богатые африканские государства, такие как Южно-Африканская Республика, Берег Слоновой Кости и Алжир. В ее рамках эти страны могли бы способствовать развитию беднейших государств: «Они могут производить достаточно продовольствия, рабочих мест и возможностей образования для всего континента при условии, если будут сняты ограничения на их развитие». Понто был близким личным другом южноафриканского министра финансов Николаса Дидерихса и его преемника Роберта Смита. Очевидно, имели место перспективные дискуссии между влиятельными европейскими банкирами и промышленниками и богатыми ресурсами правительствами Южной Африки. Формировались потенциальные альянсы, которые могли бы изменить геополитическую карту всего англоамериканского мира к невыгодному положению Лондона и Нью-Йорка.

Затем 31 июля во Франкфурте глава «Дрезнер Банка» Юрген Понто был убит террористами, заявившими о своей принадлежности к германской группе Баадера-Майнхоф. Несколько недель спустя в Кельне председатель Федерации немецких работодателей Ханс-Мартин Шлейер был похищен и позднее убит той же самой организацией. Хотя следы убийц вели на Восток, были существенные основания полагать, что определенные могущественные западные разведывательные службы сыграли свою роль в обоих убийствах. В результате этих событий Западная Германия была ввергнута в политический хаос и охвачена страхом. Возможность каких-либо серьезных развивающихся инициатив в Южной Африке была убита вместе с Понто и Шлейером. Наступление на имперскую власть доллара было на время приостановлено.

Одна из наиболее существенных возможностей, о которых говорил Понто в своем последнем интервью, все-таки осуществилась. В июне 1978 года последовал ответ на растущие трения и прямые политические столкновения с вашингтонской администрацией Картера по поводу ядерной энергетики, международной валютной политики, свободного падения обменного курса доллара США и так далее почти по каждому важному для континентальной Европы вопросу внешней политики. Правительства стран-членов Европейского Сообщества по инициативе Франции и Германии предприняли шаги по реализации первого этапа создания будущей европейской валютной зоны. Это была первая попытка защитить континентальную Европу от потрясений долларового режима.

Канцлер Германии Гельмут Шмидт и президент Франции Жискар д'Эстен предложили приступить к первому этапу создания европейской валютной системы, на котором центральные банки девяти стран-членов Европейского Сообщества договорились стабилизировать свою валюту по отношению друг к другу. С увеличением концентрации торговых потоков внутри ЕЭС (как оно впоследствии стало называться) это обеспечивало минимальную основу для защиты внутриевропейской торговли и валютных отношений. С 1979 года ЕЭС начал функционировать, весьма эффективно стабилизируя европейские валюты. Но грядущие перспективы ЕЭС весьма обеспокоили определенные круги в Лондоне и Вашингтоне. Зазвучали зловещие обертона зарождения альтернативного мирового валютного порядка, который мог бы угрожать существующей гегемонии «нефтедолларовой валютной системы». Действительно, один из немецких официальных лиц во время частной беседы сослался на ЕЭС как на «затравку кристалла для замены Международного валютного фонда». Открыто заговорило об этом и французское правительство. ЕЭС учредило Европейский валютный фонд, первоначальный капитал которого состоял из взносов по 20 % золота от каждой страны-участницы и общего долларового резерва на сумму примерно в 35 млрд. долларов США. Дополнительно к этому Швейцария фактически увязала свою валюту с новыми соотношениями ЕЭС.

Еще в начале 1977 года правительства Франции и Германии начали изучать возможность заключения соглашений с некоторыми производителями нефти ОПЕК, в соответствии с которыми Западная Европа поставляла бы высокотехнологичную продукцию этим странам в обмен на долгосрочные соглашения о поставке нефти по стабильным ценам. В свою очередь, согласно таким договоренностям, страны ОПЕК обязались бы переводить свои финансовые излишки в банки континентальной Европы (в ЕЭС), чтобы создать из них фонд, который мог бы быть использован для долгосрочных производственных кредитов в другие развивающиеся страны.

Лондон на каждом шагу сопротивлялся новой концепции ЕЭС, выдвинутой Францией и Германией. Неспособный остановить ее воплощение в жизнь, Лондон отказался присоединиться к новому стабилизационному соглашению. У лондонского истэблишмента были совсем другие идеи.

В сентябре 1978 года на встрече Жискара д'Эстена и канцлера Шмидта в Аахене обе страны договорились о планах объединенного научного и технического обучения, а также о совместном сотрудничестве в области ядерной энергетики. Кроме того партия д'Эстена «Союз за французскую демократию» предложила пятилетнюю программу развития для континентальной Европы и развивающихся стран стоимостью в 100 млрд. долларов США. Государственный визит президента Картера в июле 1978 года в Бонн и Западный Берлин лишь укрепил решимость Франции и Германии проводить независимую политику.

Прикрываясь ложным аргументом, что мирные технологии для атомных станций несут в себе угрозу распространения ядерного оружия (аргумент, который однозначно отстаивал усиление стратегических позиций завязанного на нефть англо-американского финансового истеблишмента), и опираясь на новый «Закон о ядерном нераспространении» своей администрации, Картер безуспешно пытался убедить правительство Шмидта прекратить экспорт практически всех ядерных технологий развивающимся странам.

Итак, несмотря на все усилия с начала 70-х годов в сознании политиков в Вашингтоне и Лондоне явно становится реальной «опасность» независимого индустриального и торгового роста, который ограничил бы безусловное господство долларовой империи. Требовались еще более радикальные меры, чтобы избавить страны от стремления следовать по пути научного и технического прогресса.

И потрясения пришли.

В ноябре 1978 года президент Картер назначил своего соратника по Билдербергской группе и Трехсторонней Комиссии Джорджа Болла главой специальной иранской целевой группы Белого Дома под эгидой Национального Совета Безопасности Бжезинского. Болл рекомендовал Вашингтону больше не поддерживать шаха Ирана и переключить свое внимание на фундаменталистскую исламскую оппозицию аятоллы Хомейни. Роберт Боуи из ЦРУ стал одним из «оперативников» в очередном перевороте теперь против человека, которого ЦРУ всего лишь 25 лет назад само привело к власти в сходных обстоятельствах.

Этот план базировался на подробном исследовании феномена исламского фундаментализма, представленном британским экспертом по исламу доктором Бернардом Льюисом, который в то время работал в Принстонском университете в Соединенных Штатах. План Льюиса был представлен в мае 1979 года на Билдербергской встрече в Австрии и предполагал привлечь стоящее за Хомейни радикальное движение «Братья-мусульмане» для содействия балканизации всего мусульманского Ближнего Востока, раскалывая его по линиям племенных и религиозных границ. Льюис утверждал, что Западу следует поддерживать стремление к независимости таких групп, как курды, армяне, ливанские марониты, эфиопские копты, азербайджанские турки и так далее. Хаос будет распространяться вдоль, как он выразился, «дуги нестабильности», которая может перекинуться и на мусульманские регионы Советского Союза.

Смещение шаха, как и ранее смещение Моссадыка в 1953 году, было проведено британской и американской разведками по схожей схеме: с громогласными заявлениями американца Бжезинского, который обещал общественности избавиться от «коррумпированного» шаха, и британцами, действующими в безопасной тени на заднем плане.

В течение всего 1978 года шли переговоры между шахским правительством и «Бритиш петролеум» о продлении соглашения о добыче нефти на следующие 25 лет. В октябре 1978 года переговоры прервались из-за британского «предложения», требующего исключительных прав на будущую добычу иранской нефти с одновременным отказом гарантировать ее закупки. В свете того, что впервые после 1953 года зависимость от британского экспортного контроля подошла к концу, Иран оказался на грани независимости в своей политике нефтяных продаж, а также имел заинтересованных потенциальных покупателей в Германии, Франции, Японии и других странах. В сентябре на главной полосе иранской «Кейхан интернэшнл» было напечатано: «Оглядываясь на 25 лет партнерства с консорциумом и 50 лет отношений с "Бритиш петролеум", которые этому предшествовали, можно сказать, что не один из них не был удовлетворительным для Ирана… В будущем "Национальная нефтяная компания Ирана" должна взять планирование всех операций в свои руки».

Лондон и шантажировал, и оказывал огромное экономическое давление на шахский режим, отказываясь покупать иранскую нефть и принимая только 3 млн. баррелей в день или около того из минимально оговоренных 5 млн. баррелей в день. Такое резкое сокращение государственных доходов Ирана позволило с помощью засланных из США и Британии подготовленных агитаторов раздуть религиозное недовольство против шаха. Кроме того, в этот критический момент иранскую нефтяную промышленность парализовали забастовки рабочих нефтеперерабатывающей отрасли.

Одновременно с ростом внутренних экономических проблем тайная полиция шаха «Савак», следуя советам американских «друзей», проводила в жизнь политику все более жестоких репрессий, таким образом, доводя до расчетного максимума всенародное возмущение шахским режимом. В то же время администрация Картера в Вашингтоне цинично протестовала против нарушения шахским режимом прав человека.

Используя свое сильное влияние на финансовое и банковское сообщество в Иране, «Бритиш петролеум» приступила к организации бегства капитала из страны. Британская радиовещательная корпорация предоставила свой эфир десяткам говорящих на персидском языке «корреспондентов», которые своими преувеличенными сообщениями об инцидентах протеста подливали масла в антишахскую истерию, вовлекая в свою орбиту даже самые маленькие деревушки. Британское государственное радио обеспечило аятолле Хомейни полную информационную поддержку в Иране, одновременно отказывая шахскому правительству в законном праве на ответ. Неоднократные личные обращения шаха к «Би-Би-Си» не дали никаких результатов. Англо-американским спецслужбам было приказано свергнуть шаха. В январе шах бежал, а в феврале 1979 года в Тегеран уже прибыл Хомейни, чтобы провозгласить создание своего репрессивного теократического государства на месте шахского.

Позже, незадолго до своей смерти, размышляя в изгнании о своем свержении, шах отмечает: «Я не знал этого тогда и, пожалуй, я не хочу знать, но мне стало ясно сейчас, что американцы хотели меня убрать. Очевидно это именно то, чего хотели поборники прав человека в государственном департаменте… Что я сделал, чтобы вызвать неожиданное решение администрации призвать бывшего заместителя госсекретаря Джорджа Болла в Белый Дом в качестве советника по Ирану?…Болл был среди тех американцев, которые хотели ликвидировать меня и, в конечном счете, мою страну».[83]

После падения шаха и прихода к власти фанатичных сторонников Хомейни в Иране наступил хаос. В мае 1979 года новый режим отложил планы развития ядерной энергетики страны и объявил о планах аннулирования всей программы строительства ядерных реакторов совместно с Францией и Германией.

Иранский нефтяной экспорт резко сократился до 3 млн. баррелей в день. Любопытно, что в критические дни января 1979 года производство Саудовской Аравии также было сокращено на 2 млн. баррелей в день. Чтобы усилить давление на мировые нефтяные рынки, «Бритиш Петролеум» объявил о «форс-мажоре» и отменил крупные контракты на поставки нефти. В результате уже в начале 1979 года возросли цены на спотовом рынке в Роттердаме, находившемся под сильным влиянием «Бритиш петролеум», «Ройял Датч Шелл» и других крупнейших нефтяных трейдеров.

«Второй нефтяной шок» 1970-х годов был в разгаре.

Есть основания полагать, что фактические архитекторы переворота Хомейни (и в Лондоне и в высших эшелонах либерального истеблишмента США) решили держать президента Картера большей частью неосведомленным об иранской политике и ее конечных целях. Последовавший энергетический кризис в США стал одним из основных факторов, которые привели Картера к поражению на выборах год спустя. Но реального сокращения мировых нефтяных поставок не было. Как показало несколькими месяцами позже расследование Главного бюджетно-контрольного управления Конгресса США, существующие производственные мощности Саудовской Аравии и Кувейта могли в любой момент покрыть временный дефицит 5–6 млн. баррелей в день.

Необычно низкие запасы нефти, поддерживаемые «Семью Сестрами» нефтяных транснациональных корпораций, способствовали возникновению разрушительного мирового шока нефтяных цен, когда цены на сырую нефть на спотовых рынках выросли с уровня около 14 долларов за баррель в 1978 году до астрономической цифры 40 долларов за баррель сырой нефти некоторых марок. Длинные очереди на бензоколонках в Америке способствовали общему ощущению паники, да и министр энергетики Картера, бывший директор ЦРУ Джеймс Р. Шлезингер не помог разрядить обстановку, когда в феврале 1979 года заявил Конгрессу и средствам массовой информации, что иранский нефтяной дефицит был «потенциально более серьезным», чем арабское нефтяное эмбарго 1973 года.[84]

Внешняя политика Трехсторонней комиссии, проводимая через администрацию Картера, кроме того, обеспечивала сведение на нет любых усилий Германии и Франции развивать более тесные торговые связи, экономические и дипломатические отношения с советским соседом под эгидой разрядки и разнообразных энергетических соглашений между Советским Союзом и Западной Европой.

Советник Картера по безопасности Бжезинский и госсекретарь Вэнс воплощали в жизнь свою «кризисную дугу», распространяя нестабильности иранской революции по периметру всей территории Советского Союза. Инициативы США генерировали нестабильность от Пакистана до Ирана или даже еще худшие вещи.

Затем пришло время «Китайской карты» Бжезинского с дипломатическим признанием Соединенными Штатами коммунистического Китая в декабре 1978 года и одновременным отзывом американского признания националистического китайского режима на Тайване. Затем последовало предоставление коммунистическому Китаю права вето в Совете Безопасности ООН и открытие доступа к американским технологиям и военной помощи. На встрече в верхах в январе 1979 года канцлер Германии Шмидт заявил решительный протест президенту Картеру, что его новая политика «Китайской карты» оказалась чрезвычайно дестабилизирующей для хрупких германо-советских отношений, создавая у Москвы впечатление того, что НАТО агрессивно окружает СССР дугой хаоса и враждебных военных действий.

В октябре 1979 года был спущен с цепи разрушительный англо-американский финансовый шок, который стал кульминацией второго нефтяного кризиса в этом году. В августе по совету Дэвида Рокфеллера и других влиятельных представителей банков Уолл-Стрита президент Картер назначил главой Федеральной резервной системы Пола Волкера, человека, который еще в августе 1971 года был ведущим разработчиком отказа от золотого стандарта, В момент своего назначения на пост главы самого мощного в мире центрального банка Пол А. Волкер, бывший сотрудник рокфеллеровского банка «Чейз Манхэттен» и, конечно, член Трехсторонней комиссии Дэвида Рокфеллера, являлся президентом Федерального Резервного Банка Нью-Йорка.

Несмотря на то, что нефть по цене 40 долларов за баррель вела к резкому повышению всех цен в долларовом выражении, масштабы нефтяного шока в сочетании с растущей международной тревогой по поводу некомпетентности администрации Картера привели к дальнейшему ослаблению доллара. Уже с начала 1978 года доллар упал более чем на 15 % по отношению к немецкой марке и другим основным валютам. Цена золота быстро росла и достигла к сентябрю 1979 года рекордно высокого уровня почти 400 долларов за унцию. Арабские и другие инвесторы уже открыто предпочитали вкладывать средства в золото, а не доллары. Когда в сентябре 1978 года стало известно, что Валютное Агентство Саудовской Аравии приступило к погашению казначейских облигаций США на миллиарды долларов, курс доллара падал уже почти панически. Похоже, что президентство г-на Картера оказалось чересчур неудобным даже для этих стойких союзников США.

Чтобы решительно склонить чашу весов мирового развития на сторону своего относительного преимущества, политические стратеги в лондонском Сити и в Нью-Йорке решили на волне нефтяного кризиса провести мальтузианский монетарный шок. В октябре 1979 года Волкер обнародовал новую радикальную монетарную политику Федеральной Резервной Системы. Настаивая на том, что его радикальные монетаристские методы лечения направлены на «выдавливание инфляции из системы», он ввел в заблуждение и шокированный Конгресс, и доведенный до отчаяния Белый Дом. Эти меры были направлены только на то, чтобы снова сделать доллар США наиболее ходовой валютой в мире, окончательно остановить мировой промышленный рост и вновь вернуть долларовой империи политическую и финансовую власть. А Волкер хладнокровно и логически разъяснял в Конгрессе, что «ограничения на рост денежной массы и кредитов, поддерживаемые в течение значительного периода времени, должны быть неотъемлемой частью любой программы борьбы с укоренившейся инфляцией и инфляционными ожиданиями».

Дефект волкеровской монетарной шоковой терапии заключался в том, что она никогда не затрагивала основных причин роста инфляции — двух нефтяных шоков, имевших место с 1973 года, которые за шесть лет подняли мировые цены на основные энергоносители и транспорт на 1300 %. И настояние Волкера на ограничении денежной массы США путем сокращения кредитования банков, потребителей и экономики было таким же расчетливым мошенничеством. Волкер в полной мере понимал, как понимал это и любой крупный банкир в Нью-Йорке и Лондоне, что контроль над внутренней американской денежной массой был всего лишь малой частью гораздо более серьезной проблемы. Волкер знал, что его действия не окажут заметного влияния на 500 млрд. долларов за пределами Соединенных Штатов, циркулирующих на так называемых евродолларовых рынках Лондона, на Каймановых островах и в прочих оффшорных убежищах горячих денег. На момент монетарной шоковой терапии Волкера в октябре 1979 года только «Морган Гаранти Траст» держал на евродолларовых оффшорных рынках активы, составлявшие 57 % от всей внутренней денежной массы США. Американский гражданин должен был оплатить расходы по обслуживанию этой разрастающейся оффшорной денежной массе, хотя ее никогда не существовало.

Волкер преуспел в достижении обеих своих целей. Пока мир все еще находился в ошеломленном неверии, процентные ставки США на рынке евродолларов подскочили для начала с 10 до 16 %, затем до 20 %-ого уровня всего за несколько недель. Инфляция, действительно, была «вытеснена», поскольку мировая экономика погрузилась в глубочайшую после 30-х годов XX века депрессию. И доллар начал экстраординарный пятилетний подъем.

Нефтяной шок и шок Волкера также были связаны с принятым в ведущих кругах истэблишмента решением раз и навсегда «убить очарование ядерной розы», чтобы решительно покончить с тревожной тенденцией развития ядерных энергетических ресурсов во всем мире, что могло бы стать заменой использования англо-американской нефти.

Беспрецедентное дипломатическое и юридическое давление со стороны картеровского Белого Дома с 1977 года не привело к значительному подрыву привлекательности ядерной энергии. Но 28 марта 1979 года в одном из городов в центре штата Пенсильвания произошли странные события, который затем были озвучены в мировой печати художественным языком, на манер голливудского сценария или пересказа по радио «Войны миров» Герберта Уэллса.

Второй блок ядерного комплекса на Трехмильном острове около города Харрисбурга подвергся невероятной серии «происшествий». Позже расследование показало, что перед событием предохранительные клапаны были незаконно и вручную закрыты, перекрыв аварийное поступление охлаждающей воды к системе парового генератора реактора. В течение 15 секунд автоматические аварийные резервные системы привели процесс ядерного деления к остановке. Но затем оператор нарушил весь процесс и вмешался, чтобы вручную отключить поступление охлаждающей воды в активную зону ядерного реактора. Подробности того, что произошло после этого, затем были задокументированы и повсюду широко известны.

3 августа 1979 года в официальном докладе об аварии американская Комиссия по регулированию ядерной деятельности называет саботаж или преступную небрежность в качестве одной из шести возможных причин аварии на Трехмильном острове. Но даже тогда, когда было установлено, что пять других возможных причин не могли привести к аварии, правительство отказалось серьезно рассматривать возможность саботажа. Новости для мировых средств массовой информации в течение всего периода драмы в Харрисбурге находились под неусыпным контролем вновь созданного Белым Домом Федерального агентства по чрезвычайным ситуациям США (ФЕМА). Ни правительству, ни представителям ядерной энергетики не было разрешено выступать в печати без разрешения цензоров ФЕМА.

ФЕМА было создано президентским указом на основе текста Самуэля Хантингтона, советника от Трехсторонней комиссии при Белом Доме, и как ни странно, приступило к деятельности 27 марта, за пять дней до объявленной в указе даты создания и за день до инцидента на Трехмильном острове.

Под руководством советника по национальной безопасности Бжезинского ФЕМА контролировало все новости о Харрисбурге, штат Пенсильвания. Несмотря на отсутствие признаков радиационной опасности, ФЕМА предписало эвакуацию местного населения и отказывалось информировать средства массовой информации в течение нескольких долгих дней, допустив распространение панических вымышленных историй о «гигантском пузыре радиоактивного водорода в атмосфере» и прочих, еще худших, которые заполнили первые полосы всех газет. Любопытно также, что в тот же месяц во впечатляющем голливудском фильме «Китайский синдром» со звездой Келли Джейн Фонда в главной роли подавались фантастические спекуляции, точно параллельные событиям в Харрисбурге, что еще более накаляло общественную истерию по поводу опасности ядерной энергии.

К концу 1979 года гегемония англо-американского финансового истеблишмента в мировой экономике и промышленности вновь была подтверждена и подтверждена способом, никогда прежде не виданным. Контроль над мировыми потоками нефти вновь стал центральным оружием этой характерной ветви мальтузианской политики. В хаосе переворота Хомейни в Иране и долларовых потрясений Волкера эти влиятельные политики почувствовали себя почти олимпийскими богами. Но уже следующее краткое десятилетие своего пребывания в горних сферах они почувствовали под ногами содрогание вулкана.