"Дитя слова" - читать интересную книгу автора (Мердок Айрис)

ПЯТНИЦА

Была пятница, утро. Когда я подошел к нашему учреждению, уже почти совсем рассвело. Ночью весь Лондон окутало туманом, но не плотным, густым туманом, а чем-то похожим на дымку над морем — сероватую, а не коричневую; в воздухе словно висела вуалевая завеса, испещренная холодными капельками воды, и они садились на пальто рано вышедших из дому лондонцев, покрывая их паутиной влаги, которая в тепле поездов метро и контор превращала вышеуказанные пальто в дымящиеся пудинги. Снова всюду запахло шерстью с примесью грязи и пота. Я повесил мое мокрое вонючее пальто на вешалку в вестибюле, оставил там же зонт и кепку, которая в то утро впервые познакомилась с зимней улицей, и, войдя в Залу, которая, как всегда в это время дня, была еще погружена во тьму, включил свет, — на потолке тотчас зашипели две длинные неоновые полосы. Они дважды мигнули, и холодный, очень яркий свет озарил Залу.

Все переменилось. Прежде всего я увидел, что весь пол затянут ковром. Затем я увидел, что мой стол снова стоит в «фонаре». Стол миссис Уитчер поставлен за моим, а стол Реджи Фарботтома — у двери, там, где еще совсем недавно стоял мой стол. На ближайшей ко входу стене над столом Реджи появилась еще одна гравюра — портрет герцога Веллингтонского. Теперь Зала выглядела даже уютной. Должно быть, из-за ковра.

— Вам правится, мистер Бэрд? — послышался за моей спиной голос Скинкера.

Я обернулся. Скинкер и Артур стояли в коридоре. Они, должно быть, спрятались в чулане у Артура, чтобы подстеречь мое удивление, когда я войду. Глаза у Артура блестели. Я сразу понял, какого мужества эта акция потребовала от Артура и как вдохновляла его любовь Кристел, если он отважился на такой шаг.

Я даже не улыбнулся. Я сказал:

— Я вовсе не желаю, чтобы миссис Уитчер сидела сзади и заглядывала мне через плечо. Пожалуйста, поставьте ее стол туда, где он стоял.

Скинкер с Артуром быстро передвинули стол миссис Уитчер и поставили его у стены.

— Прекрасно. Вот теперь все в порядке. — И тут я улыбнулся. (Это было для Скинкера. Артур же и так мог все прочесть по моему лицу.)

— Мы считали, что вы будете довольны, право же, — сказал Скинкер.

— Я и доволен, — сказал я.

— Очень мне охота посмотреть на лица нашей парочки, когда они увидят эти чудеса в решете.

— А где вы взяли ковер? — спросил я Артура.

— Я слазил на чердак, — сказал он. — Не знаю, имеем ли мы на это право. Там оказалось несколько комнат, забитых всякой всячиной — старыми коврами, ломаными стульями и тому подобное. Там же я нашел и герцога. Надеюсь, у меня не будет неприятностей. — Смутная мысль о возможных «неприятностях» частенько отравляла Артуру жизнь на службе. И то, что он подверг себя опасности ради меня, было выше всякой похвалы.

— Спасибо, Артур, спасибо, Скинкер. Я это очень ценю. Явилась миссис Уитчер. Мы втроем молча наблюдали за ней. Она задержалась на пороге, увидев происшедшие перемены, и проследовала мимо нас к своему столу.

— Ну и умники, ничего не скажешь! — бросила она через плечо. И опустилась на стул.

Прибыл Реджи.

— Эй, кто это сделал?

— Мы, — сказал я. — Есть возражения?

— Чертовски самонадеянный вы тип, вот что, — заметил Реджи. — Мерзкий самонадеянный тип. Верно, Эдит? Ну, ладно, детка, пусть будет по-твоему… — Эдит молчала. Реджи уселся за свой стол. Мы победили.

Я направился к двери в сопровождении своих союзников. Скинкер отбыл, сияя от удовольствия. Я зашел с Артуром в его чулан.

— Спасибо.

— Все в порядке, Хилари. Надеюсь, они не будут возражать против ковра.

— Конечно, нет.

— Послушайте… вчера вечером… вы не…

— Не сказал того, что тебе хотелось услышать. Я скажу сейчас. Конечно, я не возражаю, чтобы ты женился на Кристел. Даю вам свое благословение, если оно чего-то стоит. Самому себе мне как-то не удается пожелать счастья. Но вам я желаю его много-много.

— О, слава тебе, Господи, — сказал Артур. — То есть, я хочу сказать, я знал, что вы не… и все же чертовски приятно, чертовски приятно услышать это от вас. Мне только это и было нужно.

— Для полного счастья.

— Ну, в общем, да.

— Значит, все в порядке. Все отлично.

Я вернулся в Залу и прошел к своему столу у окна. Все еще освещенный циферблат Биг-Бена смотрел на меня сквозь туман. Я соскучился по нему.

— Надеюсь, вам доставляет удовольствие эта мелкая месть, — заметила Эдит.

— Но даже и тут ему потребовалась помощь, — сказал Реджи. — Сам он способен был только хныкать, пока Артур не взялся за дело.

Я погрузился в изучение очередной бумаги. Скоро в Зале узнают о помолвке Артура. Известие это будет встречено ахами и охами.

Внезапно потух свет.

— Чертовы электрики, а, чтоб их, — раздался в полумраке голос Реджи. Послышался звук отодвигаемых стульев, в коридоре зазвучали шаги. Смех.

— Сейчас принесут свечи! — произнес голос Скинкера. Я продолжал сидеть на своем месте, вперив взгляд в серый мрак за окном. Циферблат Биг-Бена тоже потух. Я думал о Бисквитике. Кто она и увижу ли я ее еще когда-нибудь?

— Свечи — это даже занятно, верно? — сказала Томми.

Лондон был по-прежнему погружен во тьму. Томми попыталась устроить из этого праздник. Я был костяком этого празднества. Я промолчал.

Гостиная у Томми, обогреваемая парафином, была довольно холодная. В тот вечер она накрыла стол индийской материей с коричневыми запятыми по желтому полю. В современных глиняных подсвечниках стояло шесть свечей. Наш ужин состоял из бифштекса с салатом и пирога с патокой, который она приготовила сама. Она знала, что я люблю такой пирог. А я не мог есть. Я выпил немного «Сент-Эмилиена». Вино покупала она. Вкус у него был отвратительный, однако я выпил еще. Я подумывал о том, чтобы рассказать все Томми. Я просто вынужден буду рано или поздно все кому-то рассказать. Но нет, не Томми. Ведь такое признание свяжет меня с тем, кому я сделаю его.

Томми выглядела сегодня совсем викторианкой. В известной мере из-за кудряшек. Вид у нее был усталый, И это ей шло. Неверный свет подчеркивал контуры ее лица, выделявшегося белым пятном на темпом фоне, но не обнаруживал цвета глаз. Носик ее и рот морщила гримаса озадаченности, сочувствия и любви. На ней была сегодня белая кружевная блузка с гагатовой брошью в форме креста, длинный черный жакет и черная бархатная юбка до лодыжек, которую она чуть приподняла, обнажив изящную икру, топкую лодыжку в белом ажурном чулке и маленькую бархатную туфельку. Ноги у нее были совсем маленькие. Ее унизанные серебряными кольцами руки то и дело нервно отбрасывали назад длинные волосы, закрывавшие высокий воротник блузки, белизну которой подчеркивало пламя свечей. Все эти детали, несмотря ни на что, я подметил и даже нашел Томми привлекательной — секс ведь заявляет о своем всепоглощающем присутствии почти при любом положении вещей. В моих глазах притягательность Томми то возрастала, то убывала по совершенно неопределенным законам. Когда меня начинало тянуть к ней, я пытался с этим бороться, и на время обычным проявлениям доброты и нежности приходил конец. Я подумал было дотянуться до нее через желтую скатерть, а ей так этого хотелось, но не стал. При том, как обстояли нынче мои дела, мне уж безусловно придется избавиться от Томми.

А она была сейчас бесконечно терпелива и изобретательна. Она все испробовала — и разговор на самые разные темы, и молчание. Кусок пирога со взбитыми сливками лежал у меня на тарелке и мокнул. Я выпил еще немного вина и скривил в гримасе лицо. Я ничего не говорил Томми про Кристел и Артура. Мне была бы невыносима ее радость.

— Не налить еще виски, родной?

— Нет.

— А что ты хотел бы получить на Рождество?

— Заряженный револьвер.

— В чем дело… Хилари… любовь моя… что-то с тобой происходит. И явно не из-за меня.

— Извини, Томкинс.

— Ты сегодня точно мертвый, точно зомби.

— Мне бы и хотелось быть мертвым.

— Не говори так — это грешно. Расскажи мне лучше. Расскажи хоть немножко. Расскажи намеками.

— Смешная ты девчонка. Ты иногда мне нравишься.

— Ты тоже иногда мне нравишься. Расскажи же.

— Не могу, Томми. Много лет тому назад я поступил очень дурно. И забыть об этом никогда не смогу. — Настолько я с Томми еще ни разу не был откровенен, и она это знала. Я услышал, как она судорожно, победоносно вздохнула, и я сразу ушел в свою скорлупу.

— Продолжай же. Пожалуйста. Ты ведь знаешь, что я тебя люблю. Мне просто хочется стать на твое место. Быть для тебя прибежищем, где бы ты мог расслабиться. Избавиться от боли.

— Я не могу избавиться от боли, — сказал я. — Грех и боль неразрывно связаны друг с другом. Один только Господь Бог способен их разделить.

— Так позволь мне быть Госиодом Богом. В конце-то концов… говорят же… что мы можем…

— Нет, Томкинс, извини, ты не можешь. Ты — это ты. Вот ты приготовила мне пирог с патокой, который, к сожалению, я не в состоянии есть. Надеюсь, он не пропадет.

— Патока долго не портится.

— Ты маленькая шотландочка, которая знает, что патока не портится. А моя беда — космическая.

— А не слишком ли много ты мнишь о себе? — сказала, помолчав, Томми. — В конце-то концов ты — это всего лишь ты, человек с вьющимися волосами, с угрюмым лицом и разными носками на ногах…

— Это придумала Лора Импайетт.

— Почему ты вспомнил сейчас про Лору?

— Сам не знаю. Не потому, что она имеет к этому какое-либо отношение.

— Значит, Лора. Вот в чем дело. Лора. Почему ты вдруг вспомнил о ней?

— О Томми, перестань… Я пошел домой.

— Почему ты вдруг упомянул Лору?

— Не знаю. Потому что у меня мысли скачут. И, конечно же, я слишком много мню о себе. Ну, кто я такой, чтобы у меня было космическое горе? Ладно, Томас, будь ко мне подобрее.

— Ты даешь мне слово, что это не…?

— Да, да, да, Томми. Мне надо идти. Извини уж.

Томми вскочила и опустилась на пол у моих ног, что с ней иногда случалось. Она стояла на коленях, уткнувшись головой в мои колени, ища руками мои руки, волосы ее, пахнувшие шампунем (она всегда мыла их по пятницам), разметались по полам моего пиджака.

— Ох, Томас, маленькая моя…

— Любовь моя… о любовь моя… позволь мне тебе помочь… я ведь так люблю тебя.

— Просто не могу понять — почему. Томми, мы должны расстаться.

— Не говори мне так сейчас, когда между нами установилось взаимопонимание…

— Никакого взаимопонимания между нами нет. Ты в каком-то трансе. А я холоден, как селёдка.

— Ты же хочешь меня.

— Нет. — Я грубо оттолкнул ее, чтобы она не почувствовала, что это так. Она качнулась назад и села на пол. Я встал.

— Ненавижу тебя..

— О'кей, Томсон. Доброй ночи.

— Не уходи. Расскажи мне. Расскажи, что ты наделал. Расскажи намеками.

Я оторвался от нее. Улицы были черные, если не считать крошечных огоньков то тут, то там, — это брели в потемках люди, освещая себе дорогу электрическими фонариками. А наверху, над их головой, шел праздник. Ярко сверкал широкий, бриллиантовый пояс Млечного Пути, молча услаждающий слух Разума. Звезд было столько, и они лепились так близко друг к другу, что с земли казались сегментом золотого кольца. Однако светили они лишь друг другу, видимо, не подозревая о нашем существовании, и здесь, внизу, было темно. Но я знал мой Лондон наизусть. Я двинулся на север. На дорогу от Томми до Артура у меня ушло почти полчаса. Было половина одиннадцатого, когда я позвонил в дверь Артура. А минуту спустя я уже сидел в его маленькой комнатке, освещенной одинокой свечой. Я решил рассказать все Артуру.