"Дитя слова" - читать интересную книгу автора (Мердок Айрис)

ВТОРНИК

Был вторник, утро. Я пришел на работу очень рано, поднялся на лифте и юркнул за свой стол в «фонаре». На дворе было все еще темно, и циферблат Биг-Бена парил в вышине ярким кругом, словно среди башен Вестминстера появилась луна. Я сидел, сжавшись в своем углу, как испуганный зверек. Я бы с удовольствием забаррикадировался.

Из Кингс-Линна пришло письмо от Томми, которое она всегда посылала мне по вторникам. Однако по тону оно было необычным.

Прочтя это высокопарное послание, я прежде всего подумал, что Томми, должно быть, узнала насчет Ганнера и Энн — отсюда и ее желание спасти меня в бурю и так далее. Однако как она могла это выяснить? Нет, у меня начинается мания преследования. Расскажу ли я когда-нибудь Томми об этой истории? Нет. Еще и поэтому я не могу на ней жениться.

Я сидел в безопасности моей оконной ниши и смотрел на постепенно светлевшую улицу. Начинался еще один из ненастных желтых дней. Я раздумывал, следует ли мне немедленно подавать прошение об отставке. Вчера вечером меня как-то убедили доводы Клиффорда. Быть может, я действительно обязан остаться и, так сказать, поднять забрало или подставить себя врагу. Идея — нелепая, по в ней была известная логика. Быть может, я действительно не должен бежать, а должен вытерпеть и дать всей этой истории — самим фактом, что мы будем встречаться и здороваться кивком головы (по будем ли?), — возможность стать чем-то обычным. Поможет ли это — не только ему, но и мне — снять остроту кошмара? Так размышлял я после того, как, изрядно выпив, покинул квартиру Клиффорда. Однако сегодня утром все эти доводы показались мне иезуитскими, даже несерьезными. Зато передо мной возникли более веские и страшные причины, диктовавшие не покидать работу.

Я внушил себе, что я — крепкий, здоровый человек и что я полностью исцелился. На самом же деле я понимал — и сейчас до ужаса ясно понял это сердцем, всем своим нутром — сколь хрупким было состояние духа, которого я достиг. Я не думал, что могу сорваться или сойти с ума. Но если я распрощусь с Уайтхоллом и стану искать себе место и не сумею его получить, а деньги начнут быстро таять, то в каком моральном состоянии я вскоре окажусь? Мне вспомнился — и показался до жути близким — тот страшный год, который я провел на севере, «шоколадный год», когда я лежал на раскладушке в комнате Кристел и притворялся, будто страдаю от физических недугов, в то время как на самом деле сражался за свой рассудок. А что, если, уйдя со службы, я останусь без заработка — пусть даже на время? Что, если я снова погружусь в эту страшную черную трясину? Глубины сознания не подчиняются законам времени. Ведь все это по-прежнему там. И только Бог мог бы изъять это оттуда. Даже Кристел это не удалось. Что, если я не смогу зарабатывать себе на жизнь? Что, если мне придется зависеть от Кристел? Что, если мне придется зависеть от Артура? А если я останусь на своем месте, даже если на какое-то время утрачу работоспособность, я как-нибудь Продержусь, вывернусь, никто ничего и не заметит, я буду в безопасности.

В комнату, насвистывая, жуя мятную резинку, вошел Реджи.

— Привет, Хил. Раненько вы вчера улепетнули, а? Думали, мы не заметим, как вы вертанули хвостом! Отправились пропустить стаканчик?

Прибыла Эдит.

— Я как раз говорил Хилари, что мы заметили, как он вчера дал дёру.

— Послушайте, вы слыхали? Миссис Фредериксон родила тройню!

— Не может быть!

— Она принимала это отвратительное средство от бесплодия.

Я сделал вид, что занят работой. И все утро делал такой вид.

Я решил пораньше отправиться обедать и обедать долго, невзирая на поток остроумия, который это вызовет у нас в Зале. Ходьба целительно действовала на меня. Я решил пойти пешком на север Сохо и удовольствоваться сандвичем в одной из пивнушек на Чарлотт-стрит, где я любил напиваться, когда был моложе.

Я выскользнул из комнаты, натянул пальто и кепку и двинулся к лестнице. И тут же приостановился. Не безопаснее ли спуститься на лифте? Но что, если я окажусь в лифте с Ганнером? На работе ли он сегодня? Я решил отважиться и избрать лестницу. И пошел вниз. Я почти дошел до нижнего этажа, когда с улицы в холл вошла женщина, быстро пересекла его и побежала вверх по лестнице. Она не была нашей служащей, я ее прежде никогда не видал. Она была шикарно одета. Так шикарно у нас в учреждении не одевались. Брюнетка, в меховой шапочке и дорогом с виду меховом пальто с металлическим поясом вокруг тонкой талии и ярким шелковым шарфом. Я охватил все это одним взглядом. Она прошла мимо меня, благоухая духами, и исчезла, свернув с площадки.

Я застыл. Затем повернул назад. Я был абсолютно убежден, что это так, и все же решил проверить. И зашлепал вверх по лестнице. Кабинет Темплер-Спенса, — а теперь, должно быть, Ганнера, — находился в бельэтаже, на piano nobile,[50] почти рядом с лестницей. Поднявшись до конца пролета, я свернул в широкий, устланный ковром коридор. Женщина в меховом пальто стояла у кабинета Ганнера — она уже взялась за ручку двери и обернулась. Я на секунду застыл — она смотрела прямо на меня. Она не только знала, что я вернулся и последовал за ней. Она знала, кто я.

Я поспешил ретироваться. Чуть ли не бегом выскочил из здания. И все твердил себе снова и снова, что несомненно ошибся. Несомненно, ошибся. Во взгляде, который в течение секунды она устремила на меня, было узнавание. Однако же она никак не могла знать, кто я. Просто у меня мания преследования, вернулась старая болезнь, которой я так страшился. Я шагал и шагал по улицам. Через какое-то время обнаружил, что нахожусь у подножия башни Почтамта. Я заходил в несколько баров и пил виски. Есть я ничего не мог. Подумал было о том, чтобы не возвращаться на службу. И все же вернулся около трех. Надо держаться установленных правил, рутины. Я должен сидеть за своим столом. Должен сделать над собой усилие и работать. Не должен весь день бродить по Лондону.

— Послушайте, Хило, три часа на обед — это не дурно!

— У Хилари такой вид, точно он пропустил стаканчик-другой.

— Хилари, Хилари-и…

Я снова сделал вид, будто с головой ушел в работу. Я даже дважды прочел одно дело, но так ничего и не понял. Девушка, работавшая в Архиве, — Дженни Сирл — принесла чай, так как Скинкер подцепил грипп. Она поинтересовалась, все ли у меня в порядке. Вошел Артур с грудой материалов. Он тоже с тревогой посмотрел на меня. Погладить меня он не посмел, но положил руку на стопку бумаг таким жестом, который неким таинственным образом на языке человеческих знаков выражает сочувствие.

Я все еще ощущал запах духов леди Китти, словно он пропитал мою одежду, пока она проходила мимо. Я попытался представить себе ее лицо, но лишь смутно видел перед собой темные волосы и темные глаза. Темно-синие? Темно-карие? К этому времени я уже твердо решил, что все это мне показалось. Она никак не могла знать, кто я. Возможно, она почувствовала, что кто-то поднялся по лестнице следом за ней — какой-то любопытствующий нахальный клерк. Она, наверно, даже не заметила меня, когда я спускался вниз. Она-то ведь к той истории никакого отношения не имеет. Хотя сейчас мне пришло в голову, что я ни разу не задумывался над тем, как Ганнер обрисовал своей второй жене гибель первой. Я просто не в силах был заставить себя вызвать в памяти образ Ганнера — как он говорит, что думает, как мыслит, и я постарался закрыть для себя эту тему.

На улице уже стемнело. Голова у меня раскалывалась от виски. Я чертил в блокноте пересекающиеся круги и рассеянно слушал нескончаемую болтовню Реджи и миссис Уитчер. Сколько пройдет времени, прежде чем все у нас в учреждении узнают, что я натворил? Станет ли это всеобщим достоянием? Ведь разница между тайным позором и публичным — огромная.

До меня долетело имя Ганнера, и я стал прислушиваться. Миссис Уитчер говорила о леди Китти:

— Она дочь какого-то мелкого ирландского лорда.

— А разве она не из еврейской банкирской семьи?

— По материнской линии — да, она наполовину еврейка.

— Представляю себе, до чего она избалована.

— О да, а уж с какой фанаберией. Вы знаете, у нее есть горничная, причем темнокожая!

— Негритянка в тюрбане? Вот смехота!

— Нет, по-моему, индианка, словом, темнокожая. Они с Джойлингом, конечно, объехали весь свет. Как, Хилари, опять удираете? Ну, вы прямо как чертик, выскакивающий из коробочки.

Я вышел из комнаты и затем из здания. Подняв воротник пальто, чтобы защититься от сырого, пронизывающего ветра, зашагал по Уайтхоллу куда глаза глядят. Темнокожая горничная. Бисквитик.

Я сидел, по обыкновению, у Артура, поскольку был вторник. Мы съели холодный язык с картофелем и консервированными бобами, затем — сыр, бисквиты и бананы. Артур, во всяком случае, ел, а я притворялся.

Я немало всякого передумал с тех пор, как ушел со службы. И прежде всего решил, что надо придерживаться правил, как я делал всегда. Надо регулярно ходить на работу. Соблюдать мои «дни». Иначе я превращусь в сумасшедшего — нельзя бродить без цели по Лондону и жить в метро. Пытался я в отчаянии размышлять и над проблемой Бисквитика, но размышления мои были весьма туманны. Возможно ли, чтобы Бисквитик была горничной леди Китти и та посылала ее следить за мной? Я решил прийти к выводу, что это невозможно: хватает у меня забот и без столь кошмарных, диких мыслей, и я усилием воли пресек все дальнейшие размышления на эту тему. А пока мне надо позаботиться о том, чтобы поразумнее и подостойнее довести до конца вечер с Артуром, сохранив остатки моего авторитета и статуса. Нельзя допустить, чтобы мои отношения с Артуром переросли в открытую враждебность или были взорваны хаосом эмоций.

— Что ты скажешь о вине, Артур?

— Что?

— Что ты скажешь о вине?

— О, отличное, да, отличное.

— Оно, конечно, дешевое, но эти малоизвестные французские крепленые вина совсем не плохи, если дать им немного подышать.

— Это… да… именно это самое вино мы пьем у Кристел, верно?

— Нет, то — испанское вино.

— Хилари, вы бы не возражали, если бы мы назначили день?

— Какой день?

— День, когда мы с Кристел… обвенчаемся.

Я уставился на каминный экран с изображением Эмпайр-Стейт-билдинга и на пыль, каким-то образом сумевшую прилепиться к вертикальной поверхности.

— Когда же?..

— Я был в отделе регистрации, и… надеюсь, вы не станете возражать… если это будет скоро… я хочу сказать, через… неделю или около того…

— Через неделю или около того?

Я словно услышал голос Клиффорда Ларра, произносящий: «Этому не бывать». Сдержит ли Клиффорд свое нехотя данное обещание не вмешиваться?

— Да… я хотел бы, чтобы это произошло поскорее, если вы не возражаете…

— Ты теперь часто видишься с Кристел? — спросил я.

— Нет, нет, я бываю у нее как всегда.

Бедные ребята. Все это ведь из-за меня. Они боялись хоть что-то изменить, хоть что-то передвинуть без моего разрешения. И, однако же, после того, как они сходят в отдел регистрации — «через неделю или около того», — мир станет для них совсем другим. Как сказал Клиффорд, Кристел — моя собственность, пока не станет собственностью Артура. Не следует ли мне дать им свободу, сказать сейчас Артуру, что он должен чаще видеться с Кристел, что Кристел нуждается в защите? А что делает сейчас Кристел, пока я бражничаю с Артуром? Сидит дома одна. И вообще что делает Кристел большую часть времени, когда я занят чем-то другим? Я об этом никогда не думал. Разве я и сейчас еще не надеюсь, что Клиффорд как-то вмешается и поломает ее брак с Артуром? Он, наверное, мог бы это сделать. Достаточно было бы одного его визита. Так что пусть Кристел остается одна, пусть ждет. О, зачем же мучит меня Артур необходимостью принять это страшное решение, когда и так уже столь многое делает нормальную жизнь невозможной!

— Вы не хотите венчаться в церкви?

— Для этого надо дольше ждать, и потом…

— А вы оба ужасно торопитесь…

— Нет. То есть я хочу сказать…

— Не будем пока ничего назначать, — сказал я. — Я поговорю с Кристел.

На лице Артура появилось на секунду выражение разочарования, обиды, он даже чуточку надулся.

— Хорошо.

Настала тишина; Артур раздраженно подергал себя за усы, потом стал тщательно протирать скатертью очки, а я крошил сыр и разбрасывал по столу крошки.

— Вы не возражаете, если мы поговорим о том, другом, деле? — спросил он.

— Каком другом деле?

— О Джойлинге.

— Ах, об этом. Если хочешь. Я-то считаю, что мы с ним покончили.

— Что вы собираетесь предпринять?

— Ничего.

— А что вы тогда предприняли — я хочу сказать, после того, как вышли из больницы? Вы написали ему или как-то дали знать?

— Нет.

— Значит, вы вообще ничего не сделали, чтобы?..

— Конечно, нет. Когда человек совершил такое, говорить уже не о чем.

— Не думаю, что согласен с вами, — сказал Артур. Вероятно, насупленный вид создавал впечатление, что он заносчив. — Я считаю, что вы могли бы ему написать. Я бы написал.

— «Дорогой Ганнер, должен принести Вам искренние извинения…»

— Хотя бы для того, чтобы поддержать с ним контакт, как-то разобраться во всем, или помириться, или вообще найти… какой-то выход..

— Ради всего святого, хоть раз подумай, что ты говоришь! «Поддержать контакт» — как раз это ведь и исключено! Надо же хоть немного обладать чувством порядочности и здравым смыслом.

— А теперь, по-моему, вы должны пойти к нему…

— Пойти к нему?

— И сказать: вот я пришел после всех этих лет, и мне хочется, чтобы вы знали, как я сожалею о случившемся… или что-то в этом роде…

— «Вот я пришел после всех этих лет» — очень ему это будет приятно, очень!

— Может, и будет, — сказал Артур. — В конце-то концов вы же не единственный оставшийся в живых. И все эти двадцать лет он тоже думал. Может, он будет рад сказать вам… что он прощает вас.

— Твой лексикон убивает меня. А что, если он меня не простил, что, если он хочет убить меня?

— Ему, может, станет легче, когда он воочию убедится, что не так уж этого и хочет.

— Меня тошнит от тебя.

— Извините. Я, наверное, плохо все это объясняю. Просто при таком положении вещей имеет смысл делать лишь что-то чрезвычайное: ведь речь идет не о какой-нибудь ссоре, не о драке, а о чем-то более глубоком — я имею в виду не Бога или что-то там еще, просто все мы люди, все живем на земле…

— Ты говоришь так красноречиво, так ясно.

— Я имею в виду возможность примирения вообще — ну, вроде как: лучше простить, чем ненавидеть. Даже если вы скажете друг другу хоть несколько слов, это может многое изменить…

— Перестань нести околесицу, милый Артур. Вот что я тебе скажу: мне пора домой.

— Дождь льет как из ведра. Не хотите, чтобы я дал вам зонтик?

— Нет.

— Знаете что, Хилари. Я, по-моему, видел леди Китти Джойлинг сегодня у нас на службе.

— Вот как.

— Должно быть, это была она — на ней было норковое пальто, во всяком случае, по-моему, норковое. Она спускалась по лестнице — мы чуть не налетели друг на друга. А духи у нее какие — Бог ты мой!

— Спокойной ночи, Артур.