"Шепот" - читать интересную книгу автора (Плейн Белва)

ЧАСТЬ ВТОРАЯ Весна 1988 года

ГЛАВА 2

Дом уютно расположился посреди круглой лужайки, раскинув свои флигели вдоль темных холмов позади него. Архитектор, который построил его для себя, привез балки от старого сарая из Новой Англии и сосновую панельную обшивку от старых домов, чтобы воссоздать восемнадцатый век поблизости от Манхэттена. В окнах было по двенадцать стекол, а над парадной дверью – веерообразное окно.

Роберт нашел это владение, когда он еще первый раз ездил в Нью-Йорк и вернулся домой, полный нового энтузиазма. Коннектикут – вот это место! В нем было свое очарование, своя особая атмосфера. Народ здесь доброжелательный. Школы хорошие. Соседи – приличные люди. Здесь прекрасные открытые пространства. Представьте себе три акра леса вдоль узкой сельской дороги, и нет ничего в поле зрения, кроме дома прямо напротив, а сам по себе дом принадлежал сокровищам «Архитектурного Дайджеста».

Разумеется, дом был очень дорогой. Но с его жалованьем и перспективами проблем с внесением процентов по закладной не должно было возникнуть. То и дело в «Уолл-стрит Джорнал» и в журнале «Форбис» появлялись небольшие заметки о его продвижении по службе, и было ясно, куда он держит курс. Кроме того, дом, подобный этому, является капиталовложением, основой их обеспеченности – не говоря уже о том, что это вложение в счастливую жизнь для себя и своей семьи. Как только Линн увидит это место и если оно понравится ей, она сразу же займется обстановкой дома. Не должно быть никаких частичных соглашений; все должно быть сделано первоклассным художником по интерьеру.

Дом ей понравится, он был уверен, он уже видел ее в садовых перчатках и в большой соломенной шляпе возле цветочной клумбы.

Итак, они достали бутылку шампанского и, сидя за кухонным столом, поднимали тосты друг за друга, за своих детей и за «Дженерал Америкэн Эпплайенс» и его будущее.

Стояла поздняя весна, и вечерний воздух доносил ее благоухание сквозь открытые окна в гостиную. И сирень, источник этого благоухания, возносила свои розовато-лиловые шапки и густую листву своих ветвей над подоконниками.

– Послушай, это пересмешник! Я не представляю себе, когда он спит, – сказала Линн. – Я слышу его последнюю песню, когда засыпаю, и утром, когда просыпаюсь, он все еще поет.

Черные глаза Джози, слишком выделяющиеся на ее тонком лице, в котором было что-то птичье, улыбнулись Линн.

– Тебе нравится здесь, да?

– Ох, да. В самом деле мне казалось, что дом слишком большой, но Роберт был прав, на самом деле мы уютно здесь расположились. У меня еще есть некоторые сомнения относительно его дороговизны, но я оставила их Роберту.

– Моя жена бережлива, – сказал Роберт.

– Множество мужчин хотели бы иметь возможность пожаловаться на это, – заметила Джози. Она говорила быстро – это было ее привычкой. И снова Линн показалось, что даже самые нейтральные замечания Джози, обращенные к Роберту, часто имели неуловимый двойной смысл.

И опять же ей показалось, что Брюс в своей осторожной манере пытался сгладить этот смысл.

– Вы сделали чудо с этим домом. – Его взгляд был устремлен поверх головы Роберта в обширный холл, где на живописных обоях были изображены реки, деревья и горы, и затем дальше к гостиной, где смесь кремового, болотно-зеленого и грязновато-розового цветов кресел, ковриков и занавесок, вызывали в памяти сады Моне.

Линн проследила за его взглядом. Дом на самом деле являл пример утонченного совершенства. Хотя иногда, когда она, оставшись одна, пристально рассматривала эти комнаты, у нее возникало ощущение, что они застыли в своем совершенстве, как вкрапления в янтаре.

– Что касается нас, – продолжал говорить Брюс, – поверите ли вы, что эти два года у нас все еще стоят в подвале нераспакованные коробки с книгами? Мы уезжали из Сент-Луиса в такой спешке, что просто побросали в кучу все вещи; мы не ожидали, что надо будет переезжать, это было так неожиданно… – Он засмеялся. – Правда заключается в том, что мы известны своей неаккуратностью, и я, и Джози.

Джози поправила его.

– Когда ты работаешь для компании, ты один из самых расторопных людей, каких я когда-либо видела.

Роберт покачал головой.

– Мы полностью все обустроили за неделю. Лично я не могу работать, когда вокруг меня беспорядок. Мне присуща организованность. Я знаю это про себя. Если объявление гласит: «По траве не ходить!» я должен подчиниться, хотя есть люди, которые считают себя обязанными это запрещение нарушить. – Он вздохнул. – Люди сошли с ума.

– Я могу подтвердить это, – сказала Джози. – Вещи, которые я вижу и слышу в моей повседневной работе… – Она не закончила фразу.

– Как бы я хотела, чтобы вы рассказали мне о некоторых из них, тетя Джози. Я постоянно прошу вас об этом.

Все повернулись к Эмили. Воцарилось молчание, длившееся не более чем вздох, как будто четверо взрослых были одновременно поражены красотой девушки в желтом платье, с черными шелковистыми волосами, ниспадающими из-под вишневой ленты, и ее энергичным лицом, на которое упал луч вечернего солнца.

– Я расскажу, раз ты этого хочешь. Но во всем этом так много трагического, отвратительно трагического. – И с мягким любопытством Джози спросила. – Что заставляет тебя всем этим интересоваться?

– Вы знаете, я собираюсь стать врачом, а врачи должны понимать людей.

К горлу Линн подступил комок, молчаливый крик: Как она прекрасна! Как прелестны ее девочки! И она благодарила Бога за их успехи; они так хорошо перенесли переезд и нашли свое место в новом окружении.

– Эмили делает невероятные успехи в своем выпускном классе, – сказал Роберт. – Да, я знаю, тебе не нравится, когда я хвастаюсь тобой, дорогая, но иногда я не могу удержаться. Так что прости меня. Я просто горжусь тобой.

Круглое лицо Энни, окаймленное светлыми в мелких завитушках волосами, повернулось к отцу. И Линн сказала:

– Обе наши девочки много работают. Энни приходит домой из школы и сразу садится за пианино поупражняться, а затем принимается за домашние задания. Я никогда не напоминаю ей об этом, правда, Энни?

В этот момент девочка повернулась к матери. Можно мне съесть остаток суфле, пока оно не осело? Смотри, из него выходит весь воздух.

Действительно, оставшаяся часть взбитого шоколадного крема медленно оседала, превращаясь в мокрую вязкую массу на дне миски.

– Нет, нельзя, – ответил Роберт, когда Энни подтолкнула свою тарелку Линн под нос. – Ты и так достаточно толстая. Прежде всего, ты вообще не должна это есть.

Рот Энни скривился, напоминая маску трагедии, оскорбленное рыдание вырвалось из груди, она вскочила, опрокинув свой стул, и выбежала из комнаты.

– Вернись сейчас же и подними стул, – приказал Роберт.

В ответ задняя дверь со стуком захлопнулась. Каждый старался не смотреть на другого, пока Эмили не произнесла с мягким упреком:

– Ты смутил ее, папа.

– Что ты имеешь в виду? Мы здесь не чужие. Тетя Джози и дядя Брюс знали ее до того, как она родилась.

– Но ты знаешь, как она ненавидит, когда ей говорят, что она толстая.

– Она должна смотреть правде в лицо. Она действительно толстая.

– Бедное маленькое дитя, – пробормотала Линн. Маленькое дитя, которое не любило себя за свою толщину и курчавые волосы, которые она унаследовала от какого-то неизвестного предка. Кто может понять ее тайную боль? – Пойди за ней, Роберт. Она, вероятно, в своем обычном месте в сарае для инструментов.

Роберт встал, положил свою салфетку на стол и кивнул Леманам:

– Извините меня. Она невозможная… – сказал он, выходя из комнаты и оставляя позади себя подавленное молчание.

На буфете Линн разливала кофе. Роберт купил тяжелый серебряный кофейный сервиз у Тиффани как «подарок самим себе в дом». В этот момент его строгость в присутствии Брюса и Джози заставила ее почувствовать неловкость; было бы естественным принести кофейник с ситечком из кухни, как они делали всегда. Но Роберт хотел, чтобы она использовала все эти прекрасные новые вещи.

– Тогда зачем все это? – всегда говорил он, что, как она должна была признать, имело некоторый смысл. Чашечка в ее руке тряслась, и она разлила несколько капель. Во всяком случае это был нелегкий момент в воцарившейся тишине.

Эмили заговорила. В свои семнадцать она уже имела представление о светских манерах.

– Итак, вы собираетесь идти сегодня вечером на китайский аукцион для больницы?

– Я ломаю голову над этим, – сообщила Джози, – и самое лучшее, что мне приходит на ум, это предложить посидеть три вечера с детьми.

– Хорошо, если вам нужны будут рекомендации, – весело сказала Эмили, – попросите их позвонить мне. Вы с дядей Брюсом сидели с нами достаточно часто.

Линн пришла в себя:

– Я предложу обед на восемь персон.

– Папа предлагает три занятия по теннису. Это для него лучше, чем тренировки к соревнованиям, которые он проводил в школе в прошлом году.

– Я слышу, что говорят обо мне, – сказал Роберт. – Он вошел, обняв Энни за плечи, и, не дожидаясь ответа на вопрос, объявил весело: – Мы разрешили проблему, Энни и я. Вот она. Один сочный и сладкий, большой десерт, такой большой, какой она хочет, один раз в неделю, и ничего сладкого, совсем ничего, в другое время. В самом деле это хорошее правило для всех нас, независимо от того, сколько мы весим. Хорошая идея, Линн?

– Очень хорошая, – ответила она с признательностью. Так же быстро, как Роберт попадал в затруднительные ситуации, он мог найти из них выход.

Роберт продолжал:

– Энни, дорогая, если ты закончишь сегодня вечером свое домашнее задание по математике, я проверю его завтра утром, и тогда мы первыми получим следующее задание, так что ты будешь на шаг вперед по сравнению с остальным классом. Ты удивишь учителя. Ну, как? – Девочка кивнула. – Ах, давай Энни, улыбнись немного. – Еле заметная улыбка появилась на ее все еще заплаканном личике. – Ну, вот так лучше. Эмили, ты сегодня вечером останешься с Энни?

– Собираюсь в кино, папа, сегодня пятница.

– Опять с этим мальчиком Харрисом?

– Да, опять с этим мальчиком Харрисом.

Роберт не ответил. Эмили, должно быть, была единственным человеком в мире, который мог заставить его дрогнуть, подумала Линн.

– Юдора собирается остаться сегодня вечером, – сказала она. – Эмили, дорогая, мне кажется, я слышу, что подъехала машина Харриса.

– Его можно услышать за милю отсюда. Нужно поставить новый глушитель, – сказал Роберт.

Через секунду Эмили открыла Харрису дверь. Это был высокий, гибкий юноша, с аккуратными, коротко подстриженными волосами, в хорошо поглаженной рубашке, с дружеской приветливой белозубой улыбкой. Линн показалось, что он принес с собой здоровье и бодрость. Теперь он держал за ошейник большую неуклюжую собаку, длинная жесткая шерсть которой напоминала по форме и цвету древесную стружку.

– Здравствуйте, мистер Фергюсон, миссис Фергюсон, мистер и миссис Леман. Я думаю, что у вашей Джульетты что-то в ухе. Она вся крутится, пытаясь потереть его о траву. Если кто-нибудь подержит ее, я попытаюсь взглянуть.

– Только, пожалуйста, не в гостиной на светлом ковре, – сказал Роберт.

– Нет, сэр. Можно в холле?

– Да, клади ее.

Было нелегко справиться с Джульеттой. Эмили держала ее за ноги, а Роберт давил ей на спину. Харрис исследовал сквозь запутанный клубок шерсти ее ухо.

– Будь осторожен. Она может укусить, – предупредила Линн.

– Харрис покачал головой.

Только не Джульетта. Она понимает, что я пытаюсь помочь ей. – Его пальцы исследовали ухо. – Если это внутри уха – нет, я не вижу ничего, разве что какая-то внутренняя болезнь, но я не думаю так – хотя если это так, ее нужно показать ветеринару – бедняжка, я сделал тебе больно? Ох, мне кажется, я чувствую – да, я нащупал – вот, это крошечный кусочек точильного камня в шерсти – ох, это причиняло вам боль, миледи, – мне нужны ножницы, миссис Фергюсон. Нужно вырезать немного шерсти.

– На ней это будет незаметно, – сказала Линн, протягивая ему ножницы. – Я никогда не видела такой волосатой собаки.

Ты мог бы стать прекрасным ветеринаром, – сказал Брюс, – или доктором медицины, или кем-нибудь еще.

Харрис, все еще стоя на коленях, посмотрел вверх и засмеялся.

– Как раз это я и планирую. Эмили и я – будущее поколение докторов Америки.

Что ж, ты определенно имеешь подход к животным. Джульетта, кажется, даже благодарна тебе, – добродушно сказал Брюс.

– У нас всегда в доме были животные, так что я привык к ним, – объяснил Харрис, поглаживая собаку по голове. – Только на прошлой неделе мы потеряли нашу старую собаку. Ей было шестнадцать, почти столько же, сколько мне, и я очень скучаю по ней.

Брюс кивнул.

– Понимаю, что ты имеешь в виду. Какой породы она была?

– Просто хейнц-57, чисто американская собака.

– Джульетта породы «бергамаско», – сказал Роберт. – Я потратил много времени, чтобы найти ее.

– Я никогда даже не слышал такого названия, пока Эмили не рассказала мне, что она собой представляет.

– Мало кто знает это. Здесь это очень редкая порода. Итальянская.

Линн засмеялась.

– Я думаю, что ей наплевать на то, что она редкой породы, правда, Джульетта?

Собака зевнула и легла, подставив спину юноше, который гладил ее. Харрис сказал ей:

– Ты чувствуешь себя намного легче, когда освободилась от этой штуки, да?

– Ох, Джульетта, мы на самом деле любим тебя, забавную, грязную девочку! – воскликнула Эмили. – Хотя мне всегда хотелось иметь ирландского сеттера.

– У всех ирландские сеттеры, – сказал Роберт. Он посмотрел на часы. – Ну, мы поедем? Оставь свою машину здесь, Брюс. Ты сможешь захватить ее по дороге к себе домой. Эмили, не возвращайся очень поздно.

Приятный юноша, – заметил Брюс, когда они сели в машину.

Линн согласилась.

– Да, у него есть чувство ответственности, и он внимательный. Я никогда не беспокоюсь об Эмили, когда он за рулем. Другие…

– Какие другие? – оборвал ее Роберт. – Мне кажется, что она всегда с ним. И мне не нравится это. Мне это не нравится вообще.

– Ты видишь в этом то, чего нет, – сказала Линн мягко. – Они просто школьники.

– Эмили, не «просто» школьница. Она исключительная, одаренная девушка, и я не хочу видеть, как она зря тратит время. Да, мальчик очень приятен, и его семья, вероятно, уважаема. Отец – полицейский…

– Именно против этого ты возражаешь? – сказала Джози резко. – Что его отец – полицейский?

Линн съежилась. Хотя у нее почти не было секретов от своей подруги, но то, что неприязнь, которую Джози испытывала к Роберту, была взаимной, было ей неизвестно. Ни одна женщина не хочет открыть ящик Пандоры.

Брюс мягко выговаривал жене за это:

– Разумеется, он не имел это в виду.

Линн казалось, что ей с Брюсом слишком часто приходилось сглаживать неловкие эпизоды. И она сказала нетерпеливо:

– Да не о чем тут говорить! Всего лишь пара семнадцатилетних.

– Ну, как знать, – неожиданно сказал Брюс. – Мы с Джози влюбились друг в друга, когда учились в средней школе.

– Это совсем другое дело, – проворчал Роберт. – Эмили совсем другая. Ей предстоит блестящее будущее, и она не может позволить себе рисковать им.

– Я думала, что ты один из тех мужчин, которые думают, что удел женщины – дом, хозяйство, а не карьера, – сказала ему Джози.

Линн опять съежилась. Но она почувствовала облегчение, так как, прежде чем Роберт смог ответить, машина подъехала к входной двери в загородный клуб.

В тот вечер среди приглашенных были не только члены клуба, но все, кто пожелал участвовать в гигантской кампании по сбору средств для больницы. И именно Роберт установил тесную связь между клубом и членами больничного совета. Замечательным было то, что за два года пребывания в этом городе Роберт стал настолько хорошо известен, что по крайней мере десять человек останавливались и приветствовали его, пока он проходил через вестибюль.

Вот-вот должен был начаться аукцион в длинной комнате, которая выходила на площадку для гольфа. Сбоку от подиума на двух столах были разложены пожертвования: стеклянные подсвечники, мебель для кукольного домика и любительская картина, изображающая уток, плавающих в пруду. С другой стороны новый норковый жакет – пожертвование от одного из лучших магазинов этого района.

Роберт остановился, чтобы посмотреть на него.

– Как насчет этого? – прошептал он. Линн покачала головой.

– Конечно, нет. Ты знаешь, как я отношусь к меховым вещам.

– Ладно, я не хочу тебя принуждать. По зрелому размышлению, даже если ты передумаешь, я все равно не купил бы его. Он дешево выглядит. – Он пошел дальше. – Как насчет мебели для кукольного домика для Энни?

– У нее нет кукольного домика.

– Ну, хорошо, купи ей домик на ее день рождения. Пусть она расставит мебель сама. Энни нужны вещи, чтобы занять ее головку. Что это? Это семисвечник?

– Да, – сказал Брюс тихо. – Я получил в наследство три семисвечника от различных родственников, и, так как мне вряд ли нужны все три, я подумал, что могу пожертвовать одним. Это чешская штука изготовлена около ста лет тому назад, она должна быть очень высоко оценена.

– Я в этом не сомневаюсь. В этом клубе нет евреев.

– Однако поблизости живут несколько евреев, и они всегда бывают щедры, – твердо сказал Брюс.

– Это хорошо известно, – сказала Линн, беспокоясь, что замечание Роберта могло оказаться слишком бестактным.

Роберт проходил дальше.

– Эй, смотри сюда. Два Диккенса издания 1890. «Холодный дом» и «Большие ожидания». Это находка, Линн. – Он понизил голос. Мы должны купить что-нибудь. Это будет выглядеть нехорошо, если мы не сделаем этого. Во всяком случае, Диккенса я хочу купить.

С появлением аукциониста публика прекратила суету и суматоху. Одно за другим с одобрением и шутками были сделаны и приняты различные предложения: предложение Джози сидеть с детьми, Роберта – дать уроки по теннису, Линн – приготовить обед и еще несколько дюжин предложений. Все они проходили по высоким ценам. Восхитительная леди с крашеными в голубой цвет волосами купила норковый жакет и мебель для кукольного домика. Два тома Диккенса пошли к Фергюсонам. Семисвечник Брюса принес три тысячи долларов от перекупщика антикварных вещей.

Когда рассеялась толпа в столовой, где должен был быть сервирован десерт, Роберт сказал:

– Мне хотелось бы выпить чашку кофе. Фергюсоны заняли места для Леманов.

– Складывается слегка неприятное положение, – прошептал Роберт, когда они сели. – Нам следует поговорить здесь со многими людьми, а мне приходится быть с Брюсом.

– Он, по-видимому, чувствует себя очень хорошо, – заметила Линн, поскольку Брюс и Джози стояли в небольшой оживленной группе. – Они легко заводят друзей, – прошептала она.

– Да, когда он делает усилие. Он должен делать это почаще для своего же блага. Ну что ж, я не собираюсь зря тратить время, сидя здесь и ожидая их. Мне надо повидать дюжину людей, и, кроме того, я хочу получить квитанцию. Мы должны были заработать свыше двадцати тысяч по крайней мере. Я хочу также поймать редактора местной газеты и убедиться, что в рекламе есть мое имя и что это будет поставлено в заслугу «Дженерал Америкэн Эпплайенс». – Пальцы Роберта постукивали по столу. – Нет. Лучше сделать это завтра утром. Несколько личных слов по телефону, а не в этой толпе, сделают это лучше.

Джози, Брюс и еще один мужчина отделились от группы и подошли к столу. Брюс представил его.

– Это Том Лоренс, который купил твое предложение приготовить обед, так что, я думаю, вам следует познакомиться.

Роберт сказал радушно:

– Пожалуйста, присоединяйтесь к нам, мистер Лоренс, вы и миссис Лоренс.

– Благодарю, я присоединяюсь. Но здесь нет миссис Лоренс. Больше нет. – Улыбка на лице мужчины имела оттенок озорства, как будто ему самому было забавно. – Вы полагали, что у меня есть жена или еще кто-то, тогда зачем мне было покупать на аукционе званый обед? Не сочтите это за упрек, но дело в том, что, хотя я живу холостяком, я люблю приглашать гостей. – Он повернулся к Линн. – Брюс сказал мне, что вы потрясающий повар, и посоветовал мне поставить на ваш обед. Я так и сделал.

– Вы предложили цену большую, чем он стоит, – сказала Линн. – Но я надеюсь, вы не будете разочарованы.

– Я уверен, что нет. – Теперь Лоренс повернулся к Роберту. – А вы тот человек, я видел, который купил мои томики Диккенса. Прекрасный обмен.

– Не совсем. Это прекрасные книги. Я удивлен, почему вы расстались с ними.

– Я думаю, по той же самой причине, по которой Брюс расстался здесь со своими семисвечниками. Оба моих деда коллекционировали книги, а поскольку я не коллекционирую ничего, мне не нужны дубликаты. Кроме того, – сказал он несколько беспечно, – один из моих дедов помог мне также найти клуб и больницу, а потому это дело имеет для меня сверхособый смысл.

– Ах, да. Лоренс, Лоренс. Мемориальная доска в вестибюле Сент-Уилфрида.

Линн, наблюдая, понимала, что Роберт присматривается к нему. Он должен был почувствовать его уверенность и живость. Тогда Роберт спросил, как они познакомились с Брюсом.

– Мы встретились во время бега трусцой на дорожке средней школы, – ответил Лоренс. – Оказалось, что у нас с ним одинаковый распорядок.

Вы, должно быть, живете недалеко от школы.

– Сейчас да. Я не стал жить в большом доме после моего развода. Обычно я жил на Хэлси-Роуд, сказал он своим тем же беспечным тоном.

– Это там, где живем мы! – воскликнула Линн. – Мы купили дом Олбрайта.

– Вы? Удивительное место. Я был там на многих вечеринках.

Вы должны посмотреть на него сейчас. Мы так сильно его переделали, что вы, возможно, его не узнаете, – сказал Роберт, – требовалась большая работа.

– Неужели? – спросил Лоренс. – Я никогда не замечал.

Ему не нравится Роберт, подумала Линн. Нет, это абсурд. Почему он должен ему не нравиться? Всегда я что-то придумываю.

Внезапно Джози засмеялась.

– Сказать вам что-нибудь забавное? Посмотрите на Линн и на Тома. Кто-нибудь замечает, что я вижу?

– Нет, а что? – спросил Роберт.

– Ну, посмотри еще раз. Они похожи друг на друга как брат и сестра. Одинаковые гладкие рыжеватые волосы, короткий нос, раздвоенный подбородок. Это поразительно.

– Если так, я польщен. – И Лоренс слегка поклонился Линн.

– Я не вижу этого вообще, – сказал Роберт.

Наступившее молчание свидетельствовало об общем замешательстве, как будто бы была совершена неловкость. Но замечание Джози было совершенно безобидным.

И Линн сказала приветливо:

– Вы должны сказать мне, когда вы хотите устроить обед на восемь персон, мистер Лоренс.

– Зовите меня Том. Я составлю список и позвоню вам. Через неделю вас устроит?

– Не забудь, мы едем с Эмили в Йейль, – предостерег Роберт.

– Я не забуду. Через неделю будет нормально. Вскоре в комнате стало пусто. Люди смотрели на часы и, раскланиваясь, уходили. Вечер заканчивался.

– Между прочим, кто этот парень Лоренс? – спросил Роберт по дороге домой.

Брюс объяснил.

– Он умный парень, работает партнером в большой юридической фирме Нью-Йорка.

– Это мне ни о чем не говорит. В больших нью-йоркских фирмах много умных парней.

– А больше я и не знаю ничего, за исключением того, что он разводился пару раз, ему около пятидесяти лет и выглядит он намного моложе. И он родом из очень важной, как ты называешь, семьи, – добавил Брюс, как показалось Линн, с некоторым оттенком юмора.

– Меня не слишком-то радует, что Линн пойдет домой к чужому мужчине.

– Ох, – сказала Линн, – не будь глупым. Разве он похож на насильника?

– Я не знаю как выглядит насильник. – Роберт нарочито громко вздохнул. – Моя жена все еще невинна.

– Это будет обед на восемь персон. И я думаю взять с собой в помощницы Юдору. Так что ты будешь чувствовать себя лучше. На самом деле, Роберт.

– Хорошо, хорошо. Я буду чувствовать себя лучше, если ты этого хочешь.

– Сегодня вечером люди говорили приятные вещи о тебе, Роберт, – сказал Брюс. – О больнице, разумеется, и также о вкладе, которого ты добился от «Джи-эй-эй» для создания фонда помощи незрячим детям.

– Да, да. Видишь ли, люди обычно думают, что все это не имеет никакого отношения к маркетингу бытовой электроники, но я надеюсь, что ты видишь теперь, что это так. Важно все, что связывает название «Джи-эй-эй» с добрыми делами. И контакты, которые завязываются в этом загородном клубе, так или иначе связаны со всевозможными благотворительными фондами и их правлением. Ты действительно должен вступить в этот клуб, Брюс.

– Ты знаешь, я не могу вступить в этот клуб.

– Это отвратительно, – воскликнула Линн. – Мне хочется вскочить и затеять драку.

– У тебя может быть такое желание, но лучше не делай этого. Я постоянно напоминаю тебе, – сказал ей Роберт, – что надо жить в реальном мире. Брюс достаточно умен, чтобы понять это. Вступи в еврейский клуб, Брюс. Есть пара таких клубов прямо на Вестчерской линии. А компания заплатит. Она будет рада этому.

Линн, оглянувшись, увидела, что Брюс пожал плечами.

– Мы с Джози никогда не были ни в каком клубе, еврейском или другом.

– Самое время сделать это сейчас, – решительно сказал Роберт. – Ты должен войти в правление одного из клубов, посещать обеды, а твоя жена должна ходить на женские чаепития. Это надо и для фирмы, и для вас обоих.

– Я делаю то, что могу, – ответил Брюс.

– Ладно, подумай о том, что я тебе говорю. И ты тоже, Джози.

Линн вмешалась в разговор:

– Джози работает. И во всяком случае я не могу представить себе, как она сплетничает с женами служащих компании. Все время приходится быть начеку. Они обсуждают все – твое мнение, твою одежду, все. Иногда эти сборища совершенно изматывают.

– Это цена, которую ты платишь за то, кто ты есть и где ты. Согласись со мной, что это небольшая цена, если она приведет к большой работе в Европе, признался Роберт.

Внутри у Линн все похолодело. Она знала, как обычно происходит продвижение по службе: два или три года в каждой из нескольких европейских стран, затем, возможно, свой офис в Нью-Йорке. Или несколько лет на Дальнем Востоке с еще одним возвращением. И никакой стабильности, никаких корней, никакого постоянного места, где можно посадить молодое деревце клена и наблюдать, как оно растет. Здесь есть бесчисленное множество людей, которые отказались бы от тысячи таких саженцев, чтобы получить такую возможность, и это очень хорошо для них, но она не из их числа.

Однако Роберт был именно таким человеком. И он вполне был достоин вознаграждения, если бы оно было ему дано. «Никогда, никогда, – думала она, – не должна я ни малейшим поступком, ни словом удерживать его».

Как бы читая мысли Линн, Брюс тут же заметил:

– Я уверен, что для тебя найдется достойный пост за границей: как только события в Европе повернутся так, что там нужен будет наш представитель, я уверен, что ты именно тот человек, который получит этот пост, Роберт. Все знают это.

Позже, перед тем как лечь в постель, Роберт спросил:

– Что ты делаешь завтра?

– Я принимаю Джози и нескольких друзей к ленчу, помнишь? Это ее день рождения.

– Пропускаешь женский теннисный турнир?

– Я должна. Джози работает всю неделю, так что суббота – единственный день, когда мы можем устроить это.

Через секунду, отложив в сторону книгу, Роберт сказал решительно:

– Джози слишком упряма. Я всегда это говорил. Меня удивляет, как она ему не надоела, – единственное объяснение этому его мягкость, благодаря которой он не может ей противостоять.

– Она ему надоела! Боже мой, да он обожает ее! А что касается того, что она упрямая, так это неверно. Она просто честная, вот и все. Она искренняя.

Ладно, ладно, пусть будет так. Полагаю, я просто шовинист, испытывающий неловкость в присутствии искренних женщин. Линн засмеялась.

– Наша Эмили – хорошенькая искренняя женщина, я могу утверждать.

– Ах, это другое дело. – И Роберт засмеялся. – Она моя дочь. Она может делать все, что ей вздумается.

За исключением того, чтобы выбирать себе друга?

– Линн, я только хочу для нее самого лучшего. Разве я не отдал бы свою жизнь ради нее? Ради всех вас?

– Дорогой Роберт, я знаю это.

Он взял свою книгу, а она вернулась к своей. Вскоре Роберт отложил ее снова.

– Между прочим, ты привела в порядок крыло машины после того, как поцарапала его?

– Да, сегодня утром.

– Хорошо сделали?

Ты никогда не узнаешь, где была царапина.

– Хорошо. Не стоит ездить в поцарапанной машине. – Затем он подумал о чем-то еще; как будто у него в голове была записная книжка, как часто говорила Линн.

– Ты послала моей тете подарок на день рождения?

– Конечно. Прекрасную летнюю сумку.

– Хорошо, если учитывать, что она вяжет все эти свитеры для наших девочек.

В этом замечании было что-то злобное, меркантильное, так что Линн не могла проигнорировать его.

– Роберт, я думаю, ты обращаешься с ней очень плохо.

– Абсурд. Я был очень внимателен к ней в прошлом году на Рождество.

– Ты казался вежлив, только и всего, причем это было не в прошлом году, а в позапрошлом. Она потому и не приехала в прошлом году, что чувствовала твое нежелание. Ты, а не я. Я на самом деле люблю ее. Она добрая, благородная леди.

– Она может быть доброй и благородной, но она болтливая старая дура и действует мне на нервы.

– Болтливая! Она едва открывает рот, когда ты рядом.

Он не ответил. Линн упорствовала.

– Эмили очень любит ее. Когда Джин была последний раз в Нью-Йорке в прошлом месяце, они встречались с Эмили за чаем.

– Ладно. Оставь меня в покое со своей тетей Джин, хорошо? Это неважно.

Он повернулся и, натягивая одеяло на себя, уронил с громким стуком книгу на пол.

– Извини. Проклятье! Я встревожен. Она положила свою руку на его.

– Скажи мне, что конкретно тебя тревожит.

– Ладно, ты можешь думать, что это глупо с моей стороны, ты, вероятно, будешь так думать. Но я говорю тебе, мне не нравится идея, что ты собираешься идти и готовить обед в дом мужчины, у которого нет жены. Я чертовски хочу, чтобы ты придумала что-нибудь другое для вклада в аукцион.

– Но приготовление пищи – это то, что я делаю лучше всего. Это забавно. Ты наблюдал торги? Он заплатил тысячу долларов за мою работу, я хочу, чтобы ты это знал.

– Брюс натолкнул его на тебя. Вот как это случилось.

– Я надеюсь, что ты не собираешься сердиться на Брюса за это. Роберт, как ты можешь быть таким глупым?

– Мне не нравятся взгляды этого мужчины. Разведен и снова разведен и…

Пытаясь вывести его из этого настроения, она сказала:

– По-видимому, он похож на меня, а ты…

Он повернулся снова, на этот раз к Линн, чтобы встретиться с ней глазами, так что она могла видеть близко его темно-голубые радужные оболочки темные ресницы, белые веки и ее собственное отражение в его зрачках.

– Ты становишься все более очаровательной с каждым годом. Такое бывает лишь с немногими женщинами.

Она была довольна.

– Я действительно верю, что ты ревнуешь.

– Конечно. Разве это не естественно? Особенно если я ни разу в нашей совместной жизни – клянусь тебе – не был неверен тебе.

И, бросившись к ней, он уткнулся головой в ее плечо.

– Ах, Линн, ты не знаешь. Ты не знаешь.

То, что он все еще желал ее с таким неудержимым приступом страсти, а она могла ответить тем же, казалось чудом, которое поражало ее каждый раз, как сейчас…

Шторы колыхались от ветра, около постели тикали часы, и дверца машины, легко щелкнув, быстро закрылась. Роберт очнулся от дремоты.

– Эмили?

– Она дома. Я не спала, чтобы не пропустить ее возвращение.

– Она слишком поздно возвращается домой.

– Тише. Иди спать. Все хорошо.

Убедившись, что Эмили и Энни спят в своих кроватях, Линн наконец-то могла отдохнуть. Ее сознанием овладевал сон, ее тело согревалось телом, рядом с которым она спала тысячи ночей. Тысячи.

Снова закричал пересмешник. Он заливался трелью, как будто его сердце просилось наружу, подумала она, а затем заснула.

Том Лоренс спросил:

– Вы уверены, что я вам не мешаю? Усевшись на стул в своей блестящий черно-белой кухне, он наблюдал, как Линн готовила обед.

– Нет, совсем нет.

– Это новый опыт для меня. Обычно, когда я принимаю гостей, я жарю мясо на улице. Куски мяса и мороженое на десерт. Быстро и легко.

Поскольку это было новым опытом и для Линн, она должна была подыскивать слова, пусть банальные, чтобы избежать упорного молчания.

– Жаль, что нельзя использовать все эти прекрасные вещи более часто, заметила она, наполняя серебряное блюдо зеленым виноградом.

Это очень хорошая идея положить фрукты в это блюдо. Я забыл про него. Знаете, когда мы разошлись и я ушел, мы с моей бывшей женой решили разделить все имущество, которым мы владели, имущество ее семьи и мое плюс вещи, которые мы приобрели вместе. Все это было сплошной неприятностью. Переезды. И прочее… – Внезапно он соскользнул со стула. – Ох, разрешите мне помочь вам. Где его поставить?

– В центре стола. Осторожно, ручки отделяются.

Обеденный стол стоял вдоль стены огромной комнаты с каминами в двух противоположных концах. Можно было видеть, что в доме не было ничего, кроме прекрасной кухни, и, возможно, двух спален, примыкающих к этой большой комнате. Быстрый взгляд улавливал картины, книжные шкафы, длинную стеклянную стену, отделяющую ее от террасы, и густую листву за ней, плотную, как лес.

Какой изящный маленький дом! – воскликнула она.

– Вы так думаете? Да, после трех лет я наконец могу сказать, что чувствую себя здесь как дома. Когда я впервые въехал в него, моя мебель казалась мне чужой. Я едва узнал ее.

– Я понимаю, что вы имеете в виду. Когда прибывает мебельный фургон и выгружает ваши вещи в чужом месте, они выглядят заброшенными, правда? Как будто им недостает их собственного дома. Затем, когда пустой фургон уезжает, ох, в этом есть что-то непоправимое, остается печальный осадок. – И на некоторый момент она перенеслась в маленький домик в Сент-Луисе – маленький, по сравнению с их теперешним, – с приятными соседями на знакомой, уютной улице. Затем она сказала оживленно: – Однако, разумеется, каждый переходит через это. Его ответ был совершенно неожиданным:

– Я понимаю, что вы заставляете себя «переходить через» некоторые вещи очень быстро. Вы заставляете себя делать то, что правильно.

Изумленная, она взглянула вверх и увидела, что он внимательно изучает ее. Опустив глаза, Линн поняла, что этот человек совершенно не похож на нее; у него острый и практический ум, которого у нее определенно нет; он может видеть человека насквозь, если этого захочет.

– Что заставило вас это сказать? – спросила она с любопытством.

Он улыбнулся и пожал плечами.

– Я не знаю. Иногда на меня находит внезапное прозрение вот и все.

Может быть, вы чувствуете, что я немного волнуюсь в предвкушении вечера. Я надеюсь, что не взялась за непосильное дело.

Он последовал за ней обратно в кухню.

– Пожалуйста, не волнуйтесь. Сегодня вечером будут простые люди, несколько старых друзей, уехавших из Нью-Йорка, и среди них нет пустозвонов. Они будут ошеломлены, когда увидят этот стол. Я уверен, что они ожидают увидеть обычные бумажные тарелки Тома Лоренса.

На полках холодильника были расставлены вазы и блюда с едой, которую Линн приготовила дома: темно-красная ветчина в соусе шампань, фаршированные грибные шляпки, пухлые черные маслины, бледно-серебристые артишоки, разбросанные по зелени, золотая маринованная морковь, розовые персики, приправленные корицей и гвоздикой. Она двигалась из кладовой к холодильнику. Затем к духовке, в которую она поставила противень с хрустящими картофельными шариками, а затем к миксеру, чтобы взбить крем для большого миндального торта.

Когда все было закончено, Линн вновь вернулась к доверительному разговору:

– Кухня совершенно идеальна, – сказала она Тому, который все еще спокойно наблюдал за ее работой. – Плита по размеру как в ресторане, холодильник тоже. Я и на самом деле завидую.

– Ну, вы заслуживаете идеальной кухни, вы прекрасная кулинарка. Вы когда-нибудь думали стать профессиональным поваром?

– Я иногда об этом думаю, надо признаться. Я даже думала о названии «Вкусные обеды». Но что делать со всевозможной добровольной деятельностью, с родительским активом, а также с уборкой, отнимающей много времени каждый день, я не знаю как… – Она замолчала, а потом закончила: – Роберт очень требователен относительно дома. – Она опять замолчала и затем добавила: – Как бы то ни было, я не спешу. – И вдруг осознала, что ее слова звучат как оправдание. – Мне нужно бросить последний взгляд на стол, – произнесла она резко.

– Простите меня, – сказал Том извиняющимся тоном. – Но серебро… я имею в виду, не лежат ли вилки и ложки вверх ногами?

Линн засмеялась.

– Когда серебро имеет чеканку на задней стороне, вы должны ее показать.

– Ох? Это для меня новое, – сказал он. Его глаза улыбнулись ей.

Они были похожи на глаза Брюса, подумала она. Но больше ничем, кроме глаз, он не походил на Брюса. Ее руки двигались, разглаживая прекрасную скатерть, поправляя подсвечники. У немногих людей глаза могут улыбаться так.

– Вы внезапно о чем-то задумались, Линн. Могу я спросить, о чем?

– Конечно. Ох, задумалась? Я вспоминаю, – сказала она весело, – когда Роберт купил книгу об этикете, я должна была изучить, как давать соответствующие обеды, когда мы переехали сюда. Я подумала, как это глупо с его стороны, но потом я поняла, что все может пригодиться.

Зазвонил дверной звонок.

– О, эта Юдора. Она убирает дом и сидит с детьми. Я попросила ее помочь мне. Я открою ей.

Когда Линн вернулась, Том сказал:

– Мне хочется, чтобы вы устроили еще одно место за столом для себя, особенно теперь, когда у вас появилась на кухне помощница.

– Я пришла сюда, чтобы работать. Я не гостья, – напомнила ему Линн. – Но все равно, я благодарю вас.

– Почему вы не должны быть гостьей? Сегодня вечером все будут парами, кроме меня. А мне действительно полагается иметь женщину, сопровождающую меня, правда?

– Мы об этом не договаривались.

Он перестал улыбаться, по мере того как снова быстро и внимательно ее оглядывал.

– Я понимаю. Вы думаете, что если бы вы были моей гостьей, то ваш муж тоже должен был бы здесь быть.

Она кивнула.

– Во всяком случае, я не могу положиться на Юдору на кухне. Она хорошо справится с тем, чтобы принести тарелки после того, как я их приготовлю, и убрать их вместе со мной после обеда.

Она поспешно вышла на кухню. Почему она взволнована? На самом деле он не сказал ничего удивительного. И она повернулась к Юдоре, которая ожидала указаний.

– Они будут здесь через минуту. Включи духовку на слабый уровень, чтобы подогреть закуску. Я промою салат. Он пойдет на голубые тарелки – нет, не эти, возьми другие.

– Они не теряют времени зря, – сказала Юдора немного позже.

Раздвижная дверь закрывалась и открывалась, и из столовой слышался веселый смех.

– Я никогда не видела людей, которые съедали бы все на тарелке.

– Хорошо. Теперь внеси торт, так чтобы его могли сначала увидеть. Потом ты можешь принести его обратно, и я разрежу его.

– Вы наверняка повар, миссис Фергюсон. Я довольно стара, по возрасту гожусь вам в матери, но никогда даже и не слышала о блюдах, которые вы приготовили.

– Ладно, я тоже никогда не видела твоих искусных ямайских кушаний, пока не узнала тебя.

Несмотря на то, что Линн целый день провела на ногах, она внезапно ощутила прилив сил. Обед явился испытанием, и она его выдержала. Ей заплатили за ее искусство, и она чувствовала себя счастливой. Итак, когда дверь открылась и Том сказал, что гости хотят видеть повара, она была к этому готова.

Только разрешите мне сначала привести в порядок лицо. Оно пылает от плиты.

– Да, ужасно гореть как роза, – возразил он, увлекая ее за собой.

В секунду она оценила присутствующих: это были умудренные опытом, добившиеся успеха, веселые жители Нью-Йорка, люди, которые носят драгоценности с голубыми джинсами, когда они хотят этого. Они женятся и разводятся одинаково легко, когда они хотят этого. Добродушные и сговорчивые, их ничем не удивишь. Роберт презирает такой тип людей.

Они были добры, осыпая Линн похвалами.

– Какой талант… Вы можете работать в ресторанах «Цирк» или «Лягушка»… Сегодня вечером я нарушила свою диету… Просто чудо.

Вечер близился к своему апогею. Разогретые едой и вином, гости встали из-за стола в веселом настроении. Том включил плейер, мужчины отодвинули лежащие ковры, и танцы начались. Том протянул руки к Линн: – Идемте, присоединяйтесь к гостям.

Это рок-н-ролл. Я от него в ужасе, – запротестовала она.

Тогда сейчас как раз время, чтобы вы научились, – ответил он и вытащил ее на середину комнаты.

Сначала она почувствовала себя в глупом положении. Если бы Эмили, которая танцует, как дервиш, могла увидеть свою мать, она умерла бы от смеха. Самое лучшее, что могла делать Линн, это наблюдать бешеные твисты и вращения других и пытаться им подражать.

Затем, через некоторое время, барабанный бой, примитивный, заставляющий пульсировать кровь барабанный бой, нашел в ней отклик. Совершенно неожиданно она уловила его ритм.

Ну, вот, вы уловили ритм! – закричал Том. Уловили!

Кружение, которое должно было быть изнуряющим, неожиданно явилось возбуждением. Когда Линн увидела в дверях уходящую Юдору, она с удивлением обнаружила, что уже почти одиннадцать часов. Она полагала, что сейчас не более девяти. Вкладывая несколько купюр в руки Юдоры, она прошептала:

– Ты не забыла, что не следовало мыть хрусталь?

– Ох, мне не хотелось оставить его вам, миссис Фергюсон, но мне еще больше не хотелось ответственности.

– Верно, Юдора. Я его хорошо вымою и поставлю на место.

Возвратившись на кухню и надев опять фартук, Линн полоскала бокалы, когда Том в веселом настроении пришел за ней.

– Эй! Что вы здесь делаете?

– Юдора боялась дотронуться до вашего баккара. Она знает, сколько это стоит.

– Ох, оставьте. Мы собираемся пойти танцевать в сад. Удивительный вечер.

– Я не могу. На самом деле. Не могу.

– Нет, вы можете. Я настаиваю. На десять минут. Пойдемте.

Фонари снаружи производили эффект лунного света, тускло освещая границу темноты, где стена из болиголова ограждала небольшую полянку, на которой располагалась терраса. Днем шел дождь, поэтому запах влажной травы был терпким.

Один мужчина пожаловался: – Старость влезает ползком потихоньку, Том, поэтому я выдохся. Как насчет медленных старых танцев пашей золотой поры для разнообразия?

– Нет проблем. У меня есть мелодии, под которые танцевали твои родители. Да, это действительно приятно, – сказал он, притягивая Линн ближе к себе. – Если уж сравнивать, то старые танцы лучше.

В отличие от Роберта, он был ненамного выше ее, так что их лица почти касались. Их ноги двигались умело в унисон с ритмом сентиментальной музыки.

– У вас прелестный рот, – произнес Том внезапно, – и прелестные глаза.

Тревожное чувство охватило Линн, и он почувствовал это сразу.

– Вам не понравилось, что я сказал, да?

– Я этого не ожидала.

– Почему же? Если комплимент искренний, его следует говорить и принимать.

– Хорошо, тогда благодарю вас.

– Вы все еще чувствуете себя неловко. Вы думаете, что я просто льстивый болтун. Но вы на самом деле какая-то особенная, должен сказать вам. Освежающая. Непохожая на других.

Она чувствовала его дыхание на своей шее. Рука на талии прижимала ее так близко к нему, что она могла слышать биение его сердца. И полное грез очарование ночи перешло в нервное беспокойство.

– Уже больше одиннадцати, – закричала она. – Я должна сейчас же уйти. Пожалуйста…

– Вот где ты!

Прогремел грубый голос, и Роберт вышел из-за угла дома на свет. Сразу же прекратилась музыка, танцоры также перестали танцевать, остановившись в движении, и все повернулись на голос.

– Я звонил по телефону, но ответа не было, я пришел сюда и звонил в дверной звонок, но ответа также не было.

– Это мой муж, – сказала Линн. – Том Лоренс… но как глупо с моей стороны! Конечно, вы знаете друг друга. Я не подумала. – И она облизала губы, почувствовав внезапно необычный, соленый вкус, подобный вкусу крови, как будто кровь бросилась вверх к ее лицу.

– Я сожалею. Мы вышли из дома, и музыка заглушила все звонки. Входите и присоединяйтесь к нам, – сказал Том сердечно. – Ваша жена приготовила чудесный обед. Вы получите немного десерта. Я надеюсь, что еще осталось немного, Линн?

– Благодарю вас, однако торт едва ли то, в чем я нуждаюсь. Сейчас почти двенадцать часов, и я в такой час обычно не выхожу из дома, чтобы разыскивать свою жену на танцах.

Безумные мысли пронеслись в голове Линн: он выглядел мрачным, фигура в маске и накидке из старой мелодрамы, черный от злости, почему он не мог улыбаться, я умру от стыда перед этими людьми. Звонким и беспечным голосом она воскликнула:

– Какая я идиотка, я забыла надеть часы, все эти прекрасные люди заставили меня выйти из кухни и танцевать с ними, я сейчас возьму мои миски и вещи…

– Да, ты сделаешь это, – сказал Роберт. – Ты сделаешь именно это. Я подожду перед входной дверью. – Он повернулся и пошел по аллее, обсаженной деревьями.

Том и вся компания, и мужчины, и женщины, вошли в кухню вместе с Линн. Болтая, она позволила им помочь собрать вещи и загрузить их в машину, в то время как Роберт сидел в напряжении на колесе своей машины, и ужасный стыд охватил ее.

– Едем, домой, – приказал Роберт.

Его машина летела со скоростью пули. Она понимала, что он был взбешен, и, сознавая это, она сама становилась еще злее. Какое он имеет право? Что он о себе вообразил?

– Проклятье! – закричала она. Чтобы этот вечер, начавшийся так прекрасно, мог закончиться такой досадной неразберихой.

Он уже поставил свою машину в гараж и ждал ее на аллее, когда она подъехала к дому. «Я хочу заговорить первой, и я это сделаю», – подумала Линн.

– Ты был невероятно груб, Роберт. Я почти не узнала тебя, – произнесла она с полным самообладанием.

– Груб, ты сказала? Груб? Я пришел туда как муж, разыскивающий свою жену.

– Ты ужасно меня смутил. Ты знаешь это.

– Я был обеспокоен. Почти полночь, и ни слова от тебя.

– Если бы ты был так обеспокоен, ты мог бы позвонить по телефону.

– Я звонил, я же говорил тебе. Разве ты не слышала меня? И затем я пошел искать тебя, и не нашел на кухне. И где же ты была? Ты танцевала? Представь себе, танцевала! Танцевала!

– Я танцевала пару минут, и я собиралась уйти в ту самую секунду, когда ты пришел.

– Ты танцевала намного дольше, чем пару минут. И не пытайся отрицать этого, потому что я был там.

Пойманная на лжи, нет, не на лжи, а на безобидной выдумке в общем-то безобидном деле, в которое они были вовлечены, она разразилась гневными упреками:

– Ты стоял там за деревьями и выслеживал меня? Это унизительно. Мне бы хотелось думать, что тебе стыдно, Роберт. Когда ты прямо выскочил из темноты, ты чуть ли не испугал людей до смерти. Тебе не кажется, что они все подумали, что ты, должно быть, шпионил? Ты был ужасен. Ты не ломал бы комедию, подобную этой, если бы кто-либо из них был полезен тебе в твоем деле. В противном случае тебе безразлично, что ты говоришь людям.

– Это неправда. Однако правда состоит в том, что я и гроша ломаного не дам за кучку псевдоутонченных пустозвонов. Я узнаю этот тип с первого взгляда. Я ни чуточки не доверяю ни одному из них, в том числе Лоренсу.

– Ты всех критикуешь. Ты всегда недоброжелателен. Ты ни с кем не согласен.

Фары ее машины, которые она забыла выключить, освещали фигуру Роберта.

– Выключи фары, – рявкнул он, – или у тебя сядет аккумулятор. – И, повернувшись спиной, он поднялся по ступеням на заднее крыльцо.

Она выключила фары. Она настолько устала, что ей трудно было переставлять ноги, и ей трудно будет выдержать эту словесную войну, которая, как она прекрасно понимала, была еще далека от окончания. Глубоко вздохнув, она последовала за ним на крыльцо.

– Псевдоутонченные пустозвоны, – повторил он.

– Что это, Роберт? – спросила она. – Скажи мне, что заставляет тебя презирать людей, которых ты даже не знаешь? Что заставляет тебя так сердиться? Сам-то ты себе нравишься? – И, сказав так, она почувствовала слабый ожог от подступающих слез.

– Пожалуйста, – сказал он, – избавь меня от своей доморощенной психологии, миссис «Фрейд».

Он вытащил ключи и открыл дверь дома. Джульетта бросилась к ним, лая неистово, однако, увидев хозяев, прыгнула на Роберта и завиляла хвостом. Он оттолкнул ее.

– Не в настроении, Джульетта. Лежать! – И, резко повернувшись к Линн, он потребовал: – Я требую извинения. Сегодня ночью ни один из нас не сможет заснуть, пока я не получу извинения.

«Как прекрасное лицо может стать таким безобразным!» – думала она. В полутемноте ее щеки были бледно-голубыми, а глаза утонули во впадинах.

– Извинись, Линн.

– За что? За то, что я задержалась на час позже? За то, что я немного развлеклась? Ты мог бы войти и присоединиться к гостям. Том просил тебя.

– Ох, разумеется, если Том просит.

– Что означает этот саркастический тон, мне хотелось бы знать?

– Это означает, что мне не нравится то, как он смотрит на тебя, вот что.

– То, как он смотрел на меня, – сказала она с насмешкой. – Я не знаю, как он смотрел, потому что я не изучала выражения его лица, уверяю тебя. Однако если, – закричала она возмущенно, – однако если ему или кому-нибудь еще придет в голову немного повосхищаться мной, ты не имеешь права возражать. Не имеешь. Только не ты. Ты любишь, когда женщины увиваются вокруг тебя. Не говори мне, что не любишь, потому что я видела это тысячу раз.

Теперь ты послушай меня и не меняй тему разговора. Ну нет, с другой стороны, если ты уж затронула эту тему, я скажу тебе, что я никогда не поощрял ни одну женщину. Никогда. А также во всяком случае не делал ничего, чего я не смог бы делать при тебе. Клянусь Богом!

Богом! Когда ты последний раз был в церкви?

Не имеет значения! Я верую, у меня есть свои моральные устои. Одна ошибка, один неверный шаг вниз по скользкому склону, и ты не сможешь…

– Что это? Кто сделал неверный шаг? О чем, ради всего святого, ты говоришь? Я не могу понять тебя.

– Черт побери, если ты перестанешь меня прерывать, я тебе растолкую.

Пересмешник на острие крыши начал петь страстное крещендо, затем раздались грустные трели. Это сладостное пение проникло в самое сердце Линн.

– Давай на этом остановимся, – сказала она, задрожав. – С меня достаточно. В этом нет никакого смысла. Я пойду в дом.

Он схватил ее за рукав.

– Нет, ты не пойдешь. Сначала ты меня выслушаешь.

Она дернулась и, услышав, что рвется рукав, прекрасный рукав ее изумительного платья, пришла в ярость.

– Сейчас же отпусти меня, Роберт.

– Нет.

Когда она стала вырываться, рукав оторвался на плече.

Приглушенный крик вырвался из его горла. И он угрожающе поднял руку. В следующее мгновение его рука больно ударила ее по плечу, и Линн покатилась со ступеней вниз головой в колючую изгородь из боярышника. Она услышала свой собственный крик, слышала, как завизжала собака, слышала громкий крик Роберта и подумала: «Мое лицо!» И поняла, что не следует смягчать падение при помощи рук, а вместо этого лучше защитить глаза.

– О, Боже, – простонал Роберт.

Когда он поднял ее, она кричала. Она содрала кожу с тыльной стороны рук, ног, она ободрала щеки… Она кричала.

– Я должен поднять тебя, – сказал он сквозь стиснутые зубы. – Если ты не можешь вынести боль, я вызову «скорую помощь».

– Нет, нет. Мы попытаемся… Мы попытаемся вытащить иголки сами. Я потерплю.

Энни не было дома, она осталась на ночь у подруги. А Эмили, должно быть, еще не было дома, в противном случае она уже услышала бы и прибежала. И Линн благодарила Бога за то, что дети не видят все это.

Она лежала, плача и всхлипывая, пока Роберт не принес из машины фонарь и не принялся обрабатывать ее пораненные руки и ноги, и пыталась не кричать. Он вытаскивал из ее тела одну колючку за другой. Только раз или два она громко вскрикнула.

Когда наконец он поднял ее и она стояла, покачиваясь в траве, они оба были покрыты потом и забрызганы каплями крови. Они молча смотрели друг на друга. Пытаясь двинуться с места, Линн случайно натолкнулась на узкую ступеньку и слабо застонала.

– Я вывихнула ногу. Я почти не могу идти.

– Я отнесу тебя.

Он поднял ее и нес легко, как ребенка. Он положил ее на постель и снял с нее одежду.

– Сначала мыло и воду, – сказал он. – Не бойся, я буду очень осторожен. Затем крем-антибиотик. Это все я сделаю до того, как вызову врача завтра утром.

– Я не собираюсь вызывать врача. Ты не вызвал бы врача для себя из-за растяжения связки ноги или какой-то колючки.

– У тебя было восемнадцать колючек. Я сосчитал.

– Все равно я не собираюсь вызывать врача, – настаивала она. Ей хотелось заставить его почувствовать свою вину, вину за израненные руки, сложенные на голой израненной груди, вину за ее разорванное желтое платье, которое лежало на полу, подобно грязному белью, вину за весь ужас этой ночи.

– Ладно, поступай так, как тебе нравится, – сказал он.

Когда она накрылась одеялом, он все еще стоял и смотрел на нее.

– Что ты хочешь? – прошептала она. – Ты хочешь что-то сказать.

Он опустил глаза и глубоко вздохнул.

– Да. Я был сердит. Однако я не толкнул тебя на изгородь.

– Ты толкнул меня. Ты собирался ударить меня, ты был в нескольких дюймах от моего лица.

– Я не был.

– Ты собирался, Роберт.

– Ты ясновидящая, что ли? Можешь предсказать, что кто-то собирается что-то сделать?

– Ты внезапно схватил меня за плечо и толкнул меня. И я видела твое лицо. Оно было искажено от ярости.

– Прежде всего, было слишком темно, чтобы ты могла видеть, искажено мое лицо или нет. Это ерунда, Линн.

Все, что хотелось ей, это лежать в темноте и отдыхать.

– Почему ты не оставишь меня одну? – заплакала она. – Есть ли у тебя сострадание? По крайней мере, позволь мне попытаться заснуть, если я смогу.

– Я не хочу беспокоить тебя, Линн. – Он направился к двери. – Я надеюсь, что ты сможешь заснуть. Я сомневаюсь, что смогу заснуть. Ужасная ночь. Эти ужасные недоразумения. Иди вниз, Джульетта. Перестань надоедать.

– Оставь собаку здесь. Я хочу, чтобы она была со мной.

Затем темнота заполнила комнату. Слабые звуки ночи были нежными, шелест листьев дуба под окном и легкое позванивание бирки на ошейнике Джульетты. Собака подошла к постели, поднялась и лизнула воспаленную руку Линн, как будто намеревалась успокоить ее; как всегда, успокоение принесло самые благодарные слезы. И Линн лежала спокойно, позволяя слезам стекать по щекам, чувствуя их прохладу. Через некоторое время собака с шумом бросилась на пол около кровати, слезы прекратились, и Линн закрыла глаза.

Но сон не приходил. Эмили еще не было дома. Возможно, очень поздно, думала она. Однако боль не позволяла ей повернуться и посмотреть на часы. Снизу доносился острый запах трубки, и она знала, что Роберт сидит на софе и смотрит телевизор или читает, или, может быть, просто тупо уставился в пространство. Не имеет значения. Она не хочет думать о нем вообще. Пока не хочет.

Через некоторое время она услышала слабый глухой звук закрывающейся дверцы машины, после чего последовали шаги Эмили, пробирающейся по холлу в свою комнату. Где же была дочь так поздно? Однако она дома и в безопасности.

Наконец ей показалось, что, возможно, приходит блаженный сон.

Линн еще не заснула, как Роберт вошел в комнату и лег в постель, но она сделала вид, что спит.

Утром, все еще притворяясь спящей, Линн ждала, пока он не оделся и не спустился вниз. Потом она встала и захромала к зеркалу, которое подтвердило то, что она ожидала увидеть: опухшее лицо с маленькими покрасневшими глазами, утонувшими в оплывших щеках. Некрасивое распухшее лицо, и на нем темные капельки сухой крови на длинных царапинах. Даже видеть это было еще одним незаслуженным наказанием.

Она стояла, тщетно пытаясь скрыть случившееся под макияжем, и соображала, помогут ли ей черные очки или следует бравировать этим, когда вошел Роберт.

– Я надеюсь, ты чувствуешь себя лучше, – сказал он с беспокойством.

Мне хорошо. Мне совсем хорошо. Разве ты не видишь?

– Я вижу только, что тебе больно. И это причиняет боль мне, даже несмотря на то, что сейчас ты, может быть, думаешь, что это не так. Однако я сожалею, Линн. Очень сожалею о случившемся. Я не могу тебе передать.

– Это не просто случилось: я не собиралась больше признавать этот вздор. Это случилось из-за кого-то, но не из-за меня.

– Я представляю себе, как ты себя чувствуешь. – Роберт был теперь терпелив, он каялся. – Я представляю это себе, хотя, должно быть, ты думаешь иначе. Я был в ярости – мы сможем поговорить об этом когда-нибудь в другой раз – я испугал тебя своей яростью, что было несправедливо с моей стороны, и поэтому ты побежала, и тогда… Она прервала его.

И тогда я не хочу больше ничего слушать.

Хорошо. Спустись вниз и позавтракай. Пусть все останется, как обычно, хотя бы для девочек. Энни только что привезли домой. Я рассказал им о твоем инциденте, так что они подготовлены.

– О моем инциденте. Ах, да, – передразнила его Линн, стирая с глаз тушь, которая придавала ей вид больной совы. Она должна просто честно показать девочкам, что она плакала. Во всяком случае они увидят ее раны.

Эмили приготовила стол для завтрака. Кофе кипел в кофейнике, а хлеб жарился в тостере. Очевидно, она выходила в сад и сорвала ветку сирени для зеленой вазы. Эмили была заботлива.

– Для кого-то, кто лег спать так поздно, ты рано встала, – пошутила Линн.

Наша компания едет на озеро, – сказала Эмили, стараясь не смотреть в лицо матери, – там у родственников Харриса стоит лодка. Что случилось с твоей ногой? Ты ее также повредила?

Ничего серьезного. Я просто не могу надеть туфли, поэтому я сегодня останусь дома. Энни уставилась на Линн.

Ты выглядишь ужасно, – сказала она. – Ты еще и плакала.

Эмили сделала сестре замечание.

– Займись своим делом, глупая, – с досадой произнесла она.

Заговорил Роберт.

– Ваша мама ушиблась. Разве вы не плачете, когда ушибаетесь?

Никто не ответил. Все подавленно молчали, чувствуя, однако, что молчание надо прервать, но боялись сделать еще хуже.

– Было двадцать минут первого, когда ты пришла прошлой ночью, – начал Роберт, обращаясь к Эмили. – Ты знала об этом? – спросил он, обращаясь к Линн, которая кивнула в ответ.

– Я забыла посмотреть на часы. Наша компания занималась у Салли дома, – объяснила Эмили.

– Этого нельзя делать, – сказал Роберт. – Ты вредишь своей репутации, если не сказать хуже, приходя домой в такой час.

– Мы поговорим сегодня утром, Эмили, – сказала Линн.

– Нет. – Роберт посмотрел на часы. – Я должен бежать. Эмили, сегодня вечером ты не должна уходить из дома. Я хочу поговорить с тобой. Я собираюсь поговорить с тобой очень серьезно, начиная прямо с плечиков, воспользоваться которыми ты забыла в спешке. Когда я освобожусь, ты будешь знать, что от тебя требуется.

Ударение на «я» было направлено на Линн; она понимала это ясно, поскольку он достаточно часто ей говорил, что она не проявляет достаточно твердости, не соблюдает видимости уважения, и девочки ничему у нее не научатся.

– Ох, какое ужасное настроение, – сказала Эмили, когда Роберт вышел.

Энни встала.

– Я обещала папе, что сегодня утром потренируюсь, а так как он в плохом настроении, то я полагаю, что будет лучше сдержать обещание, – сказала она покорно.

– Это не причина, почему ты должна сдержать обещание, – сказала Линн мягко. – Ты должна это сделать, потому что… ну, потому что ты должна это сделать, – закончила она, улыбаясь.

Когда Энни была в гостиной, выстукивая менуэт, Линн сказала Эмили:

– Посиди со мной, пока я выпью вторую чашку кофе. Ты не должна приходить домой так поздно. Ты это знаешь без меня. Вы действительно были все время у Салли?

– Да. Веришь или нет, мы готовились к экзаменам, мама. – С лица Эмили на нее невозмутимо смотрели голубые глаза Роберта.

– Я верю тебе. – И задумчиво, будто она взвешивала, задать вопрос или нет, она осмелилась спросить: – Тебя привез Харрис?

– Да.

– После двенадцати, как сказал отец.

– Он сидел в темноте, когда я вошла в дом. Потом он вошел в холл и стоял, просто уставившись на меня. Он не сказал ни слова, и я тоже.

– Ты поступила плохо.

– Я сожалею, мама. Но он не должен смотреть на меня так свирепо. Я понимаю, я должна была позвонить, но я забыла посмотреть на часы. Это не преступление.

– Я полагаю, матери Салли там не было, как обычно?

– Да, она пошла на свидание. – Снова ее голубые глаза встретились с глазами Линн. – Так что, нет, ее не было.

– Плохо. Все плохо, – сказала Линн. – А Харрис… он хороший мальчик, я вижу это, и мы не то что не доверяем тебе, но…

– Но что, мама?

– Твой отец очень-очень сердит. Ты должна попытаться поступать честно, ты понимаешь, или он не разрешит тебе встречаться с Харрисом. Ты на самом деле должна поступать честно, Эмили, и я ничего с этим поделать не могу.

Наступило молчание, только слышался спокойный ритм менуэта Энни.

Эмили протянула руку через стол и коснулась руки Линн.

– Мама? – И теперь ее ясные, честные, блестящие глаза были беспокойны. – Мама? Что случилось с папой? Я хочу, чтобы он был похож на других отцов. Он становится злым. Это странно.

Линн держалась теперь настороже и ответила, как будто она не придавала значения недовольству мужа:

– Почему? Потому что он собирается дать тебе нагоняй, которого ты заслуживаешь?

– Нет. Совсем не поэтому.

– Тогда почему?

– Ох, мелочи. Просто мелочи. Иногда он так злится по мелочам.

– Все могут раздражаться время от времени. Он очень много работает. Иногда он бывает ужасно уставшим, и, как ты сказала, это только иногда.

Эмили покачала головой.

– Я не это имею в виду.

У Линн были опасения, хотя она не хотела думать особенно о том, чего она опасалась. Поэтому она сказала с некоторым нетерпением:

– Приведи хоть один пример, поскольку я не имею представления, о чем ты говоришь.

Эмили все еще колебалась, глядя на Линн недоверчиво и с сомнением. Наконец она сказала:

– Помнишь, когда я встретила тетю Джин в городе и она пригласила меня на чай? Случилось такое, о чем я тебе не рассказала.

– Да?

– Не пугайся, ничего страшного. Мы разговаривали – ты знаешь, как она любит вспоминать про старые времена, когда сгорел дом соседа и каким умным мальчиком был папа, – и затем вдруг она проговорилась про первую женщину папы… Мама, как это случилось, что мы не знали, что папа был прежде женат?

Итак, только и всего. Ничего или почти ничего… Линн осторожно объяснила:

– Я на самом деле не понимаю, почему это должно быть таким секретом, но это жизнь твоего отца и он хочет, чтобы было именно так. Это, должно быть, было для него ужасно тяжелое время, и он просто не хочет, чтобы ему напоминали о нем. Люди часто так делают; он просто предает забвению плохие воспоминания.

– Проговорившись, тетя Джин в тот же миг страшно испугалась, и мне стало ее жаль. Она несколько раз повторила, как она огорчена, и просила меня дать обещание не рассказывать об этом, забыть о том, что я услышала. И, разумеется, я обещала. – Эмили на мгновение отвернулась и затем, повернувшись снова к Линн, призналась со стыдом, что она нарушила обещание. – Я сдерживалась так долго, как могла, но на прошлой неделе я рассказала папе.

– Ох, это плохо, Эмили.

– Я понимаю и чувствую, что плохо. Ты спросила меня, почему папа так сердит на меня, и…

– И что? – подбодрила ее Линн.

– Он был абсолютно взбешен. Я никогда не видела его таким. Безумен, мама! Я не могла поверить в это. Он уставился на меня: «Это не твое дело, – сказал он мне, – и я не хочу, чтобы этот вопрос когда-нибудь еще возникал. Ясно?» Это меня ошеломило.

– Я надеюсь, он не отыгрался на бедной тете Джин.

– Он обещал мне, что все будет в порядке. Я так надеюсь.

Теперь Линн хотела узнать, сказала ли Джин нечто большее, например о сыне Роберта. В его утрате было для него больше страдания, чем он мог когда-либо предположить; поэтому было естественным, что ему хотелось забыть о существовании сына. И с беспокойством она спросила:

– Это все, что сказала Джин?

– Да, еще два или три слова – и закрыла рукой рот. – Эмили насупилась и покачала головой в сомнении.

– Разве тебе не было когда-нибудь не по себе? Если бы я была на твоем месте – я думаю, ты могла бы пройти мимо той женщины на улице и не узнать ее.

Маловероятно. Это большая страна. Кроме того, почему мы должны узнать друг друга? Часто развод – законченная глава.

– Однако разве тебе хоть немного не было любопытно? Мне было бы интересно узнать!

Как можно узнать? Часто трудно предвидеть, как ты поступишь в той или иной ситуации, пока в ней не окажешься.

Нет, я не хотела ни в коем случае познакомиться с шикарной девицей Роберта, думала Линн, как всегда, с легкой горечью, но в это утро горечь достигла апогея. Она вспомнила, что, когда впервые встретилась с Робертом, она была неопытной маленькой девочкой, невинной и не уверенной в себе, она вздрагивала при одной мысли о том, что Роберт предавался любовным утехам с ее предшественницей, такой изысканной, такой богатой и беспечной, что она могла позволить себе бросить такого мужчину.

Было странно, что такие мысли одолевали ее за кухонным столом в это утро, в это особое утро.

Эмили нервно играла с ложкой.

– Все равно, – сказала она, – папа может быть очень странным.

– Нет, Эмили. Я не хочу, чтобы ты так говорила или думала.

И внезапно девочка заплакала.

– О, мама, почему я должна бояться сказать то, что хочу сказать на самом деле?

И снова страх, горячий как огонь, проник в сердце Линн.

– Дорогая Эмили, в чем дело?

– Прошлой ночью с тобой что-то случилось.

– Да, да, конечно. Я упала в темноте, упала в колючую изгородь. – Она засмеялась. – Это неприятно упасть в изгородь. Неуклюжая.

– Нет, – сказала Эмили. Слово застряло у нее в горле. – Нет. Это сделал папа. Я знаю.

– Что? Что? – Руки Линн сжались на коленях так крепко, что кольца вдавились в тело. – Это нелепо. Как у тебя возникла такая идея? Эмили, это нелепо, – повторила она высоким, неестественным голосом.

– Я вспоминаю, что давно, еще перед тем как мы переехали сюда, когда вы вернулись домой из Чикаго, я слышала, как тетя Хелен сказала что-то дяде Дарвину о том, как ужасно ты выглядишь. Она сказала, она думала, может быть…

– Эмили, я удивлена. Я в самом деле удивлена. Уверяю тебя, ты неправильно поняла. Однако, если даже ты поняла правильно, я не в состоянии помешать тому, что тетя Хелен может придумать.

– Ты не плакала бы так прошлой ночью, если бы это было только от боли. Это было нечто большее.

– Только боль! Уверяю тебя, все из-за колючек.

Эмили не должна терять веры в отца. Это нанесет невосполнимый ущерб. Женщина помнит своего отца всю жизнь. Самые дорогие из моих воспоминаний – это о моем отце. Он учил меня, как отстаивать свои права и как прощать; когда он бранился, он был добрым…

Линн успокоила свои руки, положив их на стол, и обратилась к дочери с настойчивой просьбой:

– Поверь мне, Эмили. Разве я когда-нибудь лгала тебе?

Но неверие еще оставалось в дрожащих губах девушки. Две морщинки залегли на ее гладком лбу.

– В это утро он был так взбешен.

– Дорогая, ты постоянно повторяешь это отвратительное слово. Он спешил в офис, говорю я тебе. Он был обеспокоен. – Она говорила быстро. – Твой отец – очень хороший человек! Ради всего святого, нужно ли говорить тебе об этом? И ты так на него похожа, такая же работоспособная, решительная в достижении цели, и ты всегда ее добиваешься. Вот почему вы так близки. У вас особые отношения. Я страдаю, когда думаю, что ты можешь потерять его.

– А ты думаешь, я не страдаю? Однако ты должна признать, что папа может быть очень странным.

– Странным? После всей заботы, любви, внимания, которое он уделяет тебе всю жизнь?

– Ты не убедишь меня, мама.

– Мне хочется, чтобы я смогла это сделать.

– Я что-то чувствую, пока интуитивно, но уже могу понять, почему ты со мной так разговариваешь.

Чайник засвистел, и Эмили встала, чтобы выключить его. Она двигалась грациозно, даже в джинсах и кроссовках; ее тонкая талия, переходящая в округлость бедер, была женственна, а кожа нежная, как у ребенка. Внезапно Линн показалось, что эта молодая девушка, лишенная жизненного опыта и мудрости, утешает и покровительствует ей, женщине, гораздо старше себя. Даже ее поза, когда она повернулась спиной, чтобы загрузить посудомоечную машину, даже ее легкомысленный хвостик на голове вызвали у ее матери чувство обиды. И она сказала несколько резко:

– Я верю, что ты будешь держать эти чудовищные мысли в себе. И особенно храни их от Энни. Это приказ, Эмили.

Эмили повернулась.

– Ты на самом деле думаешь, что я причиню Энни больше боли, чем ей уже причинили. С Энни что-то творится. Я полагаю, что ты этого не понимаешь.

Эта упрямая настойчивость слишком напоминала Роберта. Линн была атакована. Летели стрелы. Это уж слишком. Однако она ответила с внешним достоинством.

– Ты преувеличиваешь. Я хорошо осознаю, у Энни сейчас трудный период. Но с ней все будет в порядке.

– Если папа не прекратит постоянно ругать ее за то, что она толстая, – сказала Эмили и через секунду добавила: – Я хотела бы, чтобы все казалось таким же простым, как раньше.

Ее вынужденная улыбка была печальна, и это подействовало на Линн, и она сменила прежний всплеск обиды на жалость:

– Ты становишься взрослой, – сказала она мечтательно.

– Я уже взрослая, мама.

Через холл было слышно, как Энни все еще колотит по клавишам. Внезапно обе руки ударили с такой яростной силой, что мелодия превратилась в какофонию пронзительных аккордов, как будто инструмент заявил свой отчаянный протест.

Обе женщины нахмурились, и Эмили сказала:

– Она ненавидит музыку. Она делает это лишь потому, что папа заставляет ее.

– Для ее же собственного блага. В один прекрасный день Энни поймет это.

Они окинули друг друга изучающим взглядом, который длился до тех пор, пока Эмили не нарушила напряжения.

Я сожалею о том, что говорила сегодня утром. Может быть, это только из-за плохого настроения, которое исчезнет. – С улицы раздался легкий сигнал клаксона. – Это Харрис. Я ухожу. – Девушка наклонилась и поцеловала мать в щеку. – Не беспокойся обо мне. Я не хочу доставлять тебе беспокойства. Забудь то, о чем я тебе говорила. Может быть, я не понимаю, о чем говорю. Но позаботься о себе, мама. Просто позаботься о себе.

После ухода Эмили на кухне стало очень тихо. Затем раздвижная дверь на веранде с шумом захлопнулась. Собака встала, отряхнулась и вышла за Эмили на улицу. В тишине в ушах Линн звучали грустные обрывки разговора. «Папа может быть очень странным. Позаботься о себе, мама». Она сидела как будто в трансе, обхватив пальцами чашку кофе, который давно остыл.

Она пыталась сосредоточиться на том, что сегодня следует купить, подумала, что надо привести в порядок дом и отвезти в чистку одежду – каждодневные мелкие дела, в которых продолжается жизнь, даже если происходят несчастья, потому что если батареи лопаются в день похорон, все равно следует вызвать водопроводчика. И все же она не поднялась, чтобы сделать хоть одно из намеченных дел.

Звонок в дверь вывел ее из состояния апатии. Ожидая доставку некоторых покупок, она надела на глаза солнечные очки; они были светлые и очень плохо скрывали глаза, однако человек из службы доставки, вероятно, даже не посмотрит на нее, а если даже и посмотрит, не обратит внимания.

Босая, в своем домашнем халате, она открыла дверь в ослепительный солнечный свет и столкнулась лицом к лицу с Томом Лоренсом.

Вы забыли это, – сказал он, протягивая ей сумочку, – поэтому я подумал, я должен… – Его глаза вспыхнули, когда он взглянул на нее, и он отвернулся.

– Ох, как глупо с моей стороны. Как любезно с вашей. – Нелепые слова вылетели из ее рта. – Я выгляжу ужасно, я упала, растянула ногу и не могу надеть туфли.

Он смотрел на герани в кадках на верхней ступени. Он очень деликатен. Он все видел и был смущен за нее.

Ох. Печальный конец прекрасного вечера. Лодыжку вывихнуть очень легко. Через несколько дней все придет в норму. Я надеюсь, вам станет легче.

Она закрыла дверь. Какое унижение, думала она, хочется вырыть яму и спрятаться в нее. Что он может подумать! Я не хочу никогда больше его видеть. Никогда.

Путем громадных усилий ей удалось через некоторое время прийти в себя. «Что ты делаешь? Уже одиннадцать часов, а ты еще не одета! Двигайся, Линн».

Итак, медленно и с трудом, прихрамывая, она проходила через дом, выполняя легкую, незначительную работу, опуская или поднимая шторы по мере надобности, выписала на столе чек и выбросила увядшие цветы, и эти привычные дела мало-помалу успокоили ее душу.

Вскоре она вошла в кухню. Для нее кухня всегда была сердцем дома, ее особым местом. Здесь она могла сосредоточить рассеянное внимание на трудном новом рецепте, здесь ощущался вес кастрюль с медным дном, и здесь все дышало спокойствием.

Тушеный барашек кипел на медленном огне, наполняя комнату запахом розмарина, а яблочный пирог уже остыл на полке, когда она услышала, что машина Роберта въехала на подъездную аллею. Рот Роберта был так же выразителен, как и его глаза. Она могла всегда узнать по нему, что он скажет дальше. Сейчас она увидела с облегчением, что его губы тронула улыбка.

– Все дома?

– Девочки скоро придут. Эмили ушла на озеро, а Энни – к своей подруге.

– А как ты себя чувствуешь? Ты все еще хромаешь? Не будет ли лучше, если туго перебинтовать?

– И так хорошо, как есть.

– Ладно, тебе виднее. – Он заколебался. – Если это Эмили, – был слышен звук колес по гравию, – я хочу поговорить с ней. С ними обеими. В кабинете.

– Не можешь ли ты подождать, пока мы пообедаем? У меня все готово.

– Я бы предпочел не ждать, – ответил он, выходя. Она подумала, он хочет на них выместить злость за свою вину по отношению ко мне.

– Отец хочет, чтобы вы обе прошли к нему в кабинет, – сказала она девочкам, когда они вошли в дом. Они сделали гримасы, и Линн пожурила их. – Перестаньте корчить рожи. Слушайте, что отец вам скажет.

Родители должны проводить единую линию в воспитании детей. Это основное правило для их же блага. Правило номер один.

Теперь ее сердце снова билось так часто, что она понимала только, что ей нужно убежать, однако последовала за детьми в кабинет, где Роберт стоял за своим столом.

Он начал говорить сразу же:

– Нам нужно, чтобы в доме было больше порядка. Здесь слишком все бесконтрольно. Каждый приходит и уходит, когда ему вздумается, не имея никакого представления о приличиях, и не удосуживается даже сказать, куда он идет или когда он вернется обратно. Ни у кого нет чувства времени. Приходят домой в любое время, когда вздумается. Вы думаете, что это пансион.

Бедные дети. Что же они плохого сделали? И она снова подумала: это его совесть. Он должен отплатить той же монетой, чтобы оправдаться перед самим собой.

– Всякий раз, когда ты уходишь из дому, Энни, я хочу знать, куда ты идешь, с кем ты общаешься.

Девочка уставилась на него.

– Другие отцы не похожи на тебя. Ты думаешь, что здесь армия, а ты генерал.

Для одиннадцатилетней девочки это было странное замечание.

– Я не нуждаюсь в твоих дерзких замечаниях, Энни.

Роберт никогда не повышал голоса, когда приходил в ярость. Однако своей управляемой яростью он добивался больше, чем кто-нибудь другой криком; воспоминания вернули Линн в офис в Сент-Луисе, где все боялись ужасных выговоров Фергюсона, его пресловутых «головомоек»; ей самой никогда не доставалось, но многие другие не забудут их никогда.

– Для тебя будет лучше, если ты возьмешь себя в руки, Энни. Ты уже не ребенок, но еще слишком молода. Твои успехи в школе недостаточно хороши, и ты очень толстая. Я говорил тебе сотню раз, ты должна стыдиться своей внешности.

На холодных руках Линн выступила гусиная кожа, и она стояла, сжимая их. Находиться здесь было невыносимо в том ослабленном состоянии, в котором она была сегодня, но она все еще не двигалась с места, как будто ее молчаливое присутствие служило некоторой защитой ее детям. Никогда, никогда Роберт не поднимал руки на девочек, и не поднимет никогда.

Он говорил что-то о Харрисе, называя его «типом». Этот приятный мальчик. Она не могла расслышать бормотание Эмили в свое оправдание, но она ясно слышала ответ Роберта.

– А я не хочу видеть его каждый раз, когда вхожу в мой дом. Меня тошнит, когда я вижу его.

Энни, лицо которой стало от оскорбления красным, побежала с воплем к двери и растворила ее так сильно, что та с грохотом ударилась о стену.

– Я ненавижу всех! Я ненавижу тебя, папа! – закричала она. – Я хочу, чтобы ты умер.

С высоко поднятой головой и со слезами на щеках глядя перед собой, Эмили вышла.

На лице Роберта Линн увидела отражение своего собственного ужаса. Но он опустил глаза первым.

– Это было им необходимо, – сказал он. – Они не страдают.

– Ты думаешь, нет?

– Это у них пройдет. Позови их в столовую обедать.

– Нет, Роберт. Я принесу им обед наверх и оставлю их в покое. А твой обед уже готов.

– Ешь сама, если можешь. У меня нет аппетита. Она поднялась с тарелками для Эмили и Энни, но они обе отказались. Чувствуя тошноту, она вернулась на кухню и тоже не смогла притронуться к еде. Даже звон тарелок был достаточно громким и заставлял ее вздрагивать. Когда стемнело, она вышла на улицу и села на ступеньки с Джульеттой, единственным непотревоженным созданием в этом доме. Она сидела здесь долго, рядом с собакой, как будто хотела получить успокоение от ее доброты. Я пропала, сказала она себе. Она представила себе пассажира, упавшего за борт, одного на плоту в пустом море.

И так закончилась суббота.

В воскресенье дом был еще в трауре. Девочки готовили домашнее задание в своих комнатах, когда она постучала. Возможно, они просто сидели в темноте, ничего не делая. В кабинете Роберт склонился над бумагами за столом, открытый портфель лежал на полу позади него. Никто ничего не говорил. Разрыв был окончательным. А Линн ощущала отчаянную потребность выговориться. Она думала о людях, которые любят и любили ее: о своих родителях, теперь уже умерших, которые посвятили свою жизнь ей, точно так, как она это делает в отношении Эмили и Энни; о Хелен, которая – и здесь она должна бы улыбнуться немного горестно – немного побрюзжала бы и вместе с этим утешила бы ее; и затем о Джози. Однако никому из них она об этом не расскажет. Ее отец пришел бы в негодование, будь он жив, а Хелен сказала бы: «Помни, мне он никогда не нравился, Линн». А Джози анализировала бы.

Нет. Никому из них. И она подумала, как всегда: супружеская жизнь – заколдованных круг, в который не может войти ни один посторонний, иначе этот круг никогда не замкнется вновь. Ничто не должно выйти за его пределы. Она без всякой цели бродила по дому, затем вышла в сад, потом снова вернулась. В гостиной она изучала фото Роберта, но сегодня суровое лицо не говорило ей ни о чем, кроме того, что оно красивое и умное. В саду около забора стояли две новые садовые скамейки, которые он заказал по каталогу. Он всегда находил способы украсить дом, сделать жизнь в нем более комфортной. Он повесил скворечники с тростниковыми крышами, и один из них уже был занят семьей вьюрков. Он купил книгу о птицах Северной Америки и изучал ее с Энни, или, во всяком случае, пытался это сделать, поскольку время, в течение которого можно было занять ее внимание, было коротким. Однако он пытался. Тогда почему же, почему он… как же, как мог он…

В кухне зазвонил телефон, и она вбежала внутрь, чтобы снять трубку.

– Брюс вчера был на рыбалке, – сообщила Джози, и привезти домой рыбы на целый взвод. Он хочет зажарить ее на гриле во дворе. Не хотите ли все прийти к нам на ленч?

Линн быстро соврала:

– Девочки готовятся к экзаменам, а Роберт работает дома. Я не осмелюсь побеспокоить его.

– Хорошо, но им нужно есть, – рассудительно сказала Джози. – Пусть они придут, поедят и уйдут.

Она всегда была разумна, Джози. И в этот момент ее рассудительность убедила Линн, и она сказала, почти не думая:

– Я приду сама, если это вас устроит.

– Разумеется, – ответила Джози.

Проезжая вниз по Хэлси-Роуд мимо поместий, а затем через город мимо магазина женской спортивной одежды, кинотеатра из красного кирпича в колониальном стиле и шорного магазина – все в воскресное утро было закрыто, – она начала сожалеть о своем поспешном решении. Поскольку она не имела намерения довериться Джози, она должна будет поговорить о каких-нибудь пустяках или, скорее всего, выслушать, что ей расскажет Джози, которая, конечно, коснется первой страницы «Нью-Йорк Таймс». Но она не повернула назад и через небольшой город выехала к месту, где большие поместья уже давно разрушились, где участки новых домов располагались напротив участков псевдоелизаветинских домов, построенных здесь в двадцатые годы.

Один из таких домов купил Леман. Это был довольно тесный маленький домик.

– Он мог бы позволить себе дом получше, – заметил Роберт с некоторым презрением.

И Линн ответила наивно:

– Джози говорила мне, что они не могут позволить себе ничего лучшего из-за ее больших затрат на врачей и лекарства.

Роберт воскликнул:

– Что? Нечего сказать, это, по меньшей мере, недостойно ходить по всей округе и рассказывать людям о своих делах.

– Она не ходит по всей округе. Мы друзья.

– Друзья или нет, эта женщина говорит слишком много. Я надеюсь, ты не научишься от нее плохим привычкам. – И далее он сказал: – Брюс жадный. Он мыслит ограниченно. Я понял это с самого начала.

Но Брюс не был жадным. Болезнь Джози стоило целого состояния, и, как говорила сама Джози, кто знает, что еще может случиться? Это она не разрешала ему тратить больше.

Брюс был на заднем дворе, когда она подъехала, и старательно шлифовал комод, а его кудрявые волосы падали ему на очки.

Он позвал Линн:

– Иди посмотри на мою находку. Какая работа! Я нашел его на прошлой неделе в антикварном магазине. Должно быть, на нем двадцать слоев краски. Я предчувствую, что, когда я дойду до первого слоя, окажется, что это волнистый клен. Ладно, посмотрим.

Его энтузиазм трогал ее. Ямочка на подбородке придавала свежесть лицу.

– Ты действительно слишком много времени уделяешь антиквариату с тех пор, как вы приехали на восточное побережье, – сказала она.

Когда она вышла из тени на яркий свет, он увидел ее лицо. На мгновение его глаза расширились, но он снова склонился над своей работой и заговорил, как будто ничего не видел.

– Где Роберт? Все работает, я знаю, Джози сказала.

– Да, как обычно, он за письменным столом с кучей бумаг, – ответила Линн небрежно.

– Я восхищаюсь его энергией. Его умом. Его ничто не остановит. – Брюс улыбнулся. – Что касается меня, я свожу свою жену с ума этой штуковиной. Она не интересуется антикварными вещами.

– Она интересуется тобой, и только это важно, – сказала ему Линн и вошла в дом.

Джози сидела на солнечной веранде с газетой и чашкой чая. Она, кажется, похудела, подумала Линн, с тех пор, когда я видела ее в последний раз неделю тому назад. Однако ее веселое приветствие и сильный голос были такими же, как всегда. Джози старалась бодриться. И при этой мысли, возникшей в результате ее собственного возбуждения, на глазах Линн почти появились слезы.

– Ну что же с тобой случилось? – закричала Джози, бросив газету на пол. – Что с лицом, что с ногами?

– Ничего особенного. Я поскользнулась и упала. Неуклюжая.

– Поэтому ты плачешь?

– Да, просто я в плохом расположении духа. Забудем об этом.

– Забыть об этом было бы глупо. Ты ведь не просто так пришла.

Линн прикрыла юбкой пятна на ногах.

– Я в темноте упала на изгородь из боярышника.

– Это причинило тебе боль. Но как же насчет настроения?

– Ох, это был такой плохой день. В доме было смятение, возможно потому, что все были расстроены из-за меня. И нам просто кажется, что мы иногда не знаем, как обращаться с нашими девочкам. Хотя, я уверена, все образуется. Когда ты позвонила, я думала в тот момент, что мне нужно плечо, на котором я могу поплакать, но теперь, когда я здесь, я поняла, мне не надо было приезжать.

Джози оглядела ее с головы до ног.

– Нет, ты должна была приехать. Разреши мне приготовить тебе чашку чая, и затем ты сможешь рассказать мне, что у вас случилось. Можешь и не рассказывать, как тебе захочется. – Она быстро пошла к двери и, повернувшись, добавила: – Я надеюсь, что ты расскажешь.

– Нам кажется, что мы не знаем, как обращаться с девочками, – повторила Линн. – Однако ты уже знакома с нашими проблемами. Мне не нужно говорить тебе, что Роберт не одобряет друга Эмили. А Энн не хочет попытаться сбросить вес, она объедается, и Роберт не может этому противостоять.

Линн замолчала, думая опять: «Я не должна была приезжать сюда, чтобы обрушить на нее все это». Она выглядит такой усталой, я сама утомлена, и все равно вся эта несерьезная полуправда ничего не даст.

– Я все это прекрасно знаю, – сказала Джози. – Но я думаю, ты чего-то не договариваешь, – добавила она.

Подобно моей сестре, думала Линн, она может быть в одно и то же время непреклонной и мягкой, и это странно. Я никогда не могла быть такой.

– Они хорошие девочки…

– Я тоже об этом знаю.

– Может быть, я делаю из мухи слона. Сейчас трудные времена для воспитания детей. Я уверена, многие семьи имеют более сложные проблемы с детьми. Да, я уделяю этому слишком большое внимание, – закончила Линн, извиняясь.

– Я не думаю, что слишком.

Наступило молчание, во время которого Линн сначала боролась с тем, чтобы слишком много не наговорить, а затем с тем потоком слов, который ей хотелось высказать.

– Вчера Роберт был взбешен из-за того, что Эмили пришла домой после двенадцати.

– И тебе тоже кажется, что это поздно?

– Да, только я не сердилась бы так из-за этого. А Энни, ты знаешь, она хочет выпрямить свои волосы, а Роберт говорит, что это смешно, и всегда между ними что-то происходит. Вчера она кричала на него. Она была почти в истерике. Она ненавидит всех. Она ненавидит его. – И Линн, перестав говорить, посмотрела на Джози умоляющим взглядом.

– Скажи мне, только Роберту так трудно с девочками? Только Роберту?

– Да. Очень тяжело для мужчины приходить домой после утомительного дня и заниматься с детьми, когда ему больше всего хочется отдохнуть. Особенно Роберту с его ответственной работой.

У каждого по-своему ответственная работа, – сказала Джози сухо.

Минуту они молчали. Казалось, и разговор зашел в тупик. Линн нервно заерзала на стуле. Когда Джози заговорила опять, она старалась не смотреть на Линн. Она опустила глаза вниз и произнесла с необычной мягкостью:

– А может быть, что-нибудь еще? Линн в волнении подалась назад.

– Ну, конечно, нет. Что же еще?

– Я только спросила, – сказала Джози. Внезапно Линн начала плакать. Сквозь рыдания слышались заглушенные обрывочные фразы.

– На этот раз не только дети. Это было из-за меня… в доме Тома Лоренса… было очень поздно, приехал Роберт… а я танцевала… Роберт был зол, на самом деле так ужасно… конечно, я знала, я не должна была танцевать, но…

Теперь подожди. Дай мне понять это правильно. Ты танцевала с Томом, а Роберт…

– Он был взбешен, – всхлипывала Линн, вытирая глаза.

– Что, черт возьми, плохого в том, что ты танцевала? Ты ведь не была в постели с мужчиной. Ты думаешь, что не должна была танцевать? Я никогда не слышала более нелепого, – сказала Джози горячо. Она замолчала, нахмурилась, как будто обдумывала ситуацию, а затем заговорила более спокойно: – Итак, ты приехала домой и объясняла свое поведение вблизи колючей изгороди и…

Линн подняла руку, как бы останавливая движение.

– Нет, нет, это не так… – начала она. Сигнал «стоп» промелькнул в ее голове. Роберт – начальник Брюса в фирме. Я не должна – не имеет значения, как мне ни близки Брюс и Джози – подрывать авторитет Роберта на работе… Я уже так много сказала. Глупая, глупая.

Как раз в это время в комнату вошел Брюс.

– У меня минутный перерыв. Ты не возражаешь, хозяйка? – начал он и резко замолчал: – Я помешал разговору? Вы обе выглядите очень серьезными.

Линн смахнула с ресниц слезы, которые снова навернулись на глаза.

– Я выплескиваю некоторые незначительные неприятности, вот и все.

Джози поправила ее:

– Они не незначительные, Линн.

– Я оставлю вас одних, – сказал Брюс быстро.

Но Линн хотела, чтобы он остался. Было бы неуместно и ошибочно истолковано, если бы она сказала ему: «Твое присутствие помогает мне. Ты искренний». Поэтому она сказала только:

– Пожалуйста, останься.

– Ты все рассказала мне, и, поскольку я все равно расскажу ему, когда ты уйдешь, он должен услышать это от меня сейчас. – И пока Линн сидела, подобно пациенту, слушая печально, как два врача обсуждают ее болезнь, Джози повторила короткую историю.

Брюс поудобнее устроился в кресле. Его ноги отдыхали на оттоманке, в то время как руки были спокойно сложены за головой. Эта неформальная поза и его неторопливая, обдуманная манера речи успокаивали.

– Итак, вы поссорились из-за девочек. Это часто случается?

– Ох, нет, вовсе нет. Энни и Роберт… Брюс поднял руку.

– Я не думаю, что ты должна рассказывать мне о Роберте, – сказал он вежливо.

Линн чувствовала упрек. Она обязана была помнить, что у Брюса есть чувство этики. Она встала, говоря поспешно:

– Я на самом деле должна бежать домой и побеспокоиться о ленче. Мы сможем поговорить в другой раз.

– Подожди, – сказал Брюс. – Джози, ты согласна со мной, что Линн нуждается в совете? Ты слишком близка с ней, чтобы советовать, но не думаешь ли, что еще кто-то должен это сделать?

– Определенно.

– Как зовут того парня, который, ты знаешь, дает советы, Джози? Ты высокого мнения о нем, и, кажется, он живет в Коннектикуте.

– Айра Миллер, – быстро сказала Джози. – Тебе он понравится, Линн. Я могу достать тебе адрес из моего бюллетеня выпускников университета. Сейчас, только поднимусь наверх.

– Я не уверена, что мне хочется это делать, – сказала Линн Брюсу, когда они остались вдвоем.

– У тебя прекрасные девочки, – сказал Брюс спокойно. – Твоя маленькая Энни – я к ней испытываю особое пристрастие. Ты знаешь это. И если они создают проблемы или доставляют беспокойство, ты должна знать почему, так?

Он старался не смотреть на ее лицо и ужасные ноги, когда повторил свой вопрос:

– Так?

– Я полагаю, что так.

– Ты знаешь это, Линн.

– Да. – Они правы. Она должна поговорить с кем-нибудь. В ее голове кипел вулкан, готовый извергнуться от возмущения и гнева. Должно наступить облегчение. Должно. И это правда, что постороннему она сможет рассказать то, что не может сказать своим старым друзьям: это сделал со мной мой муж.

– Я позвонила ему о тебе, – сообщила Джози. – Я осмелилась условиться о приеме на завтра в полдень. Трудно найти более приятного человека. Вот его адрес.

Когда они провожали Линн к ее машине, Брюс сказал:

– Я слышал, твой обед имел большой успех.

– Боже мой, как ты мог слышать об этом?

– От Тома Лоренса. Я встретил его вчера утром, во время бега трусцой.

– О, дорогой, я полагаю, он сказал тебе, как ужасно я выглядела, когда он пришел ко мне домой, чтобы вернуть сумочку? Я была еще в домашнем платье и…

– Единственную вещь, которую он сказал мне, – это то, что ты должна что-то делать со своим талантом, и я согласился.

– Это займет завтра всего лишь полчаса езды на машине, – сказала Джози. Она улыбнулась ободряюще. – На это не жалко потратить время.

– Счастливо, – крикнул Брюс, когда Линн отъезжала.

Найдя записку на письменной столе Линн, Роберт спросил:

– Доктор Миллер, три часа. Что это за доктор? Это были первые слова, которые он сказал ей в это воскресенье, а она коротко его спросила:

– Что ты делал за моим столом?

– Я искал в твоей адресной книге телефон стоматолога, о котором меня попросили.

– Я ничего не ищу на твоем столе.

– Я никогда не запрещал тебе это делать. У меня нет секретов. – Он зашагал к большому столу на другой стороне комнаты. – Подойди. Смотри. Открой любой ящик, какой хочешь.

– Я не хочу открывать любой ящик, Роберт. Хорошо, я скажу тебе. Доктор Миллер – психотерапевт. Это то, к чему мы пришли.

– В этом нет необходимости, Линн. – Он говорил спокойно. – Ты в этом не нуждаешься.

– Но я пойду. И тебе тоже надо было бы пойти. Пойдешь?

– Конечно, нет. У нас с тобой противоречия. Что в этом особенного? У людей всегда бывают противоречия, и они их преодолевают. Без сомнения, это блестящая идея Джози.

Нет, – правдиво ответила она.

– Тогда это идея Брюса.

Не желая лгать, она ничего не ответила. – Я не трачу зря деньги на эту ерунду, Линн. Я работаю слишком тяжело. Платить какому-то постороннему за то, что он выслушает тебя о твоих беспокойствах. – Его голос становился громче, но он не злился, а жаловался. – Я никогда не запрещал тебе покупать все, что ты хотела, правда? Посмотри просто вокруг на этот дом. – Он провел рукой по кожаным креслам, рыжевато-коричневым коврам и позолоченным светильникам на газоне за окнами.

– Мебель – это еще не все, и кольца тоже, ответила она, покручивая бриллиант на пальце.

– Мне хотелось бы думать, что тебе будет стыдно пойти и проболтаться о своих личных делах. Ты чересчур сильно реагируешь и чересчур эмоциональна. У мужа с женой может случиться небольшая ссора, а ты ведешь себя так, будто наступил конец света. Нет, я не хочу, чтобы ты шла к врачу. Послушай меня, Линн…

Но она уже вышла из комнаты.

В это спокойное послеобеденное время шоссе было почти свободным: по сторонам его раскинулся ландшафт в пастельных тонах, розовые вишневые сады, белые яблоневые сады и влажная зеленая листва.

Ее автомобиль-фургон проехал так легко, что Линн, свернув к входу, обнаружила, что она приехала на час раньше времени назначенного для нее приема.

Она остановилась перед домом на тихой улице домов, сдающихся в аренду, совершенно одинаковых, за исключением этого, у которого было крыло с отдельным входом. Грязный велосипед стоял у стены гаража, а во дворе она увидела много гимнастических снарядов; это подействовало на нее ободряюще: этому человеку, видимо, свойственно стремление к упражнениям на свежем воздухе, он не какой-нибудь книжный червь.

Подумав, что глупо сидеть в машине целый час, она позвонила. Дверь открыла женщина в ярком платье из набивного шелка – то ли жена доктора, то ли его мать, понять было трудно. Нет, доктора еще нет дома, однако Линн может войти в дом и подождать.

Ожидание казалось очень-очень долгим. Теперь, когда она предприняла этот серьезный шаг, теперь, когда она действительно здесь, беспокойная поспешность овладела ею. Хорошо бы мне покончить с этим делом, молила она. Поскольку минуты тянулись очень медленно, страх, таившийся под ложечкой, начал расти. У нее пересохло во рту, и она слышала, как громко бьется ее сердце. И она пыталась подавить этот страх, убеждая себя: это похоже на ожидание очереди к зубному врачу, только и всего.

Но этот офис был слишком маленьким. Здесь не было других пациентов, с которыми можно было бы поговорить или даже за которыми можно было бы понаблюдать.

Сердце ее забилось сильнее. Она пересекла маленькую комнату, взяла пару журналов, но не смогла читать. Она ничего не воспринимала, ни летние моды, ни экономическое развитие Восточной Европы. Ничего. Она встала, чтобы посмотреть картины на стене – хорошо написанные портреты и пейзажи.

Что она скажет этому незнакомому человеку? Как начнет? Возможно, он спросит, почему она пришла к нему. Как тогда она это объяснит? Она снова и снова составляла фразы, с которых начнет свой рассказ. Ну, в субботнюю ночь произошла ужасная сцена. Были сказаны грубые, горькие слова, мне даже не могло присниться, что я смогу услышать подобные слова в нашем доме, где мы любили… любили друг друга. Но, с другой стороны, разве все дети иногда не говорят, что они ненавидят своих родителей? А потому это ничего не означает, правда? Правда? Но Эмили сказала, что Роберт… что Роберт…

Рослый, крепкий средних лет мужчина появился во внутренней двери. Они подходили друг к другу, он и женщина в ярком платье, поэтому она, должно быть, его жена, подумала Линн и в тот же самый момент осознала, что у нее путаются мысли.

– Заходите, пожалуйста, миссис Фергюсон.

Когда она поднялась, стены закружились и она должна была схватиться за спинку стула.

– Я внезапно почувствовала себя плохо, доктор. – Она говорила отрывисто. – Может быть, это грипп или что-то еще. Не знаю. У меня кружится голова. Это только что произошло со мной. Если вы меня извините, я приду в следующий раз. Я заплачу за этот визит. Я сожалею, – пробормотала она.

Глаза мужчины, увеличенные толстыми стеклами, серьезно рассматривали ее. И она внезапно вспомнила о своих синяках, некрасивых пятнах, на которых еще не образовались корки.

– Со мной произошел… вы можете видеть… произошел небольшой несчастный случай. Я упала. У нас колючая изгородь, очень красивая, но эти колючки как иголки…

– Ох? Несчастный случай? – Он остановился. – Хорошо, вы не должны водить машину, когда у вас головокружение. Пожалуйста, проходите и отдохните в удобном кресле, пока вы не почувствуете себя лучше.

Понимая, что она должна подчиниться, она села в большое кожаное кресло, откинула голову назад и закрыла глаза. Она могла слышать, как на столе шелестят бумаги, открывается и закрывается ящик стола и в ее ушах стучит кровь.

Через некоторое время приятный голос побудил ее открыть глаза.

– Вы можете не говорить, если не желаете.

– По-видимому, глупо сидеть здесь и молчать. Действительно, я думаю, я должна уйти, – повторила она, будто просила разрешения.

– Если желаете, то пожалуйста. Однако не думаю, что вы пришли сюда по поводу гриппа.

– Головокружение наконец прошло, так что, может быть, и нет гриппа.

– Мне интересно было бы узнать, зачем вы все-таки пришли ко мне. Это-то вы можете мне рассказать?

– Странно. Я представляла себе, что вы будете меня спрашивать об этом.

– А вы представляли себе, каким будет ваш ответ?

– Джози… Джози Леман сказала, что я должна посоветоваться. – Она вытерла свои вспотевшие ладони носовым платком. – Мы, я имела в виду с моим мужем, иногда, по-видимому, не можем справиться с нашими детьми, я имею в виду, мы не всегда действуем согласованно. У нас одна дочь – подросток и девочка одиннадцати лет, она очень чувствительна, слишком толстая, и мой муж хочет, чтобы она сбросила вес, и, разумеется, он прав, и, видите ли – ну в этот уик-энд, видите ли, у нас была, была размолвка, ссора, и Энни, младшая, сказала Роберту, что ненавидит его, и я просто не знаю, что делать.

«А Эмили сказала: «Это сделал с тобой папа». Я не могу, не могу сказать этого».

Глаза Линн затуманились слезами. Она быстро вытерла проклятые слезы унижения.

– Извините, – пробормотала она.

– Все в порядке. Почему не поплакать, если хочется?

– Итак, значит, вот что произошло, вы понимаете. Может быть, я преувеличиваю. Теперь, когда я слышу себя, я понимаю, что, вероятно, это так. Это один из моих недостатков. Я становлюсь слишком эмоциональной.

Прошло несколько минут молчания, пока приятный голос опять не обратился к ней.

– Вы ничего не рассказали мне о вашем муже.

– Ох, Роберт. Роберт – необычный человек. Не так часто встречаются люди, подобные ему, человек Ренессанса, можно сказать. Люди так говорят. У него так много талантов, все восхищаются им, его эрудицией и энергией, он делает очень много хорошего для общества и уделяет очень много времени детям, их образованию, так много времени…

«Я ненавижу его. Это сделал с тобой папа».

– Да? – спросил он, подбадривая ее.

– Я не знаю, что еще сказать. Я…

– Вы рассказали мне, что ваш муж делает для детей и общества, но не рассказали, что он делает для вас.

– Хорошо, он очень щедр, очень внимателен и… – Она замолчала. Это было невозможно; она была не в состоянии сказать это; она не должна была приходить сюда.

– Это все? Расскажите мне, например, бываете ли вы часто сердиты друг на друга.

– Ну, иногда Роберт бывает зол. Я думаю, что так случается с людьми, правда? И я в этом виновата…

Тошнота поднималась к горлу, и ей было холодно. В яркий солнечный полдень ее руки покрылись гусиной кожей. И она внезапно встала в панике, желая только убежать.

– Нет, сегодня я не могу сказать ничего больше. Нет, нет, сейчас у меня уже не кружится голова. Я могу ехать. Это просто головная боль, легкий приступ лихорадки. Мне все же почему-то нездоровится. Я знаю. Я приеду еще раз, – сказала она. – Уверена, что приеду. Я знаю, я должна приехать.

Ничего больше не спрашивая, врач встал и открыл дверь.

– Я приму вас еще раз, миссис Фергюсон. Я буду отсутствовать три недели. Когда я вернусь, если вы захотите прийти на прием, я буду рад поговорить с вами. А тем временем было бы хорошо, если бы вы сохранили ежедневные записи всего того, что вы все делаете вместе. Запишите все счастливые часы, а также несчастливые. Тогда мы поговорим. Если вы пожелаете, – повторил он. – Сделаете так?

– Да, да, я сделаю. Благодарю вас, благодарю вас, – сказала она.

Сидя в своей машине, на безопасном расстоянии от изучающих ее глаз за толстыми стеклами, она почувствовала глубокое облегчение. Но постепенно, по мере того, как расстояние между ней и доктором увеличивалось, она начала чувствовать жар трусливого стыда, как будто ее уличили в некотором бесчестном поступке, в опасной лжи, в позорящей ее краже или как будто ее нашли гуляющей по улицам в нижнем белье. Почему, почему она не рассказала всю правду? Этому человеку было известно, что ее что-то еще беспокоило, он видел ее насквозь.

Движение в час пик было очень интенсивным, поэтому когда она добралась до дома, время обеда уже давно прошло и в гараже уже стояла машина Роберта. Готовая к очередному скандалу, она успокоила себя и прошла в дом. «Да, я скажу, что была у доктора и собираюсь пойти еще, и нет ничего, что могло бы меня удержать».

Все тихо сидели за столом. Роберт встал и выдвинул стул Линн, Энни улыбнулась, а Эмили сказала:

– Я поставила твое блюдо с цыпленком в микроволновую печь и сделала салат, мама. Я надеюсь, ты не оставила это блюдо для чего-либо другого. Я просто не знала.

– Оставила его для всех вас, дорогая. Спасибо тебе, Эмили. Ты моя права рука.

– Энни накрыла на стол, – сказала Эмили подчеркнуто.

– Если бы у меня были две правые руки, тогда другой правой была бы ты, Энни.

Атмосфера была спокойной. Всегда можно почувствовать что-то осязаемое, подобно ветру или температуре в комнате, где воздух начинает перемещаться под действием сильных эмоций. Теперь здесь от легкого ветерка шевелились белые шелковые шторы, Джульетта дремала под столом, и три красивых спокойных лица повернулись к Линн. «Могли ли они все забыть?» – спросила она себя с недоверием. Правда, порой мрачное настроение Роберта может, словно по мановению волшебной палочки, стать прекрасным. А будучи в прекрасном настроении, он знает, как очаровать человека, которому только что причинил боль. Кроме того, ее девочкам свойственна чудесная, все забывающая жизнерадостность юности. За это, по крайней мере, она должна быть благодарна. Все же было удивительно видеть их всех вместе.

– Где ты была так поздно, мама? – поинтересовалась Энни.

– Ох, я ездила за обычными покупками и не посмотрела на часы.

Линн мельком взглянула на Роберта, взгляд которого поверх края его чашки встретился с ее взглядом. Он поставил чашку на блюдце, и она отвернулась.

– Не собираешься ли ты сказать маме сейчас? спросила Эмили, обращаясь к Роберту.

Внезапно взволновавшись, Линн чуть вскрикнула:

– Сказать маме что? Что-нибудь случилось?

– Очень приятное, я думаю, – сказала Эмили. Роберт, засунув руку в карман пиджака, вытащил длинный конверт и с удовлетворенным видом вручил его Линн.

– Билет на самолет, – сказал он ей.

– Аэропорт Кеннеди на Сент-Хуан и дальше перелет на Сент… – прочитала она. – Роберт! Что же это такое?

– Десять дней на Карибском море. Мы улетаем в субботу утром. У тебя есть несколько дней, чтобы подготовиться и почувствовать себя лучше. – Он улыбнулся. – Ну, что ты скажешь на это?

«Что я хочу сказать, – думала она. – Как ты смеешь! За кого ты меня принимаешь?» И только потому, что здесь были дети, она ответила:

– Девочки не могут пропускать школу, Роберт. Я не знаю, что ты имел в виду.

– Они и не будут пропускать школу. Каникулы только для нас с тобой.

Это была дешевая – нет, дорогая – взятка. Она почувствовала прилив жара к щекам. И все же ради девочек она сказала спокойно:

– Это не имеет значения. Кто будет здесь управлять хозяйством? Я не собираюсь уезжать и оставлять дом, чтобы только доставить себе удовольствие.

– Конечно, нет. Обо всем этом я уже позаботился. Я провел целый день, делая приготовления. Юдора будет спать здесь. Девочки будут пользоваться школьным автобусом, и, если они захотят пойти куда-нибудь на уик-энд, Юдора доставит их в своей машине, или Брюс с Джози сделают это. Я разговаривал с Брюсом, – объяснил Роберт. – Они будут рады взять девочек в городской бассейн, а Брюс будет возить Энни на тренировки по теннису. Мне не хочется, чтобы она пропустила их, и он не возражает.

Энни, которая платила Брюсу любовью в десятикратном размере, вмешалась с мольбой:

– Ты знаешь, мне нравится ездить с дядей Брюсом, мама. Пожалуйста, скажи «да», мама.

– Итак, ты видишь, все устроено. Нет проблем. Остается лишь упаковать несколько платьев, – произнес Роберт решительно.

Почувствовав, что она попала в ловушку, Линн вышла из-за стола, сказав только:

– Мы поговорим об этом позже. Я не люблю, когда вот так сваливаются на меня неожиданности. А теперь, девочки, вы должны делать домашнее задание. Уходите из кухни, я уберу сама.

Когда она поднялась наверх, Роберт последовал за ней. Войдя в комнату, она повернулась к нему:

– Ты думаешь, что можешь подкупить меня, да? Это отвратительно.

– Оставь, пожалуйста. Здесь нет ни малейшего намерения тебя подкупить. Это лекарство. Лекарство от того, что причиняет боль нам обоим.

– Это нельзя вылечить за десять дней даже на райском острове, – сказала она с сарказмом. – Для этого понадобится гораздо больше времени.

Она стояла спиной к окну. Вид деревьев и холма, всегда успокаивающий ее душу, сейчас наводил на нее уныние, поскольку холм закрывал заходящее солнце, а сад был в тени.

– Девочки хотят, чтобы мы уехали. Ты слышала их.

«Конечно, хотят, – думала она. – Для них будет приключением распоряжаться в доме, когда родители уедут. Почему нет?» И она подумала также, теперь уже с тревожным чувством угрызения совести, что Эмили будет проводить слишком много времени с Харрисом.

Роберт настаивал.

– Я не беспокоюсь о них, ты знаешь. Брюс и Джози так же надежны, как мы с тобой.

Да, думала она, когда они могут быть полезны, ты используешь Леманов даже несмотря на то, что недолюбливаешь их. Все же она ничего не ответила, только повернула руки ладонями вверх и внимательно стала их рассматривать. На руках уже начали образовываться крошечные темно-красные корки, подобные горошинкам.

– Я не хочу ехать, – после некоторой паузы произнесла Линн резко.

– Сегодня ты видела этого человека, – начал он.

– Да, – ответила она, – ну и что?

– Я не верил, что ты это сделаешь. Я был очень удивлен. Я не думал, что ты на самом деле намерена это сделать.

– Я была намерена, Роберт.

– И что он…

– Ох, нет! – закричала она. – Не задавай мне таких вопросов. Разве ты не понимаешь это лучше меня? Если бы только ты согласился пойти со мной.

– Если это тебя удовлетворит, – ответил Роберт, ухватившись за ее слова. – Я не верю, что нам нужно что-либо, кроме того чтобы уехать вместе. Однако если это удовлетворит тебя, я сделаю все, – закончил он покорно.

Линн стояла у окна, все еще глядя на свои руки.

– Мы устали, оба устали. – Говоря всегда неторопливо, сейчас он спешил и запинался. – Последний год или два были сложными, не было покоя, и мы с тобой едва ли час были вместе одни. У тебя новый дом, у меня новый офис и работа. У меня новые лица, новые школы, друзья, все эти трудные согласования…

Видя его страдание, она чувствовала себя победительницей, но все же что-то внутри нее должно было сожалеть о его страдании.

– Послушай. Я знаю, что у меня вспыльчивый характер, но я не часто теряю самообладание, ты должна это признать. И я всегда потом об этом страшно сожалею. Не сказал бы, что это очень хорошо. Но я неплохой человек, Линн, и я люблю тебя.

Снизу послышались звуки музыки – это Энни трудилась над менуэтом. Эмили поднялась наверх, чтобы подойти к телефону в своей комнате. Как будто он прочитал мысли Линн – как он почти всегда это делал, – Роберт сказал мягко:

– Они нуждаются в нас, Линн. Наши дети нуждаются в нас обоих. Мы не должны их наказывать. Не должны.

– Ох, – выдохнула Линн.

Он зашагал по комнате, пока снова быстро не заговорил:

– Я ревновал, я был взбешен той ночью. Когда я увидел, что ты танцуешь с этим мужчиной, в то время как я беспокоился о тебе, я обезумел. Теперь я понимаю, как это было глупо с моей стороны. Ты невинная женщина, ты никогда не могла бы… – И он замолчал, а глаза его заблестели от слез. – Тогда ты сказала, что со мной что-то случилось.

– Я была очень, очень рассержена, Роберт, и продолжаю сердиться.

– Хорошо. Сердишься ты или нет, неважно. Ты ведь поедешь? Ради нашей семьи, поедешь? – Он положил толстый конверт на туалетный столик. – Я был счастлив, когда достал эти билеты. В это время года все они заказаны для свадебных путешествий, но, на мое счастье, был отменен один заказ. Ох, Линн, прости меня.

Он все еще стоял здесь, на его ресницах блестели слезы, а она, не говоря ни слова, отвернулась.

Самолет набирал скорость по длинной взлетной полосе вдоль болот и стремительно поднялся в яркое небо, взял направление на юг.

– Ну вот, мы летим, – сказал Роберт.

Линн ничего не ответила. Чувство обиды все еще причиняло ей боль, которая отдавалась в ней подобно плохо переваренной пище. Из-за ее желания покончить с ужасным раздражением, скрыть от детей все, что можно скрыть, она позволила себя убедить и посадить в самолет.

– Ты будешь рада, что поехала, – сказал он ласково.

Она обрушила на него всю силу своего презрения.

– Рада? Вот то-то будет праздник!

Роберт, глядя на нее с мольбой, поджал губы в знак предостережения. Они сидели трое в одном ряду. Пожилой человек, настолько толстый, что большей своей частью занимал еще и место Роберта, прижимая его к окну. На месте у прохода сидела Линн.

– Ужасно тесно, – прошептал Роберт. – Первый класс, черт возьми.

Не обращая на него внимания, она достала из сумки книгу и откинула спинку. Линн всегда старалась приспосабливаться к ситуации наилучшим образом, и даже сейчас она с удовольствием подумала о том моменте, когда увидит пальмы и голубую воду. Проведя большую часть своей жизни на Среднем Западе, она все еще находила их новизну чудесной; прежде она только дважды была на прекрасных, располагающих к отдыху Карибских островах. Какой смысл наказывать себя. Я буду плавать, я захватила с собой интересные книги, и, к счастью для меня, я достаточно худа, что могу позволить себе много есть; я надеюсь, что питание будет хорошим. И я не должна разговаривать с Робертом.

Он снова пробормотал:

Я собирался достать на обратный рейс билеты высшего класса. Я не могу это переносить. Это хуже, чем подземка.

Так как она ничего не сказала, он не делал дальнейших попыток продолжать разговор, и весь остаток пути они молчали.

В первое же утро она вышла на балкон и посмотрела вдаль на горизонт. Поблизости не было никого, кроме мальчиков-спасателей, которые установили ряд желтых зонтов на берегу, и небольших, качающихся на воде лодок с парусом, вытянутых в прямую полоску. Если отправиться отсюда прямо на восток, то попадешь куда-нибудь в северную Африку, подумала она.

– Как ты рано встала, – сказал Роберт весело. – Ты обошла меня сегодня. Удивительно, не правда ли?

– Да. Я собираюсь пойти погулять на берег.

– Если ты подождешь минуту, я пойду с тобой.

– Благодарю, но мне бы хотелось побыть одной.

– Хорошо, – послушно сказал он.

Солнце взошло еще невысоко, и воздух был свеж. Она гуляла по твердому песку вблизи кромки воды, вышла за пределы гостиничной территории и продолжала идти дальше. Ей казалось, что берег бесконечен и окаймляется сосновой рощей, береговым виноградником и растительностью, названия которой она не знала. Она проходила мимо поместий американских и британских миллионеров – низких, приятных домов, погруженных в тень баньянов и цветущих деревьев.

Обогнув крутой мыс, она натолкнулась на покрытый травой холм, который перегородил дорогу; он был крутой, как лестница, и с трех сторон окружен водой. До вершины добраться было трудно, но, не страшась, она начала подъем. Как только Линн, задыхаясь, поднялась на его вершину, она села и оглянулась вокруг, она была потрясена своего рода чудом, подобным тому, которое наполняет душу при посещении древнего собора.

Нет, здесь еще прекраснее. Такая голубизна! Вода, почти зеленая у берега в том месте, где отражался холм, незаметно переходила в чистейшую бирюзу; затем в трех четвертях пути к горизонту лежала широкая полоса кобальта. На самой дальней стороне горизонта была прочерчена тонкая линия, выше которой сияла голубизна другого оттенка, спокойная, вечная голубизна безоблачного неба.

Дул сильный ветер, и волны, ударяясь о берег, разлетались брызгами.

Лежа на спине в душистой траве, она смотрела в небо. Боже мой, как коротка жизнь!

И вот прилетела стая морских птиц. Они кружились, спускаясь все ниже и ниже, чтобы легко и плавно коснуться воды, а затем снова взмывали вверх. Они были так радостны – могут ли птицы быть радостными? – и она засмеялась над собой. И вновь к ней вернулась мысль о быстротечности жизни.

Она лежала полчаса или, может быть, чуть больше, в то время как легкий ветерок на вершине холма освежал пылающий жар солнца. Вытянувшись, она чувствовала, что тело ее молодо и пышет здоровьем. Даже боль в ноге начала уменьшаться, а тепло, казалось, успокаивает ее раны. Линн чувствовала прилив энергии, как будто поглотила всю мощь света.

Затем она стала отчитывать себя вслух. «Все же, Линн, он не хотел, причинять тебе боль. Сейчас он вне себя от отчаяния и вины. Взрыв ярости может длиться вечно, если ты не прекратишь его. Послушай, он смог бы съесть тебя от ярости, произошла ужасная трагедия, наша Кэролайн…»

И она размышляла: «Я не должна была оставаться так поздно на этом проклятом обеде. Вот с чего все началось. Я не должна была принимать предложение Тома. Что было бы, если бы я ждала дома Роберта, а затем обнаружила, что он беззаботно проводит время с хорошенькой женщиной?»

Она вспомнила щеку Тома Лоренса, почти касавшуюся ее щеки, его смешливые умные глаза, блестящие волосы и свежую кожу. «У вас такие прелестные глаза и такой прелестный рот, Линн». Лесть, все это лесть, возможно с надеждой, что она может привести к чему-нибудь. Как знать? Я знаю так мало о жизни, – подумала она. – Вышедшая замуж в двадцать лет, где и когда я могла набраться жизненного опыта. Нет, – сказала себе Линн и села. – Моя наивность непростительна. Я должна была быть по крайней мере достаточно предусмотрительной, чтобы предвидеть последствия. У моего мужа вспыльчивый характер, что не должно быть для меня новостью. Наши дети нуждаются в нас, сказал он. Это правда, – думала она сейчас, – несмотря на усталость и занятость, он всегда старается сделать для них приятное. Когда в Вашингтоне у нас было время между рейсами, он взял такси и повез нас в Национальную художественную галерею. За девяносто минут мы можем показать им много хороших картин, сказал он. Он обращается к энциклопедии, потому что хочет быть уверенным, что дал дочери наилучший ответ на ее вопрос. Он сидел всю ночь у постели Энни, когда ей удалили миндалины.

Иногда он бывает с ними груб и слишком требователен. Да, да, я знаю. Но они вели себя безукоризненно последние два дня перед нашим приездом. Несмотря ни на что, они на самом деле любят его. Люди порой сгоряча говорят такое, о чем они и не думают.

Наши дети нуждаются в нас. Они нуждаются в нас обоих.

С помощью здравого смысла можно разрешить почти все проблемы.

Вернувшись в комнату, она увидела записку рядом с книгой. В записке было написано: «Ушел завтракать. Я буду в столовой или где-нибудь на берегу». Книга была открыта на стихотворении, которое Линн не надо было читать, потому что она знала его почти наизусть.

Она положила книгу и вздрогнула. Он подарил ей эти стихи, когда они только что поженились, и они часто читали их вместе, иногда он читал их вслух своим низким выразительным голосом; они были так сильно влюблены друг в друга.

– Ох, Роберт, – вздохнула она.

Линн нашла его на берегу читающим книгу. При ее приближении он вопросительно посмотрел вверх.

– Я пришла заключить мир, – сказала она ему застенчиво.

Две маленькие слезинки выступили в уголках его глаз, и он взял ее руку и на мгновенье задержал в своей. Ей показалось, что поток общей крови течет через их соединенные руки. Она почувствовала гордость и облегчение.

– Ты прочитала стихотворение? – Когда она кивнула, он воскликнул с волнением: – Линн, Линн, ты для меня все на свете. Без тебя я не существую. Ты знаешь это, знаешь? У нас все опять будет хорошо? Правда?

– Давай не будем больше говорить об этом. Все уже позади.

– У нас могут быть плохие времена, но, по крайней мере, они не будут продолжаться долго. Хорошо, дорогая? – Он вскочил. – Ну, как ты сказала, хватит. Что мы будем делать сначала? Бегать или плавать?

– Погуляем. Я хочу показать тебе одно удивительное место.

Итак, они шли вдоль берега мимо прекрасных домов, утопающих в садах.

– Эй! Как далеко находится то место, которое ты хочешь показать мне? Ты еще не устала?

– Нет, я хороший ходок.

– Ты так молода, Линн.

Это была правда. Ее тело в ярком купальном костюме было таким упругим и гибким, каким оно было почти двадцать лет назад. И, радуясь тихому утру и славному миру, которого она добилась, Линн, не обращая внимания на легкую хромоту, шагала вверх.

Они затаив дыхание стояли на вершине холма.

– Я вижу, что ты имеешь в виду, – прошептал Роберт.

Белая яхта спокойно двигалась на линии горизонта.

– Посмотри на эту великолепную вещь, – сказал он. – Хотелось бы тебе владеть ею? Мы смогли бы пойти к Южным морям, вокруг света.

– Нет, – ответила она серьезно, – даже если мы сможем себе ее позволить, что мы, вероятно, никогда не сможем, мне бы не хотелось ее.

Он покачал головой, как будто это было выше его понимания.

– Что же ты хочешь?

– Только мира и любви. Только мира и любви, – повторила она очень серьезно.

– У тебя они есть. Ты получишь их. – Он опустился на траву. – Сядем здесь. Останемся здесь минуту.

Я знаю, со мной не всегда легко жить. Я довольно часто не бываю дома. Я одержим работой. И также знаю, что ты очень терпелива. В офисе и пассажирском поезде я слышу истории, от которых волосы становятся дыбом, о женщинах с нервными расстройствами, пьющих в одиночестве в течение дня или имеющих любовную связь с парикмахером. – Он засмеялся. – Представить, что ты имеешь любовную связь! Я думаю, ты убежала бы в ужасе, если бы какой-нибудь мужчина дотронулся до тебя. И когда я слышу обо всем этом, не думай, что я не ценю тебя, время, которое ты уделяешь детям, твое крепкое здоровье, твое бодрое настроение. Я должен делать больше. Я должен больше взять на себя.

– Ты делаешь очень много. Больше, чем многие отцы. Намного больше, – сказала она искренне.

– Нет, я должен делать лучше. Ты не играешь на рояле, поэтому ты не можешь помочь Энни в этом. Я думаю, она должна переключиться на популярную музыку. Это поможет ей в обществе, когда она станет на несколько лет старше. – Он вздохнул. – И я беспокоюсь об Эмили и ее юноше. Я знаю, тебе не нравится, когда я об этом говорю, но…

– Не сейчас, Роберт. Здесь так чудесно, чтобы думать о неприятностях, несмотря на то, что я не согласна, что Харрис – неприятность. Пойдем обратно, Роберт?

Наполовину шагая, наполовину скользя, они спустились с холма и с трудом шли вдоль береговой линии, шлепая по мокрому песку.

Некоторое время они молчали, пока Роберт не заговорил:

– Ох, я только хочу сказать еще одну вещь и затем… ты права, что здесь не место и не время для проблем…но либо наша Эмили – обычный подросток с обычными проблемами, или есть что-то еще? Недавно, когда мы были вместе, у меня возникло ощущение, что я ее раздражаю. – И когда Линн сразу не ответила, он сказал мечтательно: – Мне хочется, чтобы ты была правдива, если тебе что-либо известно.

Она заколебалась:

– Она думает, что ты не всегда откровенен с ней и ограждаешь ее.

– Ограждаю? От чего?

– Ох, мелочи. Всякие мелочи. Например, она говорит… когда она упомянула о Кериде некоторое время тому назад, ты был в бешенстве. Ты кричал на нее. Ты не хотел ничего ей рассказывать.

Он запротестовал.

– Разумеется, я не хотел. Почему ей нужно было знать? Это моя замечательная тетя! Интересно, почему она не проговорилась о моем сыне. Тогда появились бы сотни вопросов, правда? Хорошо, моя совесть чиста. Я правильно относился к нему, но он не является частью моей жизни. Банк сообщил мне, что он живет в Европе. Я даже не знаю, в какой стране. Я его больше не поддерживаю. Он уже взрослый. Он полностью отделился. В наши дни в этом нет ничего необычного, когда семьи расселились по всему земному шару. – Перестав возбужденно ходить, он стоял спокойно, глядя на воду. – Почему мы говорим об этих глупостях, между прочим?

– Ты спросил об Эмили.

– Ах, да, я спросил. Хорошо, есть еще что-нибудь? «Я прошла часть пути, и могла бы также пройти весь путь», – сказала она про себя. И устремив глаза на Роберта, она спокойно произнесла:

– Эмили думает, что ты причинил мне зло в ту ночь.

Он глубоко вздохнул, и она видела, как ее слова потрясли его.

– А что ты сказала? Ты… объяснила?

Она ответила спокойно, все еще глядя на него:

– Я сказала ей, что это было сущей нелепостью. Что я удивлена, что у нее могла даже возникнуть такая мысль.

Роберт опустил голову. В эту минуту они оба страдали. Как странно, подумала Линн, стоять здесь, в потоке солнечного света, в центре оживленной жизни, среди детей на надувных матрасах и плескающихся в волнах отдыхающих, кричащих и смеющихся, и вести такую сложную беседу. Ни один человек, кто сейчас их видит, не может, вероятно, предположить об этом.

Ей стало жаль мужа, который стоял с опущенной головой, и она коснулась его руки.

– Хватит, Роберт. Я еще не завтракала и голодна. Есть место на террасе, где я могла бы выпить чашку кофе с булочкой?

В ответ он благодарно улыбнулся:

– Конечно, я обследовал все помещения и все укромные уголки. Здесь есть милое местечко со столом под зонтиком в тени около бассейна. Пойдем туда. А после этого поплаваем. А после этого, – сказал он, поправляясь, – по расписанию на сегодняшний полдень есть поездка на рыбалку, короткое путешествие на один из островов на катамаране. Или, может быть, мы пустимся завтра в однодневное путешествие с аквалангами? Или тебе бы хотелось потренироваться на водных лыжах? Я просмотрел все расписание сегодня утром.

Она должна была улыбнуться. Это так похоже на Роберта – организовать все, рассчитать каждую минуту.

– Сначала поплаваем, затем будем делать все по порядку. Помни, ты сказал, что нам нужно расслабиться.

– Хорошо. Ты права.

В полдень они вернулись, смеясь над собой после первой тренировки на водных лыжах, и сели в тени около бассейна.

Несколько молодых пар болтало за соседними столиками.

– Молодожены, большинство из них, – заметил Роберт. – Ты можешь быть невестой. Ты нисколько не отличаешься от них.

– Теперь невесты стали старше.

– Ты немного загорела, – заметил он.

– Несмотря на средство от загара и шляпу с большими полями? Я приеду домой красная как рак. Ах, ладно, раз уж на то пошло, я могу и поправиться. Я хочу мороженое.

Она видела, когда ела мороженое, что он наблюдает за ней, что он радуется ее радости. Она съела мороженое с удовольствием, думая, что они только и делают что удовлетворяют физические потребности! Дышат свежим воздухом, отдыхают и как постепенно исчезают все их неприятности. По стене ползла зеленая ящерица. Прокрадываясь между столами, черные дрозды подбирали упавшие крошки. На стол прыгнула крошечная желтая птичка и остановилась на краю, а затем на своих хрупких, слабых ножках прискакала к тарелке с мороженым, где от него осталась маленькая растаявшая лужица.

Линн сидела совсем тихо, наблюдая за птичкой, клюющей остатки мороженого. Она чувствовала, что Роберт наблюдал за ней с той же самой нежностью, с которой она смотрела на птичку.

– Она восхитительна, – сказала Линн. – Этот маленький мозг, возможно, не больше половины горошины.

– Это ты восхитительна, – сказал он ей.

Пожилая пара, сидевшая рядом за столом, нечаянно услышала его слова, так как мужчина, перехватив взгляд Роберта, улыбнулся и кивнул.

– Мы видели вас обоих на водных лыжах, – сказал он с сильным немецким акцентом.

– Ох, мы оба выглядели ужасно, – ответил Роберт. – Мы катались в первый раз.

– Но вы очень храбрые. Со своей женой… – Он поднял серые брови с выражением ложной печали. – Мы слишком стары, чтобы учиться чему-либо новому.

Так завязался разговор. Они представились друг другу и вкратце описали свои биографические данные. Хуммели были из Штуттгарта; он банкир, отчасти удалившийся от дел, но только отчасти; они много путешествовали, в основном в последнее время по Восточной Европе, где произошло так много удивительных перемен. Это первое их путешествие на Карибское море было в основном для удовольствия, отметить пятидесятилетнюю годовщину их свадьбы. Позже, дома, они соберут гостей – семью и друзей, но сначала они хотели провести это время вдвоем.

– А этот день именно сегодня? – спросил Роберт.

– Сегодня именно этот день, – признался герр Хуммель, а его жена, дородная женщина, с прекрасными белыми волосами, зачесанными наверх, не применяющая ничего, чтобы скрыть свой возраст, закивала и улыбнулась.

– Здесь так прекрасно, – сказала она. – Обычно за солнцем мы отправляемся на Ривьеру, но там ничего похожего на здешние места. Эти странные прекрасные цветы… – И она показала рукой на аллею, обсаженную цветами, растущими кучками, которые выглядели как красные бусинки, каждая размером с булавочную головку. – Как называются эти цветы?

– Иксора, – ответил Роберт.

– Ах, вы знаток цветов? – спросила миссис Хуммель.

– Не совсем, – засмеялся Роберт. – Я просто случайно сегодня утром проходил мимо них по дороге на завтрак и увидел табличку с этим названием.

– Он все запоминает, – сказала Линн.

– Итак, у вас, – заметил мистер Хуммель, – память подобна… как это слово? Подобна фотоаппарату, знаете ли.

– Фотографическая память, – сказала Линн. – Да, у него такая память.

– Быть может, – сказал мистер Хуммель, – вы скажете мне, если я зашел слишком далеко, бесцеремонно злоупотребляю вашим временем, – может быть, вы выпьете с нами шампанского сегодня вечером? Завтра мы уезжаем. Может быть, вы пообедаете с нами, закажем столик на четверых?

– Ну что ж, это было бы очень приятно, – ответил Роберт радушно.

Когда они остались одни, Линн спросила с любопытством:

– Почему ты согласился обедать с ними?

– Ну, он банкир со связями в новых республиках. Никогда не вредно получить информацию и связи, если есть такая возможность. Кроме того, они приятные люди, и ты видишь, что они чувствуют себя немного одинокими.

Она была удивлена. Даже в отпуске его разум был с «Джи-эй-эй».

– Сегодня вечером надо нарядиться, – сказал он. – Я читал об этом в бюллетене в холле. Танцы и представление.

– Лимбо и калипсо, я уверена. Забавно, мне всегда нравился калипсо, независимо от того, как часто я его слушаю.

– Какое прекрасное платье, оно вполне заслуживает тех денег, которые за него заплачены.

Белый шелк казался даже более белым, а жемчуг – более блестящим по сравнению со слегка загорелой кожей. Она была довольна собой.

– Где браслет? – спросил Роберт.

– Который? – ответила она, зная, какой браслет он имеет в виду, так как он всегда интересовался им.

– С кабошонами. Самый твой хороший.

– Он слишком дорогой, чтобы брать его с собой в путешествие, – сказала она ему.

Это была и на самом деле особая вещь, всегда заметная, когда бы она ее ни надевала, и она надевала его только тогда, когда он просил ее об этом. Браслет напомнил ей о забытом отчаянии той холодной ветреной ночи на скамейке на берегу озера Мичиган. Было бы неразумно пережить такую ночь еще раз.

Хуммели зарезервировали столик вблизи балкона столовой комнаты, выходящего на море. Шампанское было уже в ведерке со льдом. Оба сияли, он был в летнем выходном костюме, а она в легком голубом шифоновом платье. Пара солидных бюргеров, думала Линн, и почувствовала доброе к ним расположение. Пятьдесят лет супружеской жизни!

– Так приятно быть с молодыми людьми в честь нашего небольшого праздника, – сказал мистер Хуммель. – Вы, может быть, расскажете нам больше о себе. У вас дома остались малыши?

– Не малыши, – ответила Линн. – Две дочери: семнадцати и одиннадцати лет.

– Боже мой, у нас внуки старше. Мальчик двадцати семи лет. Он работает в банке Франца, – добавила она гордо.

Разговор разделился: миссис Хуммель описывала Линн каждого члена своей большой семьи, в то время как мужчины пустились в разговор, искусно направляемый Робертом. Вполуха Линн, которую мало интересовали внуки Хуммелей, могла слышать кое-что из разговора мужчин.

– Я начинаю изучать венгерский язык, – сказал Роберт. – Я не знаю, как я смогу выкроить время, но я должен это сделать.

– Человек вашего типа всегда выкроит время. Я знаю ваш тип.

– Благодарю, но это трудный язык. Он родственен финскому, мне говорили. Я решил начать с Венгрии потому, что она уже сравнительно процветающая страна. Моя фирма имеет дело с домашними электроприборами, как вы знаете, и, если эта страна станет богаче, спрос будет расти.

– Вы были уже в Венгрии?

– Нет, я хочу подготовить группу для России, Польши и всего этого региона до того, как я поговорю с руководящей верхушкой, то есть с президентом. Мне необходимо научиться свободно говорить на этих языках. Это производит впечатление, если вы можете показать тем, с кем вступаете в контакты, что вы по крайней мере пытаетесь изучить их языки.

– Вы правы. Верно, ведь не все говорят по-английски. Хотя существует мнение, что все говорят.

– …Часто думают, что мальчиков воспитывать легче, – говорила миссис Хуммель. – Я думаю, вашему мужу хотелось бы иметь сына.

– Я полагаю, ему хотелось бы, но двух детей достаточно, а он обожает наших девочек.

– В настоящее время я занимаюсь маркетингом, но нужно расширять свою сферу деятельности. Я должен знать, что они делают для развития производства, правда?

Да, да. Технология изменяется каждый час. Вы дайте мне свою карточку, я дам вам мою, и, если я смогу как-то помочь, кто знает, может, мы сможем хорошо вместе поработать? Не правда ли?

– Я восхищен. Теперь я думаю, что мы забыли о вашем великом событии. Я закажу еще одну бутылку, и мы выпьем за следующие пятьдесят лет.

Ваш муж – очень честолюбивый, очень интеллигентный молодой человек, миссис Фергюсон, – сказал мистер Хуммель, обращаясь к Линн.

– Это радостно, – продолжала она, – видеть пару людей, таких молодых и красивых одновременно. Все эти недовольные пары, я никогда не думала, что их так много. Нам с Францем семьдесят три. Я старше его на семь месяцев, но мы никогда никому об этом не говорили. – Все четверо засмеялись, а Линн сказала вежливо:

– Вы оба выглядите моложе.

– Правда? – Миссис Хуммель была рада. – Если это так, то только потому, что мы были очень счастливы друг с другом. Моя мама любила повторять поговорку – не отправляйтесь спать раздраженной.

– А моя мама говорила так: «Солнце да не зайдет во гневе вашем», – сказала Линн.

– Ах, да. И это действует, на самом деле действует.

– Интересные люди, – сказал Роберт, когда они встали и пошли танцевать.

– В настоящее время такие люди совсем не модны в нашем обществе.

– Да, но хорошо, что существуют такие люди, они необходимы обществу.

Компания вышла во внутренний двор. Когда музыка прервалась, можно было слышать прибой. Музыка вливалась в эту благоухающую ночь. «Дым попадает тебе в глаза» и «Всегда и всегда» звучало повсюду.

«Может быть, сентиментально, – думала Линн, – но все-таки эта музыка остается такой же прекрасной, как в тот день, когда была написана, – до того как я родилась. И она по-прежнему возбуждает страстное желание, которое не умирает, независимо от стиля выражения, хотите вы того или нет».

– Я танцую так же хорошо, как Том Лоренс? – прошептал Роберт.

Она отпрянула от него и сказала с упреком:

– Для того, кто может быть таким тактичным, когда он хочет им быть, ты удивляешь меня.

– Прости меня. Я хотел пошутить, и оказалось совсем не смешно. Прости меня. – Он поцеловал ее в ухо и прижал к себе. – Прости меня.

Проходя мимо Хуммелей, которые танцевали на расстоянии друг от друга, две пары улыбнулись друг другу.

– «Солнце да не зайдет во гневе вашем», – пробормотал Роберт. – Запомним это. Да, да. Начнем все снова. Шампанское ударило мне в голову. Такое прекрасное ощущение. – И над плечом Роберта небо внезапно заполнилось мерцающими звездами.

– Здесь звезд больше? Это возможно, Роберт?

Или я пьяна?

– Возможно, что ты пьяна, но здесь, по-видимому, больше звезд, потому что нет загрязнения воздуха, и небо чистое. Во всяком случае, созвездия здесь другие. Мы находимся близко к экватору.

– Ты так много знаешь, – прошептала она.

И она посмотрела вокруг на мужчин, двигающихся в такт музыке. Ни один из них не мог сравниться с Робертом, таким изысканным, таким желанным, так много знающим, с такими чудесными глазами, пристально глядящими в ее глаза долгим, долгим взглядом.

«Я не могу не любить тебя». Их тела двигались навстречу любви и острому желанию.

– Я не могу не любить тебя, – пел он ей в ухо.

И она думала: я была так рассержена, что желала, чтобы он умер. Ох, Боже, ох. Боже, и, борясь со слезами, она потянулась к его рту и здесь, на танцевальной площадке, целовала его снова и снова.

– Ох, мой дорогой, мой самый дорогой.

– Пойдем отсюда, – прошептал он. – Скажем «спокойной ночи» этим людям и уйдем отсюда. Быстрее, я не могу ждать.

В комнате он захлопнул дверь и закрыл ее на замок, крича:

– Скорее, скорее.

– Я здесь. Не разорви мое платье.

– Я куплю тебе другое.

Он схватил ее и понес на широкую холодную постель. За окном шелестели пальмы, а морской ветер дул все время, и в первый раз, и во второй, а затем всю ночь, спустя много времени, когда они заснули.

Они плавали и ходили ловить рыбу в глубоких водах, затем играли в теннис, совершали долгие пробежки по берегу и лежали в тени, отдыхая. Другие ходили по беспошлинным магазинам и возвращались с сумками вина и парфюмерных изделий, но Линн и Роберт уходили только туда, куда увозил их парусник. После того как уехали Хуммели, они были, по молчаливому соглашению, всегда вместе.

По утрам, когда раздавался первый шелест листьев на деревьях, они снова занимались любовью.

– Никакой работы, никаких покупок, никаких телефонных звонков, ни часов, ни детей, – шептал он.

Это было восхитительное неторопливое наслаждение. Это было похоже на то, как будто они родились заново, поженились заново. Роберт был прав. Это было именно то, что им было нужно.