"Цветы абсолютного зла" - читать интересную книгу автора (Данилова Анна)

Глава 13

Ивлентьев пришел с похорон Оли Неустроевой, которую провожали почти всей школой, в страшно подавленном состоянии. Он даже тела своего не чувствовал. Весь день дул ветер, снег смешался с дождем, по небу летели черные рваные тучи, а на кладбище орали вороны. Он знал, что никогда не забудет этого дня.

Вошел к себе домой, разулся и медленно, как тяжело больной человек, двинулся в сторону кухни, чтобы налить себе водки и в одиночестве выпить, помянуть Олю. В тот же момент раздался неприятный, до рези в ушах, звонок в дверь. Делать нечего, надо открывать. Для жены было рановато, значит, кто-то чужой. Ивлентьевы ни с кем особо не водили знакомств, не встречались компаниями даже на традиционные праздники с полагающимися на них винегретами, селедкой и маринованными огурцами…

Сергей Иванович подошел к двери и заглянул в глазок. Сосед. Нелегкая его принесла. Теперь, когда он ассоциировался у него лишь с порнокассетами, кондитершей и чувством вины перед Олей, которую он убил, ему меньше всего хотелось сейчас видеть именно его. Поэтому он так же тихо, на носках, отошел от двери. Ему надо выпить и не спеша, не отвлекаясь, вспомнить все, что оставила ему после себя Оля… Нежный овал лица, вишневые от закатного солнца глаза, гладкую кожу, мягкие, податливые губы. На миг ему послышалось что-то в спальне, но, подумав, что это голуби или те же самые вороны шуршат своими сухими и сильными царапистыми лапками по жести подоконника, решил не заглядывать туда. Бог с ними, с птицами, лапками и подоконником. Им неведомы те страдания, которые выпали на долю его, человека. А разве он хотел ее смерти? Да он, быть может, единственный и любил ее по-настоящему, любил, хотя и ревновал ужасно ко всем, с кем она встречалась и спала за сущие гроши. Она даже как-то проронила, что их не выселили еще из этого дорогущего дома потому, что она время от времени ходила ублажать одного из богатых жильцов, а вовсе не из-за того, что Олин отец обещал поджечь дом в случае их выселения… Но теперь все это не имело совершенно никакого значения. Теперь-то Неустроевых выселят, а если потребуется, то Олиного отца и вовсе посадят за что-нибудь несущественное за решетку, чтобы обезопасить элитный дом.

Он достал рюмочку, плеснул туда ледяной, из холодильника, водки, закусил невесть откуда взявшейся на столе, в чайной чашке, виноградиной и тяжело так, со стоном, вздохнул. В эту минуту он почему-то ничего уже не боялся. Он был уверен, что теперь его не поймают, не вычислят, что у милиции мозгов не хватит догадаться о том, что Олю убил ее учитель литературы. Очень уж хорошая у него репутация. Да и семья в целом положительная, нет, никто ничего не подумает, да и с какой стати? Их никто не видел вместе. Даже если допустить, что их видели вместе, то что ж с того? Увидела она своего учителя, подошла, поздоровалась… Главное – никто не видел, как он ударил ее и она упала, а он убежал… Трус. Да, он знал, что он трус, но он не один такой, таких большинство, и всякий другой, оказавшись на его месте, испугался бы. Кому охота гнить в тюрьме и подвергаться там унижениям? Ведь если бы Оля упала, ударилась головой о кирпичи и просто потеряла сознание, то потом все равно пришла бы в себя и направилась бы домой. Конечно, позже был бы скандал, она бы и домой к нему могла заявиться в подпитии, чтобы только отомстить за то, что он ударил ее и оставил лежать с разбитой головой на земле. Но она была бы жива. Жена бы стерпела, она все терпит, к тому же, если бы он объяснил Наташе, что Оля – девочка из неблагополучной семьи и что пришла к нему, потому что спутала дом, что она просто пьяна и не соображает, что несет, жена поверила бы. Да ей самое главное – мир и покой дома. Но Оля погибла. И если бы Ивлентьев подошел к ней, чтобы узнать, жива она или нет, взял бы ее за руку, попытался расшевелить и понял бы, что он убил ее, что она мертва, а тут откуда ни возьмись стали бы подходить люди, то Оле все равно уже никто не смог бы помочь, а его жизни настал бы конец. Его повязали бы, обвинили в убийстве, нашлись бы тут же какие-нибудь свидетели, которые видели, как он ударил ее… Он слишком много смотрел по телевизору криминальной хроники, знал, как прокуратура фабрикует дела, как из воздуха возникают свидетели… Выходит, он сделал все правильно? Конечно, нет. Если бы он подошел к Оле, подхватил ее на руки и принес в расположенную в нескольких шагах от парка железнодорожную больницу, то ее, наверно, можно было бы спасти. А так она умерла. Значит, он виноват, он, он и больше никто. Но он все равно не дурак. И почему именно он должен садиться в тюрьму, когда на свободе находятся такие молодые твари, как Виктор Аш? Вот их с Ольгой действительно часто видели вместе. Кроме того, Аш – фашист, об этом знает вся школа. Они и кладбище разорили и напали как-то по весне на цыганский табор, сначала потребовали плату за место на земле, где этот табор раскинулся, а потом заставили мужскую половину табора идти работать (кажется, они вместе с узбеками строили какие-то бараки под Каменкой – об этом он читал в местной желтой газетенке). Вроде тогда женщин ранили в стычке… И ему, этому молодому подонку, все сошло с рук. А Сергей Иванович просто не рассчитал силы и слишком сильно, получается, ударил Олю, или же она сама оступилась, и теперь ему садиться в тюрьму? И ничего в мире не изменится: вместо него кто-то станет вести уроки литературы, Виктор Аш все так же будет пить дорогой коньяк или водку в ресторане со своими дружками-недоумками, а жена Ивлентьева, Наташа, как всегда, по вечерам станет варить суп, а перед сном смотреть телевизор.

Как мог Сергей Иванович не понимать, откуда черпал свои извращенческие идеи Виктор Аш? А какой он устроил шум в классе, когда обнаружил пропажу книги?! К счастью, Ивлентьеву удалось вовремя спрятать ее в надежное место… Потом-то он взял ее домой и прочитал. А когда погибла Оля, он понял, что само по себе присутствие этой книги в его доме – знак, посланный свыше. Эта книга была его спасением. Оставалось только убедить общественность в том, что Аш был всерьез увлечен идеей фашизма и действительно строит под Каменкой какие-то бараки. И как было Ивлентьеву не воспользоваться этим обстоятельством? Он не понимал только одного – почему ни прокуратура, ни власти ничего не предпринимали, чтобы обезвредить этого подонка? Неужели они поверили, что он, по своей инициативе и за свои средства решил построить под Каменкой приют для бездомных животных и даже организовал фонд помощи брошенным животным? Хотя Сергей Иванович и не удивился бы, если бы узнал, что такой фонд действительно существует и учредил его Аш.

Но ему сейчас было не до фонда. Он выборочно перепечатывал на школьном компьютере отрывки, касающиеся освенцимского лагеря, чтобы потом подсунуть Виктору Ашу. Он даже исхитрился под видом слесаря проникнуть к нему в дом и вложить в некоторые его книги и карманы одежды эти листки. Он знал, что после убийства Оли прокуратура все равно заинтересуется личностью Аша, хотя бы потому, что его часто видели в обществе Оли. Вот пусть при обыске и найдут компромат, пусть поверят, что Аш – настоящий фашист, что он опасен. А идею ему подала сама Оля, когда вертела у него перед носом листком с адресом, на обратной стороне которого был текст из этой самой книги… Разве это трудно связать в один, общий, криминальный сюжет? Он вдруг вспомнил ее испуганные глаза и то, что она, дрожа всем телом, говорила ему незадолго до того, как всему случиться.

Сергей Иванович: «Вот пусть тебе твой Аш и покупает квартиру, раз у него так много денег». Оля: «У него есть квартира, но там сейчас живут люди, которые приехали к нему из Москвы… Тоже фашисты. Они что-то планируют. Я не хочу принимать участие во всем этом… Там могут быть жертвы. Никакой он не фашист, а террорист… А потом мне с ним идти в тюрьму? У него крыша едет, а нам всем придется отвечать? Его-то отец выкупит, наймет адвокатов…»

Аш – террорист. Тогда он не придал значения этим словам. И хотя, как человек, поживший на этом свете и много чего повидавший и переживший, Ивлентьев не верил в то, что Аш действительно способен на что-либо серьезное, что для него главное – создать видимость своей значимости и опасности, что это, по сути, игра, и остановиться на достигнутом он уже не мог. Ивлентьев должен был подставить Аша и заставить весь город поверить в то, что Олю убил именно он. За что? За то, что она что-то знала о его тайных связях с московскими фашистскими лидерами… Он убил ее, чтобы она молчала. И слава богу, что перед смертью ее никто не изнасиловал (это он узнал уже от учителей, другими словами, он, Ивлентьев, не наследил, не успел, они же поскандалили!), а то бы тогда ему точно не отвертеться… А так получалось – упала девочка и разбила голову.

Он снова посмотрел на листки бумаги с отрывками из текста книги и понял, что работы у него еще много: их придется подкидывать везде, где только бывал и бывает Виктор Аш. В квартире – есть, теперь – дача… Он найдет способ, как подкинуть туда эти листы…

Ивлентьев открыл холодильник и увидел, что он совершенно пуст. Даже привычной кастрюльки с супом нет. В хлебнице – ни кусочка хлеба. Ни яйца, ни пачки масла или маргарина, ни миски с квашеной капустой… Такое случилось впервые в его жизни. Зато в чашке, как он помнил, была виноградина. Откуда она? Значит ли это, что его жена втайне от него ест виноград?

Из спальни снова послышался звук, меньше всего напоминающий царапанье птичьих лапок по жести подоконника, – словно какой-то хлопок, но мягкий, воздушный. А может, это открылась форточка?

Он пошел на звук. Открыл дверь спальни, да так и замер, онемев. Посреди комнаты стоял большой желтый чемодан, закрытый. (Значит, тот странный звук – звук захлопывающейся крышки чемодана.) Чуть поодаль, перед скромным туалетным столиком сидела на старом пуфе незнакомая ему женщина в светлом норковом пальто и в таком же берете. Женщина сидела спиной к нему, но, услышав, как он вошел, не спеша, крутанулась на пуфе, и он увидел ее лицо. Розовое, немного смущенное, но и счастливое одновременно. Он никогда прежде не видел этой женщины. Холеные пальчики ее лежали поверх гладких, обтянутых светлыми чулками коленей – пальто еще не было застегнуто. Глаза женщины блестели, рот ее, сочный, пухлый, дерзко улыбался ему.

И он вдруг сразу понял, что происходит. Кровь отлила от головы, ему стало дурно, захотелось закричать так, чтобы его крик услышали все, чтобы даже мертвая Оля открыла глаза и с удивлением оглянулась внутри своего последнего, обитого гофрированным батистом пристанища…

Со стороны передней послышался звон ключей, затем раздался звук тяжелых, по-хозяйски неторопливых шагов, и Ивлентьева буквально впихнули в спальню, как мешавшую на пороге комнаты мебель, как сундук или стул, отчего он чуть не рухнул на желтый чемодан.

– Ты готова? – услышал он голос мужчины, который, подойдя к женщине, склонился над ней и приобнял ее. Вот уж его-то Сергей Иванович видел точно впервые.

– Да, Паша, готова. – Женщина поднялась легко, с уже другой, более нежной и благодарной, как показалось Ивлентьеву, улыбкой на лице, обращенной к вошедшему мужчине. Среднего роста, немного ниже Сергея Ивановича, он производил впечатление высокого и сильного человека. Хорошо одет, хорошо пахнет, волосы, посеребренные возрастом, ярко-голубые глаза, такие спокойные, что Ивлентьеву было страшно в них смотреть.

– Готова? – Голос у мужчины оказался низким и одновременно мягким, видимо, именно таким тоном он обращался к этой женщине. – Вот и хорошо…

– Ну что, с богом…

И больше она не сказала ничего. Ни единого слова. Встала. Мужчина взял чемодан, и они вместе покинули квартиру.

Ивлентьев какое-то время постоял посреди спальни, крутя на пальце рваный чулок своей жены (часть того ненужного и бесполезного тряпья, накопленного за годы их совместной жизни и теперь разбросанного на постели и оставленного впопыхах, – видимо, она просто не успела все это выбросить в помойное ведро), после чего, пятясь, вышел из комнаты и вернулся на кухню.

Что ж, теперь он хотя бы знал в лицо человека, покупавшего его жене виноград и, по сути, укравшего ее у мужа. Но неужели это была Наташа? Или же он просто сходит с ума?