"Христо-люди" - читать интересную книгу автора (Стругацкий Аркадий, Стругацкий Борис)

ГЛАВА 10

Энн объявила нам об этом с вызовом.

Вначале мы не приняли это серьезно. Нам трудно было поверить, да мы и не хотели верить тому, что это серьезно. Тем более, что речь шла об Алане Эрвине, том самом Алане, с которым я дрался на берегу ручья, и который сообщил о Софи. У родителей Энн была хорошая ферма, но намного меньше, чем Вакнук. Алан же был сыном кузнеца, и в будущем он, в свою очередь, должен был стать кузнецом. У него для этого были отличные физические данные, он был высок, силен, но это было все, чем он располагал. Определенно, родители Энн хотели для нее другого жениха, поэтому мы думали, что из этого вряд ли что получится.

Мы ошиблись. Ей как-то удалось переубедить своих родителей, и помолвка была официально объявлена. Тут уже мы встревожились. Мы, конечно, знали, что такое увлечение, так как были молоды, и некоторые соображения из-за этого заставляли нас беспокоиться. Первым заговорил об этом с Энн Майкл.

- Ты не можешь, Энн. Из-за собственной безопасности не можешь, - начал он. - Это все равно, что привязать себя на всю жизнь к калеке. Подумай, Энн, хорошенько подумай, что это значит.

Пришедший ответ был очень сердитым:

- Я не дура. Конечно, я думала. Я думала больше, чем ты и все вы. Я женщина, я имею право выйти замуж и иметь детей. Среди нас трое мужчин и пять женщин. Не хотите ли вы сказать, что двое из нас никогда не выйдут замуж? Никогда не будут иметь своего дома и своей жизни? Если же нет, то две должны выйти замуж за нормальных. Я люблю Алана и намерена выйти за него замуж. Вы должны быть довольны. Я облегчаю положение остальных.

- Но это не так, - возразил Майкл. - Мы не можем быть одни. Есть и другие, подобные нам, может, если не в нашем районе, то где-нибудь дальше. Если мы немного подождем…

- Почему я должна ждать? Может быть, ждать придется долго. Может, всю жизнь. У меня есть Алан, а вы хотите, чтобы я тратила годы на ожидание того, кто может быть никогда не придет, или кого я буду ненавидеть. Вы хотите, чтобы я отказалась от Алана и лишилась всего. Но я не намерена. Я не спрашиваю, что будете делать вы, но у меня столько же прав распоряжаться своей жизнью, сколько и у вас. Конечно, это будет нелегко, но вы думаете, что легче ждать год за годом? Это нелегко для нас всех, но разве легче лишать двоих из нас всякой надежды на любовь и привязанность? Три из нас смогут выйти за муж за троих. А что будет с остальными двумя? Думаете, их можно лишить всего?

- Ты сам не подумал, Майкл, и все остальные тоже. Я знаю, чего хочу, а вы не знаете, потому что вы не знаете любви, кроме Дэвида и Розалинды - поэтому никто из вас не стоит перед этой проблемой.

Частично она была права, но если мы не стояли лицом к лицу с этой проблемой раньше, то только потому, что тогда ее не было. Но все же мы опасались чего-нибудь похожего уже давно. Наши опасения оставались всегда с нами, ведь приходилось вести скрытую жизнь, все время думая о том, чтобы никто не выдал себя, особенно в своей семье. Мы надеялись, что когда-нибудь в будущем облегчим эту тяжесть, но пока не знали, как. Но мы все отлично понимали, что брак с нормальным человеком абсолютно неприемлем для нас. Наше положение в семье и так было плохим, но жить рядом с человеком, не понимающим мысленных образов, было совсем невозможно. Мы были друг к другу ближе, чем к своим родственникам, тем более, чем к нормальному человеку с которым мог бы быть заключен брак. Это был бы не брак, а притворство, когда двоих разделяет нечто большее, чем разные языки. Один всегда должен таиться от другого. Это было бы постоянное отсутствие уверенности, постоянная опасность, вся жизнь в ожидании ошибки, а мы знали, что случайные промахи и ошибки были неизбежны.

Другие люди казались такими тупыми, лишенными ощущений по сравнению с теми, чьи мысленные образы можно было воспринимать. Никакой нормальный человек неспособен был понять, насколько мы составляли часть друг друга. Мы не должны были барахтаться в недостатке слов, для нас трудно и даже невозможно скрыть мысли или солгать, даже если бы мы хотели этого; с другой стороны для нас невозможно было не понять или неверно понять друг друга. Как почувствовал бы себя человек, привязанный к глухому «нормальному» человеку, для которого ваша мысль была бы лишь смутным неопределенным жестом? Ничего, кроме несчастья и разочарования, которое рано или поздно привело бы к роковой ошибке или ряду незначительных ошибок, усиливающих подозрение…

Энн понимала все это так же хорошо, как и мы, но сейчас она решила не обращать на это внимания. Она начала отказываться от своего отличия, она отказывалась отвечать нам, как будто она закрыла свой мозг от нас или продолжала слушать, не посылая нам своих мыслей. Зная ее характер, мы решили, что справедливее первое. Но, будучи неуверенными, мы даже не смели обсуждать друг с другом этот вопрос. Существовал ли способ активных действий? Я считал, что нет. Розалинда была согласна со мной.

Розалинда теперь была высокой стройной молодой женщиной. Она была красива, лицо у нее было из тех, что не могут не быть замеченными. Ее движения и манеры также были привлекательны. Это почувствовали и несколько молодых людей, потянувшихся к ней. Она была вежлива с ними, но не более. Она была умна, решительна, самоуверенна, и, возможно, она отпугнула их, так как позднее они переключились на других. Она не стала связываться ни с кем из них. Возможно, поэтому она была больше, чем все мы шокирована словами Энн.

Мы встречались осторожно и не слишком часто. Никто кроме нашей восьмерки не подозревал, что между нами что-то есть. Мы любили друг друга урывками, в редкие встречи, и гадали о том, наступит ли когда-нибудь время, которое позволит нам быть вместе, не скрываясь. И именно случай с Энн сделал нас еще более несчастными. Брак с «нормальным», даже с самым лучшим и добрым, человеком, был совершенно немыслим для нас обоих.

Единственный человек, с кем я мог посоветоваться, был дядя Аксель. Он знал, как и все остальные, о предстоящем браке, но для него было новостью, что Энн одна из нас, и он воспринял это мрачно. Обдумав мое сообщение, он сказал:

- Нет, этого нельзя допустить, Дэви. Вы правы. Последние пять или шесть лет я все время ждал чего-то подобного и все же надеялся, что оно никогда не придет. Ведь вы убеждали ее, не правда ли?

Я кивнул.

- Она не слушает нас. Теперь она пошла еще дальше. Она вообще не отвечает. Она сказала, что все кончено. Она никогда не хотела отличаться от обычных людей, а теперь она хочет быть подобной им, как сможет. Это наша первая серьезная ссора. Она закончила тем, что сказала, что ненавидит всех нас, и что сама мысль о нас… Впрочем, все это сейчас абсолютно неважно. Она стремиться к Алану столь сильно, что отмахивается от всего, мешающего ей. Я… Я никогда не знал, что можно так сильно любить. Она так ослеплена, что не думает о последствиях. Я не знаю, что нам делать.

- Как ты думаешь, сможет ли она жить, как обычный человек? Или это уже слишком трудно? - Спросил дядя Аксель.

- Мы думали об этом, конечно, - сказал я в ответ. - Она может отказаться отвечать. Она так и делает сейчас, ну, как кто-нибудь может отказаться говорить… Но продолжать так?.. Это все равно, что дать обет молчания на всю жизнь. Я думаю, что она не сможет стать обычной и забыть все. Мы все не верим в такую возможность. Майкл говорил ей, что все равно это то же самое, как идти замуж за однорукого. И это просто невозможно, это нельзя сдержать в себе.

Дядя Аксель погрузился в раздумье.

- Вы убеждены, что она сильно увлечена этим Аланом? - Спросил он.

- Она вне себя. Она ни о чем больше не думает, - ответил я. - Прежде, чем она прекратила отвечать, все ее мысли были полны этим Аланом.

Дядя Аксель вновь неодобрительно покачал головой:

- Женщины склонны считать, что они любят, когда им просто хочется замуж. Они чувствуют, что такое оправдание поддерживает их самолюбие. В этом нет ничего плохого, большинство из них всю жизнь сохраняют эту иллюзию, но женщина, которая действительно любит, это совсем другое дело. Она живет в мире, где все старые представления изменяются. Она слепа, у нее только одна боль, все остальные вопросы ее не интересуют. Она пожертвует всем, включая и саму себя, ради своей любви. Для нее это вполне логично, для других это выглядит безумством, а для общества это опасно. А когда у нее возникает чувство вины, и она хочет искупить эту вину, тогда это особенно опасно… - Он вновь замолчал и потом добавил. - Это слишком опасно, Дэви. Угрызения совести… Самоотречение… Самопожертвование… Стремление к очищению - все давит на нее. Сознание тяжести, желание получить помощь, стремление, чтобы кто-то разделил с ней ношу… Раньше или позже… Я опасаюсь, Дэви… Рань… - Он замолчал на полуслове.

Я тоже так считал.

- Но что же мы можем сделать? - Беспомощно спросил я.

Он серьезно посмотрел на меня:

- Готовы ли вы действовать? Один из вас ступил на путь, который угрожает жизни всех восьми. Возможно, не осознавая этого, что не уменьшает серьезности ситуации. Даже если она захочет сохранить верность вам, она рискует всеми вами - достаточно лишь нескольких слов во сне. Имеет ли она право создавать постоянную угрозу вашим жизням только потому, что хочет жить с этим человеком?

Я колебался.

- Если подходить с этой точки зрения… - Начал я.

- Только так и нужно подходить. Имеет ли она на это право?

- Мы пытались отговорить ее, - я пробовал уклониться от ответа.

- И неудачно. Что же теперь? Вы так и будете сидеть, сложа руки, и ждать дня, когда она вас предаст, когда она проговорится и погубит всех вас?

- Не знаю, - все, что я мог сказать ему.

- Послушай, - сказал дядя Аксель, - я знаю человека, который спасся в лодке с несколькими моряками после кораблекрушения. У них было немного пищи и очень мало воды. Один из них пил морскую воду и сошел с ума. Он пытался перевернуть лодку, тогда бы они все утонули. Он был угрозой для всех. В конце концов, они выбросили его за борт, и в результате всем троим стало достаточно пищи и воды до берега. Если бы они этого не сделали, то погибли бы все.

Я покачал головой.

- Нет, - решительно сказал я, - мы не можем этого сделать.

Он продолжал настойчиво глядеть на меня.

- Это не слишком уютный мир для всех, в особенности для тех, кто отличается от других, - сказал он. - Я помню описание дурных земель, сделанное Мортеном. Он писал: «Земля, снизу синяя, в диких разрывинах, будто удары ножей, вылезающих из потрескавшихся камневоротов - в центре неба; мир зазубрин над страшным натиском свисающих глыб, где нет линий без бешенства! В таком мире нельзя выжить, в нем нет места слабому». Может, вы не хотите выжить?

- Не поэтому, - сказал я. - Если бы речь шла об Алане, мы бы говорили иначе. Если бы нужно было выбросить его за борт, мы бы сделали это. Но ты имеешь в виду Энн, и мы не можем сделать этого - не потому, что она девушка, то же самое было бы верно для любого из нас. Мы для этого слишком близки к ней. Я гораздо ближе к ней и остальным нашим, чем к собственным сестрам. Это трудно объяснить, - я прервал себя, стараясь понять, как объяснить ему, чем мы являемся друг для друга. Это невозможно было выразить словами. И я только смог не очень убедительно сказать:

- Это было бы не просто убийство, дядя Аксель. Это было бы гораздо хуже, все равно, что отрубить часть себя… Мы не можем…

- Значит, над вашими головами повиснет меч, - сказал он. - Вспомни, что писал Банев в той книжке: «Новому человечеству, как и женщине, не прощается минута оплошности, когда первый встречный авантюрист может совершить над ним насилие».

- Я знаю, - с несчастным видом согласился я, - но все же выхода нет. Меч внутри нас еще хуже.

Я даже не смог обсудить это предложение с остальными, опасаясь, что Энн сможет уловить наши мысли, но я твердо знал, каким бы было их решение. Я знал, что дядя Аксель предложил единственно возможное решение, но я знал также, что выполнить его невозможно.

Энн больше ничего не передавала, мы не улавливали даже тени ее мыслей, но не могла ли она передавать, или просто не хотела, этого мы не знали. От Рэчел, ее сестры, мы знали, что Энн отзывается только на слова и во всех отношениях ведет себя как нормальный человек, но это все же не давало нам возможности свободно обмениваться мыслями. В последующие недели Энн продолжала молчать, так что можно было поверить, что она отбросила свое отличие и стала «нормальной». Вскоре она и Алан переселились в дом, который построил для них отец на краю своих владений. Раздавались намеки, что она могла бы найти жениха и получше, но вообще свадьба вызвала мало комментариев.

В следующие несколько месяцев мы редко слышали о ней. Она не одобряла посещений своей сестры, как будто хотела оборвать и эту последнюю связь с нами. Мы только надеялись, что она будет более счастлива, чем мы ожидали.

Одним из последствий этого эпизода для нас с Розалиндой было то, что мы более тщательно занялись собственными заботами. Сколько мы помнили себя, мы знали, что поженимся. Это казалось предопределенным в соответствии с законами природы и нашими собственными желаниями. Что касается меня, то я даже не задумывался никогда, может ли быть по-другому. Когда два человека вырастают вместе и мыслями объединяются так же тесно, как мы, к тому же их дополнительно объединяет сознание враждебности окружающего мира, то ничего удивительного, что они начинают нуждаться друг в друге, и постепенно это переходит в любовь.

Но когда они осознали, что любят друг друга, то выясняется, что существуют обстоятельства, которые обусловлены их отличием от нормальных… Они встречают те же препятствия, которые свойственны и нормальным людям в подобной ситуации.

Вражда между нашими семьями, впервые ярко вспыхнувшая из-за гигантских лошадей, с годами только усилилась. Мой отец и сводный дядя Энгус, отец Розалинды, вели друг с другом настоящую священную войну. Мой отец выступил с проповедью, где специально развил мысль, что грех - это совершение таких поступков, о коих человеку известно, что они запрещены, и от коих он волен воздержаться. Всех нас, почти каждый день он заставлял произносить основную молитву:

«…Верую безраздельной верой, что праведно поклоняться творцу, да будет благословенно его имя, и неправедно поклоняться, кому бы то ни было другому. Верую безраздельной верой, что откровения учителя нашего Домарощинера, да будет мир с ним, есть непреложная истина, и что он отец всех пророков, бывших до него и грядущих за ним…» В ответ Энгус приводил слова из библии: «…Никогда не давать просящему всего, чего он домогается…», Наполняя их ядовитым смыслом.

В своих попытках причинить друг другу вред они ястребиным взором следили за отклонениями и проступками на соседней ферме, они оба согласились бы платить тем людям, которые принесут сведения о каких-либо неправильностях на вражеской территории.

Мой отец стремился показать себя человеком более высокой нравственности, чем Энгус, и поэтому пошел на значительные жертвы. Так, например, несмотря на свою любовь к помидорам, он уничтожил все плантации, и мы теперь покупали помидоры так же, как и картофель… Пришлось перестать разводить и некоторые другие растения, чаще дававшие отклонения. Так же поступил и Энгус, и это, конечно, не способствовало установлению добрососедских отношений.

Было ясно, что они оба не допустят никакого объединения семей.

Для нас обоих ситуация становилась все более угрожающей. Мать Розалинды уже подыскала для нее жениха, я заметил, что моя мать тоже присматривается к соседским девушкам, как бы оценивая их. Впрочем, она, по-видимому, оставалась неудовлетворенной.

Мы были уверены, что родственники не подозревают о наших отношениях. Между семействами Стромов и Мортенов сохранялись очень напряженные отношения, и единственным местом, где члены семейств могли оказаться под одной крышей, была церковь. Мы с Розалиндой встречались редко и очень осторожно.

Мы зашли в тупик по всем направлениям, и, казалось, тупик сохранится неопределенно долго.

Мы часто обсуждали возможность мирного разрешения наших проблем, но хотя со свадьбы Энн прошло уже полгода, мы к решению нашей задачи так и не приблизились.

Как и у остальных членов группы у нас за эти шесть месяцев лишь несколько улеглась тревога из-за Энн. Нельзя сказать, что мы совсем успокоились: мы никогда не были совершенно спокойны, но с другой стороны, мы привыкли жить под вечной угрозой, и поскольку кризис с Энн, как нам казалось, был преодолен, мы продолжали жить с постоянным, но привычным чувством страха и опасности.

И вот, в воскресенье, в сумерки, Алан был найден мертвым на тропе, ведущей к его дому. Горло ему пробила стрела…

Мы узнали эту новость от Рэчел и с беспокойством следили, как она пытается установить контакт с сестрой. Она полностью сосредоточила свои мысли, но бесполезно… Мозг Энн оставался также прочно закрыт от нас, как и на протяжении последних восьми месяцев. Даже в отчаянии она ничего не передавала.

- Я иду к ней, - сказала нам Рэчел. - Кто-то должен быть около нее.

Нам пришлось ждать не менее часа. Затем Рэчел с большим беспокойством передала:

- Она не хочет меня видеть. Она не пустила меня в дом.

Соседку пустила, а меня нет. Мне она приказала уходить.

- Может, она думает, что это сделал кто-нибудь из нас?

- Предположил Майкл. - Кто-нибудь из нас мог сделать это?

Или, может быть, вы знаете, кто это?

Один за другим последовали наши возмущенные отказы.

- Мы должны сообщить ей об этом, - решил Майкл. – Она не должна обвинять нас. Попытаемся связаться с ней все вместе.

Мы все попытались. Ответа не было.

- Плохо, - заключил Майкл. - Напиши ей записку, Рэчел.

Слова она воспринимает… Конечно, лучше было бы без слов, но ничего не поделаешь.

- Ладно, я постараюсь, - с сомнением согласилась Рэчел.

Прошел еще один час, прежде чем мы уловили ее мысли.

- Очень плохо. Я передала записку женщине, которая с ней в доме, и подождала. Вернувшись, женщина сказала, что Энн разорвала записку, не читая. Там теперь моя мать, она пытается убедить Энн перебраться к нам домой.

На этот раз Майкл ответил не сразу. После некоторого молчания он сказал:

- Нам лучше приготовиться. Все должны быть готовы бежать в случае необходимости, но только не вызывайте при этом подозрения. Рэчел, постарайся узнать все, что можно, и сообщай нам, если что-то будет происходить.

Я не знал, как лучше поступить. Петра уже спала, и я не мог поднять ее, не будучи замеченным. К тому же я не был уверен, что это необходимо. Никто, даже Энн, не мог заподозрить ее в убийстве Алана. Ее могли только обвинить вместе с нами. Поэтому я ничего не стал предпринимать, надеясь, что ничего не раскроется.

Весь дом уже улегся спать, когда пришло новое сообщение от Рэчел:

- Мы с матерью идем спать. Энн выпроводила всех и осталась одна. Мать хотела остаться с ней, но с Энн чуть не случилась истерика. Она заставила всех уйти. Все боятся, что если они будут настаивать, чтобы кто-нибудь остался, то будет еще хуже. Она сказала матери, что знает, кто виноват в смерти Алана, но никого не назвала.

- Вы думаете, она имела в виду нас? В конце концов, может быть, у Алана были тайные враги, - предположил Майкл.

Рэчел сомневалась в этом.

- Если бы дело обстояло так, она не выгоняла бы меня. Она не крикнула бы, чтобы я уходила прочь, - сказала она. - Рано утром я вновь пойду к ней и посмотрю, что изменилось.

С этим все были вынуждены согласиться. В конце концов, это давало нам несколько часов отдыха.

Позже Рэчел рассказала нам, что случилось, на следующее утро.

Она встала за час до рассвета и через поля пошла к дому Энн. Дойдя до него, она остановилась, не желая встретить такой же прием, как накануне. Но просто стоять, и смотреть на дом было бесполезно. Она набралась храбрости и взялась за дверной молоток. Стук эхом отозвался в доме. Она ждала. Никто не ответил.

Она вновь постучала. На этот раз сильнее, но ответа по-прежнему не было.

Рэчел встревожилась. Она изо всех сил застучала молотком, прислушиваясь к звукам в доме. Потом медленно и нерешительно положила молоток и пошла в ближайший дом к соседке, которая была с Энн накануне.

Поленом они разбили окно и забрались вовнутрь. Энн на втором этаже, в своей спальне, свисала с притолоки.

Они сняли ее и положили на кровать. Помощь опоздала на несколько часов. Соседка укрыла тело простыней.

Рэчел все это казалось нереальным. Она была ошеломлена. Соседка взяла ее за руку и вышла из комнаты. Уходя, она заметила свернутый листок бумаги на столе. Соседка взяла его.

- Наверное, тебе или родителям, - сказала она, протягивая листок Рэчел.

Рэчел взяла его и прочла надпись на наружной стороне.

- Но это не… - Начала она автоматически. Затем она пришла в себя и постаралась сразу же повернуть листок так, чтобы соседка не смогла прочесть надписи.

- О, да, да, я передам им, - сказала она и спрятала послание в одежду, послание, адресованное не ей, не ее родителям, а инспектору.

Муж соседки отвел ее домой. Она передала новость родителям. Затем, оставшись одна, она пошла в комнату, где они раньше жили с Энн, и прочла письмо.

Оно касалось всех нас, включая Рэчел, и даже Петру. Мы обвинялись в убийстве Алана. Рэчел дважды прочла письмо и затем тщательно сожгла его.

Через день или два напряжение спало с нас. Самоубийство Энн было трагедией, но никто не увидел в нем ничего удивительного. Молодая жена, беременная первым ребенком, потеряла мужа - при таких обстоятельствах. Значит, она лишилась рассудка - таков был всеобщий прискорбный, но объяснимый вывод.

Загадочной оставалась смерть Алана, для нас так же, как и для всех остальных. Подозревали нескольких человек, враждовавших с ним, но ни у кого не было достаточных оснований для убийства, к тому же во время убийства Алана все они были на виду.

Старый Уильям Тэй узнал стрелу собственного изготовления, но он изготовил большинство стрел нашего района. Это была стрела, предназначенная не для состязаний, а простая стрела для повседневной охоты. В каждом доме можно было найти дюжину таких стрел. Люди говорили разное. Откуда-то разнесся слух, что Энн была не такой преданной женой, как считалось, что в последнее время она боялась своего мужа. К печали родителей, говорили, что она сама убила его стрелой и совершила самоубийство, боясь разоблачений. Но и этот слух затих, поскольку не было найдено никаких улик. Через несколько дней появились другие темы для толков. В конце концов, все признали загадку неразрешимой.

Мы держались настороже, стараясь уловить малейший намек, который мог бы вызвать подозрения против нас, но ничего не было, и по прошествии некоторого времени мы почувствовали облегчение.

Но хотя мы и жили относительно спокойно весь следующий год, опасения не оставляли нас. Мы теперь поняли, что безопасность всех нас находилась в руках каждого из нас.

Нас огорчала участь Энн, но мы понимали, что потеряли ее раньше, чем она умерла.

Лишь один Майкл, казалось, не успокаивался. Он говорил:

- Один из нас оказался недостаточно сильным…