"СТОЛЕТИЕ ВОЙНЫ.(Англо-американская нефтяная политика и Новый Мировой Порядок)" - читать интересную книгу автора (Энгдаль Уильям Ф.)

Глава 11 НАСАЖДАЯ НОВЫЙ МИРОВОЙ ПОРЯДОК

Задолго до того как Карл Маркс задумался об идее классовой борьбы, британский либерализм уже разработал концепцию общества, разделенного на так называемые «высшие» и «низшие» классы. Либеральная политика свободной торговли Адама Смита и Дэвида Рикардо, та самая, которая после 1846 года привела к отмене Хлебных законов в Англии и распахнула двери разрушительному потоку дешевого импортного зерна, вызвала, как уже упоминалось, предсказуемое обнищание большинства британцев и концентрацию общественного благосостояния в руках меньшинства, так называемого «высшего класса». Политическая философия под названием «британский либерализм» стала оправданием этого экономически неравноправного процесса.

Для американской аудитории это классовое общество в современных терминах определил аристократ Уолтер Липман как наиболее влиятельный американский трибун британского либерализма образца XIX века. Но мнению Липмана, общество должно делиться на большие плебейские массы из преимущественно необразованного «народа» и затем управляться элитой или «особым классом» («компетентными людьми» по формулировке Липмана), который определяет то, что можно назвать «государственные интересы». Чтобы обслуживать интересы частной власти и частной собственности, эта элита становится специализированной бюрократией, но ее истинные взаимоотношения с властью частной собственности не должны быть известны широкой необразованной публике. «Они бы этого не поняли».

Основное население должно иметь иллюзию, писал Липман, что на самом деле это «демократическая» власть. Эта иллюзия должна создаваться элитной группой «компетентных людей» в так называемом «процессе выработки согласия». За много десятилетий до того, как Пол Волкер появился в Вашингтоне, Липман описал «политическую философию для либеральной демократии». В своей концепции специализированной элиты, управляющей поведением больших масс, современный англо-американский либерализм удивительно похож на ленинскую концепцию «передовой партии», которая устанавливает «диктатуру пролетариата» во имя будущих достижений идеального общества. Обе модели основаны на обмане широких народных масс.[85]

После прохождения в 1957 году поворотной точки экономического спада в США огромная власть небольшого количества международных банков и нефтяных транснациональных корпораций, сосредоточенных в Нью-Йорке, все более и более определяла содержание американского «либерализма» на основе адаптации модели британского империализма XIX века. Только американская версия этой просвещенной либеральной модели формировалась не с точки зрения аристократии голубых кровей, а точки зрения аристократии денег. Соединенные Штаты все в большей степени менялись вследствие экономических решений либерального истеблишмента Американского Восточного побережья (названного так потому, что их власть была сосредоточена преимущественно вокруг нью-йоркских финансовых и нефтяных конгломератов). Бывшая в свое время идеалом свободы большинства стран мира Америка постепенно, шаг за шагом, трансформировалась в собственную противоположность (особенно ускоренными темпами это происходило в 1970-е и 1980-е годы), одновременно сохраняя риторику «независимости и свободы».

Комбинированный импульс двух ужасных нефтяных потрясений 1970-х и возникшей вследствие этого гиперинфляции привел, по существу, к рождению новой американской «земельной аристократии», когда владельцы собственности однажды вдруг проснулись миллионерами не вследствие своей предпринимательской деятельности, успешного производства или научных достижений, а вследствие простого владения землей — недвижимостью, просто куском грязи.

Но если нефтяные потрясения только спровоцировали поляризацию общества, при которой благосостояние меньшинства увеличивалось, а жизненные стандарты огромного большинства медленно падали, то после 6 октября 1979 года монетарная шоковая терапия, навязанная Соединенным Штатам Полом Волкером, помогла решить эту задачу окончательно.

Было бы неправильно думать, что эту политику Пол Волкер придумал самостоятельно. Несколькими месяцами раньше эта идея была разработана и уже внедрена в Британии. Волкер и его ближайшее окружение нью-йоркских друзей-банкиров, включая Льюиса Престона из англофильской фирмы «Морган Гаранти Траст» с Уолл-Стрит, просто применили в условиях США модель монетарного шока правительства Маргарет Тэтчер.

В мае 1979 года Маргарет Тэтчер обошла своего оппонента от лейбористской партии Джеймса Кэллагана и выиграла выборы. Ее предвыборной платформой было «выдавливание инфляции из британской экономики». Но Тэтчер и ее близкое окружение из современных Адамов Смитов — идеологов «экономики свободного рынка» — обманывали избирателей, настаивая на том, что главной «причиной» 18 %-ной инфляции цен в Британии был перерасход правительственного бюджета, а не 140 %-ное с момента свержения иранского шаха увеличение цен на нефть.

По утверждению правительства Тэтчер, растущие в результате инфляции цены можно было вновь понизить только за счет сокращения притока денежных средств в экономику, и поскольку утверждалось, что главным источником «лишних денег» был хронический дефицит правительственного бюджета, то требовалось суровое урезание расходов правительства для обуздания «денежной инфляции». Одновременно в качестве своего вклада в эту политику Банк Англии ограничил кредитование экономики, повысив процентные ставки. Результатом стала предсказуемая депрессия, которая была почему-то названа «революцией Тэтчер».

Урезать и выдавить — именно это Тэтчер и делала. В июне 1979 года, всего через месяц после прихода к власти, Тэтчер ее министр финансов сэр Джеффри Хоу начали процесс подъема базовых банковских ставок. Всего за 12 недель ставки выросли с 12 до 17 %. Это привело к беспрецедентному 42 %-ому увеличению стоимости займов для промышленности и домохозяйств. Никогда еще в современной истории развитое государство не испытывало такого потрясения за столь короткий срок, если не говорить о чрезвычайных экономических обстоятельствах военного времени.

Для поддержания высоких процентных ставок Банк Англии приступил к одновременному снижению суммы денег в обращении. В результате монетаристской революции Тэтчер многие предприятия обанкротились, поскольку были не способны производить выплаты по займам; семьи не смогли покупать новые дома; долгосрочные инвестиции в электростанции, тоннели, железные дороги и другую инфраструктуру упали практически до нуля.

Но принципиальной проблемой британской экономики в конце 1970-х годов было не то, что государство владело некоторыми компаниями, такими как автомобильная «Бритиш Лейланд», «Роллс Ройс» или многие другие предприятия, которые впоследствии были проданы с молотка частным инвесторам. Главной проблемой было недостаточное правительственное финансирование обновления общественной инфраструктуры, системы образования и повышения квалификации рабочей силы, научных исследований и разработок. Винить следовало не «правительство», но скорее неправильную политику правительства, проводимую в ответ на экономические потрясения предыдущих десяти и более лет.

«Экономическая революция» Тэтчер применяла не то лекарство для «лечения» неверно диагностированной болезни. Но, как и предполагалось по стратегическому британскому расчету о «соотношении сил», очевидными получателями реальной выгоды стали международные финансовые круги лондонского Сити и мощные нефтяные компании, сгруппированные вокруг «Шелл», «Бритиш Петролеум» и их союзников. Тэтчер была всего лишь дочерью простого бакалейщика, которой ее циничные покровители отвели роль в реализации своих великих геополитических планов.

Как только Тэтчер начала проводить свою политику, за которую заслужила прозвище «Железная леди», уровень безработицы в Британии вырос с 1,5 млн. безработных на момент ее прихода к власти до 3 млн. к концу первых 18 месяцев ее правления. Профсоюзы воспринимались Тэтчер как препятствие на пути монетаристской «революции», как первопричина ее главного «врага» — инфляции. Все то время, пока «Бритиш Петролеум» и «Ройял Датч Шелл» вовсю пользовались астрономическими ценами в 36 долларов и выше за баррель нефти Северного моря, не было произнесено ни одного слова против Большой Нефти или интересов банков лондонского Сити, которые в данной ситуации накапливали огромные суммы. Также Тэтчер оказала еще одну услугу большим банкам Сити, устранив контроль над обменом валюты, так что вместо инвестирования капитала в перестройку прогнившей промышленной базы Британии фонды уходили на спекуляции и покупку собственности в Гонконге или на выгодные займы странам Латинской Америки.[86]

Начавшийся в Британии, продолженный в США, а затем и вышедший за пределы англо-американского мира радикальный монетаризм Тэтчер и Волкера разрастался как раковая опухоль со своими постоянными требованиями о сокращении правительственных расходов, о снижении налогов, об ослаблении государственного регулирования промышленности и разрушения власти профсоюзов. По всему миру процентные ставки взлетели до небес.

В ранние 1980-е годы в Соединенных Штатах политика денежного шока Волкера подняла процентные ставки США до уровня британских, и спустя несколько месяцев некоторые из них достигли невероятных 20 %. Экономическая подоплека таких жестких процентных ставок стала вскоре для всех очевидной. При 20-ти или даже 17-ти% ставках любые нормальные инвестиции, требующие 4–5 лет, чтобы окупиться, становились просто невыгодными. Например, одна только выплата процентов по займам на строительство уже делала его невозможным.

После антиядерной истерии по поводу аварии на Трехмильном острове и на фоне законодательных изменений в сфере строительства американских атомных электростанций атомная энергетика как возможность для инвестиций американских компаний-потребителей электричества в условиях режима процентных ставок Волкера стала фактически запрещена, Вследствие запредельных финансовых затрат после 1979 года в Соединенных Штатах не был заказан ни один новый ядерный реактор, и множество недостроенных или спроектированных атомных электростанций были законсервированы. Один из самых перспективных секторов экономики был обречен на смерть.

Шоковая терапия Волкера была реализована, когда у власти стоял безрассудный и бездарный президент Картер, который в марте 1980-го года охотно подписал беспрецедентный законодательный документ — «Закон об отмене регулирования депозитарных учреждений и кредитно-денежном контроле». Этот закон дал Федеральной Резервной Системе право применять свои внутренние правила даже к тем банкам, которые в нее не входили, как например ссудосберегательные банки, позволив Волкеру эффективно перекрыть абсолютно все потоки кредитования… Кроме того новый закон ликвидировал любые официальные ограничения сверху по процентным ставкам, которые банки могли налагать на своих клиентов в соответствии с «Правилом Кью» Федерального Резерва, а также отменил все законы штатов, которые устанавливали какие-либо ограничения по процентным ставкам, так называемые антиростовщические законы.

Теперь, согласно новой религиозной догме англо-американского монетаризма, только небо могло бы стать пределом для процентных ставок. Деньги стали божеством, а весь мир — его ревностным слугой. Или по крайней мере исправным плательщиком ростовщических процентов в банки Лондона и Нью-Йорка.

Долгосрочные финансируемые правительством капиталовложения в инфраструктуру (в железные дороги, шоссе, мосты, канализационные системы, строительство электростанций) в результате агрессивной политики Тэтчер-Волкера начала 1980-х были уничтожены. Международный институт чугуна и стали подсчитал, что с момента первого нефтяного потрясения в 1975 году до 1985 года в крупных промышленно развитых странах общая доля всех правительственных расходов, выделенных на строительство общественной инфраструктуры, упала за десять лет в два раза. Мировое производство стали, грузооборот и другие показатели реальных физических экономических процессов отражали катастрофическую картину англо-американской политики денежного шока. Мировая сталелитейная промышленность вошла в самую глубокую депрессию с 1930-х годов.[87]

Денежный шок Пола Волкера и последовавший за ним экономический спад в США стали основной причиной поражения Джимми Картера на выборах в декабре 1980 года. Новый президент, консерватор-республиканец, бывший голливудский актер по имени Рональд Рейган не испытывал особенных трудностей с поддержкой политики шоковой терапии Волкера. Еще в то время, когда Рейган был губернатором Калифорнии, его наставлял гуру монетаризма Милтон Фридман, экономист из общества интеллектуалов «Монт Пелерин», объединявшего приверженцев классического либерализма, «свободного рынка» и «открытого общества». И Маргарет Тэтчер сознательно культивировала то, что она называла «особыми отношениями» с Рейганом. Она «поощряла» поддержку Рейганом шоковой терапии Волкера и политику ограничения правительства, также как и приверженность Рейгана к политике противостояния профсоюзам. В те годы, чтобы обеспечить единое англо-американское наступление, Рейган и Тэтчер пользовались услугами одних и тех же экономических советников из круга догматических экономистов «Монт Пелерина», включая Карла Бруннера, Милтона Фридмана, сэра Алана Уолтерса и других.

Одним из первых действий Рейгана на посту президента в начале 1981 года стало использование своей власти для роспуска профсоюза авиадиспетчеров. Это послужило ясным сигналом другим профсоюзам даже не пытаться бороться с высокими процентными ставками. Рейган был столь же загипнотизирован идеей и с тем же идеологическим рвением «выдавливал» инфляцию, как и его британский партнер — Тэтчер. Некоторые информированные люди в лондонском Сити даже предполагали, что основной причиной прихода к власти правительства Тэтчер была необходимость повлиять на денежную политику крупнейшего промышленного государства Соединенных Штатов и сместить экономическую политику развитых стран подальше от долгосрочных ядерных программ и прочих программ промышленного развития.

Если в этом и состоял план, то он удался. Через шесть месяцев после прихода к власти Тэтчер был избран Рональд Рейган, который не уставал повторять своему кабинету при каждой удобной возможности, что «инфляция, она как радиоактивность. Если уж она началась, то только растет и распространяется». Неофициальным советником Рейгана по экономической политике оставался нобелевский лауреат по экономике Милтон Фридман. В администрации Рейгана было столь же много адептов радикального монетаризма Фридмана, как до этого в кабинете Картера — представителей рокфеллеровской «Трехсторонней комиссии».[88]

Весь этот радикальный монетаристский проект, развернутый в начале 1980-х сначала в Британии режимом Тэтчер, а в дальнейшем введенный Федеральной Резервной Системой США и администрацией Рейгана, был одним из самых жестоких экономических обманов, когда-либо совершенных. Его цель весьма отличалась от той, которую заявляли идеологические защитники экономики «стимулирования предложения».

Для развала экономики Чили во время военной диктатуры Пиночета влиятельные либеральные круги лондонского Сити и Нью-Йорка решительно воспользовались теми же ранее предложенными Фридманом радикальные средствами. На этот раз они нанесли второй сокрушительный удар по долгосрочным промышленным и инфраструктурным инвестициям во всей мировой экономике, Таким образом, рассуждали они, относительная власть англо-американской финансовой элиты вновь станет господствующей. Если бы мир не был бы уже ошеломлен и дезориентирован потрясениями 1970-х, то, что произошло в 1980-е годы, было бы невозможным.

Не будет преувеличением сказать, что не будь шоковой политики радикального монетаризма Маргарет Тэтчер и Пола Волкера, то не было бы и кризиса неплатежей в Третьем мире в 1980-х годах.

Одновременно с тем, что в начале 1979 года вследствие иранского нефтяного шока средняя стоимость нефтяного импорта, выраженная в долларах США, выросла на 140 %, развивающиеся страны обнаружили, что из-за высоких процентных ставок США по отношению к местным валютам до небес взлетел и сам доллар. Мало того, что развивающимся странам еле удавалось справляться с займами для финансирования нефтяного дефицита, созданного нефтяным кризисом 1974 года. К 1980-му году они столкнулись с новым явлением — с плавающими процентными ставками по своим евродолларовым займам.

Как упоминалось ранее, уже в 1973 году англо-американские финансовые инсайдеры из группы Билдерберга обсуждали, как использовать ведущие частные коммерческие банки Нью-Йорка и Лондона на евродолларовом лондонском рынке для вторичной переработки того, что Генри Киссинджер и другие называли новыми излишками нефтедолларов ОПЕК. Внезапное изобилие новых нефтяных фондов ОПЕК, которое оседало в лондонских евродолларовых банках во время нефтяных кризисов 1970-х годов, должно было стать источником невиданного с 1920-х нерегулируемого заемного ажиотажа.

Лондон оказался географическим центром этого евродолларового «оффшорного» рынка, поскольку Банк Англии в начале 1960-х годов ясно дал понять, что он не будет пытаться регулировать или контролировать потоки иностранной валюты на лондонском евродолларовом банковском рынке. Это было частью стратегии перестройки лондонского Сити в средоточие мировых финансов. Несмотря на туманные публичные заявления различных банкиров о безопасности евродолларовых займов, отсутствие контроля и регулирования означало, что миллиарды долларов, в 1970-х годах хлынувшие из лондонских банков на счета развивающихся стран-заемщиков, не имели «кредитора последней инстанции» в случае дефолта. Ни одно суверенное правительство не несло юридических обязательств по возмещению потерь в случае дефолта по банковским займам.

Никто особенно не переживал, пока эта евродолларовая рулетка продолжала крутиться. По расчетам Международного валютного фонда внешние долги развивающихся стран выросли почти в пять раз: с 130 млрд. в 1973 году в «счастливые дни» до первого нефтяного потрясения до почти 550 млрд. к 1981 году и до 612 млрд. в решающем 1982-м году. Причем эти цифры не учитывали значительные суммы краткосрочных кредитов со сроками погашения до одного года. Ведущий нью-йоркский банкир того времени Уолтер Ристон, работающий в «Ситикорп», обосновывал займы частных банков таким странам, как Мексика или Бразилия, приводя следующие доводы: «Правительства имеют активы, которые полностью покрывают их обязательства, и поэтому правительства не могут обанкротиться…».

Одна важная особенность этих частных евродолларовых займов развивающимся странам осталась незамеченной после первого нефтяного потрясения. Пока развивающиеся страны имели возможность брать в долг на гораздо более выгодных условиях, нежели подчиняясь требованиям Международного Валютного Фонда, англо-американские банковские синдикаты во главе с «Мануфэкчерерз Хановер» (а главный евродолларовый банк нью-йоркский «Мануфэкчерерз Хановер Траст» был первым во вторичной переработке огромных сумм нефтедолларов в развивающихся странах, таких как Мексика, Бразилия, Аргентина и даже Польша и Югославия) выторговали для себя малозаметную уступку. Все евродолларовые займы были зафиксированы с заранее оговоренной надбавкой к текущей лондонской межбанковской ставке, т. н. ставке ЛИБОР. Этот процент ЛИБОР стал «плавающим» процентом, который падал или поднимался в зависимости от уровня краткосрочных процентных ставок в Нью-Йорке или Лондоне. До лета 1979 года это казалось безобидным условием для займа необходимых фондов на финансирование дефицита нефти.

Но после того, как правительство Тэтчер применило в начале июня 1979 года монетарный шок процентных ставок, а в октябре того же года Федеральная Резервная Система Пола Волкера продолжила эту же политику, бремя процентных ставок по долгам Третьего мира моментально возросло, поскольку ставки на лондонском евродолларовом рынке подскочили со средних 7 % в начале 1978 года до почти 20 % к началу 1980 года.

Уже одного этого было достаточно, чтобы ввергнуть страны Третьего мира в дефолт, поскольку изменения условий обслуживания долга со стороны банков-кредиторов добавили новую нереальную сумму к уже имеющемуся долговому бремени. Но еще больше тревожило то, что политика ведущих лондонских и нью-йоркских банкиров почти точно повторяла безумие 1920-х годов тех же банков со вторичной переработкой долгов по военным репарациям Версальского договора, которое закончилось хаосом в октябре 1929 года вместе с крахом нью-йоркской биржи.

В то время как процент по долговым обязательствам после 1980 года неимоверно вырос, рухнул рынок товаров, экспортируемых в развитые страны развивающимися странами-должниками, которым нужно было как-то отдавать долги. Результатом шоковой «терапии» Тэтчер-Волкера стал глубочайший со времен великой депрессии 1930-х годов спад всех промышленных экономик.

Страны-должники Третьего мира попали в тиски ухудшающихся условий торговли собственными экспортными товарами, падения экспортных доходов и роста процентных ставок по кредитам. Это и было тем, что Вашингтон и Лондон предпочитали называть «долговым кризисом стран Третьего мира». Но этот кризис был спровоцирован в Лондоне, Нью-Йорке и Вашингтоне, а не в Мехико, Бразилии, Буэнос-Айресе, Лагосе или Варшаве.

Предсказуемый кризис разразился летом 1982 года. Когда стало очевидно, что страны-должники Латинской Америки скоро взорвутся под непосильным бременем новых долгов, влиятельное окружение Маргарет Тэтчер и администрации Рейгана, в частности, госсекретарь Александр Хейг, вице-президент Джордж Буш-старший и директор ЦРУ Уильям Кейси, начали готовить «наглядный пример», чтобы удержать страны-должники от идеи вообще не платить долги крупным банкам США и Британии.

В апреле 1982 года премьер-министр Тэтчер заявила в Палате общин, что «Британия не будет уклоняться от применения силы» для возврата спорных Мальвинских островов, находящихся в водах Южной Атлантики у побережья Аргентины и известных в Британии как Фолклендские. Вопрос был не в том, что аргентинское правительство Гальтиери обоснованно заявило свои права на острова и завладело ими 1 апреля после многих лет безуспешных попыток провести переговоры по данному вопросу. Вопрос был также и не в возможном наличии нетронутых нефтяных месторождений в этом районе. Реальной причиной британского вооруженного противостояния Аргентине было силовое обеспечение принципа взыскания долгов у стран Третьего мира, новая форма «дипломатии канонерок» XIX века. В течение апреля 1982 года в южную Атлантику были направлены две трети Британских военно-морских сил для ведения артиллерийской войны с Аргентиной, в которой Британия едва не проиграла из-за того, что Аргентина использовала французские противокорабельные ракеты «Экзосет».

Британия намерено спровоцировала кризис для того, чтобы в изменившихся условиях взлетевших до небес процентных ставок задействовать военную мощь всего НАТО для обеспечения возврата долгов странами Третьего мира. В то время Аргентина была третьим по величине должником с 38 млрд. долларов внешнего долга и наиболее близкой к дефолту страной. Тэтчер посоветовали сделать Аргентину наглядным примером для остальных. Спровоцированный конфликт с Фолклендскими островами, подробности которого стали известны только десять лет спустя, был просто предлогом, чтобы приступить к убеждению других членов НАТО поддержать так называемый военный ответ НАТО «вне его границ». Пробный шаг в данном направлении был сделан 7 мая на встрече Группы ядерного планирования НАТО в Брюсселе, но за исключением США, никто не поддержал требование Британии расширить компетенцию НАТО за пределы обороны Западной Европы.

Реальным результатом военных действий Британии против Аргентины весной 1982 года стало серьезное ухудшение отношений Вашингтона с латиноамериканскими соседями. После крупных внутренних споров администрация Рейгана решилась выступить на стороне британской дипломатии канонерок против Аргентины, что фактически нарушало собственную доктрину Монро Соединенных Штатов.

Возможно, это было неизвестно президенту Рейгану, но помощник госсекретаря Томас Эндерс посетил Буэнос-Айрес в марте 1982, чтобы лично уверить правительство Гальтиери в том, что спор между Аргентиной и Британией из-за Фолклендских островов будет проходить без вмешательства США. Эти заверения рассматривались в Буэнос-Айресе как «зеленый свет» из Вашингтона для продолжения процесса возвращения островов. Прослеживаются заметные параллели с аналогичными «уверениями», которые посол США дал Саддаму Хусейну всего за несколько дней до вторжения Ирака в Кувейт в июле 1990 года. Определенные круги в вашингтонском истеблишменте находились в полном согласии с политикой лондонского Министерства иностранных дел. Аргентину следовало правильно подтолкнуть, чтобы она дала Британии повод для военного вмешательства.

Одной из стран, которая не приветствовала вашингтонскую поддержку тэтчеровского возрождения британского колониализма образца XIX века, была граничащая с Соединенными Штатами Мексика. Во время президентства Хосе Лопеса Портильо, начиная с конца 1976 года, в Мексике была принята серьезная программа по модернизации и индустриализации. Правительство Лопеса Портильо решило использовать свое «нефтяное достояние» для индустриализации страны до уровня современного государства. Были приняты программы строительства портов, дорог, нефтехимических заводов, современных ирригационных сельскохозяйственных комплексов и даже программа развития атомной энергетики. Значительные и контролируемые государством нефтяные ресурсы должны были стать средством для модернизации Мексики.

К 1981 году после процентного шока Волкера политические круги в Вашингтоне и Нью-Йорке решили, что перспектива сильной индустриальной Мексики, «Японии на нашей южной границе», как насмешливо выразился один представитель американского истеблишмента, «недопустима». Как и ранее с Ираном, мысль о современной и независимой Мексике не нравилась определенным влиятельным англо-американским кругам. Было принято решение умерить мексиканские индустриальные амбиции, потребовав жесткий график возврата внешнего долга по непомерным процентам.

Хорошо подготовленная атака на мексиканский песо была организована осенью 1981 года, и сигналом для нее послужило интервью в «Нью-Йорк Таймс» с бывшим шефом ЦРУ Уильямом Колби, который в то время консультировал транснациональные корпорации по вопросам «политических рисков». Колби заявил, что он посоветовал своим клиентам, желающим инвестировать в Мексику, «ожидать девальвации мексиканской валюты перед всеобщими выборами следующего года». Фраза Колби эхом разошлась по статьям всех средств массовой информации США, включая «Уолл-Стрит Джорнэл».

Колби был связан с «частной» международной консалтинговой компанией, известной как «Проуб интернешнл», в совете директоров которой заседал специалист-разведчик по Ближнему Востоку и Америке лорд Карадон (Хью Фут) из британского Министерства иностранных дел, один из главных приверженцев мальтузианской политики сокращения населения в развивающихся странах вместо увеличения продуктивности сельского хозяйства и промышленности.

В первые недели 1982 года президент «Проуб интернешнл», бывший чиновник Государственного департамента США Бенджамин Вайнер запустил серию статей в американских газетах о том, что осведомленные мексиканские бизнесмены переводят свои активы в доллары, спешат до начала потрясений в стране тайно вывезти их из Мексики и купить на них собственность в Техасе и Калифорнии. Эти статьи послушно перепечатывались в крупных мексиканских ежедневных изданиях, что только усиливало отток капитала. Президент Лопес Портильо в своем обращении к нации 5 февраля 1982 года резко высказался против тех, которых он назвал «скрытыми иностранными кругами», которые пытаются дестабилизировать страну посредством панических слухов о бегстве капитала из страны и усилить обесценивание песо по отношению к американскому доллару. Тремя годами ранее тот же «Проуб интернешнл» сыграл критическую роль в провоцировании оттока капитала из Ирана, что способствовало ослаблению шахского режима и открыло путь революции Хомейни.

К 19 февраля 1982 года, в отчаянной попытке стабилизировать отток капитала в США, мексиканское правительство было вынуждено принять драконовскую программу ограничений. Но влиятельные заинтересованные финансовые структуры оказали сильное давление на Лопеса Портильо, воспрепятствовав принятию защитных мер по восстановлению валютного контроля. Отток капитала усиливался.

В тот же день, 19 февраля, правительство Лопеса Портильо дрогнуло. Мексиканский песо был обесценен сразу же на 30 %. Внутри страны это привело к тому, что частные мексиканские промышленные предприятия, которые брали долларовые займы в качестве финансовых инвестиций в предыдущие годы, обанкротилась за одну ночь, и одной из первых стала еще недавно мощная компания «Альфа груп» из Монтеррей. Ее доходы шли в песо, а обслуживание долга — в сильно подорожавших долларах. Только для поддержки стабильного обслуживания долга компания была бы вынуждена либо поднимать цены в песо на 30 %, либо сокращать расходы, увольняя рабочих. Девальвация также привела к сворачиванию мексиканских промышленных программ, понижению уровня жизни и росту инфляции внутри страны. Мексика, которая всего за несколько месяцев до этого была наиболее динамично развивающейся страной Третьего мира, весной 1982 года погрузилась в хаос. Ответственный по Мексике в МВФ заявил после принятия этих суровых мер: «Это было единственно правильное решение».[89]

Теперь в глазах всего мира Мексика имела прочную репутацию «проблемного заемщика» и «страны высокого риска». Ведущие евродолларовые банки в Лондоне и Нью-Йорке, Цюрихе и Франкфурте, а также в Токио быстро свернули свои программы по кредитованию. К августу под тройным давлением девальвации песо, потери миллиардов долларов необходимого капитала через его отток и вследствие решения ведущих международных банков не пролонгировать кредиты Мексика столкнулась с кризисом неплатежей в титанических масштабах.

К 20 августа 1982 года в штаб-квартире Нью-Йоркского Федерального Резервного Банка за закрытыми дверями собрались более 100 ведущих банкиров США, чтобы заслушать доклад министра финансов Мексики Хесуса Сильва Эрсога о перспективах возврата 82 млрд. долларов мексиканского внешнего долга. Сильва Эрсог сообщил собравшимся представителям международных финансов, что его страна не может даже сделать очередной взнос по погашению долга. Ее валютные резервы исчерпаны.

В Мексике президент Лопес Портильо, столкнувшийся с нарастающим экономическим хаосом, решил остановить принимающее угрожающие размеры бегство капитала. Президент в своем обращении к нации 1 сентября объявил, что в качестве одной из чрезвычайных мер по восстановлению финансового порядка и прекращения оттока капитала из разрушающейся экономики страны частные банки и центральный Банк Мексики, в то время тоже являвшийся частным, будут национализированы с выплатой компенсаций.

В своей трехчасовой речи, транслируемой по общенациональному телевидению, он назвал частные банки «спекулянтами и паразитами» и подробно рассказал о механизме оттока капитала, о том, как банки использовали фонды мексиканской промышленности, чтобы перевести их в доллары и спекулировать недвижимостью в США. Размер этих спекуляций составлял 76 млрд. долларов, что было сравнимо с общей суммой внешнего долга Мексики, накопленного за предыдущие 10 лет индустриализации.

Лопес Портильо имел довольно дружеские отношения с Рональдом Рейганом, и он лично проинформировал Рейгана о своем исключительном решении, чтобы полностью прояснить, что принятые меры были вопросом национальной безопасности, а не просто безответственным радикализмом, направленным против США.

Затем, выступая 1 октября на ежегодной Генеральной Ассамблее ООН в Нью-Йорке, президент Лопес Портильо призвал народы мира действовать сообща, чтобы предотвратить «возврат в Средневековье». Он фактически обвинил в причинах кризиса финансовой системы политику невыносимо высоких процентных ставок и падение цен на сырьевые ресурсы.

Это «два лезвия ножниц, которые угрожают прервать импульс, достигнутый некоторыми странами, и уничтожить возможность прогресса для остальных», утверждал мексиканский президент. Затем он откровенно предупредил о возможности односторонней приостановки платежей по возврату долгов странами Третьего мира, если будет заблокировано взаимоприемлемое решение. «Приостановка платежей не ведет ни к чьей выгоде, и никто ее не хочет. Случится это или не случится — это уже зависит не от ответственности должников. Общая ситуация приводит к общему решению, и нет необходимости в заговорах или интригах».

Лопес Портильо обрушился на необоснованное навязывание новых долговых обязательств Тэтчер и Волкером. «Мексика и многие другие страны Третьего мира неспособны уложиться в сроки платежей, на которые они согласились при условиях, сильно отличающихся от нынешних… Мы, развивающиеся страны, не хотим становиться вассалами. Мы не можем парализовать нашу экономику и погрузить наши народы в пучину страданий для погашения долга, обслуживание по которому возросло в три раза без нашего участия или ответственности, и по тем условиям, которые нам навязали… Причиной международного кризиса стали не наши усилия направленные против голода, болезней, невежества и иждивенчества».

Лопес Портильо воззвал затем к заинтересованности США и других индустриально развитых стран-кредиторов и предложил им работать вместе для выработки решений, которые позволят странам, таким как Мексика, найти выход из кризиса. Его комментарии были повторены главой другого крупнейшего государства-должника, бразильским лидером Жуау Батиста Фигэйреду, который говорил о «симптомах, поразительно напоминающих 1930-е годы», когда «под влиянием высоких процентных ставок по всему миру задыхались инвестиции в промышленность».

Все лето 1982 года в Вашингтоне продолжались закулисные политические дебаты о том, что делать с разразившимся кризисом неплатежей. Под бременем жестких процентных ставок Федеральной Резервной Системы экономический спад в США становился все серьезнее, и окружение президента Рейгана склонялось в пользу разрешения надвигающегося кризиса долгов Мексики и Латинской Америки, что одновременно увеличило бы промышленные инвестиции и экспортные потоки в самих США.

Голоса с Уолл-Стрит и друзья Генри Киссинджера в британском Министерстве иностранных дел и лондонском Сити стали более весомыми для пребывающего в сомнениях Рейгана. В качестве предвыборной «сделки» для завоевания поддержки влиятельного истеблишмента с Уолл-Стрита Рейган согласился назначить министром финансов бывшего председателя банка «Меррил Линч» Дона Регана и произвел еще ряд важных назначений, сделав бывшего члена Трехсторонней комиссии Джорджа Буша-старшего вице-президентом, а друга Буша Джеймса Бейкера — руководителем аппарата Белого Дома. Они утверждали: «Мы должны любой ценой спасти нью-йоркские банки». К октябрю 1982 года их подход к разрешению кризиса долгов Мексики и других стран стал политикой администрации Рейгана.[90]

За день до выступления Лопеса Портильо перед Генеральной Ассамблеей ООН только что назначенный государственный секретарь передал ему ответ США. Джордж Шульц, бывший экономист из университета Чикаго, друг Милтона Фридмана и одно из главных действующих лиц в роковых событиях 15 августа 1971 года, когда Никсон отказался от золотого стандарта, дал окончательный ответ администрации Рейгана делегатам Ассамблеи ООН. Шульц обнародовал простое «решение» Уолл-Стрит по долговому кризису.

После объявления Мексикой о своей финансовой несостоятельности в начале августа 1982 года Пол Волкер встретился с высокопоставленными чиновниками администрации Рейгана и разработал план, как постепенно снизить давление на нью-йоркские банки. Этот план был представлен Шульцем как «рейгановское восстановление экономики». Вместо того, чтобы обратиться к первопричинам кризиса как в самих Соединенных Штатах, так и в государствах Латинской Америки, Шульц предложил использовать Международный Валютный Фонд для надзора за погашением задолженностей странами-должниками в сочетании со стимулированием потребительского спроса в США. Утверждалось, что это повлечет за собой рост экспорта товаров из стран Третьего мира как часть планируемого «восстановления».

Это стало самым дорогим «восстановлением» за всю мировую историю.

Решающее заявление Шульца в ООН было тщательно обдуманным контрударом на ожидаемое обращение к ООН Лопеса Портильо и глав других латиноамериканских государств. То, что последовало за этим, было почти невероятным для любого, не понаслышке знающего о переговорах между банкирами-кредиторами и странами-должниками.

Призыв Хосе Лопеса Портильо на Генеральной Ассамблее ООН к единству был не услышан латиноамериканскими странами. В любом случае, Портильо уже завершал свое пребывание на посту президента, который он оставил через два месяца. В то же самое время в Бразилию и Аргентину приехала целая армия американских чиновников и прочих деятелей, которые использовали шантаж и другие формы давления, чтобы заставить правительства этих стран отказаться от поддержки призыва Мексики найти общее решение долгового кризиса.

Генри Киссинджер создал новую консалтинговую компанию с большими возможностями, «Киссинджер ассошиэйтс», в совет которой входили: председатель Аспеновского Института и нефтяной магнат Роберт О. Андерсон, бывший секретарь иностранных дел в правительстве Тэтчер лорд Каррингтон и директор Банка Англии и «Варбург Банк» лорд Ролл оф Ипсден. «Киссинджер ассошиэйтс» сотрудничала с нью-йоркскими банками и определенными кругами в вашингтонской администрации, чтобы навязать должникам «индивидуальные» и наиболее обременительные условия возврата долгов со времен процесса репараций по Версальским соглашениям в начале 1920-х годов.

После речи госсекретаря Шульца 30 сентября на Генеральной Ассамблее ООН влиятельные частные банковские круги в Нью-Йорке и Лондоне отвергли голос разума и привлекли ФРС, Банк Англии и, самое важное, Международный Валютный Фонд в качестве международных «полицейских» в операцию, которая явилась самым тщательно согласованным и спланированным грабежом в современной истории и намного превзошла аналогичные достижения 1920-х годов.

В противоположность тщательно культивируемому впечатлению, созданному средствами массовой информации США и Западной Европы, страны-должники во много раз переплачивали современным нью-йоркским и лондонским ростовщикам своей кровью и «фунтом мяса», вошедшим в поговорку. И ни разу не случалось, чтобы после августа 1982 года крупные государства-должники отказывались платить. Их твердо держали на мушке, и они под давлением МВФ подписывали с ведущими частными банками, чаще всего возглавляемыми нью-йоркскими «Ситикорп» или «Чейз Манхэттен», то, что эвфемистически называлось «отработкой долга».

После октября 1982 года наступление на государства-должники из развивающихся стран проходило в несколько четко выделяемых этапов. Первым важным шагом стала инициатива частных банков Нью-Йорка и Лондона по «обобществлению» долгового кризиса. С помощью публикации многочисленных интервью в мировых средствах массовой информации, в которых предупреждалось об ужасных последствиях для всемирной банковской системы всеобщего моратория на возврат долгов, банки обеспечили стратегии возврата долгов, разработанной «Ситикорп», «Чейз Манхэттен», «Мануфэкчерерз Хановер», «Ллойдс Банк» и другими, беспрецедентную международную поддержку.

Эти же влиятельные частные круги воспользовались кризисом, чтобы применить влияние и силу основных общественных институтов в интересах частной элиты банков-кредиторов. Осенью 1982 года эти банкиры собрались на встречу за закрытыми дверями в английском поместье Дитчли (владелец которого Дэвид Уиллс основал фонд для развития англоамериканских отношений), чтобы создать де-факто кредиторский картель ведущих банков, возглавляемый нью-йоркскими и лондонскими банками, который позднее был назван Институтом международных финансов или, неофициально, группой Дитчли. Они стали насильно внедрять то, что один из наблюдателей охарактеризовал как особый вид «социализма банкиров», когда частные банки распределяли основные свои ссудные риски по налогоплательщикам, в то же время присваивая всю прибыль исключительно себе. А она была значительной, несмотря на очевидный кризис.

Как только банкиры и их союзники в администрации, такие как министр финансов Дональд Реган, достаточно запугали президента Рейгана последствиями ситуации, Белый Дом призвал Пола Волкера, банки и МВФ реализовать для каждой из стран-должников программу строгой «обусловленности кредитов обязательством проводить определенную экономическую политику». Идея поместить МВФ с его строгой обусловленностью кредитов в центр переговорного процесса по возврату долгов была американской. По существу, она представляла собой практически точную копию того, что нью-йоркские банкиры проделали с Германией и остальной Европой после 1919 года по злополучному плану Дауэса и пытались проделать еще раз позднее по плану Янга.

Условия предоставления кредитов МВФ и согласие страны подписать договор с МВФ были частью программы, разработанной официальным представителем США в МВФ Ирвином Фридманом, который позднее был вознагражден за свою работу высокой должностью в «Ситикорп». В конце 1988 года Фридман поведал в интервью о своих идеях в начале долгового кризиса: «Моя мысль была в том, что мы могли бы рассортировывать неплательщиков, используя ресурсы Фонда в качестве морковки перед этими странами. Вы заранее имеете серьезный анализ экономической ситуации в стране. Вы определяете источник трудностей, вы указываете на то, что должно быть изменено».

Все рецепты МВФ или терапия «обусловленными кредитами» были одинаковыми без исключений. Потерпевшей стране-должнику говорилось, что, если она хочет когда-либо еще получить хотя бы копейку в виде займа от иностранного банка, она должна на корню пресечь импорт товаров, резко сократить государственное бюджетное финансирование, а часто и государственные субсидии на продукты питания и другие нужды и обесценить национальную валюту, чтобы сделать свои экспортные товары «привлекательными» для промышленно развитых стран, что одновременно делало непомерно высокой стоимость импорта высокотехнологичных промышленных товаров. Все это якобы поможет заработать твердую валюту для обслуживания долга. Парсон Мальтус, несомненно, возрадовался бы, наблюдая этот процесс.

Программа МВФ по структурному реформированию была только «первым шагом»; она готовила «кандидата» ко «второму этапу» — соглашению со своими банками-кредиторами о «реструктуризации» графика погашения иностранных займов или их большей части. На втором этапе банки по договору обретали огромные будущие права на страны-должники, поскольку к общей сумме займа добавлялась задолженность по процентам.

Конечным итогом бесчисленных долговых реструктуризации с 1982 года стало огромное увеличение суммы долга банкам-кредиторам, хотя эти банки не дали странам Латинской Америки ни одной новой копейки денег. По данным ведущей швейцарской страховой компании «Суисс Ре» общая сумма иностранных займов для всех развивающихся стран, включая как долгосрочные, так и краткосрочные, уверенно росла с 839 млрд. в 1982 году до почти 1300 млрд. к 1987 году. Почти весь этот прирост был вызван дополнительным бременем «рефинансирования» старого долга, который было невозможно выплатить.

По подобным предписаниям МВФ Мексика была вынуждена урезать субсидии на жизненно необходимые медикаменты, продукты питания, топливо и другие нужды своего населения. Вследствие нехватки основных импортных медицинских препаратов увеличилась смертность, в том числе и детская.

Затем для «стимулирования экспорта» последовал продиктованный МВФ ряд девальваций мексиканского песо. В начале 1982 года произошла первая девальвация на 30 %, и один доллар приравняли к 12 песо. К 1986 году для покупки одного доллара уже было необходимо 862 песо, а к 1989 году сумма выросла до 2300 песо за один доллар. Но мексиканский внешний долг при этом вырос примерно с 82 млрд. долларов почти до 100 млрд. долларов к концу 1985 года, при этом по требованию нью-йоркских банков и их союзников в Вашингтоне почти все долги предприятий частного сектора были взяты на себя правительством Мексики. Мексика уверенно шла по стопам Германии начала 1920-х годов.

Тот же процесс повторился в Аргентине, Бразилии, Перу, Венесуэле, большинстве стран черной Африки, включая Замбию, Заир, Египет, и в большей части Азии. МВФ стал глобальным «полицейским» для обеспечения выбивания ростовщических долгов путем наложения самых драконовских ограничений за всю историю. Поскольку решающий голос в МВФ строго контролировался англо-американской осью, это учреждение стало глобальным блюстителем англо-американских денежных и экономических интересов невиданным доселе способом. Неудивительно, что потерпевшие страны вздрагивали, когда им сообщали о предстоящем визите инспекторов МВФ. По существу, англо-американские банки, составляя самую большую группу банков, вовлеченных в займы для Латинской Америки, шантажировали своих партнеров — банки Западной Европы и Японии — тем, что они должны «солидаризироваться» или оказаться перед лицом угрозы краха международной банковской системы.

В 1982 году и в последующие годы такая угроза выглядела весьма убедительной. Никто не осмеливался подвергать ее сомнению; все страны банков-кредиторов сомкнули ряды за нью-йоркскими банками и поддержали «жесткую линию» киссинджеровского подхода к возврату долгов. Этому способствовала полезная риторика Вашингтона, нью-йоркских банков и их друзей в Лондоне о том, что долги являются исключительно «виной» коррупционных и безответственных правительств стран Третьего мира.

Банковские круги Нью-Йорка и Лондона в тот период были настолько самоуверенны, что даже отказывались увеличивать свои резервы для покрытия потерь по ссудам на случай дефолта по долгам стран Третьего мира. «Ситикорп» и «Чейз Манхэттен» выплачивали внушительные дивиденды своим акционерам в начале 1980-х, публично объявляя о «рекордных прибылях», несмотря на то, что в тот момент не происходило ничего экстраординарного. Чтобы присматривать за возвратом долгов, на их стороне было могучее правительство США и МВФ. Что еще могло быть надежнее?

То, что происходило, когда одного за другим должников вынуждали принимать условия МВФ и банков-кредиторов из группы Дитчли, являлось разворотом потоков капитала в титаническом масштабе. По данным Всемирного Банка между 1980 и 1986 годом на группу из 109 стран-должников приходилось только выплат по процентам 326 млрд. долларов. Выплаты основного долга по тем же займам составили 332 млрд. долларов, то есть общие выплаты, включая проценты по займу, составили 658 млрд. долларов при первоначальной сумме долга 430 млрд. Несмотря на все предпринимаемые усилия, в 1986 году эти страны все еще были должны своим кредиторам сумму в 882 млрд. долларов. Это была невероятная долговая трясина. Так работали чудеса сложного процента по займу и плавающих курсов валют.

Еще более удивительным аспектом «долгового кризиса» 1980-х годов было то, что большая часть денег собственно и не покидала банков Нью-Йорка и Лондона. Бывший министр энергетики Перу Педро Пабло Кучински, получивший доходное место в нью-йоркско-швейцарском банке «Креди Суисс Ферст Бостон» и принимавший непосредственное участие в процессе, говорил: «Большая часть денег никогда не переводилась в Латинскую Америку. Мы выяснили, что из 270 млрд. долларов, взятых взаймы странами Латинской Америки с 1976 по 1981 год, на самом деле только 8,4 % были обналичены в Латинской Америке — деньги, которые могли бы использоваться для инвестирования в производство. Все остальные деньги оставались в банках и никогда не поступали в Латинскую Америку, только меняли место приписки».

Страны-должники попали в долговой капкан, из которого был только один выход, предлагаемый банками-кредиторами Нью-Йорка и Лондона, — потеря государственного суверенного контроля над экономикой, особенно над ценными ее ресурсами, такими как, например, мексиканская государственная монополия на нефть. Захват контроля над привлекательными ресурсами страны-должника банкиры назвали натуральным «обменом старых долговых обязательств на ценные бумаги».

Исследование датского экономиста, сделанное по заказу датского комитета ЮНИСЕФ, иллюстрирует этот процесс: «В 1979 году чистая сумма в 40 млрд. долларов была переправлена с богатого Севера на бедный Юг. Этот поток поменял направление в 1983 году, когда развивающиеся страны послали 6 млрд. долларов развитым странам. С тех пор сумма значительно возросла по оценке ООН приблизительно до 30 млрд. долларов в год. Но если принимать во внимание удешевление ресурсов вследствие падения цен на сырье в 1980-е годы, то можно говорить о переводе капитала из развивающихся стран в развитые страны, по крайней мере, в сумме 60 млрд. долларов ежегодно. К этой сумме необходимо добавить отток теневого капитала…».

Это исследование Ханса К. Расмуссена акцентирует внимание на том, что в начале 1980-х годов происходила перекачка капиталов из хронически безденежного Третьего мира на покрытие дефицита в США и, в меньшей степени, в Британии. Расмуссен оценивал, что только в Соединенные Штаты в 1980-е годы все страны развивающегося сектора перевели 400 млрд. долларов. Это позволило администрации Рейгана финансировать крупнейший в истории дефицит бюджета мирного времени, в то же время неправомерно приписывая себе заслугу «самого долгого периода подъема экономики в мирное время».

С высокими процентными ставками, растущим долларом и при полной поддержке со стороны американского правительства около 43 % огромного бюджетного дефицита США в 1980-е годы де-факто было «профинансировано» за счет ограбления стран-должников из когда-то развивавшегося сектора. Как и в случае с репарациями по Версальским соглашениям после Первой мировой войны, для англо-американских банкиров долги были только средством установления фактического полного экономического контроля над суверенными государствами. Пресытившиеся нью-йоркские банкиры решили, что им нечего бояться обессилевших латиноамериканских и африканских стран. В конце концов бизнес есть бизнес.[91]

В мае 1986 года для Объединенного экономического комитета Конгресса США было подготовлено исследование, выполненное штатными сотрудниками и названное «Влияние долгового кризиса в латиноамериканских странах на экономику США». В нем делался упор на некоторые вызывающие тревогу аспекты решения данной проблемы администрацией Рейгана. В докладе приводились данные об огромных потерях рабочих мест и экспорта, поскольку ограничения МВФ вынудили страны Латинской Америки фактически прекратить промышленный и другие виды импорта ради обслуживания долга. Авторы отмечают: «Теперь становится ясно, что политика администрации вышла за пределы того, что было необходимо для защиты банков от банкротства… Управление администрацией Рейгана долговым кризисом, в сущности, принесло выгоду институтам, которые сыграли ключевую роль в провоцировании кризиса, и принесло убытки тем секторам экономики США, которые не играли никакой роли в его создании». Исследование было немедленно предано забвению.

Согласно расчетам компании «Нью-Йорк Морган Гаранти Траст», капитал, выведенный из стран Третьего мира в «надежное убежище» в США и другие страны-кредиторы, составлял по крайней мере 123 млрд. долларов за десятилетие до 1985 года. Не один нью-йоркский банк или инвестиционная контора открыли офисы в таких городах, как Богота, Медельин и других местах в Латинской Америке для получения прибыли от вывода нелегальных капиталов за пределы страны. Рост наркотической зависимости от кокаина в промышленных городах США и Западной Европы (интересно заметить, что этот рост шел параллельно с развитием кризиса долгов стран Третьего мира в начале 1980-х) находился в изумительном соответствии с ростом суммы нелегальных долларов, «отмытых» в Южной Америки через скромные переводы таких фирм, как «Меррилл Линч» (бывшая фирма Дона Регана). Клиентам давали благозвучное имя «персон с высоким благосостоянием».

В своем исследовании оттока капитала из стран Латинской Америки профессор Джо Фоурэйкер из Калифорнийского Университета в Сан-Диего отметил, что облегчение вывоза капитала для таких клиентов стало в 1980-х годах для крупных банков США одной из самых прибыльных составляющих процесса долгового кризиса. Он отметил, что кроме ежегодных процентных платежей в размере 50 млрд. долларов от находящихся в тяжелом положении правительств-должников такие крупные банки, как «Ситикорп», «Чейз Манхэттен», «Морган Гаранти» и «Бэнк оф Америка», привлекали вывозимый капитал в размере 100–120 млрд. долларов из тех самых стран, от которых они требовали жестких внутренних ограничений, чтобы «стабилизировать» валюту. Со стороны банков это было не только весьма лицемерно, но и весьма выгодно.

Годовой доход нью-йоркских и лондонских банков в их бизнесе с оттоком латиноамериканского капитала хранился в строжайшем секрете, но надежные источники называли среднюю цифру 70 %. Как сказал один из частных банкиров: «Некоторые банки пошли бы на убийство, для того чтобы заполучить часть этого бизнеса». Это было еще мягко сказано. В 1983 году лондонская «Файненшл Таймс» писала, что Бразилия стала, без всякого сомнения, наиболее прибыльной частью банковского бизнеса «Ситикорп» во всем мире.

Пожалуй, еще хуже в результате англо-американской долговой стратегии жила Африка. С колониальных времен XIX века, когда Британия и Франция вместе с Португалией доминировали на континенте, Африка, за исключением разве что Южной Африки, рассматривалась в основном как примитивный и неразвитый источник дешевого сырья. Волна движений за независимость во время «деколонизации» 1960-х и 1970-х не принесла существенных улучшений в экономических перспективах черной Африки.

Но нефтяные потрясения и последующий шок 20 %-х ставок, а также падение мирового индустриального роста в 1980-е годы стали буквально смертельным ударом почти для всего континента. Вплоть до 1980-х черная Африка на 90 % зависела от экспорта сырья, необходимого для финансирования программ развития. С начала 1980-х долларовая цена на сырье, начиная от хлопка и кофе до меди, железной руды и сахара, начала непрерывно падать. К 1987 году цены на сырье упали до самого низкого уровня со Второй мировой войны — до уровня цен 1932 года, года глубокой экономической депрессии.[92]

Если бы цены на экспортируемое сырье стабильно держались хотя бы на уровне цен 1980 года, то черная Африка заработала бы дополнительные 150 млрд. долларов за 1980-е годы. В 1982 году в самом начале «долгового кризиса» африканские страны были должны банкам-кредиторам в США, Европе и Японии приблизительно 73 млрд. долларов. К концу десятилетия эта сумма после реструктуризации графика возврата долгов и различных вмешательств МВФ в экономики стран возросла до 160 млрд. долларов. Короче говоря, это была сумма, которую эти страны могли бы заработать только при стабильных ценах на экспортное сырье.

Начинает казаться, что реальная ситуация с этими долгами определялась совсем другими процессами, нежели тем, о чем рядовой гражданин в Западной Европе или в США ежедневно читал в газетах. В 1980-х годах влиятельные транснациональные корпорации в Британии и США вслед за банками открывали потогонные предприятия, использующие детский труд, например, на границе Мексики с Соединенными Штатами. На эти «макиладорес», сборные цеха для рабочих без квалификации, нанимали отчаявшихся мексиканских подростков 14–15 лет при зарплате 50 центов в час, и производили товары для «Дженерал Моторс», «Форд Мотор Компани» или различных электрических компаний США. Это допускалось мексиканским правительством, поскольку подростки «зарабатывали» доллары, необходимые для обслуживания долга.

Одним из наиболее разрушительных последствий Первой мировой войны и версальских военных репараций по германскому Плану Дауэса, разработанному лондонскими и нью-йоркскими банками в 20-х годах, было относительное сокращение глобальных долгосрочных инвестиций. Из-за абсолютного сокращения мировой торговли в 1920 году в сравнении с довоенным уровнем и в связи с общей экономической и политической нестабильностью, которая царила в Европе, деньги все чаще могли быть заимствованы лишь на короткие сроки, как правило, менее чем на один год.

Это порождало ситуацию, при которой краткосрочная спекулятивная прибыль становилась основным критерием всех инвестиций. Именно этот фактор подпитывал в 1920-х годах продолжающееся безумие на фондовом рынке в Нью-Йорке, бум на котором поддерживался за счет притока на постоянно растущую нью-йоркскую биржу в жажде неслыханных прибылей иностранного капитала из Лондона и с континента. В октябре 1929 года все закончилось.

Последствия нефтяных шоков и валютных потрясений в результате высоких процентных ставок 1970-х годов, которые иногда называют Великой Инфляцией, были слишком похожи на 1920-е годы. Вместо бремени версальских репараций на мировых производственных инвестициях мир нес тягостное бремя процесса «реструктуризации» МВФ задолженностей стран Третьего мира. Невероятные темпы инфляции в первой половине 80-х годов (как правило, 12–17 % в год) диктовали условия инвестиций. Требовалась быстрая и огромная выгода.

В этой ситуации появившаяся на свет странная коллекция экономических головоломок «свободного рынка» рейгановской администрации была названа ее адвокатами «экономикой предложения». Идея состояла в том, чтобы слегка прикрыть разнузданность самых высочайших в истории краткосрочных персональных прибылей, которые наносили ущерб благосостоянию всей страны в терминах долгосрочного экономического здоровья.

Хотя после октября 1982 года политика перекачивания миллиардов из стран Третьего мира привела к огромной непредвиденной финансовой ликвидности американской банковской системы, в своем рвении к отмене правительственных «оков» на финансовых рынках идеология Уолл-Стрита и Казначейства Дональда Регана завершилась величайшей экстравагантностью в мировой финансовой истории. Когда к концу десятилетия пыль осела, кое-кто начал понимать, что «свободный рынок» Рейгана уничтожил всю национальную экономику. И это все случилось с экономикой США, которая должна была быть крупнейшей в мире экономикой, основой мировой валютной стабильности.

В августе 1981 года, опираясь на наивный и совершенно ошибочный довод о том, что простое снижение налогового бремени на физическое лицо или компанию позволило бы им высвободить «подавленную творческую энергию» и другие предпринимательские способности, президент Рональд Рейган подписал законопроект о самом значительном в послевоенной истории снижении налогов. Законопроект содержал положения, которые также давали щедрые налоговые льготы для некоторых видов спекулятивных инвестиций в недвижимость, особенно в коммерческую недвижимость. Правительственные ограничения по корпоративным захватам были также сняты, и Вашингтон дал ясно понять, что, пока это стимулирует фондовый индекс «Индастриал Доу Джонс», «можно все».

Летом 1982 года, когда Белый Дом заручился согласием Пола Волкера и Федеральной резервной системы с тем, что процентные ставки наконец-то начнут неуклонное снижение, спекулятивная «золотая лихорадка» была уже на старте. Чтобы убедить Волкера в том, что пора ослабить удавку на денежных потоках, весной того же года было совмещено банкротство небольшого банка нефти и недвижимости «Пени Свэр Бэнк» в Оклахоме с мексиканским кризисом. И за следующие полгода учетная ставка Федеральной резервной системы США была радикально снижена в семь раз, опустившись на 40 %. На фоне таких низких ставок финансовые рынки начали приходить в возбуждение.

Реальность «экономического подъема» Рейгана была в том, что не делалось ничего для поощрения инвестиций в совершенствование технологий и повышение производительности труда в промышленности за малым исключением горстки военных аэрокосмических фирм, которые получили официальные государственные оборонные контракты. Деньги вместо этого уходили в спекуляции недвижимостью, в спекуляции акциями, в нефтяные скважины Техаса и Колорадо, во все так называемые «налоговые убежища».

Как только процентные ставки Волкера пошли вниз, лихорадка начала разгораться. Задолженность приобрела новый вид. Люди получили мотивацию, что «дешевле» занять сегодня и вернуть завтра с более низким процентом. Это работало не совсем так, как должно было. В то время как американские города продолжали свое двадцатилетнее ветшание, падали мосты и приходили в негодность без надлежащего ремонта дороги, вырастали новые торговые центры из стекла и бетона, которые зачастую так и оставались пустующими, поскольку застройщики уже достаточно заработали за счет приличных налоговых списаний.

Вслед за Маргарет Тэтчер рейгановская «экономика предложения» считала профсоюзы «частью проблемы». Был создан вид классовой конфронтации британского типа, результатом чего стал раскол организованного трудового движения.

Отмена государственного контроля над транспортом стала центральным орудием этой политики. Автомобильные и авиационные перевозки были «освобождены от налогов». Как грибы росли не входящие в профсоюзы авиа- и транспортные компании «со сниженными ценами», зачастую придерживающиеся низких или небезопасных стандартов. Коэффициент травматизма подпрыгнул, уровень заработной платы профсоюзных работников нырнул. В то время как рейгановский «подъем», казалось, простым нажатием клавиши превращал молодых биржевых маклеров в мультимиллионеров, шло снижение уровня жизни квалифицированных «синих воротничков». Никто в Вашингтоне не уделял этому большого внимания. В конце концов консервативные республиканцы Рейгана заявляли, что профсоюзы были «почти как коммунисты». В официальном Вашингтоне как никогда преобладала британская политика «дешевой рабочей силы» образца XIX века.

В атмосфере экономического мрака и отмены регулирования грузовых перевозок, что поощряло перевозчиков, не входящих в профсоюз, некогда влиятельный профсоюз водителей грузового транспорта в 1982 году унизился то того, что согласился подписать контракт на три года с практическим замораживанием уровня заработной платы. Объединенный союз автомобильных работников — тогда одно из наиболее передовых объединений квалифицированной рабочей силы Америки, на переговорах с «Крайслер», «Форд» и «Дженерал Моторс» проглотил уменьшение размера заработной платы в том же 1982 году. Стальные профсоюзы и другие последовали этому примеру, пойдя на уступки в отчаянной попытке сохранить пособия для пожилых работников, собирающихся на пенсию, или просто удержать рабочие места. Реальный уровень жизни большинства американцев неуклонно снижался, в то время как уровень жизни меньшинства вырос как никогда прежде. Общество поляризовалось по своим доходам.

Новая догма «постиндустриального общества» проповедовалась от Вашингтона и Нью-Йорка до Калифорнии. Американское экономическое процветание, связанное с инвестициями в самые современные промышленные мощности, исчезло. Сталь была объявлена «ржавым ремнем» промышленности, сталелитейные заводы, на которых действительно распространялась ржавчина и взрывались доменные печи, были заброшены. Там, «где водились деньги», возводились шоппинг-центры, блестящие новые игорные дома и роскошные курортные отели.

Чтобы финансировать это дикое веселье в течение спекулятивного бума, почти весь срок Рейгана у власти деньги поступали из-за рубежа. Никто, казалось, не задумывался о том, что за эти пять коротких лет впервые после 1914 года Соединенные Штаты из крупнейшего в мире кредитора превратились в чистейшее государство-должник. Кредит был «дешевым» и рос в геометрической прогрессии. Семьи выходили на рекордные уровни задолженности для покупки домов, автомобилей, видеомагнитофонов. Правительство входило в долги для финансирования потерянных налоговых поступлений и расширенного военного строительства Рейгана. Бюджетный дефицит в рамках рейгановского «подъема» демонстрировал истинное скрытое состояние экономики США. Она была больна.

В 1983 году годовой дефицит бюджета начал взбираться на неслыханный уровень в 200 млрд. долларов. Вместе с рекордным дефицитом рос государственный долг, при этом уолл-стритовским дилерам облигаций и их клиентам выплачивались рекордные суммы процентов. Процентные платежи по общей задолженности правительства США за шесть лет выросли с 52 млрд. долларов в 1980 году, когда Рейган пришел к власти, до более чем 142 млрд. долларов США к 1986 году (сумма, равная одной пятой всех государственных доходов). Однако, несмотря на эти тревожные признаки, деньги продолжали течь из Германии, из Британии, из Голландии, из Японии, чтобы воспользоваться преимуществами высокого доллара и получить спекулятивную прибыль в операциях с недвижимостью и на финансовых рынках.

Всем, у кого есть чувство истории или долгая память, все это было слишком хорошо знакомо. Такое уже происходило в «Ревущие 20-е» вплоть до 1929 года, пока биржевый крах не привел к резкой остановке рулетки.

Когда в 1985 году на экономическом горизонте США начали сгущаться грозовые тучи, угрожая будущим президентским амбициям вице-президента Джорджа Буша-старшего, в роли «спасителя» вновь должна была выступить нефть. Только на этот раз в весьма отличной от англо-американских нефтяных шоков 1970-х годов манере. Очевидно, Вашингтон рассуждал следующим образом: «Если мы можем задрать цены, то почему мы не можем их опустить, когда это более удобно для наших целей?».

Саудовскую Аравию убедили пойти на «обратный нефтяной шок» и в изобилии наводнить депрессивный мировой рынок своей нефтью. К весне 1986 года цена ОПЕК на нефть упала, подобно камню, ниже 10 долларов США за баррель со средней цены почти 26 долларов всего лишь несколько месяцев назад. Волшебным образом экономисты Уолл-Стрита провозгласили окончательную «победу» над инфляцией, закрывая глаза на роль нефти в создании инфляции в 1970 году или в ее сокращении в 80-е годы.

Затем в марте 1986 года, когда дальнейшее падение цен на нефть пригрозило дестабилизировать жизненные интересы не просто мелких независимых конкурирующих производителей, а самих крупнейших британских и американских нефтяных корпораций, Джордж Буш-старший предпринял тайную поездку в Эр-Рияд, где он, по некоторым сообщениям, предложил королю Фахду прекратить войну цен. Министр нефти Саудовской Аравии шейх Заки Йямани выступил в роли удобного козла отпущения за изобретенную в Вашингтоне политику, и цены на нефть стабилизировались на довольно низком уровне около 14–16 долларов за баррель. Техас и другие нефтедобывающие штаты в США впали в депрессию, но спекуляции недвижимостью в других штатах США взлетели рекордными темпами, а на фондовом рынке начался новый подъем до заоблачных высот.

Падение цен на нефть в 1986 году вызвало к жизни спекулятивный пузырь, сопоставимый с ситуацией в 1927–1929 годах в США. Процентные ставки снижались все дальше, поскольку на нью-йоркские фондовые биржи постоянно текли деньги, чтобы сорвать «куш». На Уолл-Стрит стало модным новое финансовое извращение — приобретение за счет заемных средств. На фоне снижения денежных расходов и продолжающегося роста акций администрацией Рейгана, которая поощряла религию «свободного рынка», было позволено все. Объектом внимания новых корпоративных «рейдеров», как называли уолл-стритовских «мусорщиков», мог стать кто угодно, скажем, промышленная компания со столетней историей, которая управлялась по старинке, производила шины, или машины, или текстиль. В качестве первых ласточек в результате приобретений на заемные средства становились миллиардерами на бумаге такие красочные персонажи, как Т. Бун Пикенс, Майк Милкен или Айван Боске. Сиятельными учреждениями, например, Гарвардской школой бизнеса, была провозглашена новая корпоративная философия менеджмента, чтобы хоть как-то рационализовать это безумие во имя рыночной «эффективности».

Для типичной корпоративной операции приобретения на заемные средства рейдеры, такие как Бун Пикенс, должны были заручиться лишь обещанием заемных денег, чтобы купить контрольный пакет акций какой-либо дорогостоящей компании, например, «Юнион Ойл оф Калифорниа» или даже «Галф Ойл». Эта скупка акций компании-жертвы приводила к росту ее цены. Если рейдер преуспел, то он захватывает контроль над огромной компанией практически полностью за чужие деньги, в долг, который затем, если все прошло хорошо, погашается облигациями «низшего инвестиционного класса», которые выпускает новая корпорация-должник, так называемые «джанк-облигации». Если компания становится банкротом, эти облигации стоят не больше, чем бумага в мусорной корзине. Но в 80-х годах цены на фондовом рынке и цены на недвижимость прыгали так, что никто уже не уделял особого внимания этому риску. Рейгановская налоговая реформа делала эту операцию более «прибыльной» для компаний, которые были обременены огромными долгами, чем для тех, кто выпускал честные акции.

Процентные ставки, выплачиваемые по этим «джанк-облигациям», были достаточно высоки, чтобы привлекать покупателей, и «акулы», как называли этих рейдеров, быстро переходили к «обдиранию» активов новой компании, продавая ее кусочками во имя быстрой наживы и подобно пираньям бросаясь к следующей корпорации-жертве. Во второй половине 80-х годов такие операции поглощений на Уолл-Стрите толкали вверх «Доу Джонс», выжимая корпорации на высочайший со времен депрессии 1930 года уровень задолженности. Но и этот долг не был реинвестирован в современные технологии, новые машины или оборудование. Это была раковая опухоль процесса финансовых спекуляций, запущенная в течение свободных рыночных лет администрацией Рейгана и Буша.

Свыше десятилетия пребывания Рейгана у власти почти 1 трлн. долларов ушел в спекулятивное инвестирование недвижимости, это рекордная сумма, почти в два раза превышающая суммы предыдущих лет. Банки, желая защитить свои балансы от проблем в Латинской Америке, помимо выдачи традиционных корпоративных кредитов, впервые начали прямое кредитование в недвижимость.

Ссудо-сберегательные банки, созданные как отдельно регулируемые банки в период экономической депрессии, чтобы обеспечить безопасный источник долгосрочных ипотечных кредитов для семей-покупателей, были «дерегулированы» в начале 80-х годов министром финансов рейгановского Уолл-Стрита как часть толчка к «свободному рынку». Им было разрешено «предлагать цену» оптовых депозитов, так называемых «брокерских депозитов», по высокой ставке, в то время как в октябре 1982 года администрация Рейгана сняла все регулятивные ограничения, приняв Закон Гарна-Сент-Жермена. Этот закон позволял ссудосберегательным банкам вкладывать средства по любой схеме, какую они сочтут нужной, с полной страховкой правительства США в 100 тыс. долларов США в счет обеспечения рисков на случай неудачи.

Пророчески используя изображение Лас-Вегаса, президент Рейган, когда подписывал вступление нового Закона Гарна-Сент-Жермена в силу, с энтузиазмом сообщил аудитории приглашенных банкиров из ссудо-сберегательной системы: «Думаю, мы сорвали джекпот». Этот «джекпот» стал началом краха банковской системы ссуд и сбережений стоимостью в 1,3 трлн. долларов.

Новый закон широко распахнул двери ссудо-сберегательным банкам к огульным финансовым злоупотреблениям и диким спекулятивным рискам. Кроме того, он сделал эти банки идеальным инструментом организованной преступности для отмывания миллиардов долларов в результате роста кокаинового и прочего наркотического бизнеса в 80-х годах в Америке. Мало кто заметил, что именно офис бывшей фирмы Дональда Регана «Меррил Линч» в Лугано был замешан в отмывании миллиардов наркодолларов героинового бизнеса в так называемом скандале «Пицца Коннекшн».

Дикий и запутанный климат дерегулирования создал атмосферу, в которой нормальные, эффективно работающие сберегательные банки уступили скороспелым банкам, которые ориентировались на сомнительные денежные средства, не задавая лишних вопросов. Банки отмывали средства для проведения тайных операций ЦРУ, а также после тайных операций Бонано или других организованных преступных семей. Сын вице-президента Нил Буш был директором позднее обвиненного правительством в незаконных действиях ссудо-сберегательного банка «Сильверадо» в Колорадо. У Нила оказалось достаточно чутья, чтобы уйти в «отставку» за неделю до того, как в 1988 году его отец стал кандидатом в президенты от республиканцев.

Для того чтобы конкурировать с недавно дерегулированными ссудо-сберегательными и прочими банками, наиболее консервативные во всем финансовом секторе страховые компании в массе своей также приступили к спекуляциям недвижимостью в 1980-х годах. Но, возможно, они потому были столь консервативны в прошлом, что в отличие от банков никогда не находились под государственным контролем. Не существовало никакого государственного правительственного страхового фонда для защиты держателей полисов страховых компаний, как это было для банков. К 1989 году страховые компании провели сумму примерно в 260 млрд. долларов по сделкам с недвижимостью в своих книгах, увеличив эту сумму со 100 млрд. в 1980 году. Но затем рынок недвижимости провалился в наихудшую после 1930-х годов депрессию и впервые в послевоенной истории вызвал банкротства страховых компаний, поскольку запаниковавшие держатели страховых полисов потребовали назад свои деньги.

Грубая реальность состояла в том, что со времени нефтяных шоков 1970-х годов финансовые власти Нью-Йорка были настолько поглощены всякими другими национальными интересами, что после мексиканского кризиса 1982 года уже ни один разумный голос не раздавался в Вашингтоне. Задолженность возросла до небес. Когда в конце 1980 года Рейган выиграл выборы, совокупный частный и государственный долг Соединенных Штатов составлял 3873 млрд. долларов. К концу десятилетия он достиг 10 трлн. долларов США. Это означало увеличение долгового бремени более чем на 6000 млрд. за такой короткий срок.

На фоне того, что задолженность в национальной экономике росла, а промышленные предприятия США и качество рабочей силы ухудшались, совокупное воздействие двух десятилетий забвения начало проявляться во всеобщем коллапсе жизненно важной общественной инфраструктуры страны. Автострады покрывались трещинами из-за отсутствия регулярного обновления; мосты стали структурно ненадежными и во многих случаях обрушивались; системы водоснабжения в депрессивных районах, таких как Питтсбург, могли оказаться зараженными; больницы в крупных городах приходили в негодность, качество жилья для небогатых резко ухудшилось. К 1989 году объединение строительной промышленности «Ассоциация американских генеральных подрядчиков» оценивала, что только для восстановления американской рушащейся общественной инфраструктуры до современного уровня срочно необходимо чистых инвестиций в размере 3,3 трлн. Вашингтон был глух. Администрация Буша-старшего предложила частной инициативе «свободного рынка» решить эту проблему. В 1990 году Вашингтон погрузился в бюджетный кризис. На неравномерное распределение выгод от рейгановского «восстановления» правительству США указали данные о количестве американских граждан, живущих «за чертой бедности». В 1979 году, когда в разгар второго нефтяного кризиса Пол Волкер начинал свой монетарный шок, правительство насчитало 24 млн. американцев за чертой бедности, определяя эту черту как 6 тыс. долларов США в год. В 1988 году цифра увеличилась более чем на 30 % и достигла 32 млн. Как никогда ранее в истории США налоговая политика Рейгана-Буша сосредоточила богатства страны в руках небольшой элиты. С 1980 года, согласно исследованию, проведенному Бюджетным комитетом палаты представителей Конгресса США, реальные доходы 20 % самых богатых граждан увеличилось на полные 32 %.

Расходы на американское здравоохранение, бывшие отражением странной комбинации «свободного предпринимательства» и государственных субсидий, поднялись до наивысшего уровня за всю историю, а как доля ВНП — стали вдвое больше, чем в Британии; кроме того, 37 млн. американцев не имели вообще никакого медицинского страхования. Уровень здоровья в крупных американских городах с доведенными до нищеты гетто черных и латиносов-безработных напоминал скорее страны Третьего мира и не был достойным самого передового в мире промышленного государства.

Одиннадцать лет правления Тэтчер в Британии привели к аналогичным катастрофическим результатам. Спекуляции недвижимостью и значительно разросшаяся «индустрия» финансовых услуг в лондонском Сити маскировали тот факт, что экономическая политика Тэтчер дискриминирует промышленные инвестиции и инвестиции в модернизацию национальной ветшающей общественной инфраструктуры, такой как железные дороги и автомагистрали. Отмена в Лондоне в 1986 году финансового регулирования, которую уместно назвать «Большим взрывом», была одним из выдающихся «достижений» Тэтчер. Но к концу 1980-х годов все шло к развалу, поскольку процентные ставки вновь возросли до двузначных цифр, промышленность вошла в глубокую рецессию, а затем и в депрессию, которая была хуже послевоенной, а инфляция вернулась к уровню, который был до прихода Тэтчер к власти в 1979 году.

Другими словами, экономика Тэтчер обанкротилась, как и ее родная сестра — рейганомика. Но влиятельным нефтяным и финансовым кругам в Лондоне и Нью-Йорке это не помешало. Их интересы в этой «постиндустриальной» империи были глобальными, а не узкими. Они потребовали отмену финансового регулирования везде — во Франкфурте, Токио, Мехико, Париже, Милане, Сан-Паулу.

19 октября 1987 года пузырь лопнул. В течение этого дня индекс «Доу Джонс» на Нью-Йоркской фондовой бирже впервые в истории рухнул на 508 пунктов. Рейгановский «подъем» внезапно закончился.

Но не стратегия «Тэтчер — Буш» англо-американского истеблишмента, который был полон решимости удерживать пузырь на плаву всеми достаточными средствами до той поры, пока новый президент Буш (младший) не предложит в конце века новую программу.

Хотя было много комментариев относительно того, как катастрофа в октябре 1987 года доказала, что повторение депрессии 1930 года осталось в прошлом, на самом деле эта ситуация стала началом конца разрегулированных финансовых спекуляций, которые с начала 70-х годов удерживали Англо-Американский Век на плаву.

Чтобы гарантировать приток иностранного капитала на американские рынки акций и облигаций и, несмотря на последствия катастрофы октября 1987 года, сохранить в сознании достаточного количества избирателей иллюзию экономического подъема имени Рейгана-Буша, Джордж Буш-старший, начиная избирательную кампанию в ноябре 1987 года, привлек к ней своего близкого друга и руководителя предыдущей предвыборной кампании, секретаря казначейства Джеймса Бейкера, а вместе с ним и влиятельную фракцию американского истеблишмента.

Прямые обращения Вашингтона к японскому правительству премьер-министра Накасонэ, утверждающие, что любой президент от Демократической партии, например, Гепхардт, нанесет ущерб японско-американской торговле, имели успех. Накасонэ оказал давление на Банк Японии и Министерство финансов, чтобы сделать их сговорчивее. Японские процентные ставки с октября 1987 года снижались и снижались, придавая американским акциям и облигациям, а также недвижимости, видимость сравнительно «дешевых». Миллиарды долларов уходили из Токио в Соединенные Штаты. В течение 1988 года доллар оставался сильным, и Бушу удалось выиграть выборы у своего соперника от Демократической партии Дукакиса. Чтобы обеспечить эту поддержку, Буш дал приватные гарантии высшим японским официальным лицам, что его президентство улучшит американо-японские отношения.

Президентство Буша обещало стать первым прямым правлением инсайдера с денежного Восточного побережья со времен Франклина Делано Рузвельта в начале 1940 года. Задачей Буша было провести Американский век через наиболее опасный, начиная с 1919 года, период. В первые недели пребывания в должности он создал видимость активной деятельности в решении некоторых наиболее острых проблем страны. Буш предложил радикальную реорганизацию рухнувшей национальной банковской системы сбережений и кредитования и воспользовался народным возмущением после странной аварии нефтяного танкера «Вальдес» компании «Экксон», чтобы получить одобрение радикальной серии новых штрафных законов, которые впервые после Джимми Картера что-то реально сделали, выдвинув в приоритеты президента защиту окружающей среды. Обе инициативы впоследствии приведут к катастрофе, но основное общее впечатление в первые месяцы было таково, что, в отличие от стареющего Рейгана, с Джорджем Бушем — наконец-то! — Америка получила президента, который сам находится в гуще всех мировых событий.

Фактический план новой администрации Буша, когда он был приведен в действие в начале 1989 года, заключался в прямом давлении на союзников США для расширения «совместной ответственности», чтобы управлять огромной задолженностью США. Был выдвинут тезис, что в результате развала СССР осталась только одна сверхдержава, Соединенные Штаты, обладающая достаточной военной мощью и размерами. В этой ситуации был предложен довод, что Германия, Япония и другие ведущие экономические и военные союзники Америки должны увеличить свою финансовую поддержку для сохранения этой гегемонии. Это было слегка завуалированное основание для шантажа.

Вскоре стало совсем ясно, что обращение Буша к «старой доброй Америке» было не более чем риторическим обращением к стареющему электорату. Занявший Белый Дом Буш в свой первый год в качестве президента в декабре 1989 года приступил к развертыванию своей политики «жесткого парня» созданием крупных информационных предлогов для военного вторжения в небольшую центральноамериканскую республику Панаму на Рождество. По свидетельствам очевидцев, свыше 6000 панамцев, в большинстве своем бедных граждан, было убито, когда силы специального назначения США и американские бомбардировщики вторглись в эту крохотную страну под предлогом ареста генерала Мануэля Норьеги, обвиненного в том, что он является одним из ключевых фигур в наркокартеле.

Генеральный прокурор Буша Ричард Торнбург, который в качестве губернатора штата Пенсильвания в ходе событий ядерного инцидента на Трехмильном острове играл противоречивую роль, сформулировал изумительную новую доктрину США. Доктрина Торнбурга предусматривает, что в случае необходимости американские ФБР и Министерство юстиции имеют все полномочия действовать на иностранной территории «во имя приведения в исполнение экстерриториальных законов». В переводе это означает, что правительство США провозгласило свое одностороннее право под предлогом контроля за международным наркотрафиком или в погоне за преступниками-террористами по распоряжению суда вторгнуться в Германию, Францию, Панаму или в любое другое государство, не заботясь о законах этой суверенной страны, если сочтет это необходимым.

Но панамское вторжение, как бы это не было невероятно, заткнуло рты моралистам цивилизованного мира. Это было сочтено американским «делом».

В сентябре 1989 года директор ЦРУ Уильям Вебстер публично обнародовал новые наглые задачи разведки США. 19 сентября того же года Вебстер сообщил элитному собранию Совета по международным делам Лос-Анджелеса, что его ЦРУ перестроилось под новые задачи в эпоху после Холодной войны, указав на проявляющиеся признаки того, что Советский Союз Горбачева стремится достичь соглашения с НАТО о взаимном разоружении, и особенно с Соединенными Штатами. Вебстер сказал своей аудитории: «Экономические вопросы, я имел в виду, несбалансированность торговли и технологическое развитие, иллюстрируют то, что становится все более очевидным: наши политические и военные союзники — также и наши экономические конкуренты». Новой миссией разведки США в мире стало не раскрытие коммунистических операций и диверсий, а экономический шпионаж и другие действия против ключевых промышленных «союзных» стран.

А в ноябре 1989 года события в Восточной Европе приняли наиболее драматичный и полностью неожиданный для многих в Вашингтоне и Лондоне поворот. Михаил Горбачев в частном порядке встретился со стойким коммунистом и главой Восточной Германии Хонекером и более или менее приказал ему, начиная с весны, пойти на уступки массовому народному движению за свободу Восточной Германии. Через несколько недель старый порядок в ГДР был низложен в подлинно народной революции. Москва, очевидно, поняла, что ее привычные усилия с помощью силы удерживать дорогостоящую и неэффективную империю будут обречены на провал, если она вновь попытается это сделать.

Падение мировых цен на нефть в 1986 году было, пожалуй, заключительным и смертельным ударом по московским иллюзиям, что коммунистическую бюрократию достаточно лишь залакировать косметическими реформами. Советские экспортные поступления от продажи нефти на Запад, основной источник валютных средств с начала 70-х годов, сократились именно в тот момент, когда народные требования перемен побудили Горбачева обещать больше, чем он смог в конечном итоге сделать. Экономический хаос, который при этом возник, стал основным фактором, побудившим московское руководство разорвать связи с сателлитами Варшавского Договора в Восточной Европе. Москва надеялась, что в условиях сильного экономического содействия ФРГ объединенная Германия сможет стать подходящим партнером, чтобы помочь в восстановлении рухнувшей советской системы.

Но в то же самое время, когда официальный Вашингтон был поставлен перед лицом публичного признания внезапного окончания сорокалетнего коммунистического господства в Восточной Европе, лично сам Буш (бывший директор ЦРУ, чьи мнения о мировой политике были сформированы скрытым миром разведки США) был решительно против успеха революции в Восточной Европе. В Британии тори-консерваторы под руководством Маргарет Тэтчер были не менее встревожены перспективой того, что некоторые даже называли «четвертым немецким Рейхом».

Вхожий в высшие круги британского истеблишмента редактор влиятельной лондонской газеты «Санди Телеграф» Перегрин Уорсторн сформулировал мысли фракции госпожи Тэтчер по поводу новой рождающейся Германии. Уорсторн был приемным сыном бывшего управляющего Банка Англии Монтегю Нормана, который после 1919 года работал в тесном контакте с «Дж. П. Морган Банк» в Нью-Йорке, чтобы наложить жестокие репарации Дауэса на проигравшую Германию, а затем в течение всей Второй мировой войны поддерживал личные связи с министром финансов Гитлера Ялмаром Шахтом.

В своей редакционной статье под названием «Добрая немецкая проблема», вышедшей 22 июля 1990 года, Уорсторн цинично напомнил о Монтегю Нормане. «Мой отчим Монтегю Норман, который как управляющий Банка Англии сделал столь много, чтобы помочь экономике Германии после Первой мировой войны, дожил до того, чтобы увидеть самые ранние признаки начала немецкого экономического чуда». Уорсторн напомнил комментарий Нормана незадолго до своей кончины: «Я всегда знал, мы сможем побить плохих немцев; но я хочу, чтобы мы могли бы быть уверены, что сделаем то же самое и с хорошими немцами».

Затем Уорсторн перешел к главному вопросу. «Давайте предположим, что объединенная Германия будет хорошим гигантом, что тогда? Давайте исходить из того, что объединенная Германия научит Россию, как тоже стать хорошим гигантом, что тогда?…По правде говоря, опасная угроза может только взрасти, а не снизиться. Ибо как, подчиняясь всем правилам, можно выстроить любую эффективную сухопутную оборону против объединенной Германии, которая намерена добиться победы? Германия собирается стать очень сильной, а, как лорд Актон учит нас, сила разлагает… В конце концов, Германия слишком удобно расположена, чтобы стать принципиальным агентом и вернуть славянство обратно в сообщество наций».

«Санди Телеграф» Уорстрона принадлежала англо-американскому холдингу «Холлингер Корпорэйшн», в чьем совете заседали доктор Генри Киссинджер и бывший британский министр иностранных дел лорд Руперт Каррингтон, который был также деловым партнером в нью-йоркской консалтинговой фирме Киссинджера «Нью-Йорк Киссинджер Ассошиэйтс».

Сославшись на спорные аналогии министра торговли правительства Тэтчер Николаса Ридли, который только что был вынужден уйти в отставку за публичное сравнение правительства Коля с гитлеровским Рейхом, Уорсторн завершил свою обличительную речь против последствий объединения Германии: «Г-н Ридли говорил вздор, но, возможно, в его вздоре больше истины, чем думалось… Возможно, роль Британии должна состоять в том, чтобы сохранить достаточно независимости и в нужный момент оказаться свободной, чтобы использовать эти поводы для недовольства. Делая все по правилам, Германия обретет врагов не меньше, чем замышляя зло, и Америка вполне может оказаться одним из ее врагов… Рано или поздно все снова должно будет вернуться к политике баланса сил. Это может стать шансом для Британии, которая знает о балансе сил все…».

Тем летом, согласно лондонским сообщениям, правительство Тэтчер сформировало новое подразделение британской разведки, чтобы значительно расширить свою деятельность в Германии. Администрация Буша-старшего также усилила свои возможности контролировать события Германии. Весной 1990 года на одном из собраний Ассоциации бывших сотрудников разведки в Вашингтоне бывший старший сотрудник ЦРУ Теодор Шаклей, человек, ранее уже участвовавший в дестабилизации режима шаха Ирана и в незаконной операции «Мятежники Ирана» («оружие за наркотики»), порекомендовал сообществу американских разведывательных специалистов начать вербовку недовольных из бывшего ведомства Восточной Германии «Штази» и в других службах, чтобы в условиях новой Германии увеличить активы американской разведки в Берлине.

Долгосрочные последствия падения Берлинской стены и открывшиеся новые возможности для модернизации развивающихся экономических потенциалов стран Восточной Европы и Советского Союза вокруг формирующейся объединенной Германии были тревожно очевидны политическим стратегам в Лондоне и Нью-Йорке. В январе 1990 года составлявший еженедельные доклады клиентам-инвесторам (и финансовому сообществу в целом) американский экономист Дэвид Хэйл с известными связями в финансовом департаменте Буша-старшего предупредил о стратегический «опасности» для финансовых рынков США в том случае, если объединение Германии увенчается успехом: «Одной из самых выдающихся особенностей экономических исследований Уолл-Стрита в течение последних недель является его благодушие по поводу возможных последствий восточноевропейских экономических событий для мирового финансового равновесия, которые позволяло Америке заимствовать свыше триллиона долларов США извне в течение 80-х годов».

Хэйл отметил: «Действительно, когда финансовая история 90-х годов будет написана, аналитики смогут увидеть падение Берлинской стены как финансовый шок, сопоставимый с ожидаемым страшным токийским землетрясением. Разрушение Стены символизировало поворот, который, в конечном счете, сможет привлечь сотни миллиардов долларов капитала в регион, который в течение шести десятилетий играл только самую незначительную роль на мировых кредитных рынках… Американцам, — делает вывод Хэйл в письме, которое он, по слухам, просил распространить во влиятельных кругах Вашингтона, — не стоит гордиться тем, что в последние годы Германия была лишь скромным инвестором в США. Крупнейшим инвестором в США с 1987 года была Британия (более 100 млрд. долларов сделок-поглощений), но британцы не могли бы осуществить такие большие инвестиции, не имея доступа к излишкам немецких сбережений».[93]

Спустя несколько дней после падения Берлинской стены, 29 ноября 1989 года, высокопрофессиональные киллеры взорвали бронированный автомобиль ключевого советника правительства Коля и главы «Дойче Банка» Альфреда Херрхаузена, который незадолго до этого рассказал «Уолл-Стрит Джорнэл» о своих планах превратить в течение десяти лет Восточную Германию в самый современный экономический регион в Европе.

Убийство Херрхаузена было воспринято осведомленными немцами как прямое эхо убийства более чем шестидесятилетней давности Вальтера Ратенау, архитектора плана Рапалло по индустриализации России с помощью немецких промышленных технологий. Но боннское правительство не отказалось ни от своих планов объединения Германии, ни от обсуждения путей помощи в восстановлении рухнувшей советской экономики, что было частью условий московского согласия на объединение Германии.

В конце ноября канцлер Германии обратился к нации и рассказал свою мечту о строительстве современной железной дороги, связавшей бы Париж через Ганновер с Берлином, далее с Варшавой и наконец с Москвой, что могло бы стать основой инфраструктуры обновленной Европы. Впервые с 1948 года полузабытая концепция экономического европейского сотрудничества де Голля от «Атлантики до Урала» стала вдруг реальной возможностью.

В этой обстановке наблюдатели в лондонском Сити отметили резкое увеличение неофициальных контактов на уровне высокопоставленных дипломатов и бизнесменов Франции и Британии. Британская стратегия взяла на вооружение скрытую французскую боязнь сильной Германии. Президент-социалист Франции с давнишними англофильскими наклонностями Миттеран был готов прислушиваться. И Британия тихо приступила к восстановлению старого двойного альянса эпохи до 1914 года, а также к закладке основы для нового «Сердечного согласия» против «немецкой угрозы». Но настоящее стратегическое сражение ожидалось вдалеке от Центральной Европы.

В течение 1989 года было намечено предпринять решительное наступление, используя Ближний Восток и его огромные нефтяные резервы в качестве плацдарма. Снова, как и в 1970-х годах, стратеги США и Британии пришли к выводу, что с серьезной угрозой экономической экспансии континентальной Европы необходимо бороться, используя англо-американское «нефтяное оружие». Но форма, в которую это вылилось через несколько месяцев, потрясла весь мир.

Правительства Тэтчер и Буша вознамерились создать сфабрикованный предлог, который позволил бы США и Британии установить прямое военное присутствие во всех узловых перевалочных точках мира, и особенно в тех, которые важны для снабжения континентальной Европы нефтью.

В начале 1990 года особую ноту отчаяния в этот план добавила и внутренняя экономическая и финансовая ситуация в Британии и Соединенных Штатах. В течение года после краха фондового рынка в октябре 1987 года экономическая «революция» Тэтчер была свернута, и рост процентных ставок Британии вызвал к жизни наихудший в послевоенный период кризис в недвижимости, промышленности и банковском деле. В Соединенных Штатах Джордж Буш-старший столкнулся с вышедшим из-под контроля дефицитом федерального бюджета, крахом банков, растущей безработицей и общей депрессией, которую в частных разговорах кое-кто в Белом доме ассоциировал с депрессией 1930-х годов.

Государство Ирак с 16-миллионным населением только-только оправилось после восьмилетней бесплодной войны с Ираном, от которой выиграли только западные производители вооружений, получившие баснословные возможности экспорта и буквально наводнившие своим оружием Ближний Восток. В 1980 году Вашингтон тайно подстрекал Саддама Хусейна на вторжение в Иран, снабжая его фальшивыми разведывательными данными, предрекавшими быструю победу. К 1989 году экономика Ирака была дезорганизована. В течение этой дорогостоящей войны, которая стоила примерно один миллион жизней с обеих сторон, инвестиции в промышленность и сельское хозяйство практически отсутствовали.

Но, в отличие от Ирана аятоллы Хомейни, Ирак вышел из этой войны с огромной внешней задолженностью. В 1988 году он был должен различным кредиторам примерно 65 млрд. долларов. Значительной частью этого долга владели Кувейт и Саудовская Аравия, Советский Союз и страны Восточной Европы, которые ожидали оплаты этого долга иракской нефтью. Остальная часть долга принадлежала в основном французским, британским и американским банкам. Франция была вторым крупнейшим поставщиком оружия в Ирак после СССР.

Англо-американской стратегией было заманить Саддама Хусейна в ловушку и создать предлог для военного вмешательства Соединенных Штатов и Британии якобы для обеспечения безопасности поставок нефти в мире. В июне 1989 года по приглашению Саддама Хусейна в Багдад прибыла высокая делегация Американо-иракского бизнес-форума, в которую входили партнер Киссинджера Алан Стога, высшие руководители «Бэнкерс Траст», «Мобил Ойл», «Оксидентал Петролеум» и других крупных корпораций США. Хусейн хотел обсудить иракский план послевоенного развития сельскохозяйственного и промышленного потенциала страны.

У Ирака был пятилетний план по завершению большого ирригационного проекта — плотины «Бадуш», стоимостью в 40 млрд. долларов, которая позволила бы Ираку стать самодостаточным в производстве продовольствия. Ирак в то время зависел от США: в 1989 году товарно-кредитная корпорация правительства США поставляла в страну зерна не менее чем на 1 млрд. долларов. Кроме того, в рамках усилий по развитию страны Ирак предложил США сделать ряд крупных инвестиций в создание нефтехимической промышленности, производство удобрений, строительство металлургического и автосборочного заводов. В ответ на это американские бизнесмены сказали Саддаму, что он должен вначале реструктуризировать свои внешние долги и согласиться на приватизацию иракских национальных нефтяных ресурсов или их большей части. Согласно британским и американским геофизическим оценкам, Ирак являлся, пожалуй, крупнейшим неисследованным нефтяным регионом в мире, за исключением Советского Союза.

Как и следовало ожидать, Саддам отказался от американского «предложения» уступить суверенные права на иракскую нефть в обмен на расплывчатые обещания будущих кредитов. К концу 1989 года администрацией Буша-старшего были внезапно отозваны кредиты Ираку на сумму около 2,3 млрд. долларов, которые намеренно направлялись через филиал итальянского «Национале Банко дель Лаворо» в Атланте, штат Джорджия. Прекращение кредитования произошло после серии сенсационных обвинений в лондонской «Файнэншл Таймс», которая утверждала, что средства тайно используются Ираком для создания военной машины.

Совокупным эффектом переговоров группы Стога и услужливости «Национале Банко дель Лаворо» стало в начале 1990 года полное прекращение кредитования Ирака. В этой критической ситуации вышел на сцену давний союзник Министерства иностранных дел Ее Величества — эмир Кувейта. В течение всей восьмилетней ирано-иракской войны, следуя полученным из Лондона и Вашингтона инструкциям, эмир удерживал Хусейна от мирных переговоров, выдавая Ираку кредиты из кувейтских колоссальных нефтяных доходов. Циничной англо-американской целью на тот момент было сохранение активной фазы ирано-иракской войны в патовой ситуации: как вскрылось в ходе последующих скандалов, это поддержание «стратегии напряженности» в регионе было нужно для бесперебойных поставок западных вооружений как в Ирак, так и в Иран.

Но в начале весны 1990 года кувейтская «миссия» претерпела изменения. Кувейту было сказано наводнить рынки своей нефтью в нарушение согласованных объемов добычи ОПЕК, принятых для стабилизации мировых цен на нефть после падения в 1986–1987 годах. К лету 1990 года Кувейту удалось снизить цены на нефть с неустойчивого уровня около 19 долларов до чуть более 13 долларов США за баррель. Неоднократные дипломатические усилия Ирака и других стран-членов ОПЕК убедить эмира Шейха аль-Сабаха, а также министра нефтяной промышленности Али Халифа аль-Сабаха прекратить преднамеренное экономическое давление на Ирак и других попавших под экономический пресс производителей ОПЕК не были услышаны. К июлю того же года продавцы нефти предсказывали скорое повторение 1986 года с уровнем цен ниже 10 долларов за баррель. Ирак был не в состоянии обслуживать свои старые долги и финансировать необходимый импорт продовольствия.

Уже в феврале 1990 года президент Ирака Саддам Хусейн заявил членам Совета Арабского сотрудничества в Аммане (Иордания), в который входили президенты Ирака, Иордании, Египта и Северного Йемена, что стратегические последствия крушения старого коммунистического порядка в Восточной Европе и явное рождение Соединенных Штатов в качестве единственной военной «сверхдержавы» представляет для арабского мира особую опасность.

Саддам с озабоченностью отметил тот факт, что, несмотря на очевидное окончание ирано-иракской войны год назад, вооруженные силы США и военные корабли в Персидском заливе не собираются отходить. Напротив, с предчувствием отметил он: «Соединенные Штаты делают многочисленные заявления, что они останутся». Он отметил растущую озабоченность Советского Союза своими внутренними проблемами. «Если Советский Союз погряз в своих внутренних проблемах, а (ирано-иракская) война закончилась и не существует непосредственной угрозы, а Соединенные Штаты именно в это время еще раз повторяют, что они остаются, то это весьма и весьма заслуживает внимания».

В этом своем февральском выступлении Саддам делает вывод, что богатые нефтью арабские страны должны объединить свои силы и воспользоваться своим «владением источником энергии, не имеющим аналогов в мире… Я думаю, что мы должны наладить отношения с Европой, Японией и Советским Союзом таким образом, который позволит нам как можно скорее получить прибыль из этого обстоятельства».[94]

Вряд ли какое-либо другое заявление могло усилить в ведущих кругах англо-американского истеблишмента решимость пойти дальше в своих планах жестких военных действий во имя Нового Ближнего Востока, нежели эта речь Саддама. 27 июля 1990 года, когда напряженность в отношениях между Ираком и Кувейтом по поводу цен на нефть находилась на пике, посол США в Багдаде Эйприл Глэспи попросила о встрече с Саддамом Хусейном для обсуждения возникшей напряженной ситуации. Согласно официальной стенограмме, позже опубликованной багдадским правительством и почти через год подтвержденной Конгрессом США, Глэспи сказала Саддаму, что Вашингтон не будет вмешиваться в спор между Ираком и Кувейтом. Менее чем через неделю иракские войска заняли Эль-Кувейт. Кувейтской королевской семье аль-Сабах удалось заблаговременно бежать, забрав с собой свои «Роллс Ройсы», золото и другие ценности, поскольку, согласно одному из горьких признаний бывшего кувейтского правительственного чиновника в изгнании в Европе, «ЦРУ вовремя сообщило обо всем королевской семье, но аль-Сабах «удобно» забыл оповестить армию страны о грядущем вторжении в Кувейт».

Через несколько часов после оккупации Кувейта Банк Англии и правительство США приступили к замораживанию всех активов Кувейта в крупнейшем инвестиционном фонде мира «Кувейтский Инвестиционный Офис», базирующемся в Лондоне, Его полный портфель активов держится в секрете, однако из достоверных источников стало известно, что он значительно превышает 100–150 млрд. долларов в стоимостном выражении.

То, что происходило в последовавшие за этим шесть месяцев, стало одним из самых циничных и расчетливых деяний в недавней истории. Несмотря на первоначальные заверения, что Соединенные Штаты и немедленно поддержавшее их британское правительство Тэтчер направляют военные силы для защиты Саудовской Аравии от угрозы предполагаемого иракского вторжения (как позднее выяснилось, эта угроза была сфабрикована в Вашингтоне), в первые часы принятия решения президент Буш, находившийся вместе с Тэтчер в Аспене, штат Колорадо, провозгласил свой Новый Мировой Порядок.

11 сентября Буш-старший объявил: «Под эгидой Организации Объединенных Наций, которая исполняет предусмотренную своими создателями роль, из этих неспокойных времен рождается Новый Мировой Порядок. Это уникальный и исключительный момент. Этот столь серьезный кризис в Персидском заливе дает нам редкую возможность открыть исторический период сотрудничества. Сегодня Новый Мировой Порядок борется за свое рождение. Это будет мир, совершенно отличный от того, который мы знали».

Дальнейшие доказательства того, что Джордж Буш и Маргарет Тэтчер никогда не стремились к чему-либо иному, кроме военного «решения» иракско-кувейтского кризиса, появились несколько месяцев спустя в рассказе советского специального посланника на Ближнем Востоке Евгения Примакова. В обширном личном интервью, опубликованном через несколько дней после окончания разрушительных бомбардировок Ирака 4 марта 1991 года в журнале «Тайм», Примаков рассказал о своей встрече в первые дни октября 1990 года с Саддамом Хусейном и министром иностранных дел Тариком Азизом в Багдаде, которые утверждали, что войны «можно было бы избежать». Примаков рассказал «Тайм» о своей последующей посреднической миссии 19 октября в Вашингтоне, где он встречался с Джорджем Бушем, госсекретарем Бейкером и другими высокопоставленными лицами в Белом Доме. Московский специальный посланник президента Горбачева на Ближнем Востоке сообщил, что Буш слушал с явным интересом, но несколько часов спустя послал четкий сигнал Примакову, что Вашингтон больше не заинтересован в изучении новых данных.

Покидая Вашингтон, Примаков получил инструкции остановиться в Лондоне и изложить свою информацию премьер-министру Маргарет Тэтчер. Рассказ Примакова об этом событии был весьма показательным.

«Премьер-министр приняла нас в своей резиденции «Чекерс». Она внимательно, не прерывая, выслушала информацию, которую я ей представил. Но затем более часа она никому не позволяла прервать ее монолог, в котором она изложила в краткой форме стратегию, которая более выигрышна на данный момент: не ограничиваться только выводом иракских войск из Кувейта, но и нанести сокрушительный удар по Ираку, "чтобы сломать хребет" Саддаму и уничтожить весь военный и, возможно, промышленный потенциал этой страны».

Чтобы навязать не только полное экономического эмбарго Ирака, но и санкционировать применение силы для освобождения Кувейта, 29 января 1991 года, спустя несколько месяцев тщательного подкупа и давления на ключевые государства-члены Совета Безопасности ООН, арабские государства, Турцию и другие страны, Буш в своем «Обращении к нации» сказал американскому Конгрессу: «Теперь мир сможет воспользоваться возможностью текущего кризиса в Персидском заливе для выполнения давнего обещания Нового Мирового Порядка…».

Но пока в Саудовской Аравии продолжало наращиваться крупнейшее после вьетнамской войны военное строительство и шла подготовка к массированным ковровым бомбардировкам Ирака в первые дни января 1991 года, все больше информированных голосов внутри вашингтонского истеблишмента начали высказывать серьезные сомнения в конечной мудрости очевидных военных намерений Буша-старшего. 12 ноября 1990 года в телевизионном интервью бывший глава ВМС США администрации Рейгана Джеймс X. Уэбб заявил: «Цель нашего присутствия в Персидском заливе заключается в содействии Новому Мировому Порядку администрации Буша, и мне это не нравится».

Около десяти недель спустя Уэбб вновь воспользовался оказией и опубликовал 31 января комментарий в «Уолл-Стрит Джорнэл», где заявил: «Администрация Буша при поддержке редакционной атаки со всех сторон… упорно ведет нашу страну на войну. Оглянитесь назад к Уильяму Рандольфу Херсту, призывавшему нас на испано-американскую войну, и вы найдете параллели редакционному давлению, которые предшествовали нашему конфликту. Можно пойти еще дальше [вглубь истории], возможно, до мексиканской войны, чтобы и там найти президента, так же горячо желавшего поставить нацию под угрозу до того, как она подверглась нападению».

Бывший посол США в Саудовской Аравии и уважаемый вашингтонский эксперт по Ближнему Востоку Джеймс Эйкинс также публично выступил против военных планов Буша в Ираке. Эйкинс указал в своей статье, опубликованной в газете «Лос-Анджелес Таймс» 12 сентября всего через несколько дней после решения президента Буша направить войска США на «защиту» Саудовской Аравии от угрозы иракского вторжения, что Белый Дом имеет «скрытые мотивы». Эйкинс обвинил министра обороны США Чейни в том, что он преднамеренно ввел в заблуждение короля Саудовской Аравии Фахда об опасности такого вторжения, чтобы получить разрешение на размещение американских войск на территории Саудовской Аравии, чему она десятилетиями яростно сопротивлялась. Эйкинс напомнил о том, что планы найти предлог, чтобы направить войска США и захватить жизненно важные ближневосточные нефтяные месторождения, воодушевляли еще государственного секретаря Генри Киссинджера в 1975 году. Он отметил, что Киссинджер был категорически против непреклонных атак Эйкинса, бывшего тогда под его началом, на подобные идеи. «Генри Киссинджер, тогда Госсекретарь США, имел другое видение, и моя карьера на дипломатическом поприще не продвигалась… В администрации Буша есть те, которые заметили, что сейчас условия более благоприятны, чем в 1975 году…». Примечательно, что в 1990 году бывший помощник Киссинджера Лоренс Иглбергер был заместителем Государственного секретаря Джеймса Бейкера, а бывший подчиненный Киссинджера Брент Скоукрофт был в этот период советником по национальной безопасности в Белом Доме Буша-старшего. Это означало, что взгляды Киссинджера занимали господствующее положение при разработке внешней политики США во время войны в Персидском Заливе. Кроме того, в своих публикациях в этот период Киссинджер сам призывал к войне против Ирака. Внутренний голос оппозиции эффективно заглушался президентской мобилизационной кампанией в средствах массовой информации.

Мыслящим людям в Европе и в других странах довольно скоро стало ясно, что Джордж Буш и в самом деле преследовал совсем другую цель, чем простая защита американских или даже западных нефтяных интересов в Саудовской Аравии. Невероятно вульгарные публичные заявления, оскорбляющие Саддама Хусейна и сравнивающие президента Ирака с «современным Адольфом Гитлером», были сделаны вполне намеренно.

В ходе шестимесячной подготовки к войне и в течение самой войны Вашингтоном и Лондоном были развернуты беспрецедентная пропаганда и наступательное давление против западных сторонников Ирака, но они не коснулись тех, кто поставлял в Ирак больше всех оружия — Советского Союза или Франции. Истинной целью нападок была Германия, точнее, немецкая высокотехнологичная промышленность, жизненно важная для перестройки Восточной Европы и Советского Союза. После того как Франция и СССР (которые вместе с Китаем, США и Британией составляли пятерку постоянных членов Совета Безопасности ООН) 17 января после окончания срока ультиматума согласились проголосовать вместе с Вашингтоном и Британией за начало войны, обсуждение их роли в Ираке было тихо забыто различными вашингтонскими прихвостнями.

Вместо этого через напрямую связанные с британской и американской разведками каналы гамбургского журнала «Шпигель» и через влиятельных республиканских сенаторов, таких как Джесси Хелмс, началось полномасштабное наступление на Германию, обвиняющее немецких экспортеров в передаче Саддаму так называемых технологий «двойного назначения», которые позволили армии Саддама обстреливать советскими ракетами «Скад» цели в Израиле.

Находясь в водовороте сложностей, связанных с воссоединением с бывшей Восточной Германией, ошеломленное боннское правительство было вынуждено отвлечь свои драгоценные время, внимание и финансовые ресурсы от насущных задач и сосредоточиться на Новом Мировом Порядке Джорджа Буша и Маргарет Тэтчер. В конце января государственный секретарь США Джеймс Бейкер отправился в турне, ставшее одним из самых агрессивных в истории сборов финансовых средств. Бейкер выжал из Германии, Японии, Кувейта и Саудовской Аравии обязательства, гарантирующие оплату расходов на так называемую операцию «Буря в пустыне» на общую сумму 54,5 млрд. долларов.

6 февраля в одном из многочисленных трагических примечаний постфактум лондонская «Таймс» сообщала, что в ходе операции «Буря в пустыне» за время почти трехнедельных бомбардировок Ирака, когда-то преуспевающая, «железная дорога Берлин — Багдад, была разрушена. Беспощадные бомбардировки союзниками иракских мостов, железнодорожных узлов и сортировочных станций оставили в руинах одну из немногих обширных железнодорожных сетей на Ближнем Востоке». И далее, явно скромничая, добавляла: «Старая железная дорога между Берлином и Багдадом была центром стратегического соперничества между Британией и Германией».

После завершения боевых действий бывший помощник министра обороны США в администрации Рейгана Лоуренс Корб сообщил в начале апреля на пресс-конференции в Вашингтоне, что правительство США намеренно скрывало фактические расходы на войну в Персидском заливе, чтобы скомпенсировать дефицит внутреннего бюджета с помощью союзнических взносов во «внебюджетный фонд». Когда были подсчитаны все военные взносы союзников, информированные источники оценили, что Соединенные Штаты вышли из войны в Персидском заливе с чистой «прибылью» около 19 млрд. долларов. Огромный приток иностранных средств в течение первых месяцев 1991 года, включая 6,6 млрд. долларов наличных из Германии, оказал мощное давление на подъем курса доллара США, который всего за несколько недель до этого упал до самого низкого за послевоенный период уровня в 1,46 немецких марок. Ко всему прочему, не дожидаясь окончания войны, США начали активно подписывать оружейные контракты с ближневосточными странами, что весьма раздражало европейских производителей вооружений.

Администрация Буша с триумфом провозгласила, что Америка оказалась сильнейшей державой в мире. Эта похвальба была пустым звуком для тех американцев, кто стоял во все удлиняющихся очередях на бирже труда. Как и для Восточной Европы, которая была лишена перспективы получить необходимые миллиарды западного капитала для перестройки своей инфраструктуры и модернизации экономики.

Восточно-европейские экономики серьезно пострадали в результате совокупного воздействия операции «Буря в пустыне» и первоначального огромного скачка свыше 30 долларов США за баррель мировых цен на нефть в конце 1990 года из-за нарушения согласованных поставок иракской нефти. Ранее, до января 1991 года, страны Восточной Европы через свои торговые связи с Советским Союзом оплачивали необходимый им импорт нефти в форме бартерной торговли с Москвой промышленными и сельскохозяйственными товарами. После 1 января эта система распалась, и для закупки российской нефти понадобились западные доллары. Ирак имел более чем на 1 млрд. долларов долговых нефтяных обязательств перед Болгарией, Венгрией и другими странами Востока, которые в результате войны в Персидском заливе перестали выплачиваться.

В марте 1990 года итальянский журнал «30 Дней» интервьюировал профессора со связями в Вашингтоне Джанфранко Мильо. Мильо сообщил: «В США полагали, что они, чтобы избежать упадка, аналогичного произошедшему в Советском Союзе, должны идти в ногу с потенциальными противниками в будущем. Таковые включают Японию и континентальную Европу, объединенную вокруг немецкой экономической мощи… Соединенные Штаты не могли принять идею современной Европы — континента, который не только может вполне спокойно обойтись без Америки, но который еще и экономически и технологически сильнее».

По этой причине, заявил Мильо, «американцы обратили свое внимание на Ближний Восток, чтобы получить контроль над арабскими нефтяными месторождениями, от которых зависят и Япония, и Германия».

Во Франции бывший министр сельского хозяйства при Шарле де Голле Эдгар Пизани, глава Института арабского мира в Париже, заявил в разгар бомбардировок Ирака американскими, британскими и французскими самолетами в интервью немецкой «Тагесцайтунг» 18 февраля: «Хотелось бы, чтобы этого не было. Я глубоко потрясен тем фактом, что государство является могущественным лишь потому, что у него есть оружие. Соединенным Штатам, которые переживают сейчас огромные экономические трудности, удалось заставить замолчать Японию и Европу, потому что те слабы в военном отношении. Доколе мир будет соглашаться с тем, что различные страны должны оплачивать жандарма, который утверждает свой собственный Мировой Порядок. Япония, Германия и богатые нефтью государства финансируют этого жандарма…».

Вскоре после войны в Персидском заливе в ясной, хотя и завуалированной ссылке на трагические ошибки британской политики баланса сил президент Германии Рихард фон Вайцзеккер сообщил берлинской ежедневной газете «Тагесшпигель»: «Раньше мы имели политику баланса сил европейских государств, которая, в итоге, вызвала к жизни извращение по имени национал-социализм и привела к двум мировым войнам. Затем пришло время господства двух сверхдержав». Фон Вайцзеккер выступил с призывом к Европе воспользоваться уникальным шансом и наконец покончить с этой безумной политикой путем реализации «неосуществленной концепции де Голля о Европе от Атлантики до Урала».

Операция «Буря в пустыне» и война в Персидском заливе нанесла неизмеримый урон Ираку и его народу, Кувейту и мировой экономике, но, похоже, она не достигла своей главной цели — вернуть континентальную Европу в схему Нового Мирового Порядка Джорджа Буша и Маргарет Тэтчер.