"Том 1. Дживс и Вустер" - читать интересную книгу автора (Вудхауз Пэлем Грэнвил)

Глава IV

В клубе «Трутни» и во многих других местах, где мне случается бывать, вы нередко можете услышать рассказы о самообладании и хладнокровии, присущим Бертраму Вустеру — все единодушно сходятся на том, что я весьма щедро наделен этими чертами характера. Думаю, многие считают меня суперменом со стальными канатами вместо нервов, вроде тех, про которых пишут в книжках, и я не стану опровергать это мнение. Но и в моей броне можно пробить брешь, для этого достаточно выпустить на лужайку всемирно известных психиатров, наряженных дворецкими.

Я не мог ошибиться, предположив, что именно сэр Родерик Глоссоп поставил на стол фрукты и теперь семенил по лужайке обратно к дому. Только один человек в мире может похвастаться таким огромным лысым черепом и такими кустистыми бровями. Сказать, что я не был потрясен, значило бы ввести в заблуждение мировую общественность. Внезапное появление призрака заставило меня вздрогнуть, а всем известно, что случается, когда человек вздрагивает, держа в руках полную чашку чая. Содержимое чашки выплеснулось прямо на брюки магистра гуманитарных наук Обри Апджона, значительно их увлажнив. Я не слишком погрешу против истины, если скажу, что чай составлял теперь более существенную часть его наряда, нежели сами брюки.

Было видно, что он принял это обстоятельство очень близко к сердцу, поэтому меня удивило, что бедолага ограничился лишь безобидным междометием. По-видимому, людям, занимающим видное общественное положение, приходится быть сдержанными в выражениях. Если они начнут чертыхаться и изрыгать проклятия, это может произвести неблагоприятное впечатление, такое удовольствие могут позволить себе только рядовые граждане.

Впрочем, порой все понятно без слов. Во взгляде, которым он меня одарил, я прочел не менее сотни непечатных эпитетов. Так скорый на руку помощник капитана грузового парохода глядит на проштрафившегося матроса.

— Вижу, вы не изменились с тех пор, как покинули Малверн-Хаус, — сказал он с раздражением, вытирая брюки носовым платком. — Растяпа Вустер — так мы его всегда звали, — продолжал он, обращаясь к Бобби и явно рассчитывая на ее сочувствие. — Простейшего дела не мог сделать, даже такого, как взять в руки чашку с чаем, он постоянно сеял вокруг себя хаос и разрушение. У нас в Малверн-Хаусе так и говорили: если в комнате, где находится Вустер, стоит хотя бы один стул, он его обязательно опрокинет. Каков человек в детстве, такой он и в старости.

— Ради Бога, извините, — сказал я.

— Что толку от ваших извинений? Испортили мне новые брюки. Разве выведешь пятна чая с белой фланели. Впрочем, будем надеяться на лучшее.

Не знаю, правильно ли я поступил, похлопав его по плечу и воскликнув: «Вот она — истинно британская стойкость!» Скорее всего, нет, потому что мое восклицание его не утешило. Он еще раз свирепо на меня глянул и большими шагами направился к дому, распространяя вокруг себя аромат чая.

— Знаешь что, Берти, — сказала Бобби, задумчиво провожая его взглядом. — По-моему, Апджон не возьмет тебя на экскурсию вместе с остальными мальчиками. Боюсь, ты в этом году не получишь от него подарка на Рождество и не рассчитывай, что сегодня вечером он придет в спальню заботливо поправить тебе одеяло.

Властным взмахом руки я опрокинул молочник.

— К черту Апджона, к черту его подарки и экскурсии. С какой стати папаша Глоссоп вырядился дворецким?

— Я так и знала, что ты спросишь. Я и сама собиралась тебе потом рассказать.

— Расскажи сейчас.

— Видишь ли, это была его идея.

Я сурово взглянул на нее. Бертрам Вустер ничего не имеет против, если кто-то слегка привирает, желая сделать рассказ более занимательным, но слушать бред буйнопомешанного — благодарю покорно.

— Его идея?

— Да.

— Ты думаешь, я поверю, будто в одно прекрасное утро сэр Родерик Глоссоп проснулся, посмотрел на себя в зеркало, решил, что он сегодня бледнее обычного, и сказал себе: «Пожалуй, мне нужна небольшая встряска. Не пойти ли мне в дворецкие»?

— Ну, не так, конечно… Не знаю даже, с чего начать.

— Начни с начала. Смелее, Б. Уикем, нечего ходить вокруг да около. — И я с вызывающим видом положил себе на тарелку кусок пирога.

Мой непреклонный тон явно задел ее за живое и раздул пламя, всегда тлеющее в этой багряноголовой угрозе общественному спокойствию, ибо она недовольно нахмурилась и сказала, чтобы я ради всего святого перестал пялиться на нее, как дохлая камбала.

— У меня есть полное право пялиться на тебя, как дохлая камбала, — холодно отвечал я, — и я буду пялиться столько, сколько сочту нужным. Я нахожусь в состоянии сильного нервного стресса. Если в дело замешана ты, жизнь сразу же превращается в ад, и я полагаю, что вправе требовать объяснений. Итак, я жду.

— Погоди, дай мне собраться с мыслями.

Она задумалась и, после непродолжительного перерыва, за время которого я доел кусок пирога, начала свой рассказ.

— Пожалуй, я начну с Апджона, потому что это он во всем виноват. Понимаешь, он вбил себе в голову, что Филлис должна выйти замуж за Уилберта Артроуза.

— Ты говоришь «вбил себе в голову»…

— Вот именно: «вбил себе в голову». А когда такой человек что-то вобьет себе в голову, другим лишь остается уступить, особенно, если речь идет о такой рохле, как Филлис, которая слова не скажет папочке поперек.

— Что, совсем нет своей воли?

— Ни капли. Вот, для примера: пару дней назад он возил ее в Бирмингем на представление «Чайки» Чехова, решил, что это полезно для общего развития. Хотела бы я поглядеть на того, кто заставит меня пойти на «Чайку», но Филлис только кивнула и сказала: «Хорошо, папа». Даже не попыталась возразить. Теперь видишь, сколько у нее собственной воли.

Да, это уж, признаюсь. Ее рассказ произвел на меня сильное впечатление. Я знаю, что такое чеховская «Чайка». Тетя Агата как-то попросила меня сводить ее сына Тоса на представление в «Олд Вик[55]», и должен сказать, что необходимость напряженно следить за абсурдными действиями героев по имени Заречная и Медведенко и при этом постоянно быть начеку, чтобы вовремя пресечь попытки Тоса улизнуть из зала на волю, сделала мои страдания просто невыносимыми. Так что после рассказа Бобби я уже ни секунды не сомневался в том, что Филлис Миллс принадлежит к той категории девиц, чье жизненное кредо — «Папа лучше знает». Уилберту достаточно будет сделать предложение, и она поставит свою подпись там, где помечено галочкой, потому что так хочет Апджон.

— Твоя тетя просто в ужасе.

— Так она против?

— Еще бы она была не против! Ты же часто бываешь в Нью-Йорке и наверняка наслышан об этом Уилле Артроузе.

— Да, до меня дошли слухи о его выходках. Он известен там, как плейбой.

— Твоя тетка считает, что он просто чокнутый.

— По-моему, у всех этих ребят мозги набекрень. Что ж, теперь понятно, почему она против этого брака. Но, — сказал я, как всегда безошибочно выделяя суть вопроса, — это никак не объясняет присутствие папаши Глоссопа в доме моей тети.

— Очень даже объясняет. Она пригласила его наблюдать за Уилбертом.

Я опять перестал что-либо понимать.

— То есть следить за ним? Не спускать с него глаз? Но какой в этом толк?

Она нетерпеливо фыркнула.

— Он должен наблюдать за ним как врач. Ты знаешь, как работают психиатры. Внимательно следят за поведением пациентов. Вступают с ними в беседы. Незаметно проводят разные тесты. И рано или поздно…

— Кажется, понимаю. Рано или поздно он ляпнет что-то ироде того, что он чайник или папа римский, и тогда его упекут, куда следует.

— Ну да, он чем-нибудь себя выдаст. Твоя тетя пожаловалась, что она просто в отчаянии, и тут меня озарило — надо пригласить Глоссопа. Ты ведь знаешь, как у меня случаются эти озарения свыше.

— Еще бы. Никогда не забуду историю с грелкой.

— Да, это хороший пример.

— Ха!

— Ты что-то сказал?

— Я сказал «Ха!»

— Почему ты сказал «Ха!»?

— Потому что, когда я вспоминаю эту кошмарную ночь, мне хочется сказать «Ха!».

Мне показалось, она признала справедливость моих слов. Ненадолго умолкла — видимо, чтобы съесть сэндвич с огурцом, — и продолжила свой рассказ.

— Поэтому я сказала твоей тете: «Я знаю, что нужно сделать. Пригласите сюда Глоссопа — и пускай он понаблюдает за Уилбертом Артроузом. Тогда вы сможете прийти к Апджону и заделать ему свинью».

Я снова перестал что-либо понимать. Насколько я помню, ни о какой свинье до сих пор речи не было.

— О чем это ты?

— Господи, какой ты бестолковый. «Тащите сюда своего друга Глоссопа, — сказала я, — и пусть он сделает свои выводы. После этого вы сможете сказать Апджону, что сэр Родерик Глоссоп, виднейший психиатр Англии, убежден, что у Уилберта Артроуза не все дома, и спросите его, правда ли, что он хочет выдать свою падчерицу за человека, который в любую минуту может пополнить список обитателей психушки». Думаю, после этого даже у Апджона не хватит наглости настаивать на этом браке. Или ты так не считаешь?

Я тщательно взвесил ее слова.

— Пожалуй, ты права, — сказал я. — Вполне возможно, что и Апджону не чужды человеческие чувства, хотя я ни разу не имел возможности в этом убедиться, когда находился in statu pupillari.[56] Хорошо, теперь мне понятно, зачем Глоссоп приехал в «Бринкли-Корт». Но почему он выступает в роли дворецкого?

— Я же тебе объяснила — это была его идея. Он сказал, что при его всемирной известности, если он объявится здесь под своим именем, это может вызвать подозрения миссис Артроуз.

— А, понимаю. Она заметит, что он наблюдает за Уилбертом и задумается, с какой это стати…

— … и быстро смекнет, что к чему…

— … и завопит: «Какого черта все это значит?..»

— Вот именно. Ты приезжаешь погостить, а хозяйка приглашает психиатра проверить, здоров ли твой обожаемый сыночек. Какой матери такое понравится?

— Если же она заметит, что за ее сыном наблюдает дворецкий, она просто подумает: «Какой внимательный дворецкий!». Очень разумно. Поскольку дядя Том надеется заключить важную сделку с Хомером Артроузом, ни в коем случае не следует ее раздражать. Она закатит скандал Хомеру, Хомер взбеленится и скажет: «После того, что произошло, Траверс, я прекращаю переговоры», и дядя Том упустит выгодное дельце. Кстати, а в чем, собственно, оно состоит? Тетя Далия тебе рассказывала?

— Рассказывала, да я не стала вникать. Что-то насчет земли, которой где-то владеет твой дядя, а мистер Артроуз хочет ее купить и понастроить отелей и еще чего-то. Впрочем, не в том суть. Главное в том, что нам надлежит умасливать всех представителей семейства Артроузов в доме, чего бы нам это ни стоило, на этом мы должны сосредоточиться. И — никому ни слова.

— Можешь быть спокойна. Бертрам Вустер — не болтун. Он умеет держать язык за зубами. Но почему вы так уверены, что Уилберт Артроуз тронутый? Мне он показался совершенно нормальным.

— А ты что, его видел?

— Мельком. На Тенистой поляне, он читал стихи этой барышне Миллс.

Мое сообщение произвело на нее сильное впечатление.

— Читал стихи? Читал стихи Филлис?

— Именно так. Странное занятие для такого типа. Комические куплеты — да. Если бы он исполнял комические куплеты, я бы еще мог это понять. Но он сыпал виршами из книжек вроде тех, что переплетают в мягкую красную кожу и продают во время рождественских праздников. Не берусь присягнуть на Библии, но стихи подозрительно смахивают на рубаи Омара Хайяма.

И снова мои слова произвели на нее неизгладимое впечатление.

— Это нужно прекратить, Берти, прекратить как можно скорее. Нельзя терять ни минуты. Ты должен пойти и положить этому конец. Немедленно.

— Кто, я? Но почему я?

— Потому что за этим тебя сюда и позвали. Разве тетя тебе не сказала? Она хочет, чтобы ты как тень следовал за Уилбертом Артроузом и Филлис. Твоя задача состоит в том, чтобы не дать ему возможности сделать ей предложение.

— Ты хочешь сказать, что я должен повсюду таскаться за ними, вроде частного детектива или полицейского шпика? Мне это не по вкусу.

— Вовсе не обязательно, чтобы тебе было по вкусу, — отрезала Бобби. — Просто делай, что тебе велят.