"Дуэль" - читать интересную книгу автора (Мецгер Барбара)

Глава 5

Жар и слабость возрастали, мальчик был теперь беспокойнее, он кричал и метался, словно пытаясь убежать от мучительной боли. Йен удерживал его на кровати. Афина вливала ему в рот, несмотря на сопротивление, ложками жаропонижающие микстуры и травяные настои. Они по очереди выжимали губки и полотенца и вытирали его пылающую кожу. Если бы у Йена была хотя бы одна минута, чтобы подумать об этом, он возгордился бы собой, потому что не ударил лицом в грязь, выполняя такую непривычную для него работу.

Он заметил, что гордится Эффи. Девушка оказалась стойкой. Он не мог бы представить себе другую женщину из всех ему известных, вне зависимости от возраста, у которой было бы столько твердости и упорства. Хорошо воспитанные женщины, которых он знал, платили наемным сиделкам, чтобы они ухаживали за больными. Они даже не кормили своих детей, но нанимали для этого кормилиц. А молоденькая девушка, даже не будучи матерью этого мальчика, трудилась до полного изнеможения. Такая преданность воодушевляла Йена.

Он тоже чувствовал себя все хуже. В горле свербело, голова болела, глаза как будто запорошило пылью, и он был готов рухнуть на узкую раскладную кровать рядом с кроватью Ренслоу – но как мог он это сделать? Тем более он не мог улечься в свою пуховую постель, пока мисс Ренслоу трудится и бодрствует. Она не отдыхала, только иногда выпивала чашку чая и съедала кусочек бисквита, половину которого скармливала собаке.

Пришел Хопкинс, чтобы сменить его, но Йен не мог показать себя менее стойким, чем эта девочка. Камердинер покачал головой, когда лорд Марден отказался уступить ему место, и пошел к себе спать. Вошла миссис Берчфилд в ночном чепце и халате, увидела хозяина в одной рубашке и едва не уронила свечу, которую держала в руке. Горничные и лакеи трудились всю ночь: приносили уголь, горячую воду, чистые полотенца и салфетки.

– Не забудьте выдать прислуге наградные, – велел Йен дворецкому, придя в себя после того, как впервые в жизни увидел его без парика. – И пусть все, кому нужно, выспятся утром. С вытиранием пыли и чисткой серебра можно подождать или нанять еще слуг. Завтра мы никого не будем принимать.

– Слушаюсь, милорд, – отозвался Халл и вышел, поклонившись так, будто этот разговор происходил в четыре часа дня, а не ночи.

Когда дворецкий ушел, Афина сказала:

– Как это любезно с вашей стороны, милорд.

– Что именно? Что я не сообщил ему, как сверкает его голый череп в красных отсветах огня?

Афина едва заметно улыбнулась, и Йен был доволен. Нужно было хоть немного развеселить бедную девочку и отвлечь ее от отчаянных тревожных мыслей, а сон у ее брата, кажется, стал немного спокойнее после последнего приступа лихорадки.

– Нет, – возразила она, – любезно с вашей стороны было вспомнить, что вашим слугам придется подниматься рано утром, чтобы приняться за повседневную работу. Многие хозяева считают, что их служащие должны быть всецело в их распоряжении днем и ночью, без дополнительной оплаты, нисколько не заботясь о здоровье этих людей. Но ваше внимание меня не удивило, милорд. За короткое время, что я знаю вас, я увидела, что вы великодушны и внимательны. Нам с Троем просто повезло.

Смутившись от этой похвалы, Йен поспешил сменить тему разговора.

– Вы говорите так, словно у вас есть опыт общения с требовательными хозяевами. Неужели в доме вашего брата горничные трудятся так, что у них грубеют руки, а у конюхов не остается времени даже поесть?

Афина поджала губы.

– Мой брат и его жена… прислуге в их доме живется трудновато. В деревне работы мало, поэтому люди не могут уволиться и устроиться на другое место. Леди Ренсдейл этим пользуется.

– Не пользуется ли она преимуществом, которым можно пользоваться при наличии бесплатных слуг, также в отношении незамужних золовок, например?

Афина улыбнулась:

– Пытается. Но я делаю все возможное, чтобы облегчить жизнь слугам, но не для того, чтобы угодить Веронике.

Хорошо, что она на стороне тех, у кого трудная жизнь, подумал Йен. А вот находиться под каблуком злобной родственницы-скопидомки – в этом хорошего мало.

– Ваши слова настораживают. Значит, вы переехали в Лондон из-за этого?

– Лишь отчасти. Мне нравится жить в деревне, где я знаю всех и чувствую себя полезной. Мы приехали навестить дядю и показать брата врачу, о котором я слышала много хорошего. Конечно, Ренсдейл был против.

– Стало быть, он знает, что вы здесь, да? – спросил Йен, встревоженный тем, что эта юная парочка могла ускользнуть из дома без разрешения. Не хватало еще, чтобы его обвинили в похищении детей.

– Конечно, знает. Или вы думаете, что мы с Троем сбежали из дома украдкой, ночью? – Она осторожно влила в рот брату ложку настоя ивовой коры. – Ничего подобного. Ренсдейл даже обрадовался, что мы уезжаем, потому что мы взяли с собой преподобного мистера Уиггза. Как я уже сказала, леди Ренсдейл и я не сходимся во взглядах на то, как следует вести хозяйство в Ренслоу-Холле, хотя я прекрасно понимаю, что хозяйка – она. Вероника никому не позволила бы забыть об этом ни на минуту. Как бы то ни было, старший брат не возражал против нашего отъезда, поскольку это ничего ему не стоило.

Йен кивнул.

– Я слышал, он стеснен в средствах. Откуда же вы взяли деньги на переезд?

– У меня было отложено немного денег – в основном из тех, что мне дарили родственники мамы, и мы с Троем не тратили их по пустякам.

Он был уверен, что эта скромная девушка не тратит свои карманные деньги на новые платья и украшения, и почувствовал отвращение при мысли о том, что человек со средствами держит своих родных в черном теле. Йен никогда не допустит, чтобы его сестра в чем-либо нуждалась.

– Забота вашего брата о тех, кто от него зависит, оставляет желать лучшего – заметил он.

Афина прикусила губу.

– Ренсдейл – мой брат, и я обязана быть ему преданной. Простите, милорд, мне не следовало рассказывать об этом. Прошу вас, извините, что я заговорила о таких личных вещах.

– Вздор! Разве мы не стали друзьями? – Йен сказал это, не покривив душой. Они вместе трудились, беседовали, даже пели вместе. Девушка казалась ему умной и интересной, когда она не дерзила.

Что же касается Афины, она чувствовала себя довольно хорошо в обществе графа теперь, когда сидела, скрестив поджатые под себя ноги, рядом с Троем на его кровати, а граф – на удобном стуле, на котором раньше сидела она.

Мысль о том, что заурядная Эффи Ренслоу может подружиться с настоящим лондонским денди, вызвала улыбку на ее губах. Граф ей нравился, но лишь тогда, когда не пытался ей приказывать. Афина усмехнулась:

– Если мы с вами друзья, ваше сиятельство, вынуждена признаться, Ренсдейл не знает, что моего дяди нет в Лондоне. Предполагалось, что капитан прибудет в этом месяце, но плохая погода заставила отложить отплытие его корабля. Мы сказали Уигги, то есть мистеру Уиггзу, что наш дорогой дядя Барнаби перенес рецидив старой болезни и теперь должен отдохнуть. Иначе Спартак все узнал бы с первой же почтой.

– Теперь он это знает.

Она посмотрела на него сквозь завесу отсыревших локонов, обрамляющих ее лицо.

– Пардон?

– Я хочу сказать, что ваш брат знает, что вы и Трой живете одни – жили одни – в Лондоне. Я написал ему.

Афина с шумом втянула в себя воздух и пробормотала какое-то слово, подозрительно похожее на одно из тех слов, которые не должна знать ни одна благовоспитанная барышня, тем более произносить его вслух. Йен сомневался, что она узнала это слово от преподобного мистера Уиггза; скорее всего в этом виноват старый моряк Макелмор.

– Пардон? – спросил он. Афина покраснела.

– Простите. Но это был необычайно дерзкий и бесцеремонный поступок с вашей стороны. К тому же властный.

Йену не понравилось, что его назвали дерзким и бесцеремонным. Что же до властности, таковы уж джентльмены. Он спустил закатанные рукава, чтобы выглядеть достойнее, чтобы эта девчонка не забывала – хотя они и друзья, он все же главный.

– Как мог я не написать виконту Ренсдейлу, когда его брат – и, насколько я понимаю, его наследник – ранен и находится у меня в доме? Что, если бы до него дошли слухи от вашего мистера Уиггза или еще от кого-то из знакомых? Он должен знать, что его брат болен, вам не кажется?

– Не думаю, чтобы это сильно его взволновало. Он никогда не заботился о нас. Иначе сам привез бы Троя в Лондон, чтобы показать его специалистам.

– Но если ранения, от которых страдает ваш брат, окажутся серьезными?

– Мы и так знаем, что они серьезные. Вы хотите сказать – если Трой умрет? У нас будет достаточно времени, чтобы сообщить Ренсдейлу, когда он уже не сможет принести еще больший вред. Но не нужно даже думать об этом, милорд. Мой родной брат будет жить, а моему единокровному брату и знать ни о чем не нужно. Вы слишком много берете на себя, милорд. Вам следовало бы сначала посоветоваться со мной.

– Вздор! Вы совсем еще ребенок!

Она посмотрела на него как-то странно, но ничего не сказала, и Йен продолжал:

– И почему бы мне было не послать сообщение вам домой? Или вы боитесь, что он примчится в Лондон и вернет вас обратно, не пожелав оставить вас на попечение чужих людей и отсутствующих моряков?

– Он опекун Троя. Если он захочет вернуть брата домой, ему придется нанять еще слуг, удобный для такого путешествия экипаж, врачей, которые станут ухаживать за больным, – не говоря уже о том, что ему пришлось бы прожить не одну неделю в лондонской гостинице. Даже ему было бы ясно, что Троя пока нельзя никуда перевозить. Что же до меня, то моим опекуном был назначен дядя Барнаби, а не Спартак, слава Богу. Ренсдейл ничего не может мне приказать.

– Ничего, кроме одного – потребовать, чтобы вы жили отдельно от вашего брата, – предположил Йен и понял, что попал в точку, потому что на лице ее отразился страх.

– Да, – прошептала Афина, – он может отобрать у меня Троя.

Только чудовище способно разлучить эту любящую пару.

– Я расскажу ему, как много вы делаете, чтобы мальчик выздоровел. Он поймет.

– Он поймет, что это повод оставить меня в Лондоне в доме дяди Барнаби и не брать меня обратно в Ренслоу-Холл.

– Чушь. Я сообщу ему…

– Вы и так сообщили ему слишком много, благодарю вас.

Сердитые голоса или боль, прозвучавшая в голосе сестры, потревожили Троя, и он попытался что-то сказать. Афина и граф наклонились к нему.

– Он скажет…

– Конечно, он скажет. Но не беспокойся, дорогой, когда Ренсдейл приедет – если он вообще сочтет нужным приехать, ведь ты знаешь, что Вероника терпеть не может поездок, – ты будешь совершенно здоров.

– Буду ездить… на лошадях Неистового Мардена.

Это было неожиданностью для лорда Мардена, но он принял вызов.

– Вы выберете себе лошадь на конюшне, после того как попробуете свои силы на Рите. Это послушная лошадка, я держу ее для сестры. Игривая, но не норовистая.

Трой улыбнулся, проглотил еще одну ложку жаропонижающей микстуры и закрыл глаза.

Граф несколько вырос в глазах Афины после данного им обещания, и она шепотом поблагодарила его. А потом пробормотала себе под нос:

– У нас все было так хорошо, что Ренсдейл ни в чем не мог нас упрекнуть. Трой чувствовал себя гораздо лучше, пока какой-то идиот не ранил его.

– Это был несчастный случай.

– Несчастный случай, который не произошел бы, если бы взрослые мужчины не играли с оружием.

Это была правда, мучительная правда. Йен отломил кусочек бисквита и протянул собаке, стремясь заслужить похвалу хотя бы от нее.

– Теперь у Ренсдейла будет еще один повод держать Троя дома, пока он действительно не угаснет от скуки. Я надеялась, что через несколько лет Трой поступит в университет, и он усердно готовился к этому. Теперь наш братец заявит, что Трой слишком слаб. А на самом деле все просто – учеба слишком дорого стоит.

– Ренсдейл, конечно, не откажет мальчику в возможности получить образование, если ему позволит состояние здоровья.

– Скорее, этот простофиля не захочет, чтобы все узнали, что кто-то из Ренслоу – неполноценный человек. Слабое здоровье Троя всегда было для него и Вероники источником стыда.

Йен знал это, подобное отношение было очень распространено в благородном обществе, которое отнюдь не отличалось благородством по отношению к своим калекам и инвалидам.

– Моя родная сестра…

Но Афина прервала его:

– Клянусь венцом Нептуна, вам следовало привезти моего брата на Камерон-стрит, где ему и следовало находиться!

– Находиться в обществе пирата, пропавшего конюха и кухарки, которая стала бы ухаживать за ним?

– Мы как-нибудь справились бы.

На это замечание не стоило даже отвечать. Вместо ответа Йен поднял бровь, но мисс Ренслоу не смотрела на него. Она опять вытирала лоб брату, жужжа что-то нескладное. Неблагодарная девчонка, лишенная всяких музыкальных способностей.

Вот неблагодарная девчонка, сказала себе Афина. Он ее хозяин, спаситель ее брата, он помогал ей всю ночь – самую темную ночь в ее жизни. Конечно, джентльмен обязан сообщить другому джентльмену о катастрофе, случившейся с членом его семьи. Лорд Марден не может знать, каково положение дел в Ренслоу-Холле, он поступил достойно и благородно. Теперь он изо всех сил старается не уснуть. Любая горничная могла бы помогать ей не хуже, чем он, но присущее ему чувство долга заставило его остаться, и оно же заставило его написать ее брату. Такой человек заслуживает уважения. А она только и делала, что упрекала его.

Афина решила извиниться перед графом, когда тот проснётся. А пока что взяла запасное одеяло и укрыла его босые ноги.

Йен проснулся от того, что кто-то тряс его за плечо.

– Прошу вас, милорд. Мне нужна помощь.

Он мгновенно вскочил, но не сразу сориентировался в тускло освещенной комнате.

– Что я должен делать?

– Нужно погрузить его в холодную ванну. Лакеи сейчас принесут ее, но я не могу сделать это сама.

– Ну разумеется. Мы с Хопкинсом все сделаем. Сделаем осторожно, не сомневайтесь.

– Нет, мне только нужно, чтобы вы его подняли. Я много лет помогала его купать, когда у него в детстве бывала лихорадка.

– Он уже не ребенок, и уверяю вас, ему не понравится, что его купает сестра.

Афина хотела возразить, но поняла, что его сиятельство прав.

– Я велю принести ванну в вашу комнату, горячую ванну, чтобы вы хоть немного расслабились.

Это предложение представилось ей весьма заманчивым, и она поспешила в свою комнату, приняла ванну и переоделась. Когда девушка вернулась в комнату больного, Трой уже лежал в постели одетый в свежую ночную рубашку, и, потрогав его лоб, Афина почувствовала, что лоб уже не такой горячий. Граф снова сидел в кресле рядом с кроватью и тихо разговаривал с Троем, который, видимо, слушал его.

– Почему вы не поспали? – спросил лорд Марден. – Ведь я здесь.

– Мне хорошо, Эффи, – произнес Трой.

Афина представила себе, как будет спать на кровати в комнате Троя в присутствии графа, и ей стало не по себе. В то же время она опасалась, что, если ляжет спать у себя в комнате, никто ее не разбудит. Его сиятельство и без того слишком благороден, слишком великодушен. Можно было бы расположиться в другом кресле, но там спала Рома.

– Не глупите. Ложитесь спать здесь. Мы с Троем постараемся не очень шуметь, если только он не знает каких-нибудь неприличных матросских песен, которых я не слышал.

Афина улыбнулась и легла на узкую кровать, старательно спрятав ноги под юбками. Граф подошел и укрыл ее одеялом.

– Не думаю, что смогу ухаживать сразу за двумя пациентами.

Граф – самый добрый человек из всех, кого она знает, когда-либо знала, хотя и очень властный, подумала Афина и заснула, едва голова коснулась подушки.

Она не знала, позвал ли ее граф или кто-то из горничных вошел с дребезжащим подносом в руках. Услышала лишь, что Трой дышит хрипло и отрывисто, и вскочила с кровати.

– Почему вы меня не разбудили?!

– Только что с ним было все в порядке. Что я должен делать?

– Поддерживайте его так, чтобы я могла влить ему в рот побольше лекарства.

Трой никак не реагировал на лекарство, и оно вылилось у него изо рта. Не реагировал он и на призывы Афины, он был холодным и влажным на ощупь.

– Я послал за хирургом. Не послать ли также за мистером Уиггзом?

– Нет! Трой его не любит. И ему не нужен священник. Он не умирает.

Йен думал иначе. Афина схватила брата за руку и заплакала.

– Сделайте же что-нибудь! – в отчаянии воскликнула она, обращаясь к Йену.

Собака сидела у кровати, смотрела на Троя и скулила.

Он не Бог, а дьявольское дело совершил. Что он может сделать? Эффи плакала навзрыд. Нужно что-то делать. Нельзя допустить, чтобы мальчик умер. Нельзя – ради него, ради нее, ради его собственной несчастной души.

Йен стал молиться.

Впервые за много лет. Он клялся, что изменится к лучшему, если мальчик выживет. Он сделает все – откажется от женщин и станет, если понадобится, монахом, даже женится. Пусть его поразит молния, если он хоть раз сойдет с праведного пути, только бы мальчик выжил.

Йен запел гимн, все время держа Троя, а Афина снова и снова тщетно пыталась влить в рот больного лекарство. Оно выливалось на рукав Йена. Фальшивый голос девушки, давящейся слезами, присоединился к голосу Йена.

Трой поморщился, насупил брови, открыл глаза и сказал:

– Вы… поете… почти так же плохо… как моя сестрица.

Афина схватила Йена за руку:

– Он выздоровеет!

Граф чувствовал себя так, словно его лошадь победила на скачках в Дерби, словно ему сдали сразу четыре туза, словно… словно его молитвы были услышаны. Он не забыл молча послать благодарность небесам. Потом счел необходимым напомнить девушке, что опасность еще не миновала.

– Ах, я же знаю, что он поправится. Поправится! Я знала, что он гораздо сильнее, чем считают все остальные. Он никогда не сдается. Я знаю это с тех пор, как умерла наша мама, а он был такой хилый.

Афина смеялась и плакала одновременно, охваченная радостью, крайней усталостью и таким сильным возбуждением, которое могло бы свалить с ног и слона. Теперь, когда миновал кризис и ей уже не нужно было держаться, она совсем расклеилась. Она не могла сдержаться, захлебывалась от рыданий, содрогаясь всем телом.

Хирург не пришел, а миссис Берчфилд спала, и некому было ее утешить. Йену ничего не оставалось, как заключить ее в объятия. Она доставала ему до подбородка; его тонкая сорочка промокла от ее слез. Он неловко погладил ее по спине. Йен терпеть не мог женских слез, но эта девушка имела право хорошенько выплакаться.

Женские слезы?

Женские?

Йен ощущал сырость, но он также ощущал прижавшееся к его груди крепкое, нежное женское тело. Потому что, несмотря на хрупкое телосложение, фигура у мисс Ренслоу, скрытая свободным платьем, вовсе не была девичьей. Нет, он просто устал и ему представляется то, чего не может быть, – например, грудь. Внезапно он испытал потрясение, потому что вспомнил ее недавние слова, но тогда он был сосредоточен на Трое и как-то не осознал их. Она купала Троя, когда он был ребенком. Она держала его на руках, когда умерла их мать. Она называет его своим малышом.

Ее пятнадцатилетний брат – малыш. Значит, мисс Ренслоу не пятнадцать. Она старше. Сколько же ей?

– Сколько вам лет? – спросил Йен, с трудом шевеля губами.

Все еще прижимаясь к нему лицом, Афина шмыгнула носом и сказала:

– Девятнадцать. В следующем месяце исполнится двадцать. Все думают, что мне меньше, потому что я маленькая.

Девятнадцать.

Руки графа упали, ноги отступили так поспешно, что он споткнулся о собаку, которая тут же вцепилась в пальцы его голых ног.

Девятнадцать.

И она одна в этой комнате с ним. Одна в его доме, если не считать брата, находящегося в полубессознательном состоянии, и нескольких слуг. Одна в мире, если не считать отсутствующего дядюшку и двух братьев, один из которых скряга, а другой – несовершеннолетний инвалид.

Девятнадцать. В его объятиях, а на нем ни фрака, ни галстука. Гром и молния, он босой.

Возможно, никто этого не знает. Никто не знает, что она здесь, кроме слуг, и они не станут болтать, если только уже не рассказали об этом собутыльникам в пабах и слугам из соседних домов. Нет, успокаивал себя Йен, его прислуга не имеет обыкновения распускать о нем слухи. В ее прислуге он не уверен. И в тех, кто видел сегодня утром, как она приехала сюда. И не упомянул ли о ней кому-нибудь Карсуэлл? Он снова принялся молиться, но две молитвы за один час – не слишком ли это много?

Никто ничего не знает, успокаивал себя Йен. Возможно, они вывернутся из этого положения так, что ее репутация останется незапятнанной. Он напишет в Бат своей матери. И сестре в Ричмонд. Нет, он пошлет экипажи за обеими. К тому времени, когда кто-нибудь осознает, что Эффи – «Да запомни же, черт побери, что она для тебя мисс Ренслоу!» – живет в особняке известного лондонского холостяка, женщины из его семьи будут здесь и придадут всему происходящему пристойный вид. Слава Богу.

Тут он вспомнил слова, которые сказал, обращаясь к ней, дворецкий: «Принесли ваши письма, мисс».

Письма. А это значит, что она скорее всего сообщила своим друзьям, прислуге дяди и этому учителю и священнику в одном лице, где она находится.

Девятнадцать.

Он вляпался в нечто более неприятное, чем собачьи экскременты.