"Увидеть лицо" - читать интересную книгу автора (Барышева Мария)

Часть 1 ПОПУТЧИКИ

По-разному и от разного просыпаются спящие.

Иным достаточно легкого прикосновения, шепота, шелеста, тепла чужого дыхания, особого, утреннего тиканья часов, порой, даже внимательного взгляда, скользящего по лицу; а иных не разбудить ни шлепками, ни криками, ни военным маршем. Одних будит восходящее солнце, вспыхивающая безжалостным и неживым светом электролампа или полная луна, пристально глядящая в закрытые веки, для других тьма и свет взаимозаменяемы и незначительны, и их сон граничит со смертью, родственен ей, хоть и менее радушен — он не настаивает и охотно отпускает желающих вернуться, а порой и гонит их. Одни сны подобны бабочкам, испуганно вспархивающим с цветка от неосторожного касания или при виде тянущейся к ним руки, другие — как липкая, ленивая паутина, выпутываться из которой, право же, совсем не хочется. Кто-то, как дикий зверь, чувствует во сне опасность, а кто-то может не почувствовать во сне и собственную смерть. Иные просыпаются мгновенно, иные выбираются из снов лениво, как старые тюлени на разогревшийся берег. Глаза одних распахиваются, словно дверь от крепкого удара ногой, а у других открываются медленно, и не раз еще опускаются веки в поисках сладкого забытья и разрушенных видений. Сны — и отдых, и волшебная тайна, и кошмары, и абсолютная алогичность, и серые провалы, и бесцельно ссыпающееся в никуда время, и прошлое, которого никогда не было, и будущее, которое никогда не наступит. И сны, и лица спящих так же индивидуальны и неповторимы, как отпечаток пальца… Странно…

Да, по-разному и от разного просыпаются спящие.

По-разному просыпались и люди, пригревшиеся, убаюканные монотонным покачиванием в чреве старого автобуса — автобуса-трудяги, километр за километром упрямо преодолевавшего мокрую ленту дороги, подрагивая и деловито урча двигателем, устало взрыкивая на поворотах, отмахиваясь «дворниками» от крупных дождевых капель, разбивавшихся о лобовое стекло.

На очередном скользком повороте автобус занесло, он качнулся, дернулся, мотор закашлялся, но сразу же бодро взревел, и расслабившиеся и задремавшие за время пути пассажиры вздрогнули, выбираясь каждый из своего сна.

Алина Суханова вытряхнулась из сна, как всегда, легко и сразу же подумала о своем ресторане. Еще бы — ресторан, мечта всей жизни, наконец-то открылся, работает, и к вечеру она вернется и снова увидит, как уютно светят на столах лампы под маленькими абажурами, услышит легкий плеск воды, сбегающей тонкими, почти невесомыми струйками в обложенный округлыми камнями крохотный «пруд», в котором показывают мокрые спины серебристые губастые карасики. А в уголке, неприметный, стоит столик — ее столик, сидя за которым так удобно ненавязчиво наблюдать за посетителями, пытаться понять, что они из себя представляют, как личности, примерять на них различные виртуальные ситуации и размышлять над книгой, которая никогда не будет написана — руки не дойдут, да и образования не хватает, разрозненные обрывочные знания были плохими помощниками и лежали в голове, словно сваленная груда кладовочного барахла. Количество прочтенных книг отнюдь не всегда переходило в качество, ибо читать и понимать — вещи разные.

Иногда она задавала себе почти кощунственный вопрос — да полно, ресторан ли был той самой заветной мечтой или возможность наблюдать за людьми, не опасаясь, что тебя вышвырнут? Люди куда как интереснее книг… В чужую жизнь она не лезет — просто наблюдает, ничего постыдного в этом нет. «Любопытство — не порок, а стремление к знаниям!» — любила говаривать ее уже давно скончавшаяся прабабка. Правда, покойница вообще много чего говорила, а каждый раз, заглядывая в ярко-зеленые глаза правнучки, фыркала и сокрушенно-пророчески качала головой: «Кошка! Распутницей вырастет!» Маленькой Алина не понимала, повзрослев смеялась. Мужчин, разумеется, любила, не без этого, но до распутницы ей было далеко. Иногда она даже жалела об этом. Распутницам жилось куда как проще.

Сидевшая в одиночестве у окна девушка зевнула и едва успела подхватить соскальзывавший с колен том Перумова. Зевнула еще раз и раздраженно посмотрела на оконное стекло, по которому змеились бесчисленные следы дождевых капель. Ее лицо, присыпанное мелкими веснушками, исказилось в горестной гримаске. На дождь она сегодня никак не рассчитывала, зонта у нее с собой не было, а черный берет, приминавший ее медно-рыжие кудри, конечно же не спасет. Хоть на автовокзале таксисты и будут топтаться вплотную к подъехавшему автобусу, настойчиво ловя пассажиров в свои приветливые и услужливые объятия, все равно — пока она дойдет до такси, успеет промокнуть насквозь. Презентабельный будет вид на деловой встрече, ничего не скажешь! Какого черта она не взяла машину, а поехала на автобусе?! И компаньонке большое спасибо! Ехать-то должна была она, но компаньонка на радостях так вчера напилась на долгожданном открытии ресторана, что сегодня лежала дома в совершенно нетранспортабельном состоянии.

Алина Суханова вздохнула и прижалась лбом к холодному стеклу, отчего берет слегка съехал на затылок. Ее немного мутило, и разумеется, это было следствие просачивавшихся в салон выхлопных газов, а никак не вчерашнего веселья. Она сморщила нос и скосила глаза на темно-зеленый, местами прорванный чехол, обтягивавший спинку переднего сиденья, потом попыталась опустить спинку собственного кресла, но запавшая кнопка не работала. Не автобус, а развалина, напоминает те, на которых доводилось ездить в детстве. Может, это он и есть? Хотя, их, кажется, давным-давно сняли с маршрутов, может только где в маленьких городках и сохранились. Алина попыталась вспомнить, как выглядел автобус снаружи, но не смогла — не обратила внимания, когда садилась. В принципе, это было не так уж важно.

Когда автобус тряхнуло, Олег Кривцов, притулившийся возле окна и надвинувший кепку глубоко на нос, крепко приложился головой о стекло и выругался, еще не проснувшись. Просыпаться он начал через минуту, через две на ощупь сдвинул кепку на затылок и потер пострадавший висок, через три с половиной сердито зевнул, а через четыре открыл глаза и хмуро уставился в мокрое окно.

Дождь. Чудненько. Как всегда — некстати.

Он попытался было снова заснуть, но сон уже не шел, спугнутый окончательно и бесповоротно. Тогда Олег бегло оглядел салон, потянул носом, прислушался к работе двигателя и сокрушенно покачал головой — доехать-доедет, но механику бы руки оборвать!.. Подумав об этом, он тотчас вспомнил о «мерседесовской» фуре, которую вчера поставили к ним на ремонт. Проблемы со стартером — работа хлопотная, интересно, как там без него справятся его олухи? Взять хотя бы, недавно, двое молодых принялись заваривать бак, не выпарив из него бензиновые пары — ума палата! Вышло, что и должно было выйти, — шарахнуло от души. С парнями, правда, ничего, только штаны пришлось просушить да выслушать слегка болезненную лекцию о вреде идиотизма на производстве… А фура, как-никак, тянула тысяч на сто пятьдесят зеленых и оттого вызывала вполне естественное беспокойство. Если бы Серегин первенец подождал бы с появлением на этот свет хотя бы пару деньков и не пришлось бы спешно мчаться на приличествовавшее случаю торжество, Олег бы занялся машиной самолично. Он любил свою работу, любил машины и до сих пор возился с ними наравне с собственными подчиненными, хоть и являлся владельцем автомастерской и делать это был совершенно не обязан. В обязанность владельца входило изымание выручки, а не лежание под машинами, но Кривцов вкалывал и гордился этим. Работавший у него бывший одноклассник постоянно неодобрительно гундосил: «Олег, ты роняешь свой авторитет! Как так можно, ты же босс, я бы на твоем месте…» Но он не был на его месте, а чем таким он роняет свой авторитет, Олег не понимал. Преимущество было лишь в том, чтобы строить свой день так, как вздумается, захотел — поработал, захотел — гульнул. Постоянный вальяжный образ жизни был ему неинтересен. Масло навечно въелось в его кожу, а машины — в душу, руки его неизменно были черными, а глаза — внимательными и веселыми, как бы он ни был измотан. Никто из окружения Олега не мог похвастаться тем, что видел Кривцова усталым, мрачным, больным — в общем и целом, как он любил выражаться, замшелым и заплесневелым, а оттого, когда он разносил кого-нибудь из подчиненных за спустя-рукавничество в работе или сцеплялся с кем-нибудь при соответствующих обстоятельствах, его суровость, а то и злость производили особый эффект, проламывая привычное добродушие, как косатка казавшийся таким крепким и надежным лед.

Олег зевнул, улучил момент, когда автобус шел более-менее ровно, без тряски, прижался лбом к холодному стеклу и блаженно вздохнул. Голова после вчерашнего, вернее сказать, сегодняшнего побаливала ой как ощутимо! Он закрыл глаза, и из пустоты чудесным видением выплыла запотевшая бутылка «Невского». Над горлышком вспухала горочка пены, по стеклу вниз лениво оползали холодные капли. Олег страдальчески облизнулся и поморщился — губы ссохлись и дотрагиваться до них языком было неприятно. Купит пива на первой же остановке! И какого черта он не сделал этого сразу?! Конечно, Серега всучил ему на прощание бутылку коньяка, но опохмеляться коньяком — не в его стиле.

Кривцов приоткрыл один глаз и глянул на часы, потом снова в окно. Они опаздывали — и прилично. Он раздраженно почесал затылок, надвинул кепку обратно на нос и попытался снова задремать.

Борис Лифман всполошенно вскинулся в кресле, едва успев удержать уже почти сорвавшийся с губ крик. Несколько секунд он быстро-быстро моргал, непонимающе глядя перед собой, пока животный ужас не исчез из его глаз, оставив лишь сонную затуманенность. Потом расслабившиеся мышцы опустили его тело обратно на сиденье. Он откинулся на спинку, достал платок и аккуратно промокнул вспотевшее лицо, еще хранившее мальдивский загар, и на его указательном пальце блеснул тяжелый перстень — упитанный крокодил с разинутой пастью, изумрудными глазами и толстым хвостом. Борис глубоко вздохнул и положил ладонь на стекло. Холод успокаивал.

Что-то снилось. Что-то страшное.

Хорошо, что рядом со мной никто не сидит…

Он закрыл глаза и попытался вспомнить, но сон уже исчез бесследно — ни событий, ни лиц, ни очертаний. Только…

Разные глаза. Разноцветные глаза.

Черное.

Цветы.

Борис вздохнул еще раз и раздраженно потер лоб. Странно — в последнее время кошмары снились частенько, несмотря на спокойный образ жизни, на достаток, на постоянный отдых — шикарный, но без излишеств. Все есть, все-го хватает… тогда в чем же дело? Может быть, он заболел?.. Да нет, он регулярно обследовался — Лифман очень дорожил своим здоровьем, здоровье дается один раз, гарантий на него нет и обменять его невозможно. Нервы? — нервничать поводов не возникало. Жена идеальна и довольствуется тем, что получает, любовницы изобретательны, не дергают, не отравляют жизнь и то-же довольствуются тем, что получают, ювелирная мастерская, несмотря на дикую конкуренцию, приносит отличный доход, так что он может позволить себе и симпатичный двухэтажный особняк в немецком стиле с зимним садом и бассейном, и не менее симпатичную «БМВ-универсал», и регулярные поездки на курорты с проживанием в престижных отелях. Все шло прекрасно. Что же тогда? Муки совести? Не с чего.

Если бы кто-то назвал Бориса Лифмана жестоким, он бы удивился. Он был вежлив и образован, он был осторожен и рационален, но жестоким себя не считал ни в коей мере. Возможно, его рациональность и справедливость и была жесткой, но никак не жестокой. Да, он выжимал из «Дилии» все соки, следя, чтобы выработка была предельно полной, но, простите, для того «Дилия» и была создана, бизнес есть бизнес, и люди, которых он брал на работу, знали об этом. Хочешь получать деньги — работай, не нравится — до свидания, вы знаете, сколько сейчас безработных ювелиров!

Однажды он услышал, как одна из «серебрянщиц» назвала его «удельным князем». Возможно, это бы даже и понравилось ему, если бы не презрительный тон. Хамку Борис вскоре уволил, но прозвище не забыл, хотя и не задумывался над ним, как и над тем, что «Дилия» давным-давно и в самом деле превратилась в удельное княжество со своими законами, со своей системой штрафов — список, им лично аккуратно отпечатанный, висел на стене в каждом цехе. Опоздание — штраф, величина в зависимости от количества потерянного времени. Курение не по расписанию — штраф. Болтовня на рабочем месте — штраф. Шатание по цехам без уважительной причины — штраф. Обед раньше или позже половины второго — штраф. Приход на работу с бодуна — штраф. Употребление на рабочем месте — штраф. Ругань — штраф. Неуважительное поведение — штраф. Единственный язык эффективного воздействия — это язык денег, оттого и дисциплина в «Дилии» поддерживалась на высоком уровне. Лучшие, выгодные заказы доставались самым примерным. Хотите денег — работайте. Да, тяжелая работа, да, тяжелые условия, но высокая зарплата все оправдает.

Он пошарил по карманам и достал обтянутую красной замшей небольшую коробочку, открыл и принялся внимательно изучать лежавшие в ней пластмассовые макеты колец и перстней. Взял один из макетов — причудливое, но не аляповатое сплетение гибких ветвей и чешуйчатого змеиного тела и, рассматривая его, задумался, как кольцо будет выглядеть в золоте. Талантливая девочка, ничего не скажешь, воображение так же искусно, как и пальчики! Недаром едва придя в мастерскую, просидела на серебре всего три дня — он сразу перевел ее на модели — самый престижный цех, который его подчиненные именовали «шоколадным». Одно плохо — очень уж много пьет, ладно хоть после работы, а не во время. Впрочем, все его подчиненные пили по страшному. Оно и понятно — работа не сахар. Сам знает, сам был мастером, а после так свезло — стал директором филиала и с тех пор к инструментам не притрагивается. Ему всего лишь недалеко за тридцать, так что здоровье, слава богу, успел сохранить.

Борис положил макет обратно и взял другой, попутно глянув на часы и слегка нахмурившись. Пора бы уж и приехать.

Жора Вершинин проснулся, зевая и потягиваясь — и то и другое от души и со вкусом, как делают это здоровые люди в прекрасном настроении.

— Э-эх! — сказал он и потянулся еще раз, широко раскинув руки, благо соседа у него не было. Все равно, простора маловато и в узком пространстве его большое, отменно мускулистое тело помещалось с большим трудом. Жора был гигантом с устрашающим, грубовато вылепленным смуглым лицом и знал, что при взгляде на него многим невольно представлялась арена, звон тяжелых мечей и хруст костей, вполне вероятно, их собственных. Люди, не знакомые с ним, часто пугались — и совершенно напрасно. Вершинин был добродушен до безобразия и вывести его из себя было крайне сложно, даже если человек обладал большим искусством в этой области. В свои двадцать семь лет он последний раз дрался в седьмом классе и с тех пор больше не ввязывался ни в какие конфликты, впрочем, при его появлении любые конфликты как-то сами собой сходили на нет. Жора не любил ни драк, ни ругани, ни кровавого мордобоя на экране. Больше всего на свете он любил покой. Любил завалиться на диван с интересной книжкой, или засесть за стратегическую компьютерную игру, или сразиться с кем-нибудь в шахматы, или просто поговорить об интересных вещах. Путешествовать он предпочитал не по городам, а по глобальной сети, на улицу выходил редко, в основном для деловых встреч или изучения ассортимента книжных и компьютерных магазинов, и длинные волосы, сейчас собранные в роскошный хвост, отрастил, скорее всего, исключительно потому, что лень было ходить в парикмахерскую, а вызывать парикмахера на дом Жора не хотел — он не пускал к себе кого попало. Жить Вершинин предпочитал один — девушки, задерживаясь у него больше, чем на три дня, пытались наводить в квартире свои порядки, убирать вещи, рыться в компьютере, а этого он не любил, поэтому одинокая жизнь его вполне устраивала. В его большой квартире имелось все, что нужно, с сетью принадлежавших ему «Интернет»-кафе особых хлопот не было, свой город он не покидал, и если бы не похороны старшего брата, Жора не оказался бы в этом автобусе. Изначально ехать не хотел — Колька и он с детства терпеть друг друга не могли и фактически считались братьями лишь по-тому, что у них были общие родители. Бросив школу после восьмого класса, брат долго мотался по стране, пока не осел в Пятигорске, где женился и где его, в конце концов, благополучно и прибили в пьяной драке в какой-то низкопробной забегаловке. Никаких отношений они не поддерживали, и узнав о его смерти, Жора слегка расстроился, а где-то в глубине души вздохнул с облегчением. Он предпочел бы попрощаться с непутевым братом мысленно, но мать настояла, чтобы он поехал — уж что-что, а настаивать она умела, прекрасно зная, что является единственным человеком, которому Жора не мог отказать ни в чем.

Он глянул на часы — ехать еще минут сорок, не меньше, можно было бы и еще поспать, но спать уже не хотелось. За окном поливало, как из ведра, в приоткрытую форточку тянуло свежестью, и некоторое время Жора, чуть прищурившись, с удовольствием смотрел, как бесконечно летят мимо мокрые осенние деревья и сползают по стеклу капли. Он любил дождь. Кроме того, дождь в дорогу — это к удаче. К похоронам, правда, удача не имеет ни-какого отношения, но, по крайней мере, дорога должна быть хорошей.

Жора повернул голову. Напротив него, в соседнем ряду хорошенькая брюнетка в черном кожаном френче копалась в своей сумочке. Полы ее френча высоко поддернулись, давая Жоре возможность в полной мере оценить длинные ноги брюнетки. Ноги были хороши.

Почувствовав его взгляд, молодая женщина подняла голову и взглянула на Вершинина. Ее антрацитово-черные и блестящие, как крышка рояля, волосы были безжалостно стянуты в тугую «ракушку», тонкие брови, похожие на усики бабочки, резко взмывали вверх, придавая лицу удивленное выражение, широко расставленные карие глаза смотрели с редкой холодностью, и на первый взгляд брюнетка казалась законченной стервой, что, впрочем, нисколько не умаляло ее телесных достоинств. Жора вскользь улыбнулся ей и отвернулся, напоследок еще раз скользнув взглядом по ее голым коленям. Взяв с соседнего кресла захваченную с собой «Энциклопедию мировых сенсаций ХХ века», он открыл ее на истории китайской императрицы Цы-Си и углубился в чтение, чуть покачиваясь в такт движению автобуса.

Ольга Харченко раздраженно отвернулась, немало удивленная тем, что здоровенный жлоб с на редкость не обезображенной интеллектом физиономией, который плотоядно глазел на ее ноги, оказывается, умеет читать. Ее взгляд упал на запотевшее стекло, испачканное темно-красным — ее собственной дорогой помадой. Идиот, ссутулившийся в водительском кресле, либо сел за руль впервые в жизни, либо пребывал в крайне тяжелом похмельном состоянии. Тряхануло так, что она в прямом смысле слова «вцеловалась» в стекло, чуть не выбив себе зубы. Сон не то что рукой смахнуло — сдернуло, грубо и довольно болезненно. Спросонья Ольге показалось, что кто-то подобрался к ней и влепил хорошую пощечину — причем сделал это так, словно имел на это полное право.

Просыпайся! Сейчас!

Оттого, вскинувшись, и развернулась резко, выставив перед собой согнутую левую руку — то ли отбить следующий удар, то ли ударить самой. Но рука почти сразу расслабленно легла на колени, а ладонь другой взлетела и осторожно потрогала губы. Больно. Вот идиотизм!

Роясь в сумочке в поисках зеркала, Ольга попыталась вспомнить, снилось ли что-нибудь. Но сны запоминались ей крайне редко, не запомнились и в этот раз. Ничего. Только голос… Кто-то разговаривал с ней в том сне. Она не помнила ни лица, ни слов — только голос — теплый, бархатистый, обнимающий и удивительно сексуальный. При воспоминании о нем в низу живота заныло, и она посмотрела на увлеченного книгой жлоба уже почти благосклонно. В конце концов, экземпляр не так уж плох, хотя, как правило, такие качки в постели мало на что были способны, а то и не способны вовсе — жрали всякую дрянь для наращивания мускулов, всякие стероиды и превращались в полных импотентов — уж она-то знает. В ее «Вавилоне» таких был целый выводок, но использовать их можно было лишь в качестве декораций, больше они ни на что не годились.

Вспомнив о «Вавилоне», Ольга повеселела. Дела в принадлежащем ей клубе с каждой неделей шли все лучше и лучше, несмотря на мрачные прогнозы окружающих. Когда стало известно, что «Вавилон» отныне принадлежит ей — более того, что и управлять им она намерена сама, визга было до небес: «Как это так?! Баба во главе быть не может! Баба все дело завалит!» Ну, и как, завалила баба все дело?! «Вавилон» пахнет и цветет — еще пышнее, чем при Денисе, кроме того, в нем появилось несколько занятных комнаток весьма интимного свойства, которые изысканная публика ой как оценила. Узнай про их существование покойный хозяин «Вавилона» — точно скончался бы по второму разу. Ольга и сама любила бывать в них — и в качестве зрительницы, и в качестве участницы свершавшихся там сексуальных действ — ее изобретательность не знала границ. Денис далеко не все знал про ее изобретательность, но и того, что она демонстрировала ему в постели, было более чем достаточно. Денис был, что называется, ходок, но после знакомства с Ольгой другими женщинами больше не интересовался, семью бросил — кроме Ольги ему никто не был нужен. Говорите, на сексе далеко не уедешь? Чушь собачья для любителей розовослюнных любовных романов! Стоящее тело, неутомимость и богатая фантазия — если ты этим обладаешь, то многого добьешься. Возможно, всего. Особенно, если у тебя при этом еще есть и мозги.

Ей не пришлось потратить на Дениса очень много времени, главное было умело повести дело. Закончилось тем, что он сам уже чуть ли не на коленях начал уговаривать свою неистовую любовницу принять «Вавилон» в подарок. Ольга долго ломалась, отказывалась, мурлыкала, что ей от него ничего не нужно, и согласилась лишь в виде величайшего одолжения. А через месяц он умер — прямо во время одного из их бурных свиданий. Такая неприятность — ну, что ж поделать, Денис, несмотря на активность, был уже не молод, сердечко пошаливало… В конце концов, умереть на женщине — мечта любого мужчины!

Конечно, когда Денис преставился, тут же налетели родственники. Но уж Ольга-то знала, как тут дело поставить. Если она что-то получала, ее маленькие пальчики держали намертво. Родственникам не досталось ничего, хотя они очень долго не могли угомониться. Однажды к ней в кабинет в сопровождении адвоката явилась даже денисовская великовозрастная дочура и долго вопила, что именно она, Ольга, намеренно укатала в постели ее папулю до смерти, дабы обобрать до нитки его несчастную семью. В конце концов, Ольге это надоело, и ее охрана спустила обоих с лестницы. Какое ей дело до чужих родственников? Если что-то упустили, так это только их вина, и она здесь совершенно не при чем. Каждый выживает, как умеет, так что ее совесть может быть спокойна. Она никого не убила, ничем особенно противозаконным не занималась, семье помогала регулярно… Подумав об этом, Харченко улыбнулась уголком рта — улыбнулась почти тепло. При всей своей холодной расчетливости и полнейшем равнодушии к окружающим Ольга была на редкость привязана к своей семье, состоявшей из матери и младшей сестры, регулярно навещала их и засыпала бесчисленными подарками. Правда, Харченко-младшая, работавшая корректором в заурядной газете, не разделяла жизненной философии удачливой сестры и от подарков часто отказывалась и даже свадебный подарок — серебристо-серую «тойоту-камри» приняла с большой неохотой и больше под давлением счастливого новобрачного, чем по собственной воле. Поэтому, отгуляв свадьбу, Ольга теперь возвращалась домой не в радужном настроении. Ничего, подрастет — сообразит, что к чему, поймет, что пока молодая, нужно брать от жизни все, вцепляться в нее зубами и рвать, кусок за куском, потому что молодость проходит очень быстро, а старость не торопится уходить никогда, и куски эти потом могут очень пригодиться. А она, бывшая (будем смотреть правде в глаза!) дешевая фотомодель, двадцати шести лет от роду уже владеет шикарным, одним из самых популярных в городе ночным клубом, потихоньку разворачивает кое-какой торговый бизнес и скоро сможет позволить себе завести ребенка. Не так уж плохо, господа!

Ольга взглянула на часы, и ее брови-усики поднялись, став почти вертикальными. Уже час, как автобус должен был добраться до конечной, но за окном не было и признака того, что они подъезжают к городу — сплошняком деревья — целый лес.

Она привстала над креслом и огляделась. Позади нее сидела девушка с короткой стрижкой и с хрустом ела чипсы, читая какую-то книжку — судя по названию и рисунку на обложке, любовный роман; жлоб напротив тоже уткнулся в свою книгу, не проявляя никакого беспокойства. На сиденье позади него какой-то человек, надвинув черную кепку на глаза, возился, устраиваясь поудобней и, судя по всему, пытаясь заснуть. На кресле за сиденьем водителя светловолосый мужчина с короткими бачками рассеянно глазел в ветровое стекло, да и сам водитель, ссутулившийся за рулем, выглядел вполне обыденно. Опоздание, похоже, никого не волновало. Может, это у нее часы спешат?

В любом случае, сначала нужно найти зеркало. И если она разбила себе губу о стекло, водитель стопроцентно вылетит с работы — уж Ольга-то об этом позаботится.

Она снова начала перетряхивать содержимое своей сумки.

Автобус дернулся, и Марине Рощиной показалось, что кто-то настойчиво и бесцеремонно трясет ее за плечо.

Просыпайся! Просыпайся!

Еще балансируя на грани сна и реальности, она вяло отмахнулась рукой, чтобы оттолкнуть этого, назойливого, не дающего еще немного понежится в приятных расслабляющих глубинах. Но ее пальцы с длинными, расписанными золотистыми цветами и изукрашенными стразами ногтями лишь впустую рассекли воздух. Тогда ее ресницы дрогнули, но еще долго не отрывались от щек, продолжая подрагивать на коже, словно перья испуганной птицы. Марина очень любила спать — настолько же сильно, насколько не любила просыпаться, и ее будни никогда не начинались раньше обеда.

В конце концов, ее веки все же поднялись, и на мир глянули большие глаза изумительного аметистового цвета, неизменно вызывавшие нескрываемое восхищение окружающих. Во всем мире только у одной женщины были фиолетовые глаза — у Элизабет Тейлор, но Марина всегда считала это уловкой — то ли линзы, то ли особая подсветка при съемке. В любом случае, Элизабет Тейлор была очень далеко отсюда, на другом материке, а она, Марина, здесь, единственная в своем роде.

Марина приподнялась, чуть повернув голову, и на плечо ей ссыпалась тяжелая золотистая масса волос — не менее замечательных, чем глаза. Распущенные, они доходили ей до колен, закручиваясь на концах крупными завитками — густые, по-здоровому шелковистые, они своей яркостью и блеском успешно соперничали с золотыми украшениями на ее запястьях и пальцах. Сейчас они слегка спутались. Марина достала из сумки расческу и начала причесываться, перекидывая волосы через согнутую руку. Движения ее были округлыми, неспешными и удивительно естественными — наблюдать за ней было все равно, что смотреть, как одна за другой накатываются волны на отлогий песчаный берег. Спокойная, размеренная, она никогда никуда не торопилась — в ее жизни никогда не было дерганий, нервотрепок и всего того, что заставляет людей становиться резкими в словах и движениях и экономить каждую секунду, как скряга, складывающий денежки в потайной уголок. Если для иных время было водой, безвозвратно утекающей сквозь пальцы, то для Рощиной оно тянулось неспешным густым медом, в котором изначально засахарились и спешка, и резкость, и непроизвольная грубость. Она родилась в благополучной, очень обеспеченной семье и до своих нынешних двадцати восьми лет прожила благополучную и обеспеченную жизнь, не требовавшую от нее никаких особых усилий. Свой салон красоты «Геба» Марина открыла в девяносто шестом году, и с самого начала дела шли великолепно. Даже августовский кризис 1998 года, когда для всех наступили черные времена, не стал для нее трагедией. В то время, как другие салоны закрывались, «Геба» чудесным образом выстояла и ни на день не прекратила своей работы. Сейчас она была самым популярным салоном в городе, все прочие по сравнению с ней были лишь жалкими забегаловками. В «Гебе» работали лучшие мастера, получая более чем щедрую плату и постоянно представляя ее на самых разнообразных конкурсах. И сейчас Марина, возвращаясь с одного из них — конкурса на лучшую историческую прическу, улыбалась в душе — «Геба», как всегда, победила.

Расческа на мгновение замерла, утонув в густых золотистых прядях. Рощина зевнула, показав мелкие ровные зубы, и потянулась, потом осторожно помассировала затылок, затекший от лежания на неудобной жесткой спинке кресла. Когда приедет, обязательно как следует выспится, а потом пойдет к своим — и победу надо отметить, а кроме того, заняться собой. Дорога всегда приносит некоторые, пусть и незаметные разрушения — пыль, тряска, долгая неудобная поза, усталость… Надо будет сделать массаж и солевое обертывание, подлечить волосы и обновить загар в вертикальном турбосолярии… ну и так еще, по мелочам. В подтяжках, коррекции фигуры и разнообразных антицеллюлитных процедурах она, слава богу, пока не нуждается, а уж с лицом и вовсе никогда проблем не возникало — Марина была безупречно красива от природы и никогда не курила, зная, насколько это вредно для кожи. Свою красоту она носила со спокойным достоинством и сыпавшиеся на нее со всех сторон комплименты воспринимала, как должное. Ее внешность могла бы открыть перед ней многие двери, но строить на ней карьеру Марине в голову никогда не приходило, более того, она всегда, не жалея сил, отговаривала подруг, стремившихся любой ценой попасть в шоу-бизнес — там была лишь грязь и алчность, а красивые девушки — не больше, чем яркая обертка для товара, который нужно повыгодней продать. А она — она была просто красива, и было с нее довольно. Марина любила свою размеренную жизнь, любила сытое, уютное тепло, любила обеих своих персидских кошек, любила секс, когда он не слишком утомлял, любила магазины, когда было с кем туда пойти, и любила оказывать помощь. Помощь эта довольно часто превращалась в опеку, ненастойчивую, деликатную, но умело обволакивающую со всех сторон — бессознательно ей нравилось окружать себя людьми, в каждом из которых, так или иначе, был ее вклад, и которые умели быть ей благодарны. Людей она отбирала очень тщательно, и чаще всего это были девушки — молоденькие, стеснительные и невзрачные, которых она наставляла на путь истинный и которым устраивала жизнь.

Марина взглянула на часы, потом в мокрое окно, и в ее аметистовых глазах появилось легкое недоумение. Если верить часам, они должны были уже подъезжать к городу, но что-то пока непохоже. Дождь ее не огорчил — у Марины был с собой зонт, да и на автовокзале ее уже ждет машина. Огорчало другое — поездка затягивалась, а ей хотелось поскорее выбраться из этого ужасного автобуса с неудобными креслами — автобус дребезжал и трясся, кроме того, в салоне ужасно пахло дымом, и у нее начала болеть голова. Скоро она вся пропитается этим запахом. Ее веки чуть опустились, и блеск аметистов под ними из теплого стал холодным — если Марина и ненавидела что-то на этом свете, то это был дискомфорт.

Она отвернулась от окна, и ее рука снова начала плавно двигаться, и золото волос послушно потекло сквозь зубья расчески и тонкие умелые пальцы.

Алексея Евсигнеева разбудил не столько дрогнувший автобус, сколько усилившийся стук капель по крыше и стеклу, и, протерев глаза, он посмотрел в окно — сонно, но с вполне отчетливым раздражением, смешанным с некой странной безысходной тоской, которая, впрочем, тут же исчезла. Из всех вещей в мире он больше других не выносил три: когда ему прекословили, когда коверкали его фамилию (Евсигнеев! — раздельно и с нескрываемой злостью всегда поправлял он тех, кто имел неосторожность по рассеянности или недослышке назвать его «Евстигнеевым») и когда шел дождь. В дождливую погоду его настроение всегда резко ухудшалось, и горе было тем, кто его задевал, хотя бы и пустячком, на который он в обычное время мог и не обратить внимания. Даже под самыми страшными пытками он никогда бы не признался, что в детстве, вплоть до десяти лет, дико боялся грозы, при первых же, самых слабеньких раскатах грома прятался под одеяло или в надежный темный уголок, а начинающийся дождь ввергал его в панику. Страх был детским, глупым, и с возрастом он от него избавился, но до сих пор дождь действовал Алексею на нервы — только теперь уже не пугал, а вызывал неприятные воспоминание о собственной трусости. Если бы кто-то проник в его тайну, Евсигнеев, возможно, убил бы его — то-то потеха была бы конкурентам, узнай они, что генеральный директор одной из крупнейших в городе строительных фирм когда-то до жути боялся самой паршивой грозы!

Алексей взглянул на часы, потом опустил поддернувшийся рукав своего легкого черного пальто. Вот-вот должны были приехать, тогда какого черта за окном до сих пор такая глушь?!

Вся эта поездка была совершенно некстати. «Модильон» завален аппетитными заказами, которые конкуренты так и норовят вырвать прямо из зубов, — несколько роскошных особняков, бильярд-кафе, еще одно кафе, потребовавшее стиль «романтизм», полное переоформление двухэтажного кинотеатра в стиле «ТехноАрт» и абсолютная перестройка типовой гостиницы в стиль «классицизм». Кроме того, один кадр потребовал себе особняк с огромным зимним садом, а владелец фирмы ландшафтного дизайна и озеленения, работавшей с ними сообща, в последнее время начал выкобениваться. А тут еще, как назло, мамаша на старости лет связалась то ли со свидетелями, то ли с адвентистами, то ли еще с какими-то крестоносцами и теперь собиралась переписать на них свою двухкомнатную квартиру, чтобы в ней устроили молельный дом. Молельный дом, как же! Спасибо, соседка сообщила, а то маманя в следующий раз звонила бы из приюта для престарелых! Ничего, сейчас он приедет и устроит этим свидетелям такое свидетельство — до конца жизни будут иметь дело только с пюре, клизмами и судном. Алексей купил матери квартиру на свои деньги и не позволит, чтобы какие-то кадры в рясах ее прибрали. Конечно, если он захочет, он может купить сто таких квартир, но дело было в принципе. Плохо то, что башню матери подкосили охренительно не вовремя! Не то, что недели — дни расписаны по минутам! Алексей старался быть пунктуальным и рациональным — и работа, и спорт, и отдых с друзьями — строго в свое, определенное время. И везде выкладывался без остатка: работал в поте лица, ведя изощренную и упорную борьбу за клиентов; доводил себя до изнеможения в тренажерном зале, до онемения отмахивал руку в боулинг, а отдых с приятелями, будь то ресторан, сауна или его собственная квартира, редко обходился без грандиозной попойки и скандала. Некоторые из приятелей утверждали, что ему нельзя много пить — якобы, перепивая, он иногда звереет так, что унять его нет никакой возможности. Евсигнеев таких случаев не припоминал и считал враньем, кроме того, все приятели тоже перепивались так, что даже ширинку сами не могли расстегнуть, — уж откуда им-то помнить?!

Он еще раз взглянул в окно — на этот раз с отвращением, потом достал сотовый телефон и начал нажимать на кнопки. Перед ним, в неширокой щели между креслами, мелькнула рыжеволосая девичья голова в черном берете — девушка, склонившись, что-то искала в своей сумке. Алексей оценивающе прищурился. Симпатичная. Хорошо бы, блядь. С такими проще — долго не выкобениваются. Если ее не встречает какой-нибудь хахаль, можно попробовать состыковаться с ней по приезде. Вряд ли она будет против — бабы никогда не были против него — и внешность, и деньги на его стороне. Только бы не оказалась себе на уме. Мозги у женщины должны быть покороче, а ноги подлиннее. И вообще он предпочитал проституток — все делают на высшем уровне, и хочешь — слушаешь их трепотню, а хочешь — прикажешь заткнуться, и они заткнутся, потому что им за это платят.

— Ваш абонент временно недоступен, — ласково сообщила трубка.

Алексей негромко выругался и повторил вызов. Он ждал с фирмы важного звонка, но его все не было, поэтому он решил позвонить сам — и вот вам, здрассьте. Ничего удивительного — в дождь все у него идет наперекосяк.

Дожидаясь ответа, Алексей скучающе посмотрел налево. Соседа у него не было, а поговорить хотелось, кроме того, в дороге часто удавалось заводить полезные знакомства. В поле его зрения попал сидевший напротив в соседнем ряду и тоже в одиночестве худощавый черноволосый человек с тонкими, немного женственными чертами лица, смахивавший на какого-то актера, и разглядывал пластмассовые колечки. Ювелир что ли? «Ювелир, не ювелир, но то, что еврей — это точно!» — кисло подумал Алексей и отвернулся. Его пальцы начали вытанцовывать на подлокотнике кресла, выстукивая какой-то мотив, безотчетно попадая в такт разбивавшимся о стекло дождевым каплям.

Светлану Бережную разбудил голод, и она выпрямилась, сонно оглядываясь, — ладная, спортивная девушка с коротко постриженными пушистыми каштановыми волосами и такими же каштановыми глазами, в выражении которых сейчас была почти такая же взъерошенность, как и в прическе.

Автобусной тряски она не почувствовала — неприхотливая и в жизни, и во сне, она была невосприимчива к таким мелочам. А вот голод — это уже по-серьезней. Ее тело постоянно настоятельно требовало еды, и ела Света много и часто, при этом, на зависть подругам, без малейшего ущерба для фигуры. Возможно, потому, что регулярно занималась танцами, а, кроме того, редко сидела на месте. С принадлежавшими ей пекарней и пиццерией было много забот, а то время, которое им не доставалось, Светлана проводила в домашних хлопотах. Она была очень хозяйственная — определение именно с тем округлым, не редуцированным «о», придающим слову особую уютность и в чем-то очаровательную деловитость. Ее большая квартира сияла чистотой, вещи всегда лежали на своих местах, и на всем лежал отпечаток аккуратности, в чем-то даже педантичности. Единственное, в чем Светлана позволяла себе небрежность, — это готовка.

Кухня — огромная, совмещенная со столовой, была сердцем квартиры, а готовка — Светланиной страстью. Рецептам, умещавшимся в ее голове, не было числа, готовила она вкусно и умело, и наблюдать за ней на кухне было все равно, что смотреть, как художник в порыве вдохновения бросает на полотно мазок за мазком. Блюда были ее картинами и ее поэмами, они шли из самого сердца ее души, и она считала, что соблюдать при их приготовлении точность и аккуратность было недопустимо — все равно, что пытаться создать картину с помощью линейки. Светлана всегда все делала на глаз, руки ее порхали с небрежной быстротой и никогда не ошибались. Стол и плита были ее палитрой, а продукты красками — и нежная белизна муки и майонеза, и все оттенки красного — от ярких томатов до густого бордо очищенной свеклы, и умытая густая зелень огурцов и трав, а легкая — капусты, и желтизна сыра и яичных желтков, и янтарный мед, и оранжевая свежесть моркови. Никто не мог так быстро и ловко разделать рыбу или птицу, нарезать овощи и зелень или замесить тесто и уж точно никто не мог так изобретательно и празднично украсить даже самое простое блюдо, превратив его в маленький аппетитный шедевр — настолько прекрасный, что его даже было жаль съедать. Она никогда не пользовалась современными кухонными приспособлениями, облегчавшими работу хозяек, считая, что они только уродуют ингредиенты, которые, на самом деле, должны получать силу от приготовивших их рук, а не от всяких электризованных железок. С ножами Светлана управлялась не хуже, чем опытный хирург со скальпелем, из-под ложек никогда не летели брызги, ничто и ни разу не было не дожарено или пережарено. Она знала — то, что делаешь с любовью, никогда не может получаться плохо.

Почти каждый вечер в доме Бережной бывали гости, которые могли в полной мере оценить ее искусство. На все предположения друзей о том, что Света могла бы стать богом в любом элитном ресторане, она лишь презрительно приподнимала брови. Готовить за деньги? Никогда! Кроме того, в деньгах она не нуждалась, ей всего хватало.

Она посмотрела сквозь мокрое стекло на стремительно мчащиеся деревья. Мокрые пожелтевшие листья казались неряшливыми, неприглядными, и сами деревья, придавленные кислым пасмурным небом, выглядели мрачновато, хотя, наверное, в хорошую погоду осенний багрянец и золото этого густого леса были очень красивы. Светлана наклонилась, почти прижавшись к стеклу лбом, и несколько раз выдохнула, смешно выпячивая губы, потом указательным пальцем нарисовала на затуманившемся стекле сердечко. Оно получилось неровным и каким-то уж слишком одиноким. Сердитым взмахом ладони она стерла рисунок, потом расстегнула стоявшую рядом на сиденье большую сумку и достала из нее пакет чипсов. Отправляясь кудато, Бережная всегда брала с собой много еды, а в такой дальний путь — и подавно. Еще целый час — поскорей бы уже приехать. Светлана по-кошачьи зажмурилась, предвкушая предстоящий отдых с друзьями. Кажется, она не отдыхала уже целую вечность.

Разорвав упаковку, она вытащила одну хрустящую пластинку, потом другую, положила в рот и разжевала. Подтянула к себе лежавшую рядом книжку в мягкой обложке, на которой были изображены мужчина и женщина в старинной одежде, сжимавшие друг друга в страстных объятиях, открыла ее на том месте, где лежала закладка, и через несколько секунд ее лицо стало отрешенным — под ним было пусто — его обладательница улетела в далекий и волшебный мир романтики.

Кристина Логвинова перешла из сна в реальность, как это часто бывало, почти незаметно и еще долго отрешенно осматривала автобус из-под полуприкрытых век, прежде чем поняла, что уже не спит. Такое бывало очень часто, и ее личный психолог говорила, что у Кристины преобладает поверхностный сон, а глубокого почти и не бывает… она говорила и о причинах — говорила мудрено, научно — но этого Кристина уже не запомнила, впрочем, ей это и не было нужно. Главное — выполнять предписания, а в любом предписании, естественно, кроется и устранение причин какого-либо расстройства. А причины и так ясны — переутомление, постоянные стрессы, усиленное внимание «желтой» прессы к ее личной жизни, а также алкоголь и, возможно, то, что она по старой памяти бурной молодости периодически позволяла себе побаловаться сигаретками с особой начинкой, хотя от травки, вроде как, никакого вреда быть не может. Ничего удивительного — жизнь известной певицы всегда полна сложностей, а постоянные выступления и богемные тусовки отнимают много сил и здоровья.

Кристина выпрямилась и сморщила нос, потом надрывно закашлялась и испуганно схватилась за горло. Ничего удивительного, что она проснулась, — в автобусе жутко воняет, аж в глазах защипало. Пожар что ли? Она привстала и в панике огляделась — но нет, в салоне не было ни пламени, ни клубов дыма, пассажиры вели себя совершенно спокойно, не выражая ни малейшего стремления спешно спасаться бегством. Какая-то блондинка, неспешно расчесывавшая свои роскошные волосы, взглянула на нее с ленивым удивлени-ем, и Кристина поспешно опустилась на сиденье, продолжая успокаивающе массировать шею. Все понятно, просто старый автобус, но как бы с такой вонью ей не потерять голос — в горле уже першит, а у нее послезавтра запись с Басковым, а еще через два дня она должна ехать на гастроли в Германию.

Логвинова вздохнула — вздох получился капризно-раздраженным. Только бы все было нормально, только бы никто не сглазил — мир полон завистников, которым не удалось добиться того, чего добилась она. Потому и приходилось значительную часть денег тратить на знающих экстрасенсов и дипломированных магов, которые охраняли ее от всяческого зла. В дороге же, когда не было возможности даже позвонить кому-нибудь из «защитников», она полагалась на изобилие самых разнообразных талисманов. У нее были и сине-зеленый аквамарин, оберегавший от порчи и предупреждавший об опасности, и гранат, который должен был приносить счастье, и довольно крупный изумруд в перстне (он мог давать способность предвиденья, особенно, если положить его под язык — пока, правда, у нее не получалось, но, возможно, лишь потому, что до сих пор предвидеть было особо нечего), и рубин, несущий удачу и долголетие, и хризолит, отгонявший ночные кошмары, и тигровый глаз, снимавший усталость и защищавший от ненависти и коварства конкурентов, и кулон с огромной заговоренной жемчужиной — один из ее главных амулетов от бед и несчастий. На шее Кристины также висели: православный крест — на золотой цепочке, а египетский с ушком — Анх — на серебряной, кроме того, она носила на шее тисовые четки. В сумочке Кристина держала обсидиановую пирамидку, кроличью лапку, пузырек с заговоренной водой (в нее верила не особо, но пригодится) и травы в шелковом мешочке, собранные «особым образом». Между лопатками, вдоль позвоночника, извивался искусно вытатуированный когтистый и хвостатый дракон, похожий на диковинный корень, — символ счастливого случая, китайский дракон Чиао, тогда как на левой груди была вытатуирована пчела — индуистский символ реинкарнации. Зная значения обеих татуировок, Кристина все же сделала их больше ради красоты. То, что она частенько обращалась то к одной религии и культуре, то к другой, а то и к нескольким сразу, Логвинова вполне осознавала, но не считала это каким-то святотатством, полагая, что вера есть вера в любом случае — она едина, просто для каждого народа выражается в чем-то своем, поэтому заимствовать что-то то у одного культа и мировоззрения, то у другого вполне допустимо — так же допустимо, как и смешивать их. Пока это было еще увлечением, некой серьезной взрослой игрой, и Кристина была уверена, что в манию это не перерастет никогда — никаких там сект, монастырей и религиозного фанатизма.

Кристина зевнула, деликатно прикрыв рот ладошкой, хотя рядом никто не сидел, потом поправила волосы — угольно-черные, с прокрашенными в них ярко-красными прядями, постриженные в стиле «акульи зубы» — очень длинные со спины и совсем короткие спереди. Эту прическу с поэтическим названием «пламя в ночи» она сделала совсем недавно, и очень себе с ней нравилась. Муж… вернее, теперь уже бывший муж, прическу не одобрил, но это его сугубо личные трудности. Все, что было с ним связано, ее уже давно не касалось. Серость, бездарность, балласт… зачем она вообще за него выходила? Недолгое время замужества прошло как-то мимо нее, всплывая лишь отдельными, ничего не значащими картинками, словно она была посторонним человеком, на минуту заглянувшим с улицы в чужую комнату и в чужую жизнь, а потом отправившимся дальше, по своим делам. Жаль, что для того, чтобы развестись, пришлось возвращаться в родной город, потому что родной — вовсе не обязательно любимый, да времени много потеряла.

Логвинова достала из сумки плеер, надела наушники и в ее ушах громко зазвучал ее собственный голос, певший одну из самых популярных песенок «Тень моей любви». Она откинулась на спинку кресла, рассеянно глядя на мокрые деревья за окном и слушая себя — внимательно, придирчиво и с удовольствием, и камни в ее бесчисленных перстнях поблескивали умиротворенно, похожие на подуставших и мирно дремлющих на посту стражей.

Лешка был единственным, кто толком так и не проснулся. Нельзя было назвать пробуждением то состояние, в котором он, не открывая глаз и не осознавая ни того, где находится, ни даже себя, на ощупь поменял диски в своем сидиплеере, сунув прежний диск в стоявший рядом на сиденье пакет. Потом нажал на воспроизведение, и по его губам расползлась улыбка — отрешенная, словно и ей снились какие-то свои, особенные сны. Просыпаться он не собирался — ни тряска, ни дождь, ни голоса не могли ему помешать. Он знал, что просыпаться еще не время.

Виталия Воробьева, сидевшего прямо за креслом водителя, разбудили не дрогнувший автобус, не дождь, не сны, не истекшее время, засеченное телом для отдыха — ничто из того, что обычно чаще всего будит людей. Его разбудила тревога, четкое, почти осязаемое чувство опасности, сравнимое с хорошим тычком под ребра или чьим-то истошным воплем.

Он выпрямился в кресле, тут же открыв совершенно не затуманенные сном глаза, как будто вовсе и не спал. Обладая реакцией хищника, которого малейшие, хоть мало-мальски тревожные перемены, будь то звук, запах или просто некое особое изменение в самой атмосфере окружающего мира, приводят в состояние мгновенной внимательной бодрости, Виталий быстро осмотрелся, оценивая обстановку и выискивая источник опасности. Чутье не могло его подвести. Оно никогда его не подводило — опасность он всегда чувствовал так же безошибочно, как и смерть, этому быстро учились…

Виталий неожиданно вздрогнул, и его серо-синие глаза, только что смотревшие внимательно и настороженно, вдруг стали беспомощными и затравленными — глаза человека, который не в силах вспомнить, кто он такой, где очутился и как сюда попал. Губы искривились, сжались в узкую полоску, ловя уже готовый вырваться вскрик, пальцы левой руки судорожно вцепились в запястье правой, безжалостно сминая его, так что захрустели суставы. Боль, как ни странно, принесла подобие успокоения, и он чуть расслабился, глубоко вздохнув, потом поддернул вверх рукав кожаной куртки и посмотрел на свою правую руку, чуть шевеля пальцами, словно пытался нащупать в воздухе нечто, видимое только ему одному. Облизнул пересохшие губы. Запоздалое осознание только что приснившегося — настолько реального, что на долю секунды он и в самом деле подумал, что…

Что?!

Сон исчез, хотя только что он помнил… Исчез в один миг, как рисунок на песке, захлестнутый высокой волной, оставив после себя лишь легкий и уже тоже исчезающий след боли, страха, особой горечи и грызущей тоски, понять которые нельзя, если только ты не…

Что?!

Виталий вздохнул и тряхнул головой, отгоняя наваждение. Что бы там ни было, это просто сон, кошмар, бред, которого не существует и о котором не стоит задумываться. Что сон? — за горло не схватит, по голове не огреет. Только вот рука… рука почему-то очень его беспокоила. Что-то с ней было не так, с этой рукой, что-то очень и очень не так… Виталий еще раз взглянул на свою раскрытую ладонь, его пальцы сжались на запястье в последний раз, а потом отдернулись — раздраженно и в то же время с явным облегчением. Он хмыкнул. Рука как рука. Надо же, привиделось… Переутомился что ли?

Руки Виталия легли на подлокотники кресла с обманчивой расслабленностью. Пальцы и тыльные стороны ладоней покрывало множество свежих мелких царапин и проколов, словно Воробьев долго что-то искал в густых ежевичных зарослях, и, мимолетом взглянув на них теперь, Виталий чуть улыбнулся уголком рта. Он отвозил племяннице щенка чау-чау в подарок на день рождения, и дорогой тот, вертлявый и непоседливый, изжевал ему все руки, то пытаясь обрести свободу, то просто убивая время. Исцарапанные ладони еще хранили тепло щенячьего тела — живое тепло, одно из самых замечательных ощущений в мире. Сестра, конечно, увидев «подарок», в первые минуты едва не открутила Виталию голову, но смирилась очень быстро. Хорошенькая сучка — много шерсти и чуть-чуть зубов и глаз — с грозным именем Гера очаровала всех почти моментально, а когда, заснув, захрапела, развалившись кверху лапами и чуть подергивая во сне кончиками коротких ушей, даже сестра сказала с обреченным умилением: «Ладно, пусть живет».

У самого Виталия в его небольшом двухэтажном доме жили двое чау-чау, у каждого из которых был свой этаж и каждый весьма ревностно относился к собственной территории. Умные, серьезные и независимые, похожие на маленьких, но очень хмурых медведей, они научили себя уважать и, в свою очередь, уважали хозяина — чувство, рожденное не палкой, но взаимным доверием и справедливостью. Уважая хозяина, они уважали и его собственность, и, хотя и на одном, и на другом этаже и помимо них хватало живности, на которую они бы с удовольствием поохотились, собаки никогда себе это не позволяли, хоть некоторую из этой живности недолюбливали, а ежа, воровавшего у них еду и укладывавшегося в самых уютных местечках, и вовсе ненавидели.

Воробьев не был, что называется, зоологическим фанатом, не держал дома сто кошек и двести собак, и в его доме не было такого, чтобы не протолкнуться, но, все же, дом был населен. Виталию сложно было это объяснить, но ему нравилось окружать себя жизнью, видеть вокруг жизнь в разнообразных ее проявлениях — видеть свежую зелень растений, смотреть, как мелькают в прозрачной воде юркие рыбки, как неторопливо и словно на цыпочках передвигается по приспособленному для него обрубку дерева, вращая своими странными глазами, хамелеон, как ругаются между собой попугаи, склонив голову набок, как неуклюже топочет по своим делам трехлапый, когда-то угодивший под машину еж. Чау-чау, все же, были его любимцами, знали об этом и умело этим пользовались, относясь к прочим привязанностям Виталия со снисходительным презрением.

Да, жизнь. Ему нравилось смотреть на жизнь, прикасаться к жизни и сознавать, что этой жизни ничто не угрожает. И идти на крайние меры, чтобы угрозы не возникало. К животным это не относилось, но людей он не щадил. Пусть будет больно сейчас, зато выживешь потом и к боли будешь готов все-гда. Он вел школу женской самообороны и к своим ученицам относился без всякого снисхождения и жалости — девчонки вплоть до выпуска уходили домой в синяках и ссадинах. Все же палку он не перегибал и очень тщательно следил, чтобы ни одна из его учениц не бросила занятий. Те, кто попадали в его школу, могли уйти из нее лишь выучившись, лишь тогда, когда он мог быть спокоен за их дальнейшую судьбу. Виталий бывал жестким, иногда бывал и жестоким и перед выпуском устраивал своим ученицам настоящие экзамены по выживанию. Когда он считал, что какая-либо из девушек уже вполне обучена, то с помощью одного или двух крепких ребят организовывал на нее нападение — самое настоящее, без всякой фальши. И если ни о чем не подозревавшая ученица показывала хорошую реакцию на фактор неожиданности и успешно отбивалась, он со спокойной совестью отпускал ее из школы. Жестоко? Пусть так. Но его девчонки могли спокойно ходить по городу в любое время суток и дать отпор любому любителю легких денег и дарового женского тела, а то и какому-нибудь маньяку, вздумай они к ним сунуться. Взять хотя бы недавний случай — одна из выпускниц легко отправила в нокаут своего бывшего приятеля, попытавшегося на почве уязвленного самолюбия перерезать ей горло. А не будь Виталий жесток в своей преподавательской работе, девчонку бы, возможно, сейчас хоронили. Так-то.

Взгляд Воробьева скользнул по мокрому окну, по ссутулившейся спине сидевшего перед ним водителя, по ветровому стеклу, снова по водителю, перебежал на девушку в соседнем ряду, которая, откинувшись на спинку кресла и закрыв глаза, чуть покачивала головой в такт звучавшей в ее наушниках музыке, с праздным мужским интересом огладил ее ноги в высоких, чуть ли не до бедер сапогах, опять переместился на водителя, на этот раз уткнувшись ему в затылок, потом двинулся было к летящему мокрому заоконному пейзажу, но на середине пути вдруг запнулся, дернулся и метнулся обратно, снова вонзившись в стриженый водительский затылок. Виталий чуть выпрямился в кресле, потом, как бы между прочим, передвинулся на соседнее — ближе к проходу, откуда он мог частично видеть профиль водителя — молодого еще мужчины, русоволосого и широколицего, напряженно смотревшего в лобовое стекло и постукивающего по рулю указательным пальцем правой руки, под грязным ногтем которого темнел кровоподтек. Словно почувствовав его взгляд, водитель чуть повернул голову. Но Виталий продолжал наблюдать — и за ним, и за дорогой, и даже за постукивающим по рулю пораненным пальцем, неотвратимо ощущая, как с каждой уходящей секундой тревожное предчувствие перерастает в уверенность.

Что-то было не так. Пока он еще не понял, что именно, но что-то было очень и очень плохо. И водитель знал об этом.

Алина вытащила из стоявшего на соседнем кресле пакета бутылку минеральной воды, машинально подстукивая ногой в такт игравшей в салоне какой-то немудреной иностранной песенке, крутанула крышку и вскрикнула, когда взболтавшаяся от тряской поездки вода с веселым шипением брызнула во все стороны.

— Черт, нельзя поосторожней?! — рявкнул сзади мужской голос. Алина повернулась, виновато моргая. Сидевший сзади привстал, перегнулся через спинку ее кресла и ткнул чуть ли не в лицо девушке свой сотовый телефон с поблескивавшими на нем несколькими капельками воды.

— Если он сломался…

— Простите пожалуйста, — поспешно произнесла Алина, — наверное, бутылка растряслась, а я…

— Мне наплевать, что там у вас растряслось! — перебил ее владелец телефона, бережно обтирая свой аппарат рукавом дорогого черного пиджака. — Если он сломался, я с вас взыщу, не сомневайтесь!

— Но я же не специально! — голос девушки слегка зазвенел от возмущения. — И потом, всего пара капель попала…

— Это — дорогая вещь! — темноволосый, с небольшими залысинами на висках мужчина еще раз взмахнул телефоном перед глазами Алины и опустился на свое сиденье. Его гладко выбритое, породистое лицо потемнело от бешенства.

— Неуклюжая курица! — пробормотал он — вполголоса, но так, чтобы сидевшая впереди девушка услышала. Несколько секунд он нажимал на кнопки, потом торжествующе провозгласил:

— Пожалуйста, не работает!

— Бросьте! — лениво сказал сидевший на соседнем ряду худощавый человек, прикрывая крышку обтянутой красной замшей небольшой коробочки. — Во-первых, девушка извинилась. Во-вторых, подобные вещи предусмотреть нельзя. А в-третьих, вы уже полчаса возитесь со своим телефоном совершенно безрезультатно.

— Вам-то откуда знать! Вы же дрыхли все это время! — огрызнулся Алексей, с легким недоумением ощущая в себе уже не раздражение, а самое настоящее бешенство. Сотовая связь сдохла, автобус вот-вот развалится — дребезжит на ходу, и весь салон провонял выхлопными газами, да еще безмозглые бабы, которые вечно тащат с собой гору всяческой снеди и не могут да-же толком бутылку открыть, и всякие уроды, которые позволяют себе вмешиваться в чужие разговоры!

И дождь…

— Дрыхли! — с вызовом повторил он, в упор глядя на «ювелира-еврея» сузившимися глазами. Тот спокойно пожал плечами и мягко, снисходительно сказал:

— Спорить с подобными вам людьми бесполезно — одна головная боль и ничего больше.

Обладатель телефона зло что-то ответил, но Борис уже отвернулся и забыл о нем. Он хорошо знал такой тип людей. На таких проще не обращать внимания, и тогда вся их злость сама собой сходит на нет. Такие много кричат, но за их криками, как правило, одна лишь пустота, и будь Борис атлетом с пудовыми кулаками, скандалист вообще бы слова не сказал в его сторону. Но Борис атлетом не был и предпочитал первый тип тактики. Он вставил нужную фразу в нужный момент, потому что вообще никак не отреагировать на подобное нельзя, но теперь об инциденте можно и забыть.

— Почему мы так опаздываем?! — Ольга, не выдержав, выглянула в проем между креслами. — Эй, сударь за штурвалом! Я к вам обращаюсь! В чем дело?! Уже минут двадцать, как должны быть в городе!

— Ничего подобного! — возразил с сонным весельем мужской голос в соседнем ряду. — Еще полчаса как минимум!

Над спинкой кресла появилась взлохмаченная голова и одобрительно уставилась на Ольгины ноги, видневшиеся из-под разошедшихся пол кожаного френча.

— Дамочка, не наводите панику раньше времени. Ну опоздаем минут на пятнадцать — и что? Иначе и быть не может. Общественный транспорт всегда опаздывает. Это такой обычай.

— Спец по общественному транспорту, тоже мне! — Харченко презрительно фыркнула, открывая сумочку. Олег ухмыльнулся и сполз обратно на сиденье, томно обмахиваясь черной кепкой.

— Я спец по любому транспорту. С удовольствием бы перебрал вашу ходовую.

Позади него кто-то хрюкнул от сдерживаемого смеха. Алина невольно улыбнулась, пряча в пакет злополучную бутылку. За два кресла от нее чихнули, потом послышалось удивленное неразборчивое бормотание.

— Слюни подотри! — отрезала Ольга со спокойной злостью, деловито копаясь в своей сумочке. Ее собеседник усмехнулся в пространство, откинулся на спинку кресла и нашлепнул кепку себе на лицо. Закинул руки за голову, потом вытянул ноги, вернее, попытался это сделать.

— Господи, меня уже тошнит от этой вони! — произнес капризный девичий голос где-то в начале салона. — В самом деле, неужели нельзя ехать побыстрее?! Как на похоронах тащимся!

— Быстрее нельзя — дорога скользкая, — водитель еще больше ссутулился за рулем. — Уже скоро приедем, потерпите. Самую малость припоздаем.

Сидевший за его спиной человек, до того вроде бы рассеянно наблюдавший, как дворники ритмично обмахивают мокрое ветровое стекло, резко повернул голову и внимательно посмотрел на водителя. Потер большим пальцем короткие темно-русые бачки и спросил — равнодушно и негромко, так что услышал только водитель:

— Гарантируете?

— Ну конечно! — в противоположность ему водитель почти выкрикнул ответ.

Борис уронил очередной макет в коробочку и удивленно выглянул в проход — в голосе водителя ему послышались неуместные вроде бы, истерические нотки, словно того подловили на чем-то криминальном или непристойном или…

…или он чего-то испугался…

Показалось? Да нет, вон и рыженькая, так неудачно открывшая бутылку, привстала, держась за спинку кресла, и смотрит удивленно-настороженно. Борис повернул голову — в конце салона еще одна женщина перегнулась через ручку кресла — так, что ее длинные светлые волосы почти касались грязного пола. Мельком он подумал, что волосы у женщины воистину роскошные, сейчас такие редко увидишь, и едва удержался, чтобы не попросить ее приподнять голову, дабы не запачкать чуть завивавшиеся на концах пряди.

— Что-то с автобусом? — хриплым со сна голосом спросила она. Впереди на своем кресле недовольно заворочался «спец по транспорту».

— Все в порядке с автобусом! — раздраженно пробурчал он из-под кепки. — Что за паникеры собрались сегодня?! Дайте поспать человеку! Шеф, нельзя ли сделать потише это «гумца-гумца»?! И так башка квадратная…

Водитель протянул руку и послушно убавил громкость магнитофона, потом снова вернул ладонь на руль.

— Откуда вам-то знать, что все в порядке?! — Марина подобрала свободно спадавшие волосы, перекинув их через согнутую руку, и через несколько кресел от нее директор ювелирного филиала удовлетворенно улыбнулся. — Вы же его не разбирали, не смотрели.

— Я слышу, — снисходительно ответил Кривцов. — Так что едьте спокойно. Может, спеть вам печальную колыбельную песнь?

— Избавьте! — язвительно бросила Ольга. Она захлопнула свою сумочку, несколько минут сидела молча, чопорно выпрямившись и задумчиво глядя перед собой, потом повернулась и посмотрела в щель между креслами.

— Не могли бы вы дать мне зеркало?

Девушка оторвала взгляд от книги и рассеянно посмотрела на нее затуманенными глазами, очевидно, еще находясь во власти прочитанного или, возможно, плавая в каких-то своих сладких фантазиях. К ее губам прилипли крошки жареного картофеля, яркие на фоне густо-малиновой помады.

— Что?

— Зеркало, — повторила брюнетка тоном, каким разговаривают с несмышлеными детьми. — У вас есть?

— А, зеркало… Сейчас посмотрю.

Она отложила книгу и начала перебирать содержимое своей пухлой сумки. Ольга наблюдала за ее действиями с тоской профессора, принимающего экзамен у бестолкового первокурсника, и Света почувствовала этот взгляд, но никак не отреагировала. Такие взгляды ее редко задевали. На людей, которые так смотрят, не стоит обижаться, их можно только пожалеть.

— Забыла, — наконец сказала она, резким движением застегивая замок «молнии». — Надо же! Впервые в жизни забыла зеркало, представляете?!

— Неужели? Очень жаль, — холодно сказала Ольга, совершенно не разделяя ее восторга. — А вам не сложно спросить сзади?

— За мной никто не сидит, разве что через пару кресел спросить… — Света достала из кармана куртки платок и промокнула губы, оставив на ткани жирный поцелуйный след. — Автобус-то сегодня почти пустой…

Алина пыталась рассмотреть что-нибудь сквозь стекло, по которому хлестали косые струи дождя, но единственным, что удавалось увидеть, были размытые силуэты деревьев, стремительно улетающие назад. Деревья росли сплошняком, почти вплотную подступая к дороге, и концакрая им не было видно. Она не помнила этой местности, правда это еще ни о чем не говорило. Да и о чем это могло бы сказать, кроме того, что город почему-то еще далеко, хотя автобус идет на вполне приличной скорости. Ни единого строения, даже какого-нибудь жалкого сарайчика, и ни единого просвета в стене деревьев. Интересно, что это за деревья?

Она взглянула на часы, хмуро покачала головой и внезапно осознала, что не на шутку разнервничалась. Оттого ли, что поставщики могут ее не дождаться?

— Простите, у вас не будет зеркала?

Алина вздрогнула от неожиданности и почти испуганно посмотрела на незаметно подошедшую к ее креслу девушку, потом заставила себя улыбнуться.

— Конечно, сейчас. Как же это так — у женщины и нет зеркала?

Та пожала плечами, склонив голову набок — жест получился виноватым и неожиданно детским. Длинная каштановая челка упала ей на лицо, закрыв один глаз, и девушка словно бы спряталась за ней.

— Еще одно исключение из правила! — она громко засмеялась, когда через несколько минут Алина подняла голову от распотрошенной сумки, недоуменно глядя в пространство. — Тоже забыли, да? Забавно. Три женщины без зеркала — это уже нонсенс! Ну, извините.

Она повернулась и пошла к своему креслу, а Алина еще раз заглянула в сумку, мучительно стараясь вспомнить, клала ли она сегодня в нее пудреницу? Напрасно. Сегодняшнее утро затягивал такой плотный туман, словно оно отстояло от настоящей минуты на несколько лет. Она смутно помнила только две вещи — как дремала в такси по дороге на вокзал и как, покупала сигареты, только вот не помнила где. Алина даже не смогла толком вспомнить, какая на улице стояла погода и как она садилась в автобус. Да, хорошо вчера посидели, ничего не скажешь! Впрочем, все это ерунда, по сравнению с тем, что ресторан, мечта всей жизни, наконец-то открылся, работает, и к вечеру она вернется и снова увидит, как уютно светят на столах лампы под маленькими абажурами, услышит легкий плеск воды, сбегающей тонкими, почти невесомыми струйками в обложенный округлыми камнями крохотный «пруд», в котором показывают мокрые спины серебристые губастые карасики. Правда, «ресторан» — это, наверное, сильно сказано. Ресторанчик. Но свой. Конечно, проблем с ним еще будет… Алина мотнула головой, чувствуя, что ее опять начало клонить в сон. Она взглянула на часы, философски пожала плечами и закрыла глаза, поудобней устроившись в кресле.

Полчаса прошли в тишине, если не считать злобного бормотания Алексея, все еще возившегося со своим телефоном, чьего-то похрапывания и громкого хруста поглощаемых стриженой девушкой чипсов. Автобус уверенно мчался сквозь ливень, и щетки «дворников» неустанно размазывали по стеклу бесконечные струи воды. Раскачивалась укрепленная по верхнему краю ветрового стекла желтая бахрома, крутились и подпрыгивали подвешенные тут же вымпелы и незатейливые дешевые игрушки. С прикрепленного возле дверей плаката в салон ослепительно улыбалась длинноногая мулатка в бикини, стоявшая на фоне прибоя.

Большинство пассажиров, смирившись с тем, что автобус запаздывает, снова задремали. Ольга, нервно кусая губы, поглядывала то на часы, то в окно. Ее пальцы находились в беспрестанном движении, то оглаживая и без то-го идеальную прическу, то барабаня по ручке кресла, то теребя ремешок сумки. Она с трудом сдерживалась, чтобы не вскочить и не устроить скандал.

Сидевший за спиной шофера Виталий не спал. Он внимательно смотрел то в лобовое стекло, то на затылок ссутулившегося шофера, и на его лице все больше проступало выражение хмурого, в чем-то даже тревожного удивления. Наконец он потянулся в кресле, хрустнув суставами, и рассеянно сказал:

— До чего ж хреновая сегодня погода!.. Вроде разгар дня, а почти за час ни одной машины не видел!

Шофер вздрогнул и пробормотал что-то вроде «попрятались» и «паршивая дорога». Его пальцы судорожно сжались на руле, так что побелели костяшки, и заметивший это Воробьев нахмурился еще больше, но его лицо тут же разгладилось.

— Как бы не застрять, — озабоченно сказал он и передвинулся на соседнее кресло, чтобы смотреть на водителя в профиль. — Экипаж-то, прямо скажем, древний.

— Не накаркайте! — огрызнулся водитель, пристально глядя на дорогу. Его лицо было застывшим, только уголок рта чуть-чуть подергивался.

— Как вы без зеркала-то ездите? — поинтересовался его собеседник, глядя на то место, где должно было находиться зеркало заднего обзора. Водитель промолчал, чуть скривившись, точно у него неожиданно разболелся зуб, но Виталий не отставал.

— Я вот одного понять не могу… Я этой дорогой не раз сам машины гонял, только вот теперь почему-то не могу понять, где мы едем?

Руки водителя непроизвольно вывернули руль, и автобус дернулся, слегка накренившись, но тут же выровнялся. Сзади кто-то возмущенно вскрикнул, с полки свалилась матерчатая сумка и тяжело шлепнулась между креслами. Виталий привстал, наклонился к водителю и, придерживаясь за спинку кресла, произнес злым шепотом:

— Слушай, мужик! Мы идем на хорошей скорости! Город должен был появиться час назад! Ты ничего не хочешь объяснить?! Думаешь, я не вижу, как ты дергаешься?!

Водитель внезапно ударил ногой по педали тормоза, и автобус, визгнув шинами по мокрому асфальту, остановился так резко, что его заднюю часть подбросило, и какое-то мгновение она висела в воздухе, и колеса беспомощно вращались, потом ударились о дорогу. Пассажиров швырнуло вперед, с полок посыпались вещи. Шофер ударился грудью о руль, и у него вырвался хриплый возглас боли. Воробьев, судорожно вцепившись в переборку, устоял на ногах, чудом не вылетев в лобовое стекло. Подвешенные игрушки запрыгали в нелепом, дерганом танце, стукаясь друг о друга.

Автобус застыл посреди дороги, урча мотором. «Дворники» с ритмичным скрипом мелькали взад-вперед. По крыше гулко барабанили дождевые капли.

— Вы что — сдурели?! — заорал Борис, вскакивая. Алина, оглушенная, ошеломленно трясла головой. Марина, всхлипывая, откинулась на спинку кресла, прижимая к лицу ладони. Из-под ее пальцев текла кровь, пачкая высокий ворот светлого свитера.

Дверь автобуса открылась, и в салон ворвался мокрый холодный воздух. Водитель, держась одной рукой за грудь, вскочил и вылетел из автобуса под дождь, где и застыл, крутя головой по сторонам и что-то бессвязно бормоча. Виталий выскочил следом, ухватил водителя за отвороты бежевой куртки и со всей силы стукнул о борт автобуса. У водителя вырвался квакающий звук.

— Ты куда нас завез?!

— Н-не знаю, — водитель жадно хватал ртом воздух вместе с дождевыми каплями. — Я сам ничего не по…

— Как это «не знаю»?! — Виталий еще раз стукнул его об автобус, потом отпустил и отступил на шаг. По его лицу текла вода, мокрые волосы прилипли ко лбу. — Первый рейс что ли?!

— Я десять лет на этом маршруте! — яростно возразил водитель, потирая ушибленную грудь. — Я ехал, как всегда… я просто… Я не знаю этой дороги! Этой — не знаю!.. И я не мог на ней оказаться! Я нигде не сворачивал! Я ехал, как обычно, а потом… — он запнулся, моргая мокрыми ресницами.

— Что потом?! Начал ехать необычно?! — Виталий, крепко сжав губы, отвернулся, глядя сквозь стену дождя туда, куда убегала мокрая асфальтовая лента, окаймленная шеренгами раскидистых деревьев. Казалось, он совершенно не замечает, что уже насквозь промок. Потом произнес — уже спокойней: — Да-а, блин, Элли, мы уже не в Канзасе!

— А где — можно узнать? — с неожиданной вежливостью осведомился Кривцов, который, стоя на автобусной ступеньке, уже несколько секунд слушал странный разговор и, наконец, счел нужным принять в нем участие.

— По-моему, я задремал… — пробормотал водитель, тупо глядя в пространство. — Задремал тогда… я… но секунды на две, не больше… я… но я не мог за это время никуда свернуть… я бы сразу понял… я…

— Я правильно улавливаю? — осведомился Олег, задумчиво сдвигая кепку на затылок. Виталий кивнул, не оборачиваясь и продолжая вглядываться в невидимый горизонт.

— Похоже мы заблудились.

— Хе! — Олег неожиданно повеселел. — Что это за хреновина?! Мы не могли заблудиться! Здесь на Брянск только одна дорога!

Водитель громко сглотнул, и его глаза удивленно округлились. Светлые ресницы теперь моргали с такой скоростью, что их движение почти не улавливалось. Виталий медленно повернул голову и так же медленно произнес, четко выделяя каждое слово, словно по одной прихлопывал ладонью на столе костяшки домино.

— Какой! На хрен! Брянск?!

— Обычный. Город такой, — охотно ответил Олег. — Основан, кажется, в тысяча сто…

— Я ехал в Самару! — перебил его Виталий. — При чем тут Брянск?!

— Ну, мужик, — стоявший на ступеньке сожалеюще развел руками, — печально тебе это сообщать, но ты капитально ошибся автобусом. Он идет в Брянск — и только в Брянск.

Водитель открыл было рот, но его опередил раздавшийся из автобуса возмущенный и в то же время испуганный женский голос.

— Это быть не может!

Все обернулись. Из-за плеча Олега выглядывала девушка в коротком легком пальто, схваченном на талии широким поясом с блестящей пряжкой. Сползший набок берет еле держался на рыжих кудрях, взгляд изумленно раскрытых глаз суматошно прыгал по ошеломленным лицам стоявших под проливным дождем людей. На лбу наливался небольшой кровоподтек от удара о спинку кресла.

— Какая Самара?! Какой Брянск?! Вы что?! — она почти кричала, и обладатель кепки досадливо поморщился, потирая ухо. — Это же волгоградский рейс!

— Еще лучше! — Кривцов внимательно оглядел ее с ног до головы. — Если б не время года, я бы подумал, что вы оба перегрелись! А может, хорошо курнули с утреца, а?! Волгоград, Самара… Это же хрен знает где! Как вас занесло на брянский рейс?! Или вы читать не умеете?!

— Волгоградский! — упрямо возразила ему Алина — теперь уже немного жалобно — и остановила взгляд на водителе. — Ну скажите же ему! Вы чуть нас не угробили, так теперь…

— Он вам скажет то же, что и я: автобус идет в Брянск — и только в Брянск. Ну нет из Смоленска волгоградских рейсов!.. кажется…

Лицо девушки резко побелело, и веснушки выступили на нем яркой россыпью.

— Как из Смоленска? — с трудом произнесла она, вцепившись в поручень так, что захрустели суставы.

Виталий неожиданно расхохотался, закинув голову, так что дождевые капли беспрепятственно забарабанили по его лицу. Чуть приглушенный шумом дождя сухой смех прозвучал нелепо и пугающе. Водитель съежился и начал бочком пробираться к двери, вытирая спиной мокрый борт автобуса.

— Так, — негромко пробормотал Олег, — вот и спятил один.

— Может, мы внутри все выясним, — сказала Алина почти умоляюще и попятилась. — Вернитесь в салон, вы так простудитесь.

— Да, верно, — Виталий, казалось, только сейчас заметил, что насквозь вымок. Он поднялся на одну ступеньку и остановился, смахивая ладонью воду с лица и волос. — Только скажика мне, рыжик, из какого города ты ехала?

Алина была настолько сбита с толку, что пропустила фамильярность мимо ушей.

— Из Волжанска конечно!

— Класс! — весело сказал Воробьев, поднялся и прошел в салон. Следом юркнул водитель, и через несколько секунд дверь автобуса с легким шипением закрылась, отсекая брызги и запах мокрой коры. Олег остался стоять на ступеньках, сжав губы и напряженно наблюдая, как водитель ерзает на сиденье, потирая ушибленную рулем грудь и что-то бормоча. Пассажиры сидели на своих местах, терпеливо дожидаясь, пока водитель даст объяснения и автобус поедет дальше, только Света стояла возле кресла Марины, которая сидела, откинувшись на спинку, и прижимала к носу испачканный кровью носовой платок. Еще один, насквозь мокрый, валялся на полу, чистый Бережная нервно комкала в пальцах. Никто не слышал разговора, и вошедших встретили возмущенными и злыми взглядами.

— Почему… — начала было Ольга, но Света тотчас ее перебила.

— Глупо, конечно, спрашивать, но никто не везет с собой лед?

— Дайте сюда платок, — мрачно сказал Виталий. Борис перегнулся через ручку, взял переданный платок и протянул дальше. Из-за спинки другого кресла высунулась чья-то большая рука, приняла платок, почти потерявшийся на широченной ладони и вручила его подошедшему человеку. Тот молча повернулся и пошел обратно к двери, которая тут же услужливо открылась.

— Давай, — буркнул «спец». — Вот удачно, раненых нам еще не хватало!

Он высунулся на улицу и вскоре вернул платок насквозь мокрым. Воробьев вернулся к пострадавшей, отклонил спинку ее кресла до предела и, сложив платок в несколько раз, пристроил его блондинке на переносицу.

— Дышите через нос, выдох чуть задерживайте. Сейчас остановится.

Рощина беззвучно шевельнула губами и закрыла глаза. Виталий отвернулся от нее и сел на одно из пустовавших кресел, взъерошив свои мокрые волосы.

— Почему стоим? — деловито спросил кто-то. Олег вздохнул, поднялся в салон и остановился в проходе, облокотившись о спинки кресел и почти повиснув на них.

— Тут возникла небольшая заминка…

— Я так и знал, что эта рухлядь сломается! — рявкнул Алексей, приподнимаясь. — Она же могла перевернуться! Ты нас чуть не убил — ты это понимаешь, урод?!

— Как только приедем, вы с этой работы вылетите! — крикнула Харченко, зло уставившись на водителя. Тот равнодушно пожал плечами и отвернулся. По его лицу все еще бродило ошеломленное выражение. Казалось, он не может понять не только где находится, но и кто он вообще такой.

— Это смотря куда приедем, — негромко сказала Алина, уже вернувшаяся на свое место. Водитель протянул руку и выключил двигатель. На несколько секунд в салоне наступила тишина. Магнитофон молчал. Дворники безжизненно замерли. Дождевые капли монотонно стучали по крыше и стеклам. Наконец, Олег откашлялся, сдернул кепку и посмотрел на нее так, словно видел впервые в жизни. Его короткие пепельные волосы стояли торчком, отчего «спец» напоминал рассвирепевшего ежа.

— Мой вопрос покажется вам всем очень странным, но… Короче, люди, куда вы едете?

— Идиот! — отрезала Ольга, запахивая свой френч. Кривцов кивнул.

— На вашем месте, возможно, я бы и сам так отреагировал, поэтому не обижаюсь. Вопрос все слышали? Уже можете начинать отвечать.

— Мы сбились с дороги? — спросил Борис, крепко сжимая коробочку с макетами. «Спец» неопределенно покрутил в воздухе растопыренными пальцами, потом вернул руки на спинки кресел.

— Можно и так сказать.

— Так автобус не сломан? — Алексей облегченно вздохнул. — Тогда давайте…

— Мужик, ты что — нерусский?! Ты можешь ответить толком, куда ты ехал?! — в голосе Олега зазвучало нескрываемое раздражение. — У меня дел не меньше, чем у тебя, и если я спрашиваю, куда ты ехал, значит это важно! Я тебе не авторитет, так спроси у водителя! Его слово тебя убедит?!

— Это важней, чем вам кажется, — ровно произнес водитель, не повернув головы, и прозвучавшие в его голосе нотки вызвали на лицах всех без исключения пассажиров выражение тревоги — пока легкой, но уже вполне ощущаемой, а вместе с ней появилась нервозность, которая, получив достаточно пищи, вполне могла перерасти в панику. Марина приподняла голову и, придерживая компресс, в нос произнесла:

— Куда мы могли ехать на ростовско-волжанском рейсе, кроме как в Волжанск?!

— Хорошо же вы приложились! — холодно заметила Ольга. Ее пальцы нервно теребили в мочке уха золотую сережку, поблескивавшую зелеными камешками. — Наверное, сотрясение мозга. Интересно, как этот автобус может ехать из Ростова, когда он ехал из Костромы?!

— Что вы несете?! — Алексей вскочил, все еще сжимая в руке свой драгоценный телефон. — Этот автобус идет в Валдай! Я же в Валдай еду!

— Откуда? — спросил Олег, о котором на время все забыли.

— Из Питера, естественно!

Блондинка и худощавый мужчина, не так давно с ним препиравшийся, уставились на него с таким неподдельным изумлением, что Алексей вдруг почувствовал себя неуверенно и неуютно — такого не было уже очень давно, а, может, и вообще никогда не было. Он опустился на место, чувствуя нарастающее беспокойство. Что-то было неправильно, но пока Алексей не мог понять, что именно. Пока он понимал только то, что часть пассажиров неожиданно сошла с ума.

— В Валдай, значит. Из Питера, — задумчиво произнес Олег. Сел на ручку кресла, хлопнул себя кепкой по колену и уныло сгорбился. — Ой, как это плохо.

— Почему? — спросила Света, все еще стоявшая возле кресла Марины. Виталий едва слышно усмехнулся, и от его смешка Алина, судорожно нажимавшая кнопки своего сотового, вздрогнула.

— Потому что я, например, еду на этом автобусе в Брянск, хотя при этом вон та милая девушка, — спец кивнул в сторону Алины, — едет на этом же автобусе в Волгоград, а этот наблюдательный мокрый мужчина намерен попасть на нашем автобусе в Самару. Кому есть что сказать?

Тут же он уронил кепку и зажал уши ладонями, потому что все пассажиры, не исключая и Марины, мгновенно забывшей о своем пострадавшем носе, вскочили и заговорили разом, стараясь перекричать один другого. В автобусе поднялся невообразимый гвалт. Водитель тупо смотрел в лобовое стекло, кроша в пальцах незажженную сигарету. Виталий молчал, пристально разглядывая полосу мокрых деревьев за окном.

— Я еду в Краснодар! Что это за бред?! Мне в Валдай совсем не надо! Я не могла ошибиться! — надсаживалась Бережная.

— Да Краснодар вообще в другой стороне! — кричал в ответ какой-то паренек лет семнадцати в не по размеру огромной куртке, из которой жалостно торчала его длинная тонкая шея. — Вы двинулись все, что ли?! Это камышинский автобус!

— Как он может быть камышинским, когда он киевский! — Борис начал рыться в карманах, дабы предъявить билет и поставить все на свои места. — Киевский!

— Ты не только автобусом, ты еще и страной ошибся! — Ольга, растеряв всю свою холодную надменность, почти визжала. — Лично я покупала билет на Волжанск и ни в какой долбанный Киев не собираюсь!

— Это транзитный до Пятигорска! — упорно бубнил чей-то бас, не обращая внимания на прочие выкрики. — Через Саратов и Элисту!

— Билет покажи!

— И покажу, только и ты свой показывай! Киевский — придумали тоже!..

— А вы-то что молчите?! — спросила Алина у выглядывавшей из-за кресла девушки в соседнем ряду. Девушка была облачена в блестящий красный джангл, переходящий в высоченные светло-коричневые с бахромой сапоги, в ее длинных темных волосах были прокрашены ярко-красные пряди, и спокойствие на лице резко контрастировало со взбудораженностью остальных пассажиров. Унизанные множеством колец тонкие пальцы аккуратно держали наушники.

Услышав вопрос, Кристина взглянула на Алину и изящно пожала плечами.

— А чего мне сейчас дергаться? До Москвы еще часов шесть. А вам в Волгограде выходить, кажется. Или где?

Алина изумленно подняла брови.

— Вы разве не слышали, о чем тут говорили?! В какой город…

— Да какая мне разница? — равнодушно ответила экзотичная девушка. — Он же транзитный, а через какие города идет, я не знаю. Я плохо разбираюсь в географии. Главное, что он идет в Москву, на остальное мне наплевать!

— Да не идет он ни в какую Москву! — кисло сказал сидевший неподалеку Олег. — Вы еще не поняли?!

— Кстати, вам не кажется странным, что вы путешествуете якобы в Москву, до которой ехать больше суток, в такой рухляди?! — заметила Алина. Олег посмотрел на нее взглядом умирающего.

— Какие сутки?! От Смоленска до Москвы шесть часов езды! Чуть больше, чем до Брянска. Ваш маршрут, по сравнению с остальными, еще ничего, хоть Москва и совсем в другой стороне.

На лице Кристины спокойствие наконец-то начало сменяться легким, каким-то сонным удивлением.

— А при чем тут Смоленск? Я вообще-то из Волжанска. Я никогда не была в Смоленске.

Кривцов схватился за голову и страдальчески застонал, и в тот же момент в визгливую перебранку в салоне вонзился резкий и жесткий крик:

— Тихо!

Голоса сразу умолкли, словно кто-то неожиданно выключил звук, и в автобусе повисла напряженная, звенящая тишина, нарушаемая только чьим-то хриплым дыханием. Светловолосый мужчина, которому принадлежал этот казарменный окрик, встал и негромко произнес:

— Вы забыли о главном.

— О чем же? — почти враждебно спросила Алина, поворачиваясь. Виталий скользнул по ней равнодушным взглядом, потом улыбнулся — так же равнодушно.

— Не о чем, а о ком.

Он неторопливо прошел сквозь тишину к креслу водителя, сунул руки в карманы мокрой куртки и внимательно посмотрел на обернувшееся к нему растерянно-испуганное лицо.

— Куда ты нас вез.

Водитель отвернулся от него и взглянул на остальных пассажиров, которые молча смотрели на него — каждый с собственной надеждой, ожидая ответа, который докажет именно его, а не других, правоту.

— Знаете, — сипло сказал он, — я вообще не могу понять, почему вы вдруг…

— Куда ты нас вез?! — с нажимом повторил Виталий. Водитель глубоко вздохнул, точно перед прыжком с большой высоты, и с явной неохотой ответил:

— В Тулу.

— Что?! — возмущенно-испуганно завопил кто-то. Алина склонилась вперед и закрыла лицо ладонью. Света непонимающе хлопала ресницами, глядя по сторонам. Олег наклонился, подобрал свою кепку и от души выматерился, запоздало-деликатно прикрыв рот ладонью.

— Из какого города? — лицо светловолосого осталось спокойным — казалось, его уже ничто не могло удивить. Водитель неожиданно вскинулся в кресле.

— Автобус следует из Воронежа в Тулу! — рявкнул он, сжимая кулаки. — И если вам надо в Москву, в Брянск или еще куда, то какого хрена вы делаете на моем рейсе?! Уж я-то знаю, куда еду!

— Правда? — язвительно спросил стоявший рядом. — Может тогда скажете, где мы сейчас?

— Это уже отдельный разговор! — хмуро буркнул водитель. — А что касается… сейчас покажу вам приписные документы, и тогда…

— Да уж, покажите! — встрял Борис и взмахнул в воздухе небольшим бумажным прямоугольником. — Билеты! Давайте сверим билеты!

— Пусть покажет приписку! Пусть покажет, где там про Тулу написано! — Алексей выскочил в проход и ринулся к креслу водителя, но по дороге налетел на обладателя кепки, который встал, загородив проход. По его губам бродила скучающая улыбка. Уходить он явно не собирался.

— Сядь на место, — «спец» вздернул голову — Алексей был гораздо выше его. — И так бардак, еще тебя не хватало для полной гармонии! Пусть спокойно разберутся…

— Я сам со всем сейчас разберусь! — заорал Алексей, брызжа слюной, и Олег, скривив губы, чуть отодвинулся. — Кто дал вам право здесь командовать?!

— Да я не командую. Я вообще ничего не делаю. Просто стою. Мне нравится тут стоять. Так что если хочешь пройти — лезь через кресло. С интересом на это посмотрю.

— Хватит! — с досадой сказала Марина, закатывая ворот своего свитера так, чтобы не были видны пятна крови. — Бога ради, что вы как дети?! Вот мой билет, смотрите и убедитесь.

Алексей презрительно хмыкнул, давая понять, что считает ниже своего достоинства связываться, отвернулся и сел на одно из кресел неподалеку. Вытащил портмоне и начал в нем рыться, поглядывая в сторону водителя. Борис взял у Марины билет, внимательно рассмотрел и отчеркнул ногтем место, где стояли четкие ровно пропечатанные буквы. Волжанск.

— Ничего не понимаю, — растерянно произнес он, предъявляя свой билет, где местом прибытия такими же буквами был указан Киев. — Ну, во всяком случае, мы согласно билетам едем из Волжанска и Ростова, а не из какого-то там Воронежа.

— В этом нет никакого смысла, — пробормотала Алина. Она смотрела на свой билет с нелепой надеждой, словно этот клочок бумаги мог вернуть все на свои места. Мысли в ее голове кружились, наползали одна на другую, словно составляющие усердно помешиваемого кем-то густого супа. Что происходит? Чья-то идиотская шутка? Что-нибудь типа съемок «Скрытой камеры»? Наверное, иначе как все это можно объяснить?

Алина начала украдкой поглядывать на остальных пассажиров. Смесь страха, растерянности, злости и непонимания — и на лицах, и в глазах, и в голосе, и даже в дыхании — скрываемые кое-как, неумело, они упорно просачивались наружу, как пот из кожных пор в жарком воздухе. У нее сейчас наверняка было такое же лицо, и в лица остальных можно было смотреться, как в зеркало. Зеркало… Она нахмурилась.

Три женщины без зеркала — это уже нонсенс!

Ну, пропажа зеркала — это еще далеко не самое страшное. Особенно при данных обстоятельствах. Вероятно, теперь оно ей еще долго не понадобится. Алина повернулась и попыталась рассмотреть хоть что-то в оконном стекле, но в нем отражался только смутный размытый силуэт. Деревья за окном стояли неподвижно, лишь желтеющие листья чуть подергивались от ударов капель, и в этом было что-то нервное, словно деревья не могли дождаться, когда же они отсюда уедут. Отчего-то ей вдруг подумалось, что деревья тянутся на многие километры от дороги — сплошь лес, мокрый, безмолвный, равнодушный. Нет ветра и нет звуков — только сеющийся с низкого неба холодный дождь, погребающий под собой застывший на дороге заблудившийся автобус.

Дождь, плавно переходящий в конец света.

Мы так долго стоим, и до сих пор не проехало ни одной машины. Ни единой. Здесь только мы и деревья…

— Можно взглянуть на ваш билет? — спросил Борис, перегнувшись через ручку кресла. Девушка вздрогнула, отвела взгляд от мокрого стекла и увидела, что все пассажиры, не считая светловолосого мужчины, все еще стоявшего возле водителя, собрались вместе — кто-то сидел в креслах, кто-то пристроился на кресельных ручках. Человек в кепке и недавно накричавший на нее владелец телефона, стояли, склонившись к остальным, — туда, где несколько рук перебирали, нервно сминая, листочки автобусных билетов. Позади них возвышался молодой мужчина поистине героических пропорций, хоть сейчас отправляй на конкурс «Мистер Вселенная» — прочие на его фоне выглядели хилыми карликами. Грива длинных вьющихся черных волос, стянутых в пышный хвост, тяжелая нижняя челюсть, бычья шея, здоровенные руки, вполне способные без особых усилий раздавить чью-то голову, смуглая кожа — смуглая явно от природы, а не от сильного загара, да и черты лица не совсем славянские — почему-то казалось, что где-то в его генеалогическом прошлом присутствовали индейцы, а, кроме того, дело не обошлось и без африканца… Впрочем, несмотря на устрашающую внешность, выглядел он вполне добродушно, хоть и был так же раздражен, как и остальные.

— Конечно, — она протянула свой билет. Борис схватил его с неожиданной жадностью, и над клочком бумаги тут же склонилось несколько голов, едва не столкнувшись лбами.

— Видите?! — торжествующе воскликнула Ольга, ткнув длинным ногтем кудато в центр билета. — И здесь то же самое!

— Что именно? — спросила Алина, поняв, что, заглядевшись в окно, пропустила что-то важное. Брюнетка вернула ей билет.

— Ни на одном нет даты. И времени отправления тоже нет.

Алина взглянула на билет и убедилась, что та права. Цена, налог, пункт отправления, пункт назначения. Чисел не было.

— Вы не заметили, когда покупали?

— На такое не всегда обращаешь внимание, — заметила Света. — Я всегда смотрю на место, а уж потом на все остальное. Села в тот автобус, который объявили и… Хотя, наверное смотрела, просто не помню.

— Никто не помнит, — хмуро сказал Олег. — Откровенно говоря, я и как в автобус садился, помню очень смутно, я еще толком не проснулся. На автопилоте садился. Еще удивительно, что я сел на свое место, — он отвернулся и, взглянув в окно, нахмурился еще больше. — Нам нельзя долго тут стоять… дождь… Эта рухлядь и так вот-вот развалится, удивительно, что ее вообще на рейс выпустили. Такие годах в восьмидесятых бегали, помню.

— Так давайте поедем, чего зря тут торчать?! — Алексей нервно потер щеку. — Обсудить все можно и на ходу.

— Погодите вы!.. Еще неизвестно, куда ехать — вперед или назад. Если вы не забыли, мы заблудились! — Борис откинулся на спинку кресла и похлопал себя по колену тоненькой пачечкой билетов. — Давайте подведем итоги. Нас одиннадцать человек…

— На удивление мало, — вставил Олег. Борис кивнул.

— Да, это тоже можно учитывать… Значит, все мы едем в совершенно разные города. И при этом водитель убежден, что выехал из Воронежа, хотя при этом девушка едет из Волгограда…

— А я — из Питера, — буркнул Алексей и мотнул головой в сторону «спеца», — а вон он — из Смоленска!

— Удивительная наблюдательность! — Олег ухмыльнулся, потом, обернувшись, окликнул Виталия: — Эй, мужик, а ты, собственно, из какого города-то выехал?!

— Из Саратова.

Олег развел руками, словно хотел показать, что снимает с себя всякую ответственность за происходящее. Алина не увидела этого жеста, она, вытянув шею, напряженно смотрела на тех двоих, что до сих пор не присоединились к их «собранию». Светловолосый мужчина стоял к ней спиной, но лицо водителя она видела очень хорошо и так же отчетливо видела на нем страх и растерянность. Водитель что-то быстро говорил, тыча указательным пальцем то в приборную доску, то в ветровое стекло, то в сторону двери, то в пол, то просто начинал отчаянно размахивать руками, точно дирижер, пытавшийся обуздать неожиданно взбесившийся оркестр. Его собеседник механически качал головой, ничего не отвечая, и Алина вдруг почувствовала животную, нарастающую панику. Это была не чья-то дурацкая шутка. Они не просто ошиблись автобусом. Не просто заблудились. Все было намного, намного хуже. И деревья…

Господи, при чем тут деревья?!

— Да, — задумчиво произнесла Марина, — но при этом пятеро-то, едут из Волжанска. Пусть и в разные города, но из Волжанска.

— А я, как и вы, еду в Волжанск, — с вызовом отозвалась Ольга, доставая из сумочки пачку сигарет. — Так что я, все-таки, в вашей группе. А вот остальные, действительно, либо ошиблись, либо у них что-то с головой! Билеты еще ничего не доказывают!

— Но ведь мы… — начал было Борис, но Харченко раздраженно отмахнулась.

— Наплевать! Нас всех объединяет один и тот же город, а от этого уже легче — разве нет?! Кто-то по-дурацки пошутил с этим рейсом! Разве вы не слышали про такие передачи?! А они все, включая и водителя, наверняка в одной команде! Изображают ужас, а в душе над нами потешаются! У одного из них наверняка камера! И в автобусе тоже где-то спрятана! Ничего, когда мы доберемся до города, я выясню, что и как, и все эти шутники окажутся за решеткой пожизненно! Я устрою так, что они пожалеют, что их мамаши в свое время не сделали аборт!

Она щелкнула зажигалкой и закурила, выпустив изящную струйку дыма. Рощина неодобрительно поморщилась.

— Обязательно здесь курить?

— А вы предлагаете мне выйти на улицу?! — язвительно спросила та. — Если вам не нравится, почему бы вам не прогуляться самой?!

— Вы могли хотя бы возле двери…

— Я буду курить там, где мне это удобно! — отрезала Ольга и отвернулась. Марина открыла было рот для достойного ответа, но Борис успокаивающе положил ладонь ей на плечо.

— Не стоит, оставьте ее. Еще не хватало, чтобы мы все здесь перегрызлись. И так все на взводе. Надо что-то решать, выбрать направление и ехать, может быть, мы успеем кудато добраться до темноты.

— Господи, — жалобно сказала Света и зябко обхватила себя руками, — да что ж это такое?! Мне нужно сегодня обязательно попасть в Краснодар! У Людки же сегодня презентация!

— Мадам, очевидно, еще не поняла, что сегодня никто из нас не попадет туда, куда собирался! — ядовито сказал Алексей, и девушка взглянула на него почти с ненавистью, ей совсем не свойственной.

— Заткнитесь, вы уже всех достали!

— Хватит! — Борис, волей-неволей взявший на себя роль миротворца, воздел руки к потолку. — Прекратите! Руганью мы ничего не решим!

— Тогда надо побыстрей определиться с направлением, — Алексей стукнул кулаком по спинке кресла. — Думаю, всем будет спокойней, когда эта чертова телега наконец-то куда-нибудь поедет. А потом можете сколько угодно рассуждать, отчего да почему людей, ехавших в абсолютно разных направлениях, занесло в один автобус! Я хочу куда-нибудь приехать! Мне срочно нужно позвонить! Кстати, у кого-нибудь есть телефон?! Я заплачу… по тарифу.

— У меня есть, — безмятежно ответила Кристина. Легкое удивление на ее лице так и не переросло в нечто большее — очевидно, серьезность происходящего еще не дошла до ее сознания. — Но он не работает.

— Мой тоже, — хмуро сказала Алина, но на всякий случай снова вытащила телефон и в очередной раз послушала поскрипывающую тишину. Оператор службы экстренной помощи не отзывался, хотя при этом индикатор качества сигнала показывал уверенный прием. Она пожала плечами и спрятала телефон.

— Ну, в этом, как раз, ничего удивительного нет, — ободряюще заметил Борис, проверивший свой телефон намного раньше. — Черт его знает, куда нас занесло!

Олег кивнул головой в сторону Алексея.

— Хоть и не хочется мне это признавать, но наш скандалист в чем-то прав. Нельзя, чтобы автобус застаивался. Нужно ехать. А там по ходу разберемся, чья это шутка и…

— Если это шутка, то с каждой минутой она становится все занятней, — громко сказал Воробьев, незаметно подошедший сзади в сопровождении водителя. Олег вздрогнул и схватился за сердце.

— Бля!.. простите, девушки. В следующий раз… тебя как зовут, кстати?

— Виталий, — ответил тот, ероша свои мокрые волосы. Кривцов без церемоний протянул ему руку, и светловолосый машинально пожал ее.

— Олег. Будем знакомы. Так вот, Виталий, ты предупреждай в следующий раз, а то я нервный, могу и инфаркт схватить от таких неожиданностей!

— В таком случае, старик, может ты выйдешь, подышишь воздухом, пока я народу очередную новость сообщу, — предложил Виталий без тени улыбки на лице и расстегнул куртку. В вырезе его белой футболки блеснула серебряная цепь с крупными звеньями. — Новость-то неважная.

Ладонь Олега снова с хлопком припечатала куртку на груди, и его лицо сморщилось как-то по диагонали.

— Господи, что еще?!

Виталий чуть отодвинулся в сторону, так что всем стало видно бледное и как-то сразу постаревшее лицо водителя. Если в тот момент, когда он пререкался с Виталием, ему можно было дать не больше тридцати пяти, то сейчас он выглядел почти под пятьдесят. Даже потускневшие светлые глаза, казалось, состарились. Руки безвольно и равнодушно свисали вдоль бедер.

— Вот тут Петр Алексеевич утверждает, что это не его автобус.

— В смысле? — переспросил Борис, потирая переносицу. — Вы угнали его, что ли?

Голова водителя отрицательно мотнулась. Одна рука взлетела и ухватилась за спинку кресла и тут же брезгливо отдернулась, точно дотронулась до чего-то мертвого и гниющего.

— Нет, я ничего никогда… Но этот автобус — не мой! Я водил похожий… может, даже, точно такой, но это было давно… У нас на маршрутах сейчас нет таких автобусов. У нас «Икарусы-250»… «Лазы-696», и я на «Икарусе» хожу… но это ведь «Лаз-695-н»! У меня автобус новенький, чистенький, просторный, и двигатель… даже кресла… — он посмотрел на зеленый чехол кресла с нескрываемым отвращением. — У него такой ход!.. и барахло это на ветровом не болтается… я этого не люблю!.. — голос водителя стал почти умоляющим и забрался почти на конец второй октавы. — У меня только на приборке русалка стояла… — он сомкнул ладони, точно пытался охватить ими что-то круглое, — такая русалка в шаре, знаете?! Там вода и в ней блестки… они на ходу все время кружатся вокруг нее… но ее нет, и этот автобус — я не знаю его!

— Русалки… шары!.. Что за бред?! — раздраженно сказал Алексей, похрустывая суставами пальцев. — Да он же пьяный, вы посмотрите на него! Не удивительно, что он нас завез неизвестно куда! Ты с опохмела или еще не ложился?!..

— Да я вообще не пью! — теперь в голосе водителя зазвучала истерическая злость. — У меня язва!

— Ну да, конечно! Белка у тебя, а не язва!

— Подождите!.. Так, получается, вы рейсом ошиблись?! Ну, автобусом, да? — Марина привстала, глядя на водителя с надеждой, показавшейся вконец помрачневшей Алине совершенно нелепой — ошибиться мог один, два, но не все сразу! — Вы просто не в тот…

— Я вел свой автобус! — рявкнул водитель, тяжело дыша и глядя на пассажиров ненавидящим взглядом, взбешенный их тупостью. Его пальцы снова вцепились в спинку кресла и сжались. Раздался негромкий треск рвущейся материи. — Я был в своем автобусе, но теперь, почему-то, я веду этот, и я хочу знать, как это могло выйти?!

— Что значит — был в своем, а оказался в чужом?! — Ольга вскочила, с ненужной щедростью рассыпая на кресло искры и пепел с недокуренной сигареты. — Что значит — ты не знаешь?!

Петр Алексеевич вдруг сразу обмяк и опустился на сиденье. Невысокий, плотный, казавшийся крепким и надежным, теперь он весь как-то безжизненно, податливо расплылся, точно из него разом вынули все кости.

— Я же уже говорил… — его голова начала чуть покачиваться из стороны в сторону. — Кажется, я задремал… может быть… но не больше двух секунд… а потом… и дорога…

— Петр Алексеевич пытается сказать, что задремал в одном автобусе, а проснулся в другом, который, к тому же, ехал по незнакомой местности, — пояснил Виталий тоном начинающего психиатра. — Вот, собственно, и все.

Водитель подтверждающе кивнул, и в этом жесте проскользнуло явное облегчение от того, что хотя бы один человек понял, что он хотел сказать.

— Это как же понимать?! — Олег чуть прищурился. — Пока вы спали, кто-то подменил вам автобус, так что ли?!

— Я не знаю! — казалось, водитель вот-вот расплачется.

— Хватит! Хрен с ним, с автобусом! — Алексей снова двинулся вперед, и на этот раз Олег не стал заступать ему дорогу, а сел на свободное кресло и, уткнув локоть в ручку, задумчиво подпер ладонью подбородок. — Мне плевать, на каком мы автобусе, все это — бред синюшный! Где мы и куда ехать — вот что важно! Ты мне скажи — когда ты понял, что заблудился?!

— Ну… — Петр Алексеевич пожал плечами. — Не знаю… Час… Может, больше… — Я…

— Так какого ты молчал, урод?! — взревел Алексей и вдруг рванулся к водителю, в одном гигантском прыжке покрыв разделявшее их расстояние. Но на месте Петра Алексеевича, успевшего только испуганно приоткрыть рот, неожиданно почему-то оказался Виталий, а сам Петр Алексеевич, ойкнув, отлетел за его спину почти в начало салона, хотя не имел ни малейшего намерения это делать. Виталий перехватил разъяренного бизнесмена за запястье, потом нырнул кудато вниз, и в следующее мгновение голова Алексея оказалась намертво зажата в сгибе чужого локтя, а сам он нелепо выгнулся с вытянутой назад и вывернутой рукой, хрипя от боли, злости и недостатка воздуха. Его лицо быстро наливалось кровью, глаза изумленно выпучились, словно он увидел на полу что-то очень интересное. Ольга взвизгнула, уронила недокуренную сигарету себе на колено, взвизгнула снова, на этот раз болезненно и, смахнув окурок на пол, припечатала его ногой. На ее черных колготках появилась овальная дыра с оплавленными краями, и на коже мгновенно выступило розовое пятно ожога.

— Отпустите его! — закричала Марина, прижав ладони к щекам и растянув кожу, отчего ее полные губы разъехались в разные стороны. — Перестаньте! Вы же его убьете!

Петр Алексеевич по-крабьи отползал к двери, в то же время пытаясь встать. На губах Алины, не отрывавшей глаз от застывших в проходе сплетшихся фигур, против ее воли появилась змеиная улыбка. Олег все так же сидел, задумчиво подпершись, но теперь на его лице был простодушный азартный интерес школьника, наблюдающего за потасовкой одноклассников.

— Неплохо, — спокойно заметил Жора. — А лучше сразу в окно.

— Пусти! — просипел Алексей, чье лицо уже приобрело устрашающе багровый цвет. — Пусти, козел!

— Я тебя отпущу, если ты сядешь на свое место и будешь сидеть очень тихо и не психовать, — размеренно сказал Виталий и, слегка оскалившись, уставился Алексею в затылок. Цепочка выскользнула из-за выреза его футболки и мерно раскачивалась в воздухе. — Сделаешь? Или тебя держать, пока ты не сдохнешь?!

— Прекратите вы, в самом деле! — потребовал Борис с осторожным возмущением. — Этого нам еще не хватало!

Виталий взглянул на него с неожиданной скукой и слегка поддернул руку Алексея вверх. Тот попытался взвыть, но из-за сдавленной шеи у него вырвался только писк. Виталий чуть ослабил хватку, и Алексей, жадно глотая воздух, прохрипел:

— Сделаю! Пусти, сука!..

— Чудно, — сказал Виталий и резким движением оттолкнул Алексея, так что тот ударился о спинку ближайшего кресла. Одернув задравшийся пиджак, тот плюхнулся на сиденье, нежно растирая помятую шею, кашляя и бормоча, что он еще со всем разберется. Петр Алексеевич наконец-то поднялся и теперь пятился к своему месту, втянув голову в плечи.

— Умеете вы общаться с людьми! — раздраженно заметила Алина, вставая и закидывая на плечо ремешок сумочки. Раздражена она была, впрочем, не столько учиненной Виталием экзекуцией, сколько тем, что это отчего-то доставило ей несказанное удовольствие. — Следуете правилу: «Если здесь нет главных, то почему бы не я»?!

— Не самое плохое правило, — заметил Виталий менторским тоном. — И на всякий случай предупреждаю остальных: водителя не трогать! Понимаю, всем хочется его вздернуть за то, что сразу нам ничего не сказал, у меня и самого руки чешутся, но сейчас это роскошь. Потом — пожалуйста. Но в данный момент водитель должен быть жив и желательно без тяжких телесных повреждений, ему автобус вести и, возможно — будем реалистами — долго.

— Ты же сам только что водителем автобус колотил, реалист! — сказал Олег, не меняя своей задумчивой позы. Виталий пожал плечами.

— Был не прав, вспылил.

Он прислонился к креслу, хмуро глядя, как Алина мимо него пробирается в начало салона. Подойдя к водителю, она протянула руку, и Петр Алексеевич шарахнулся от нее так, будто девушка замахнулась на него ножом. Алина недоуменно взглянула на свою раскрытую ладонь, машинально спрятала ее за спину, потом осторожно спросила:

— Петр Алексеевич, скажите… вы нас помните?

— Я… не знаю, — плечи водителя чуть поддернулись вверх. — Может быть… Да нет, наверное нет… Я редко обращаю внимание…

— Но может быть вам кто-то бросился в глаза… может быть, вы заметили кого-нибудь! — взволнованно произнесла Марина, сообразив, куда клонит Алина. — Не могли же вы вообще ни на кого из нас не посмотреть!

— Может и посмотрел, — Петр Алексеевич опустился на свое место, поглядывая на стоявшую перед ним Алину с опаской. — Не помню. И почему вы думаете, что тогда в автобусе были именно вы?! Ведь автобус-то был другой!.. Отстаньте от меня, вот что! Можете говорить, куда ехать, а так — отстаньте! Я ничего не знаю!

— А вы точно водитель? — Олег встал и потянулся. — Что-то очень уж беспомощны вы для водителя.

Петр Алексеевич ничего не ответил, только поджал губы дужкой, с преувеличенным вниманием разглядывая кровоподтек под ногтем указательного пальца. Дождь ожесточенно барабанил по крыше автобуса, и в наступившей тишине стук капель казался особенно громким. Несмотря на то, что день еще и не помышлял сменяться вечером, сеявшийся сквозь стекла свет стал совсем тусклым, безжизненным, и притихшие пассажиры превратились в тени, задумчивые и расстроенные. Только тощий паренек заткнул уши наушниками и отключился от окружающего мира, да девушка с красно-черными волосами извлекла пилочку и сосредоточенно обрабатывала свои сверкающие ногти.

— Ни у кого нет с собой зонтика? — наконец спросила Алина. Ответом ей было отрицательное молчание. Ольга чуть передвинулась, закрывая прожженные колготки полой френча, потом закинула ногу на ногу.

— Да курите вы здесь, не жеманьтесь!

— Курить в автобусе запрещено! — неожиданно механическим голосом произнес Петр Алексеевич, что вызвало в салоне взрыв полуистерического хохота. Алина слегка улыбнулась, но улыбка получилась жалкой.

— Откройте дверь, я выйду.

Вслед ей что-то сказали, но слов Алина не разобрала. Выскользнув на улицу, она на мгновение зажмурилась, ошеломленная хлынувшим ей на голову ливнем, и под закрытыми веками возникло видение — ее ресторанчик, уютный свет под вишневыми абажурчиками, тепло, успокаивающий звон посуды, аппетитные запахи, плывущие из кухни, за стойкой смешливая, черноволосая, похожая на цыганку Женя, плеск воды в «прудике»… Алина открыла глаза и вздохнула. Она тревожилась за свой ресторанчик. Более того…

Он не покидает моих мыслей… обстоятельства из рук вон плохи, а я думаю о нем каждые полминуты, как я могу сейчас думать о ресторане?.. это тревога или навязчивая идея… сейчас бы только приехать куда-нибудь, где есть люди и телефон, а ресторан никуда не денется!..

…звон посуды, лампы на столах… они так долго их выбирали…

…деревья… листья уже пожелтели, но еще не опадают… и как же такое может быть?..

Алина вдруг почувствовала, что дождь больше не льет ей на голову и, вздрогнув обернулась. Рядом стоял Олег, подняв над собой свою кожаную куртку, так что она закрывала и его и Алину.

— Не мог же я отпустить девушку одну под дождь, — сказал он, ухмыляясь. — Кажется, я знаю, для чего вы вышли, но это все равно ничего не даст, что бы там ни было написано. Все же, пошли посмотрим.

— Сначала посмотрите туда, — Алина кивнула в сторону теснившихся у дороги деревьев, тихо шелестевших под дождем. — Это, наверное, ерунда… но, вы не видите ничего странного?

— Странного? — переспросил Олег с искренним недоумением, придвигаясь к ней вплотную, так что она почувствовала прикосновение его плеча. Склонив голову набок он несколько секунд молчал, потом произнес: — Ну, это очень мокрые деревья. И их очень много.

— Идите сюда.

Алина двинулась к деревьям, стуча каблуками по мокрому асфальту. Олег, чуть помедлив, обернулся, потом пошел следом, снисходительно покачивая головой.

— Вы знаете, что это за дерево? — спросила она, прикоснувшись кончиками пальцев к мокрому стволу одного из деревьев, которое свечкой уходило вверх на добрых пару десятков метров, и его чуть пожелтевшие сердцевидные листья подрагивали от ударов капель. Олег пожал плечами.

— Конечно знаю. Это тополь.

— А это? — Алина указала на дерево гораздо более скромных размеров, росшее рядом, с овальными глянцевитыми листьями. Спец по транспорту прищурился.

— Вишня, по-моему… Да, точно, вишня, у нас ею весь двор засажен. Весной здорово цветет, а летом идешь, бывало…

— А вон то? — перебила его Алина. Олег присмотрелся и покачал головой.

— Врать не буду, не знаю.

— Это яблоня, — она повернулась и начала четко и монотонно произносить названия, указывая то на одно, то на другое дерево: — Каштан, акация, черешня, кипарис, абрикос, сосна, персик, платан, шелковица…

— А вы разбираетесь, — заметил Олег с легким уважением. Алина досадливо поморщилась.

— Дед научил… Не перебивайте! Ель, слива, береза, кустарниковый дуб, гранат, клен… Вам достаточно? Я действительно разбираюсь, можете не сомневаться. Что теперь скажете?! Такой лес вам не кажется странным?!

— Да… сам по себе он бы так не вырос… Получается, мы в какой-то ботанический сад заехали, так что ли? — Олег обернулся, вглядываясь в деревья по другую сторону дороги. — А вы глазастая!

— Ботанический сад? — в голосе Алины проскользнула нескрываемая ирония. — Никакой идиот не стал бы сажать эти породы деревьев рядом друг с другом, это раз! А если бы и посадил, то одни непременно бы заглушили другие, попросту убили бы их — у деревьев ведь такая же борьба за выживание, как и у животных, и многие из них не выносят взаимного соседства — это два! А три — климат, он подходит далеко не всем этим деревьям.

— Но они же здесь растут — и вплотную! И выглядят вполне неплохо, — Олег стукнул носком ботинка по стволу тополя, а потом вдруг вытянул шею, вглядываясь кудато в глубь зарослей. — Чтоб мне провалиться, если вон то — не пальма! Я видел такие в Ялте, точь в точь! Дела!..

— Вот-вот! — торжествующе сказала Алина, поправляя мокрый берет и слегка ежась. — Где-нибудь на вашем маршруте есть такие лесасады?!

— Нет. Но это все равно ничего нам не дает, — Олег поднял куртку повыше. — Да-а, завез нас водила! А вдруг мы по какому-нибудь заповеднику катаемся? Потому и не ездит здесь никто… Виталя говорил, что он за целый час ни одной машины не видел. Я, кстати, тоже. Хотя… чтоб в заповеднике была такая трасса… сомнительно. Ладно, пойдем, глянем на табличку. Вы ведь за этим вышли, верно?

— Верно, — Алина усмехнулась, но ее лицо сразу же стало серьезным. — Скажите, Олег, а вы… вы меня не помните?

— Нет, к сожалению, — удрученно ответил Олег, потом подмигнул ей. — Странно, я бы сразу обратил внимание на такую девушку. Знаете, глаза у вас просто ведьминские, честное слово! Зеленущие, а затягивают как!.. Никого из ваших прабабушек не сожгли на костре за колдовство?

На этот раз Алина даже не улыбнулась, казалось, она услышала только первую фразу, а остальные для нее потерялись в шуме дождя.

— Вот и я вас не помню. Никого из автобуса не помню. А ведь всегда хоть кого-то из попутчиков запоминаешь — невольно. Видели, на левом ряду мужчина сидит громадный, просто Кинг-Конг, на такого сложно не обратить внимание…

— Да уж, — пробормотал Олег слегка раздраженно, и Алина хмыкнула.

— Я хочу сказать, что человек таких размеров сразу бросается в глаза. Странно все это.

— Думаете, нас усыпили и тайно перенесли в этот автобус во главе с водителем?! — Олег рассмеялся. — Бросьте, кому такое нужно?! Все это — одна большая путаница плюс переопохмеленный Петр Алексеевич. Сейчас разберемся с направлением, двинемся и куда-нибудь приедем, уж поверьте мне!

— Хотелось бы, — произнесла Алина с внезапной тоской. — Ох, как хотелось бы! Что-то у меня такие предчувствия нехорошие!

— Устали просто и нервы еще, — Олег на мгновение выглянул из-под куртки и тут же спрятался обратно. — Проклятый ливень! Посмотрим и назад, а то простудимся. Пошли.

Водитель, нервно постукивая пальцами по рулю, посмотрел, как они, накрывшись курткой, пробежали мимо открытой двери автобуса, и отвернулся. Его лицо было апатичным и усталым. Света, вернувшаяся на свое место, приникла к окну, почти касаясь его носом, и внимательно разглядывала деревья сквозь стекло, покрывшееся дымкой от ее дыхания.

— И что это они там делали, интересно? — пробормотала она.

Оставшимся пассажирам было не до ушедших — они ожесточенно спорили, в какую сторону следует ехать. Паренек в наушниках сидел с закрытыми глазами и, казалось, спал. Кристина, запоздало начавшая нервничать, наблюдала за спорящими, кривя губы с капризным нетерпением избалованного ребенка и то и дело спрашивая:

— Скоро мы уже поедем?!

Алексей в споре не участвовал. Его большие пальцы стремительно летали по кнопкам сотового, и те тихо попискивали. Карие, близко посаженные глаза внимательно следили за игрой на дисплее, лицо было сосредоточенным и спокойным — спокойствие, натянутое туго, но неаккуратно, и опытный глаз мог бы увидеть, что под этим спокойствием притаилась злость, словно хищник в засаде, с нетерпением ожидающий наступления своего часа. Злость на Виталия, унизившего его перед всеми. И злость на себя, допустившего это унижение. Как подобное могло произойти?! Он не считал себя ни рохлей, ни истериком — ни те, ни другие долго не выдерживали, их давили, сминали. Его до сих пор никто не смял, и то, что произошло — очень тревожный звоночек. В том, что он попытался ударить водителя, не было ничего страшного — это было вполне справедливо и естественно. Но он растерялся. И он просил. И все это видели.

Алексей стиснул зубы, и крылья его носа слегка побелели, но выражение лица не изменилось. Разумеется, он этого так не оставит, но теперь придется ждать подходящего момента. Сейчас дергаться бессмысленно. Дергаться надо было еще тогда. Сделав что-то сейчас, он только поставит себя в глупое положение. Надо подождать. Ведь верно говорят англичане: не бойся гнева сильного человека, но бойся гнева терпеливого человека.

— Так значит, решено, продолжаем ехать вперед, — сказал Виталий, перекатывая в пальцах незажженную сигарету. — Осталось только спросить мнение тех двоих…

— В любом случае, нас большинство, — заметила Ольга тоном, не терпящим возражений. — Возвращаться нет смысла.

— Все же, мы их спросим. Эй, а ты-то что скажешь? Здесь у всех право голоса.

Алексей медленно повернул голову и взглянул на Виталия. Тот смотрел на него без вызова и насмешки — равнодушно, как смотрят на поднадоевшую старую мебель. Алексей не сомневался, что на его ответ Виталию глубоко наплевать, а вот, поди ж ты, все же спрашивает. «Принципиальный!» — подумал он с нехорошей усмешкой, глубоко погребенной под мрачным спокойствием. Вслух же произнес:

— Я? Ничего я не скажу. Ведь решили уже.

— Тебе все равно?

— Абсолютно, — взгляд Алексея вернулся к дисплею — сейчас все смотрели на него, и это ему не нравилось. — Впрочем, продолжать ехать вперед было бы вполне логично. Все дороги где-нибудь заканчиваются. Трасса езженая, в порядке.

— Хорошо, — Виталий сунул сигарету в рот, но тут же резко развернулся на звук шагов.

В салон поднялся Олег. Он двигался очень медленно, словно во сне, широко открытые глаза смотрели кудато внутрь себя. Съехавшая мокрая кепка чудом держалась на затылке, с волос капала вода, стекала по лицу и шее, за ворот светлого свитера, испещренного влажными пятнами.

— У кого-то… — сипло произнес он, откашлялся и начал снова, но теперь заговорил несвойственным ему дребезжащим фальцетом. — У кого-то извращенное чувство юмора. Когда я найду этого кого-то, то…

— Что еще случилось?! — с досадой перебил его Борис, вставая. — И куда вы дели девушку?

— Девушка стоит на улице, — продребезжал Олег, возвращая кепку в нужное положение. — Я оставил ей свою куртку. Она стоит там, смотрит на табличку и ругается. Я тоже ругался, но потом устыдился и ушел — больно здорово у нее получается. А вам лучше к ней присоединиться — не сомневаюсь, когда вы увидите… у многих мат попрет из всех естественных отверстий.

— Но ведь там ливень! — воскликнула Харченко с таким негодованием, точно Олег сделал ей редкое по своей непристойности предложение. — Ты что, сам не можешь объяснить, в чем дело?! Вряд ли это настолько сложно, что ты не справишься!

— Что-то не припомню, чтобы пил с вами на брудершафт, так что лучше следите за своим языком, милая, — произнес Олег с неожиданной холодной злостью, мгновенно рассеявшей уже окутавшую его в глазах прочих пассажиров ауру добродушной шутливости. — Раз я говорю, что лучше выйти — значит, лучше выйти. А если вы боитесь, что дождь подпортит ваш внешний вид, то напрасно — почему-то мне кажется, что кроме нас на вас теперь еще долго никто не будет смотреть.

Одновременно с его последним словом Света резко выпрямилась в своем кресле. Марина привстала, и ее рот округлился испуганным «о».

— Перестаньте, — с досадой сказал Борис, оглядываясь в поисках чего-нибудь, что могло бы сойти за зонтик, — женщины и так напуганы.

— Женщины? — Олег иронически хмыкнул. — Да я, по ходу дела, и сам подпуган.

Он повернулся, надвинул кепку на глаза и вышел в дождь. Виталий уронил сигарету и, не сказав ни слова, стремительно выбежал следом, по пути перепрыгнув через валявшуюся в проходе чью-то сумку. За ним вылетел Алексей, чуть не сбив Бориса, который, чертыхаясь, стаскивал с себя пальто, а потом, нервно толкаясь и переговариваясь, потянулись остальные. Рощина извлекла откудато большой прозрачный зонт и поманила Свету, тут же вцепившуюся в ее руку, словно испуганный ребенок. Уже на улице под зонтик нырнула и Логвинова.

— Мне нельзя намокать, — сказала она с легким раздражением и провела кончиком мизинца под нижней губой. — От дождя портятся волосы и кожа. В следующий раз обязательно поеду самолетом или поездом, хотя первого боюсь, а второго не люблю — меня в поезде страшно укачивает. Только автобусы и машины… но в автобусе я больше не поеду.

Ольга, презрительно скривив губы, вышла последней, прикрывшись своим френчем. Она шла быстро и уверенно, с силой впечатывая высокие каблуки своих полусапожек в асфальт и выбивая фонтанчики воды. Выражение ее лица было свирепым. Рушились все назначенные встречи, весь график летел к чертям — и все из-за чьей-то идиотской шутки. Удачное время выбрала сестра для своей свадьбы, ничего не скажешь! И свадьба-то была убогая, уж в любом случае не заслуживавшая того, чтобы ехать на нее из-за тридевять земель! Почему она села на эту развалину, почему не полетела самолетом?!

Одна из тонких бровей-усиков сдвинулась к переносице, и в презрительном изгибе губ появилось нечто, отдаленно напоминающее недоумение.

Почему она не полетела самолетом?

Она не помнила.

Или не знала?

Ольга нервно дернула плечом. Она не страдала провалами в памяти и все-гда в точности могла сказать, что делала, когда и объяснить подоплеку любого своего поступка, поскольку необдуманных поступков не совершала. По-чему же теперь она не может вспомнить, что заставило ее решить возвращаться в Волжанск именно автобусом? Это напугало ее.

Я проснулась в десять… я позвонила… я позавтракала… снова позвонила — Катьке, попрощалась, поздравила… мать что-то совала на дорогу — пирожки?.. сто раз ей говорила, что не ем никакого теста!.. такси… водитель идиот, тащится, как черепаха, всех пропускает!.. сигарета… господи, на какой свалке подобрали этот автобус, вонь и дребезжит, как… еще и ливень — здорово!..

Секундочку!

А где все остальное?!

Сигарета, а потом сразу же пробуждение в качающемся, наполненном выхлопными газами салоне.

Прочие пассажиры уже столпились перед автобусом, и идти до них было всего лишь пару метров, но женщине показалось, что она преодолела не меньше двухсот, да и шла минут десять. Рыжеволосая девушка стояла впереди всех, вскинув над собой руки с чужой курткой, и на ее лице застыло такое выражение, словно она вот-вот расплачется. Остальные, включая и водителя, сгрудились за ее спиной, молча глядя в одну точку, и выглядели так, словно их согнали сюда на расстрел. Только спец, щурясь от стекающих по лицу дождевых капель, крепко сжимал побелевшие губы, с трудом сдерживая вновь готовые вырваться наружу ругательства.

Ольга обернулась и замерла, моментально превратившись в удивительно гармоничную часть застывшей группы.

Никто из пассажиров не бредил и не был не прав, совсем недавно с пеной у рта доказывая, что автобус идет именно в тот город, куда было нужно каждому. И не был не прав, отстаивая город, из которого автобус отправился. В принципе, правы были все вместе и никто в частности. Табличка над ветровым стеклом, на которой, согласно всем правилам стояли пункты отправления и назначения автобуса, ясно это подтверждала.

Волгоград и Волжанск, Брянск и Смоленск, Валдай и Санкт-Петербург, Ростов и Краснодар, Самара и Киев, Пятигорск и Саратов, Воронеж и Тула, Москва… Все эти названия стояли на табличке, прописанные четкими черными буквами одно поверх другого лишь с легким смещением, как бы специально для того, чтобы прочитать можно было каждое, и в этой заботе чудилась особая издевка. Отдельно стояло только тире — длинное, жирное, рассекавшее странную печатную вязь на две части.

А дождь усиливался, капли все громче и все безжалостнее барабанили по податливым листьям замерших деревьев, по железной крыше автобуса, по курткам и непокрытыми головам растерянных людей, и этот монотонный, неживой звук только подчеркивал окутывавшую мокрую дорогу тишину, особую пустую тишину, протянувшуюся на многие километры, и каждый из стоявших перед заблудившимся автобусом вдруг с предельной остротой ощутил, насколько он одинок в этом незнакомом месте под холодным, бесконечным и равнодушным осенним дождем.

Автобус снова мчался сквозь ливень, но в его движении уже не было деловитой уверенности, он больше походил на отупевшее от погони, измученное животное, которое гонят вперед лишь граничащие с безумием остатки инстинкта самосохранения. Петр Алексеевич то прислушивался к звуку двигателя, озабоченно покачивая головой, то с отвращением поглядывал на раскачивавшиеся перед ветровым стеклом веселенькие яркие игрушки, но чаще всего его взгляд обращался к дороге, покорно ложившейся под колеса, пустынной и прямой, как стрела, и тогда в его глазах появлялось уже прочно пустившее там корни жалобное выражение.

Все пассажиры перебрались в начало салона — так было проще общаться да и взаимное соседство несколько успокаивало. Пересел даже Алексей, но попрежнему пребывал в одиночестве — никто не захотел садиться рядом с ним. Его это задело, но лишь слегка — он был слишком занят, он размышлял.

С того момента, как автобус вновь тронулся с места, прошло чуть больше часа. Первые десять минут все переговаривались скорее механически, ошеломленные увиденным, отчаянно пытавшиеся разобраться в том, что происходит — и в одиночку, и с помощью других одновременно, отчего то и дело путались в словах и мыслях и злились. Но постепенно среди пассажиров распространилось некое подобие спокойствия, в чем-то сродни расслабленной апатии после шока. Олег, вернувшийся в свое прежнее состояние, упрочил это спокойствие легкими шуточками и прибаутками, с истинно русской щедростью присовокупив к этому початую бутылку коньяка, коя и была немедленно распита под извлеченные из сумки Светы чипсы, орешки и пирожки. Крохотную толику уделили даже Петру Алексеевичу, после чего жалобное выражение в его глазах приобрело несколько подмасленный вид.

Чуть подогретая коньяком беседа приняла более непринужденный характер — настолько непринужденный, насколько это было возможно для людей, совместно угодивших в некую неприятную историю. Но знакомились осторожно, точно шли по тонкому льду, прощупывая собеседников, пытаясь уловить фальшь, определить виноватого. Беда объединяла, но отнюдь не сближала и не вызывала слепого доверия.

Отвечая на вопросы и в свою очередь сама что-то спрашивая, Алина внимательно разглядывала остальных пассажиров, пытаясь понять, что скрывается за их лицами, словами, жестами, ощущая точно такие же изучающие взгляды — некоторые легкие и умелые, словно скальпель в руках опытного хирурга, другие тяжелые и бесцеремонные, словно копающиеся в чужих вещах вороватые пальцы. Все это чем-то походило на игру, жутковатую и в то же время интересную. Они перезнакомились, они чуть-чуть рассказали друг другу о себе (еще неизвестно, что из сказанного соответствовало истине), они строили догадки, они даже пытались смеяться, но они были совершенно чужими друг другу. Чужими и подозревающими. И останутся такими, даже если, наверное, будут ехать вместе вечность.

А что, если так и будет?

Дурочка ты, Суханова! Напуганная, паникующая дурочка!

Здесь никого и ничего нет. Только мы и дождь…

Сжав зубы, Алина задушила назойливые, трусливые мыслишки, запрятала их кудато в глубь сознания и отвернулась от окна, к которому ее взгляд против воли возвращался снова и снова. Устроившийся рядом с ней Олег что-то в очередной раз сказанул, и некоторые рассмеялись — чуть натянуто, но все же рассмеялись. Смех успокаивал. Она чуть улыбнулась, хотя сказанного не расслышала. Олег ей нравился. Не особенно привлекательный внешне, но обаятельный, он казался славным парнем — настолько славным, насколько может быть человек, постоянно глазеющий на ноги какой-нибудь из пассажирок. По крайней мере он хоть как-то пытался приободрить остальных и, надо отдать должное, у него это получалось. Простодушный и легкомысленный на поверхности, он, тем не менее, казался не так-то прост, и пошловатые, но не задевающие шуточки слетали с его языка с такой же легкостью, как и тщательно обдуманные колкости и рассудительные фразы. Чем-то он был похож на ярко окрашенную хищную рыбу, которая, вполне сытая, плывет неторопливо, выставив из темной воды высокий радужный плавник, но в случае чего плавник мгновенно мог уйти с поверхности, а вместо него вынырнуть распахнутая пасть с острейшими зубами. И тем не менее он ей нравился.

Нравился настолько же, насколько не нравился Алексей Евсигнеев (Евсигнеев! — раздельно и с отчетливой злостью поправил он Бориса, который, не расслышав, назвал его «Евстигнеевым»). Алексей вызывал у Алины неприязнь не из-за той вспышки ярости, когда он обрушился на нее за подмоченный телефон, не из-за своей истеричности и нелепого упрямства. Не играла тут роли и внешность — внешне темноглазый и темноволосый, с правильными чертами лица Евсигнеев был довольно красив, и, совершенно не зная его, Алина вполне могла бы счесть Алексея очень даже интересным мужчиной. Но сейчас даже бледный призрак подобной мысли не мог появиться в ее голове. Евсигнеев был ей неприятен, более того, вызывал легкий холодок какого-то детского страха. Разговаривая, он никогда не смотрел собеседнику в глаза — его взгляд мог упереться в чужой подбородок или в пространство над чужим плечом, изучать какую-то деталь одежды или собственные руки, но к глазам никогда не поднимался. Люди, не смотрящие собеседнику в глаза, всегда ее настораживали. Евсигнеев никак не производил впечатления стеснительного человека, скорее…

…скорее он опасается, что кто-нибудь может что-то разглядеть в его глазах… что-то, чего лучше не знать…

Она пожимала плечами в ответ своим мыслям — пожимала не без снисхождения. Евсигнеев сказал, что занимается торговым бизнесом. Бизнесмен. Нет, скорее, бизнесменчик. В любом случае, бизнесмены — народ скользкий и во всем видят потенциальную угрозу, обман…

Светлана Бережная поймала ее задумчивый взгляд и вскользь улыбнулась, заправив за ухо непослушную короткую прядь темных волос. Большая сумка со всяческой снедью, прежде покоившаяся рядом на кресле, теперь стояла у нее в ногах, хотя половина кресел в автобусе пустовала, и Светлана то и дело наклонялась и поддергивала сумку за ручки, стараясь устроить ее поудобней. При этом на ее лице появлялось особое хозяйственное выражение. «Пирожки, — думала Алина с незлой усмешкой. — Наверное, там гора еды и особенно пирожков… поэтому она так ее бережет». Света обмолвилась, что держит маленькую пекарню и пиццерию, и услышав это, Олег, усиленно работавший челюстями, немедленно осведомился:

— Это не образцами ли готовой продукции мы сейчас закусывали?

Светлана, мотнув головой, поджала губы — почти негодующе — как можно сравнивать! — потом в очередной раз улыбнулась, но в глазах ее улыбки не было. Несмотря на бодро звучащий голос, улыбчивость и спокойное выражение лица, Бережная казалась самой напуганной из всех — не разозленной, возмущенной или ошеломленной происходящим, а именно напуганной. А когда она смотрела в окно, за которым хлестали косые струи дождя, в ее глазах мелькала паника, и она непроизвольно жалась к своей соседке. Тогда та, не глядя в ее сторону, успокаивающим, почти материнским жестом клала ладонь ей на запястье, что-то произносила, и Светлана слегка расслаблялась, с нескрываемым восхищением поглядывая на светлые волосы соседки.

Роскошные волосы Марины Рощиной и впрямь заслуживали восхищения, как впрочем и сама Марина. Алина, с присущим только женщинам умением находить изъяны в чужой внешности, была вынуждена это признать, все же подумав напоследок, что над Рощиной, скорее всего, ежедневно работал весь принадлежащий ей салон красоты. Длинные густые волосы, как с рекламы шампуня, гладкая сливочная кожа, правильные, гармоничные черты лица, царственную красоту которого не портил и распухший, покрасневший нос. Изумительные аметистовые глаза смотрели твердо, спокойно и такими же спокойными были слова и жесты. Она выглядела немного взволнованной, но не напуганной и в утешении и ободрении не нуждалась, хотя в автобусе нашлось бы немало желающих их предложить. От Алины не укрылось, что все пассажиры мужского пола то и дело омывали Марину взглядом — кто исподтишка, кто открыто. Та замечала и те, и другие взгляды, и время от времени ее губы трогала легкая улыбка, в которой было что-то кошачье, и в аметистовой глубине суживающихся глаз зажигался теплый золотистый огонек.

«Красивая», — думала Алина не без доли зависти — не змеиной, ядовитой, а, скорее, обыденной: мол, хорошо бы и мне так, а нет — и не надо. На Рощину просто было приятно посмотреть, как на яркий свежий цветок или произведение искусства. Ладная, темноглазая Света, сидевшая рядом, сама по себе была очень даже хороша, но на фоне Марины казалась бледной невзрачной тенью.

Света, наклонившись, что-то прошептала на ухо Рощиной, сделала левой рукой такое движение, будто закручивала в патрон лампочку, и обе затряслись от сдерживаемого смеха. Потом Марина завела ладонь на затылок и перекинула волосы с одного плеча на другое — золотистая, густая волна медленно, словно во сне, перекатилась по сгибу ее руки и хлынула вниз, захлестнув и плечо Светланы, и между женщинами протянулась шелковистая, блестящая паутина, словно связав их. Марина засмеялась снова, убрала волосы, слегка потянулась, разминая затекшее от долгого сидения тело, и все мужские взгляды, как по команде, приковались к ее тонкому, натянувшемуся на груди свитеру. Алина, не удержавшись, хихикнула — очень тихо, так что услышал только сидевший рядом Кривцов. Он повернул голову и посмотрел на нее укоризненно, потом удручающе пожал плечами — мол, мужик — и в Африке мужик, это понимать надо.

Она заметила, что Виталий отвел взгляд от Рощиной последним. Он явно благоволил к Марине больше остальных, но не подмигивал ей, как Олег, и не поглядывал осторожно и смущенно, как Борис, — он просто смотрел — открыто и прямо — настолько прямо, что иногда уже сама Марина начинала беспокойно ерзать и старательно отворачиваться.

Он был единственным из всех, кто о себе вообще ничего не рассказал и не назвал своей фамилии. Алине казалось, что он сделал это не из-за опасения — просто на деле Виталию было абсолютно наплевать на все и на всех. У него была цель — доехать до какого-нибудь города, остальное его не волновало, и если Олег был самым бодрым и смешливым из всех пассажиров, а Светлана — самой напуганной, то Виталий был самым равнодушным, словно тогда — вначале под дождем, а позже — сцепившись с Алексеем, он исчерпал весь запас своих эмоций. Он сидел спокойно, говорил мало и так же мало спрашивал, и взгляд его был скучающим, но Алина очень хорошо помнила, как не так давно эти невыразительные глаза были иными — глаза человека, способного на многое, глаза человека, способного и убить, если он сочтет это нужным.

Не самое плохое правило.

Алина вдруг поймала себя на мысли, что ей было бы намного спокойней, если бы автобус остановился и Виталий бы вышел. Ушел бы в дождь и никогда не возвращался. Мысль была странной и более чем глупой, и, появившись, тут же пропала. В конце концов, только благодаря его наблюдательности они так быстро узнали о том, что попали в беду, — а ведь могли еще ехать и ехать, переругиваясь с водителем, который, она не сомневалась, еще долго бы ни в чем не признавался. Виталий высказывал вполне здравые и дельные мысли и, пусть и варварскими методами, но сумел поддержать порядок. Другое дело, что будет, если ему вдруг вздумается установить свой порядок?

Сидевший на соседнем сидении человек отнюдь не вызывал у Алины таких мыслей, хотя рядом с ним Виталий казался карликом. Ему пришлось изрядно потесниться, чтобы гигант Жора поместился в кресле. Жора больше всего походил на медведя — сытого, добродушного и ленивого, ценящего комфорт и спокойствие. Мускулистый гигант оказался человеком весьма образованным, любящим книги и шахматы, увлекающимся компьютерами, и в промежутках между вращающимися по замкнутому кругу вопросами «где мы?» и «что происходит?» успел обсудить с Олегом преимущества и недостатки всех версий «Windows», рассказать Марине о значениях и особенностях женских причесок у той или иной древней цивилизации и поспорить с Борисом на тему государственного устройства Древней Спарты, проявив такие познания о периодах правления Ликурга и Лисандра, что Борис был уже и не рад, что начал этот разговор и вскоре его участие в нем свелось к киванию головой и односложным фразам. Глядя на Жору, Алина то и дело сдвигала брови, мучительно пытаясь вспомнить, где могла его видеть — лицо Вершинина казалось ей очень знакомым. Но так и не вспомнила.

Борис Лифман (Алина заметила умудренную и язвительную усмешку Алексея, появившуюся сразу же после того, как Борис назвал свою фамилию) казался на редкость аккуратным — и в своем внешнем облике, и в словах, и в поступках. Аккуратность переходила в осторожность, осторожность — в опаску и подозрение. Тем не менее, он на свой лад тоже пытался поддерживать порядок, но, в отличие от Виталия, использовал словесные увещевания и старался свести на нет любые споры, возникавшие в салоне. Роль миротворца вполне отвлекала его от собственной растерянности и подавленности. Хотя они с Виталием были одного возраста — лет тридцати, Виталий все же оставался просто «Виталием», а в обращении к Борису невольно напрашивалось отчество.

Коробочка с макетами украшений уже побывала в руках каждой из пассажирок, и, наблюдая, как женщины рассматривают каждое кольцо или кулончик, Лифман аккуратно улыбался, и в его глазах светилось явное удовольствие. Он внимательно выслушивал комментарии, и Алине казалось, что Борис запоминает не только слова, но и интонацию.

— Я тоже когда-то хотела стать ювелиром, — говорила Светлана, прикидывая на палец приглянувшееся кольцо. — Работать с драгоценными камнями — это… — она пошевелила пальцами, затрудняясь подобрать определение.

— Я сижу в модельном цехе, — в голосе Лифмана прозвучало легкое сожаление, — и больше работаю с воском и серебром. Я занимаюсь макетами. Так что золото-брильянты — это не ко мне. Я скорее художник. Но камни… вы правы, это нечто совершенно особенное. Настоящие, не искусственные камни… они как люди — у каждого есть свой характер, своя сила, своя жизнь… Застывшие осколки мира, плененные стихии. В бриллианте — талая вода на солнце, рубины — иные как пламя, иные как кровь, а в иных словно плещется дорогое розовое вино… В изумруде можно увидеть весеннюю траву под светом полной луны, а в сапфире — летние сумерки юга, густые и мягкие, как бархат… Но если неправильно огранить и неверно подобрать оправу, камень погаснет, и тогда вы увидите только дорогую вещь, но не драгоценную.

— Вы так красиво рассказываете, — Светлана восхищенно вздохнула. — Так поэтично.

Борис скромно отмахнулся.

«А хорошо держатся! — думала Алина, невольно глядя на свои золотые кольца с простенькими «фианитами». — Хорошо держатся для тех, кто катит неизвестно куда и неизвестно с кем. Уже десять минут никто не выдвигает никаких версий».

— Да-а, действительно, слова художника, а не ремесленника, — заметил Жора. — А в Индии, кстати, с незапамятных времен драгоценные камни использовали в терапевтических целях.

— Да, — Борис кивнул, — в ведической…

— Бога ради, только не надо лекций по сакральной медицине! И без того уже голова кругом идет! Вы бы лучше подумали о том, что мы будем делать, когда кончится бензин! У любого бака есть дно… Что мы будем делать, когда заглохнем посреди этого дурацкого леса?! Надо ко всему подготовиться заранее, а не рассуждать о драгоценных камешках! — резко сказала Ольга Харченко, докуривая очередную сигарету. В отличие от остальных она не ходила курить в конец салона, чтобы не сильно беспокоить немногочисленных некурящих, а дымила, не сходя со своего места, из-за чего у нее с Рощиной уже произошло несколько стычек, и они уже были недалеки от того, что-бы вцепиться друг другу в волосы.

Слушая ее холодный голос, четко, без истеричных взвизгов выговаривавший каждое слово, Алина вздрогнула, представив, каково приходится ее подчиненным. А потом нахмурилась.

Как странно. Если не считать шофера и мальчишки (который, уткнувшийся в свои наушники, вообще не пожелал ни с кем ни о чем разговаривать, удовлетворив любопытство остальных пассажиров тремя словами: «Леха, учусь, отстаньте»), в автобусе собрались вполне благополучные люди. Устроенные люди. Люди, которые вполне могли бы себе позволить нечто иное — никак не старенький подтекающий автобус.

Я был в своем автобусе, но теперь, почему-то, я веду этот!..

Люди, которые не помнят друг друга. И не помнят старенький подтекающий автобус.

— …я не заметил…

— … я никогда не смотрю…

— … на автопилоте пришел…

— … я не помню…

— … может и видела, но на ту минуту у меня были дела поважнее…

— … я бы сразу обратил внимание…

И почему вы думаете, что тогда в автобусе были именно вы?!

Билеты без даты и времени отправления. Разные города. Печатная вязь. Деревья. Кому понадобилось все так запутать? И для чего? Хотя, может быть…

— Перестаньте вы смолить каждые пять минут, уже дышать нечем! Я и так простужена… я могу голос потерять! У меня завтра запись начинается! — раздраженно сказала Кристина, оглаживая большим пальцем ограненный кабошоном тигровый глаз в своем перстне.

— Голос?! — Ольга презрительно хмыкнула. — Голос на сегодня как раз не обязателен, главное — длинные ноги, приличная грудь и минимум одежды, если, конечно, вы — не мужчина, хотя и…

— Я не спрашиваю ваше мнение! — огрызнулась Кристина. — Я просто прошу вас курить поменьше!

Харченко ничего не ответила — отвернулась к окну, продолжая демонстративно дымить. Кристина не менее демонстративно закашлялась, после чего начала что-то втолковывать Борису. Тот устало кивал.

Алина чуть повернулась, так, чтобы по возможности видеть всех пассажиров, и лицо ее вдруг стало очень усталым. Мокрый берет она давно сняла, влажные рыжие кудри сбились, спутались и, наверное, выглядели смешно, но расчесывать их не хотелось. Может быть, скоро опять придется выходить под дождь…

Ее взгляд упал на Алексея. Тот сидел, откинувшись на спинку кресла и смотрел перед собой пустыми, ничего не выражающими глазами. Почувствовав чужое внимание, он слегка подобрался, покосился в ее сторону, потом быстро и воровато глянул кудато вперед, а в следующий момент его глаза снова стали пустыми, но теперь в этой пустоте было что-то неестественное. Алина была готова поклясться, что знает, на кого он смотрел, да и угадать это было нетрудно — только одному из всех пассажиров могла предназначаться мелькнувшая среди этой пустоты вспышка холодной ярости.

Сколько времени прошло с тех пор, как все они начали обращать друг на друга внимание? Часа три? Или два с половиной. Не так много, во всяком случае. А она уже побаивается Алексея и Виталия, Алексей готов вцепиться тому же Виталию в горло, между Харченко и Рощиной установилась вполне отчетливая неприязнь… А что будет, когда пройдет шесть часов? Или двадцать? Где гарантия, что они все не передерутся между собой, как пауки в банке?

Алина закрыла глаза и позволила назойливому беспокойству о ресторанчике заполнить все свое сознание. Сейчас эти мысли, теплые образы, почти слышимый плеск воды и почти осязаемые запахи кухни даже успокаивали. Особенно, если не смотреть на оконное стекло, не наблюдать за бесконечным бегом бесконечных дождевых капель и не видеть, как встряхивают листьями деревья, которым не положено быть вместе.

Ближе к концу четвертого часа все, если не считать задремавшей Светы, успели окончательно запутаться в версиях — от реальных и вполне невинных до самых фантастических. Дорога попрежнему оставалась пустынной — ни одной машины на ней так и не появилось, и автобус одиноко катил сквозь непрекращающийся дождь. Вдобавок, где-то за низкими толстобрюхими тучами начало угрожающе погромыхивать, словно там ворчал, просыпаясь, неведомый сердитый великан. В открытые форточки врывался резкий запах озона. Марина попросила Петра Алексеевича включить свет, и тот беспрекословно подчинился. Теперь пассажиры больше не прятались в тенях, но и тревога и на лицах, и в глазах была освещена самым безжалостным образом.

— Ни хибарки, ни машинки, — кисло сказал Олег, поглядывая в окно на сплошную стену мокрых деревьев. — Хоть бы на велосипеде кто проехал, что ли! Али просто бегом пробежал. Не знал я, что в отечестве есть настолько обширные необитаемые территории.

— Если мы до сих пор еще в отечестве, — вполне серьезно заметил Жора, чья голова почти полностью возвышалась над спинкой кресла. — Ни по природе, ни по климату ничего не понять.

— Смотря, откуда нас везут и как на самом деле давно, — Ольга осторожно массировала затекшее колено. — Если нас действительно усыпили, как тут некоторые считают…

— Глупости все это! — уже в который раз возмутилась Марина. — Кому бы такое понадобилось?! Наверняка скоро все очень просто объяснится само собой.

— Правда? — скептически осведомилась Ольга. — Может, уточните, как скоро? Вы не заметили — это «скоро» длится уже довольно долго! Вспомните про билеты, про табличку, про все эти странности с автобусом, если верить нашему многоуважаемому шоферу, про то, что мы черт знает где находимся!.. У вас весь ум в волосы ушел?!

Прежде, чем Рощина успела достойно ответить, Виталий встал и, обернувшись, произнес с ледяной вежливостью:

— Брейк, дамы. Рассуждать рассуждайте, но на личности не переходите. Еще кошачьих свалок тут не хватало! Не накаляйте обстановку, она и без то-го паршивая, и не забывайте, что помимо вас здесь еще есть люди, которые тоже могут переживать. Вы, надеюсь, девушки умные, сообразительные и свои разборки тормознете до развязки. Верно?

На последнем слове в его голосе прозвучала легкая угроза, но в противоречие ей на губах появилась неопределенная улыбка, и адресована она была Рощиной. Та, чуть порозовев, сердито передернула плечами и отвернулась.

— А вам не кажется, что вас это совершенно не касается?! — сказала Харченко враждебно, но за этой враждебностью промелькнула некая заинтересованность. — Мы как-нибудь без вас разберемся.

— Без меня не получится, — улыбка Виталия стала иной, — так что лучше не разбирайтесь. Иначе вас придется успокаивать.

— Мы уже видели, какими методами вы успокаиваете! — неожиданно подала голос Алина, попытавшись встать, но Олег удержал ее за руку. — Их вы тоже чуток придушите для поднятия дисциплины?!

Виталий ничего не ответил, только усмехнулся и сел на свое место. Закинув руку за голову, он закрыл глаза. Толстые звенья его серебряной цепи тускло поблескивали в неярком свете автобусных ламп.

— Зря ты так, — негромко прогудел рядом Жора.

— Если бы! — иронично отозвался Виталий, не открывая глаз. — Ты когда-нибудь видел, как искры или окурок попадают на сухую солому? Огня-то всего ничего, такая малость… а солома вспыхивает и сгорает мгновенно — ахнуть не успеешь.

— Это ты к чему? — спросил Вершинин недоуменно, пытаясь поудобней устроиться в кресле.

— Это я к тому, старик, что солома — это мы, полный автобус соломы, и с каждой минутой она становится все суше.

— Но искры можно и залить, — Жора потер лоб. — Не обязательно их давить.

— Мне некогда бежать за водой. Да и некуда.

— Зачем же бежать за водой? — лицо Жоры стало настолько невинным, на-сколько это было возможно при его тяжелых и резких чертах. — Всегда можно использовать ту, что под рукой.

Виталий, приоткрыв один глаз, посмотрел на него, и оба неожиданно разразились громким хохотом, звонко хлопнули друг друга по ладоням — так просто, словно были знакомы не один год, после чего каждый погрузился в свои мысли.

— Надо же, смеяться умеет, — Алина несильно шлепнула Кривцова по пальцам, все еще сжимавшим ее предплечье. — Ты уже можешь меня отпустить.

— Могу. Но не хочу, — Олег улыбнулся чуть кривоватой улыбкой, но увидев, что в глазах Алины явственно заштормило, отдернул руку, точно обжегся, заслонился раскрытыми ладонями и запищал: — Ой, не бейте, тетенька, не буду больше, век воли не видать!

Она фыркнула, но, увидев, что к их креслам идет Борис, поспешно убрала улыбку с лица. Лифман остановился возле них, и Олег приветственно приподнял на голове свою кепку.

— Славная нынче погодка!

— Да уж, — Борис наклонился и заговорил смущенным и в то же время заговорщическим шепотом: — Алина, я попросил водителя ненадолго притормозить. Вы не могли бы посмотреть… посмотреть на деревья? Они… все такие же?

Алина взглянула на него удивленно. Олег-таки уговорил ее рассказать про странный лес всем остальным, но это мало кого заинтересовало, и тот же самый Лифман обронил: «Да мало ли кто где что посадит, мало ли где что вырастет».

— Я все время на них смотрю, — хмуро сказала она. — Они не меняются.

— А вы не можете ошибаться?

— Нет. Хотя хотела бы, — Алина отвернулась, уже в который раз рассматривая плывущие мимо мокрые стволы и кроны. Она уже почти ненавидела их. Тополя… то здесь, то там — огромные тополя-свечи, как у них в Волжанске — почти до самого неба.

— Каштан — видели только что? — Борис печально вздохнул. — Вам не доводилось бывать в Киеве? У нас там такие каштаны… так цвели…

— Вы так говорите, будто мы прямиком на тот свет едем, — насмешливо произнес Кривцов, но на этот раз его насмешка была холодной. Борис рассеянно пожал плечами.

— Кто знает, — неожиданно сказал он и ушел. Олег покачал головой и сквозь зубы процедил одно из тех слов, которые обычно не употребляют в приличном обществе, потом вдруг чуть подтолкнул Алину плечом и провозгласил на весь автобус:

— А может, мы в другом измерении, а?!

— Потрясающая версия! — Ольга презрительно фыркнула. — Наверное, вы очень долго над ней думали.

— А что?! — неожиданно сказала Кристина, кутаясь в свой джангл. — Я когда-то читала одну книгу…

— Неужели, — негромко пробормотала Харченко, пытаясь рассмотреть свое отражение в солнечных очках. Мокрый френч она повесила на одно из кресел, оставшись в коротком темно-красном шерстяном платье.

— … там люди летели в самолете… Ну, они, короче, заснули… некоторые, а потом, когда проснулись, увидели, что попали… ну, не сразу увидели, а потом, когда приземлились, что попали в другое измерение. А те, которые в самолете тогда не спали, исчезли — только, короче, остались всякие их вещи — часы, кольца, зубы золотые, протезы… — Кристина начала разглядывать свои расписные ногти с таким вниманием, будто в них была врисована по меньшей мере часть прочитанной книги. — А вдруг нас было гораздо больше, а мы про это не знаем? Не помню, как книжка называлась… Там еще такие… с зубами… все съедали.

— «Лангольеры», — сонно сказал Жора, не оборачиваясь. — Я читал в детстве. Занятная вещь… в отличие от версии.

Кристина сердито покраснела и пожала плечами.

— Я просто так сказала. Просто вспомнила книгу.

— Ну, в одном девушка права, — Олег глубокомысленно потер кончик носа, — и я уже это говорил. Нас слишком мало. Для такого… господи, уж не знаю, как правильно сказать… таких крупных рейсов… слишком мало.

Он натянул кепку на нос и из-под нее внимательно взглянул на водителя. Тот даже со спины казался растерянным и подавленным… но было ли так на самом деле? Под растерянностью и подавленностью могло прятаться все что угодно. Кривцов был реалистом и не верил ни в бога, ни в черта, ни в преображающиеся автобусы. Болен ли был Петр Алексеевич, пьян или лгал, преследуя какие-то свои определенные цели, — это его волновало в самую последнюю очередь. Важнее были последствия, и поскольку Петр Алексеевич в первую очередь мог быть источником самых разнообразных неприятностей, Олег не спускал с него глаз и прекрасно понимал, что Виталий и здоровяк Жора сели точнехонько за спиной водителя совсем не случайно.

— О, Господи! — Борис меланхолично вздохнул. — Да что толку от ваших версий, все равно ведь этим ничего не изменишь. Только аппетит разыгрался. Ни у кого больше не найдется что-нибудь пожевать?

— Потерпите, вы совсем недавно жевали, — сказал Жора. — Нам нужно беречь оставшуюся еду, потому что…

Он осекся, но было уже поздно — часть пассажиров снова начала испуганно переглядываться. Губы Кристины задрожали, и она сникла в своем кресле. Потускневший, невидящий взгляд Алины уплыл кудато в глубь салона, пальцы Марины начали нервно теребить край свитера, растягивая вязку. Лифман взглянул в окно с почти звериной тоской.

— Все льет и льет, — пробормотал он. — Бесконечно…

Его не услышал никто, кроме Кристины, и она поникла еще больше — в голосе Бориса ей послышался некий удар гонга, отзвук судьбы. Ее пальцы, приняв решение без ее участия, пробрались за вырез кофточки и намертво вцепились в висевшие на шее оба креста.

— А что, все правильно, — Ольга развернулась, выставив в проход изящно скрещенные ноги. — Надо реально смотреть на вещи. Неизвестно, сколько мы будем ехать по этой глуши, а еда, как и бензин, не бесконечны. Поэтому лучше сейчас разделить еду поровну, а потом уж пусть каждый распоряжается своей долей, как захочет, — по-моему, это было бы вполне разумно.

— Разумно, вы правы. Но, как я понял, из всех нас еда есть только у Светланы, — вдруг произнес Алексей, отрываясь от своего телефона, и некоторые из пассажиров, успевшие подзабыть о его существовании, вздрогнули.

— Ну и что? — Ольга искренне удивилась, при этом даже не взглянув на крепко спящую Бережную, которая съежилась в кресле, смешно морща нос во сне и крепко обхватив себя руками — то ли от холода, то ли от страха потерять саму себя, пока ее сознание блуждает где-то далеко. — Значит, ей придется поделиться с нами. Она ведь уже сделала это раньше, так что не думаю, что откажет теперь.

Алина медленно повернула голову и посмотрела на Ольгу так, словно увидела впервые. Ее веки чуть опустились, и изумрудный блеск глаз под ними стал тусклым и холодным.

— Будь вы на ее месте, вы вряд ли бы поделились с нами.

Ольга усмехнулась ей с некой уютной снисходительностью — так усмехаются люди в своей теплой комнате, глядя сквозь оконное стекло на бегущих под ливнем прохожих.

— Ты права, милая. Но я не на ее месте.

На секунду в автобусе повисло неловкое молчание, рассеченное двумя холодными и изучающими женскими взглядами. Алина отвернулась первой, мысленно с удивлением разглядывая столь неожиданно вспыхнувший в ней гнев. Она считала себя человеком достаточно добродушным, предпочитающим скорее отшутиться, чем лезть в драку, но сейчас была почти готова вцепиться Харченко ногтями в физиономию и с величайшим наслаждением располосовать ее. То ли Ольга так действовала на людей, то ли обстоятельства начали потихоньку пережевывать ее, Алинину, психику… в любом случае, ничего хорошего в этом не было. Алина сжала зубы, начала свой гнев удушать и удушила, после чего повернула голову и увидела, что за это время Виталий успел встать и теперь стоит неподалеку от кресла Бережной, поглядывая то на Ольгу, то на нее с потаенным подозрением экзаменатора, выглядывающего у студентов шпаргалки. Не человек — цербер!

— Давайте уж потом с едой разберемся, — предложил Борис почти жалобно, явно жалея, что вообще завел этот разговор. — Потом, когда все проснутся, успокоятся… грызни этой не будет… Нам сейчас главное автобус… Такой жуткий запах — может, у него что-то в двигателе горит? Или это такие выхлопные газы…

— Это не выхлопные газы, это горят тормозные колодки, — авторитетно сообщил Кривцов и зевнул. — Не страшно.

— Вы уверены?

— Естественно, — сказал Олег с нескрываемым презрением к тому, кто не знает столь простых вещей. — Слушайте, люди, скучно-то как, елки! Перестаньте киснуть, так только хуже будет! Может кто расскажет чего-нибудь увлекательное, а то что я тут должен один, как Шахерезада?!.. Если…

Остальные слова Олега потерялись в громком коротком вскрике, полном ужаса и боли, страдающем, отчаянном и такой странной, почти потусторонней тоски, что никто сразу и не понял, что родился и замер он на побелевших губах Светы Бережной, которая уже не спала, а сидела в своем кресле, выпрямившись и вытянув шею так, словно пыталась что-то разглядеть в ветровое стекло автобуса. Сидевшая рядом Марина, отпрянувшая от неожиданности к окну, испуганно смотрела, как перекатываются на ее скулах желваки, бешено и мелко-мелко, по-собачьи, раздуваются ноздри. Распахнутые до предела глаза Светы смотрели в никуда — остекленевшие, неживые.

— Ты что? — от волнения голос Рощиной превратился в малоразборчивый писк.

Этот звук вывел Свету из ступора. Все ее мышцы словно оттаяли, она оползла в кресле, став удивительно маленькой и зарыдала, крепко вжимая в лицо ладони. Плач был громким, перемежающимся с иканием и стуком зубов, то и дело переходящим в истерический хохот. Бережную трясло, и ее голова с негромким глуховатым звуком билась о спинку кресла.

— Ну, Света, успокойся, просто кошмар… — Марина попыталась утешающе ее обнять, но Света с неожиданной силой вырвалась. Ее ладони спрыгнули с лица и начали суматошно охлопывать тело, точно пытались потушить невидимый пожар. Карие глаза яростно сверкали.

— Я не такая… — сипло бормотала она, — … не такая…

Часть пассажиров уже столпилась возле них, и Олег, качая головой, громко сетовал об истраченном коньяке, который бы сейчас очень пригодился.

— Дайте ей по лицу! — сказала Ольга, перевешиваясь через спинку своего кресла. — Это всегда помогает!

— Отойдите, — хмуро приказал Виталий остальным, опускаясь на корточки возле кресла Светы, и Марина, все еще безуспешно пытавшаяся успокоить соседку, инстинктивно рванула дрожащую Бережную к себе.

— Не трогайте ее! Вы ненормальный!

— Света, — произнес Виталий, не обращая на Марину ни малейшего внимания. Его руки метнулись и ловко поймали Свету за прыгающие запястья, сжали. — Светочка.

Марина удивленно замерла, застыла и Алина, которая уже наклонилась, чтобы оттолкнуть Виталия от кресла. Обе смотрели на его пальцы, которые несколько раз скользнули по запястьям Светы к ладоням и обратно, потом окончательно перебрались на ладони, разминая их в каких-то одному ему известных точках. Он повторял имя Бережной, словно некое заклинание, и его негромкий голос казался очень сильным и в то же время звучал с особой завораживающей бархатистостью. Света затихла, глядя на Виталия изумленным детским взглядом.

— А ты… — начал было Жора, но ладонь Виталия взлетела в воздух в повелительном жесте, останавливая его, потом коснулась шеи Светы за углом челюсти. Чуткие пальцы и там отыскали какую-то точку, поиграли с ней, затем самыми кончиками пробежали по левой щеке Светы — от правого уголка губ к виску и обратно, и Света чуть поежилась от приятно-щекочущего ощущения.

— Ш-ш-ш, — Виталий легонько стукнул ее указательным пальцем по кончику носа и чуть улыбнулся. — Все. Все?

Света молча покивала, прислушиваясь к чему-то внутри себя, потом тоже улыбнулась, расслабленно откидываясь на спинку кресла.

— Спасибо.

— Эффектно, — заметил Олег с нескрываемым восхищением. — Слушай, а нельзя и мне такое сделать? Наверное, чертовски приятно — Светик наш прямо неземным светом засветился.

— А, иди ты! — беззлобно и необидно бросил Виталий, достал сигарету и направился в конец салона. Остальные снова обступили, насколько это позволяла ширина прохода, кресло, вопросительно глядя на Бережную, вытиравшую слезы тыльной стороной ладони. Ужас исчез с ее лица бесследно, и только в глубине глаз притаилась уже угасающая странная безысходная тоска.

— Так что случилось, прелестное дитя? — участливо спросил Олег у Светиных ног, завлекательно обтянутых тонкими черными брюками. — Что ж за такой жуткий кошмар тебе приснился?

Алина, наклонившись, положила ладонь на локоть Светы, и на этот раз та не стала вырываться — напротив, вцепилась одной рукой в ее запястье, а другой — в плечо Марины и жарко, сбивчиво зашептала:

— Этот водитель… что вы о нем знаете… вы ведь не знаете, кто он на самом деле… он ведь может притворяться… врет нам… куда он нас везет?.. куда?.. может, к каким-нибудь чеченцам… вы забыли, что они постоянно людей похищают… потом выкуп требуют… вам не приходило это в голову… кто он такой, этот Петр Алексеевич… он врет нам… врет!.. это он все устроил… он…

Олег встряхнул ее за плечо, и она, подавившись словами, замолчала.

— Тихо, тихо… Версия не лишена здравого смысла, но лишена вероятности. Кроме того, Петр Алексеич сам перепуган до усрачки… простите, дамы, — Кривцов неодобрительно покачал головой в адрес самого себя. — В любом случае, это не твоя забота. Значит, тебе привиделся наш водила при полном боевом комплекте и в окружении зверских кавказских рож?

Света медленно покачала головой.

— Не скажу, — произнесла она, подумав, потом повернулась к Марине. — Тебе скажу. И тебе, — Света поймала ускользавшую руку начавшей выпрямляться Алины. — Вам скажу. А вы уйдите, пожалуйста.

Олег пожал плечами.

— Ну-ну, мрак покрытый тайной, — пробурчал он слегка обиженно и направился к своему креслу. Света поманила девушек, чтобы они наклонились к ней и тихо сказала:

— Мне снилось… Так странно, глупо даже… Я не могу сказать точно, но мне показалось, что это был не сон… Мне стало так страшно… и когда я проснулась, то мне вдруг показалось, что я действительно не такая, что я на самом деле какая-то уродина, жирная, страшная… Что нет у меня никакой пиццерии, и живу я в какой-то халабуде!.. Жирная, страшная…А я красивая!.. — ее ладони вновь судорожно запрыгали по лицу и по телу. — Я ведь красивая?!

— Ну конечно, — Алина начала приглаживать ее растрепавшиеся волосы. — Ты замечательная. А это просто глупый сон. Забудь про него — и все.

— Но это было так реально… — Света зябко обхватила себя руками. — Я чувствовала свое огромное тело, было так тяжело дышать… у меня была одышка… я с трудом ходила… и мне… мне так не хотелось, чтобы наступало завтра…

— И все-таки это был сон, — Марина наклонилась и обняла Свету, наполовину утопив ее в своих роскошных волосах. — Переутомление, нервы… У тебя славная фигурка и замечательное личико, так что не забивай голову всякими глупостями. Все хорошо, ты здесь, с нами.

— Утешила! — с кислой улыбкой сказала Бережная, и все трое рассмеялись — негромко, но от души.

Смеясь, Алина невольно вспомнила, как совсем недавно наблюдала за Бережной, когда та бегала по салону, раздавая пирожки и орешки. Света была ладной, спортивной, но что-то в этой спортивности казалось немного неправильным. Она словно не привыкла к своей фигуре и не знала толком, как обращаться со своим телом, словно с платьем нового непривычного фасона, и в ее движениях проглядывала с трудом скрываемая неуклюжесть, особенно в том, как она бочком, сжимаясь, пробиралась между креслами, хотя могла и так пройти совершенно свободно. Скорее всего, совсем недавно она была очень полной и похудела настолько быстро, что еще не успела этого осознать. Наверное, какая-то особенная диета, а вследствие ее — разнообразные особенные сны.

Отсмеявшись, Алина пошла в конец салона, чтобы выкурить сигарету и увидела, что Виталий еще стоит у открытой форточки — она совсем о нем забыла. Поворачивать назад было поздно — он уже заметил ее и теперь рассеянно наблюдал, как она идет между креслами. Алина отвернулась от него, пробралась к окошку на противоположной стороне и закурила, щурясь от летящих ей в лицо дождевых капель.

Дорога слегка повернула, и автобус качнулся, вписываясь в поворот. Алина, не сводя глаз с мокрого стекла, ухватилась одной рукой за спинку кресла и вдруг, ни с того, ни с сего, ощутила странную пустоту, словно оказалась в другой реальности, где не было у нее ни ресторана, ничего и никого, да и сама она была…

Была кем?

Она нервно дернула головой и провела ладонью по лицу, словно стирая невидимую паутину. Наваждение исчезло, но страх остался — тупой, болезненный.

…когда я проснулась, то мне вдруг показалось, что я действительно не такая…

Это еще что — коллективное сумасшествие?!

— Вам плохо?

Вздрогнув, Алина дернулась назад, стукнувшись о ручку кресла. Дымящаяся сигарета, как живая, выпрыгнула из ее пальцев и по широкой дуге устремилась было на пол, но была ловко подхвачена чужими пальцами и вручена девушке целой и невредимой.

— Спасибо, — сказала она с плохо скрытой досадой. — А с чего вы взяли, что мне плохо?

— Вы побледнели, — Виталий взглянул мимо нее в окно, хмуро отметив, что уже начинаются сумерки. — И у вас стало такое испуганное лицо… Что-то увидели?

— Да нет, — Алина нерешительно посмотрела на сигарету, потом затянулась. — Скорее… почувствовала. Нервы, наверное… Скажите, а у вас не было… такого странного ощущения… словно вы — вовсе и не вы?

Воробьев усмехнулся — не без издевки, но его взгляд успел-таки машинально метнуться к собственной правой руке и тут же скакнуть обратно на веснушчатое лицо собеседницы.

— Не было. Почему вы спрашиваете?

Она раздраженно пожала плечами.

— Просто… А вы не знаете — существует ли какой-то… ну, не знаю, газ что ли, чтобы людей с ума сводить?

— Возможно. Человек весьма изобретателен в способах истребления себе подобных. Думаете, нам в автобус подпустили нечто такое?

— Я думаю, что вы мне соврали, — с неожиданной серьезностью сказала Алина, глядя на него в упор. — Не знаю, почему, но вы мне врете. Вот, что я думаю.

Она выбросила недокуренную сигарету, выбралась в проход между креслами и очень быстро пошла в начало салона. Виталий посмотрел ей вслед, потом автобус снова качнулся, и он бросил взгляд в окно. Потом быстро прошел к водительскому креслу и, оперевшись о него одной рукой, некоторое время вдумчиво изучал дорогу через ветровое стекло, после чего вернулся на свое место, где его встретил сокрушенный взгляд Жоры.

— На похороны я уже точно не попаду, — печально сказал он. — Плохо. Мать расстроится.

— Похороны? — осторожно переспросил Виталий. Жора кивнул.

— Да. Брат. Прибили по пьяни. Ну… мы, видишь ли, никогда особо и не ладили, так что… — он философски пожал плечами. — Мать очень просила приехать. Брат все-таки… — в глазах Вершинина вдруг блеснула колючая злость. — Мстит мне братец. Даже после смерти. Если б не он, я б в этом автобусе не оказался!

— Ты это брось! — резковато сказал Виталий, потирая затылок и глядя в окно. — Здесь пять баб, у одной уже истерика была… если и мы еще раскисать начнем — все, хана! А тебя это в особенности касается.

— Почему именно меня? — хмуро осведомился Жора, подбираясь в кресле. Виталий улыбнулся.

— Коню понятно! Ты из нас самый внушительный и на женщин должен действовать успокаивающе, они, в большинстве своем, считают, что пока находятся в обществе такого титана, с ними ничего, хуже насморка, не приключится, — он подмигнул Жоре. — Женская психология, старик!

— А ты, что ли, психолог? — спросил Жора с внезапным подозрением.

— Упаси боже! — Виталий снова принялся смотреть в окно. — Слушай, тебе не кажется, что мы уже какое-то время едем не прямо, а по спирали?

— Да, — приглядевшись, деловито подтвердил Жора. — Это плохо?

— А хрен его разберет! — Виталий раздраженно потер исцарапанные пальцы. — Все плохо, уж не знаю, что и хуже. Может, скоро и приедем кудато. Ночь скоро, а бензин на исходе — вот, что особенно плохо, старик.

Жора привстал и поверх спинки кресла посмотрел на Свету, которая, уже совершенно успокоившись, вместе Мариной тщательно изучала содержимое ее косметички.

— Чеченцы, а? — пробормотал он, опускаясь. — Ты допускаешь такое?

— Я допускаю все. Когда ни хрена не ясно, все, что угодно, можно допустить, — Виталий взглянул на часы. Жора потянулся и отчаянно зевнул.

— Мудры изречения ваши. А ты знаешь, с какой-то стороны даже и повезло. Пять девушек — и все как на подбор. Особенно блондинка. Тебе как?

— Сейчас — никак! — Воробьев вдруг рассвирепел. — Ты лучше думай, как лучше подготовиться к окончанию нашей прогулки, которое может быть самым неожиданным… и как бы этих девушек, всех как на подбор, не пришлось вскорости из-под чужих жоп выручать! С ситуацией надо разобраться, а потом уже бегать с дымящимся наперевес!

Жора добродушно хмыкнул, нисколько не обидевшись.

— Нет в тебе никакой романтики, Виталя. Никакого, так сказать, душевно-лирического трепета. Приземленная ты субстанция!

— Чего? — хмуро переспросил Виталий, потом поднял голову и, взглянув в лобовое стекло, прокатил по всему салону слово, обычно не употребляемое в культурном обществе. От причудливо перемешанных в нем эмоций слово прозвучало протяжно, мелодично и даже довольно красиво.

Метрах в ста впереди асфальтовая трасса резко обрывалась. Странный лес приветливо расступался, давая место большой поляне, и на этой поляне возвышался внушительных размеров трехэтажный особняк — чудесное видение с арками, балкончиками, экседрами, тройными окнами и четырехскатной крышей, ухоженным садом и сплетением мокрых дорожек, выложенных яркой цветной плиткой. Особняк казался пустынным и нереальным и выглядел здесь совершенно нелепо — настолько нелепо, что Виталий не выдержал и оглянулся, желая убедиться, что не он один его видит. Но, судя по вытянутым шеям и широко раскрытым, остекленевшим от удивления глазам прочих, особняк действительно стоял на том самом месте.

В тот же момент автобус, словно обрадовавшись вместе со всеми, чихнул, задребезжал всеми составными частями и, проехав еще метров десять, облегченно заглох.

— Все, абзац! — констатировал Петр Алексеевич, облокачиваясь на руль всем телом. — Бензин кончился.

— И дорога тоже, — прогудел Вершинин, вставая и упираясь головой в полку.

За особняком, округло огораживая поляну, насколько хватало глаз, сплошной стеной стоял лес, желто-зеленый, мокрый и хмурый. Деревья росли настолько плотно, что не только проехать, но и пройти между ними почти не представлялось возможным — даже с такого расстояния было видно, что между ними придется протискиваться, и у мгновенно осознавшей это Алины вырвался жалобный звук, похожий на короткое рыдание.

— Это как же так? — прошептала Марина. Алексей дернул головой, словно пытался кого-то боднуть, и саданул ладонью по спинке кресла.

— Приехали!!!

— Надо было тогда назад повернуть! — визгливо закричала Ольга. — Надо было тогда…

— Вы все были за то, чтобы ехать вперед! — перебил ее Петр Алексеевич, вскакивая. — Вы все так решили! Чего ты теперь на меня орешь?!

— Это ты во всем виноват! Завез нас хрен знает куда! И чего теперь делать?!..

— Не верещать! — сказал Виталий, не отводя глаз от особняка. — Не мутить нервы остальным. Сядь и закрой рот, иначе я тебе его закрою, сука!

Его голос прозвучал негромко и обыденно, точно Виталий рассуждал о погоде, но услышали все, и в автобусе повисла шокированная тишина. Побелевшее лицо Ольги дернулось, она сделала хриплый жадный вдох, словно у нее неожиданно кончился воздух, беззвучно шевельнула губами и опустилась в кресло, глядя в затылок Виталию суженными глазами.

— Ну, вы вообще уже!.. — возмутился Борис. Алексей улыбнулся, изучая ребро своей ладони.

— Значит, все это время мы ехали сюда, — пробормотал Олег, подходя к Воробьеву и вместе с ним вдумчиво изучая особняк. — Как это получается, что такая серьезная трасса ведет всего-навсего к какой-то хижине?! Как такое может быть?! Слышь ты, красавец, — он пихнул водителя локтем. — Это что такое?

— Откуда мне знать?! — хмуро ответил Петр Алексеевич. — Может, мы сможем оттуда позвонить? И нам, наконец, скажут, куда нас все-таки занесло?

— Если там кто-то есть, — пробормотал Олег. — Мне кажется, он пустой.

— Вот сейчас и проверим, — Виталий нажал на рычаг, и дверь автобуса с шипением открылась, впустив в салон холодную свежесть и запах дождя. — Все равно выбирать не из чего. Автобус дальше не идет.

Остальные пассажиры начали было выбираться в проход, но Виталий отрицательно махнул рукой.

— Нет, нет, не все сразу. Сначала я схожу и… — он обмахнул взглядом салон, — Жора, посмотрим, что и как. Неизвестно, что это за дом и что там за люди.

— Я тоже пойду, — вдруг сказала Алина, глубже натянула мокрый берет и решительно двинулась к двери. Виталий так же решительно перекрыл ей дорогу рукой, но Алина остановилась только тогда, когда почти уткнулась в эту руку подбородком. — И не возражайте! Если в доме кто-то есть, вам быстрей откроют, если с вами будет женщина. При таких обстоятельствах женщина вызывает большее доверие.

— В принципе разумно, — заметил Жора. Виталий раздраженно взглянул на него и убрал руку.

— Если вам охота мокнуть… — он пожал плечами и вышел в дождь. Вершинин двинулся следом, нагнувшись в дверях, чтобы выйти на улицу.

— Возьмите, — Марина протянула Алине свой зонт. — И если что, сразу же бегите в автобус.

Алина молча кивнула и взяла зонт, с легким неудовольствием отметив, что никто больше не попытался ее отговорить. Никто и не смотрел на нее больше — все взгляды вновь приковались к особняку. Она отвернулась и спустилась по ступенькам. Виталий и Жора уже стояли перед автобусом и ждали ее, оглядываясь. Она отметила, что если Жора озирался больше с праздным интересом, то Виталий смотрел внимательно и цепко, словно в уме разбирал пейзаж по деталям, и его взгляд в чем-то казался профессиональным.

— Странное место, — сказал он хмуро. — Очень странное.

— Ну, почему же, — Жора поежился и сунул руки в карманы. — Просто кому-то захотелось уединения.

— Нет ограды, — Виталий пока не двигался с места. — Даже дохленькой решетки нет. А домик выглядит богато. Сколько, интересно, тянет такая вилла?

— На первый взгляд — тысяч восемьсот, это без обстановки и без внутренней отделки. Здесь, наверное, около тысячи квадратных метров. Парадный особняк для истинных любителей роскоши. Мы продали похожий на прошлой неделе.

Все резко повернулись и удивленно взглянули на Алексея, который стоял, заложив руки за спину, и внимательно и оценивающе разглядывал дом. Казалось, Евсигнеева нисколько не заботят ни дождь, щедро поливающий его дорогой костюм, ни откровенно неприязненные взгляды обернувшихся к нему людей.

— Но насчет ограды вы правы. Владельцы таких домов всегда озабочиваются мощной системой защиты. А уединенность вовсе не означает защищенность. Скорее наоборот.

— А может здесь есть защита, просто мы ее не видим, — Жора вытер ладонью мокрое лицо. — Какое-нибудь силовое поле. Или мины.

— Или самострелы. Или голодные львы, автоматически выпускающиеся при виде съедобных нарушителей, — Виталий хмыкнул. — Ладно, пошли. А вы, — он взглянул на Алину, — держите от нас дистанцию метра в два, не меньше. Если что — успеете удрать. Может, вернетесь?

— Нет!

Ответ получился слишком поспешным и прозвучал настолько по-детски упрямо, что Жора не выдержал и рассмеялся. Виталий слегка улыбнулся, отвернувшись.

Хотя всех четверых съедало нетерпение, шли все же медленно и осторожно, не сводя глаз с особняка, стараясь уловить хоть малейшее движение за мокрыми оконными стеклами. За шумом дождя их шаги казались беззвучными, и Алина, представив себя на месте обитателей дома, которые, возможно, сейчас наблюдают, как по дороге молча идут четверо насквозь мокрых людей, настороженно озираясь, подумала вдруг, что сама бы, наверное, нипочем не открыла. Времена гостеприимства к незнакомцам прошли давным-давно, и в таком глухом месте при виде неизвестно откуда взявшихся чужаков думаешь в первую очередь только о плохом. Но почему же и в самом деле им не попадались никакие упреждающие знаки, таблички, ограды? Дом отнюдь не выглядел заброшенным — он был ухоженным и новым.

И очень дорогим.

Идя, она затылком чувствовала внимательные взгляды оставшихся в автобусе, которые, верно, сейчас все столпились возле лобового стекла. Ощущение было не очень приятным, словно по затылку, перебирая холодными лапками, бегало какое-то насекомое.

Вблизи дом оказался еще больше, превратившись в самый настоящий дворец. Мощные стены, сложенные из крупного серого камня, местами обтесанного, местами оставленного в своей природной форме, отчего дом частично и впрямь напоминал старинный замок. Тем сильнее контрастировали с этой замковой тяжеловесностью бесчисленные балкончики и веранды из светлого дерева, легкие, воздушные, с длинными балюстрадами и резными балясинами. Третий этаж, целиком облицованный деревом, и вовсе казался пряничным из-за кружевных наличников и прочих резных изысков. Странную, хоть и привлекательную смесь замка, палаццо и русской избы окружали множество клумб, между которыми причудливо извивались выложенные белыми и красными фигурными плитками дорожки, и увидев эти клумбы, Алина удивленно подняла брови. Цветущие хризантемы, розы и георгины — это было, невзирая на слегка побивший их ливень, не только красиво, но и вполне естественно. Изумительные бархатистые виолы, одни из ее любимых цветов, тоже допускались — со скрипом, но допускались. А вот тюльпаны, гиацинты и тагетесы сейчас цвести никак не могли. И тем не менее, нахально цвели, и даже сквозь холодный осенний дождь Алина чувствовала пьянящий гиацинтовый запах. Это было нелепо.

Так же нелепо, как и деревья.

Она отвернулась от цветов и поспешила к остальным, которые уже стояли перед двенадцатиступенчатой лестницей, ведшей к кирпично-красной двери с тяжелой золотистой ручкой. По обеим сторонам лестницы на каменных перилах возлежали два мраморных льва — сонных, упитанных и выглядящих вполне довольными жизнью. На окнах первого этажа Алина заметила изящные, но кажущиеся достаточно надежными решетки, и это почему-то ее немного успокоило.

— И что теперь? Стучать или звонить? — Жора осторожно дотронулся до морды одного из львов, но Виталий одернул его.

— Ничего не трогай. Звонить… я не вижу звонка. Значит, постучим.

— Нежно и деликатно, — пробормотал Жора.

Тем не менее, никто не двинулся с места. Все продолжали нерешительно стоять перед лестницей и смотреть на закрытую дверь, и дом, казалось, тоже смотрел на них множеством мокрых окон. Смотрел оценивающе и задумчиво — пустить или нет.

— К черту! — наконец сквозь зубы сказал Воробьев и начал подниматься по ступенькам. Алина приподняла зонт, и остальные сгрудились под ним, а когда дверь глухо отозвалась на три коротких удара, вздрогнули — звук оказался неожиданно громким.

Виталий подождал немного, потом постучал еще раз. Дом молчал. Виталий прижал ухо к двери, пытаясь услышать приближающиеся шаги, но изнутри не донеслось ни звука.

— Может, они спят? — предположил Жора и оглянулся туда, где мок под дождем их автобус. На фоне великолепия особняка он казался особенно грязным и убогим.

— Эй! — закричал Алексей, задрав голову. — У нас автобус сломался! Можно от вас позвонить?! Мы заблудились! Эй!

Одинокий крик тут же потерялся среди шлепающих о землю и крышу дома дождевых капель. Виталий снова постучал, на этот раз уже более раздраженно, потом сложил ладони рупором, прижал их к двери и прокричал:

— Хоть скажите где мы! Хоть позвоните сами — вызовите кого-нибудь! Мы не можем уехать!

Дом проигнорировал и эту просьбу. Не дернулась ни одна занавеска, не ожил дверной замок и не зашлепали изнутри чьи-нибудь бегущие ноги. Виталий, уже без всякой деликатности, бухнул по двери обоими кулаками. Дверь охнула, легонько звякнуло стекло в одном из окон, и вновь наступила тишина.

— Совести у людей нет! — Вершинин бесцеремонно хлопнул одного из львов по упитанному мраморному заду и поднял голову, дабы выкрикнуть в закрытые окна свое замечание во все горло, но тут Алина дернула его за рукав.

— Подождите! Тихо!

Виталий обернулся, положив ладонь на дверную ручку. Насквозь мокрый, он сейчас казался особенно раздраженным.

— Что такое?

— Не шумите, — Алина сделала несколько шагов назад, так, чтобы видеть все здание. — Тихо. Послушайте.

Все застыли, напряженно и удивленно вслушиваясь.

Дождь гулко барабанил по крыше, шлепал по дорожкам, листьям и лепесткам цветов, отчего растения недовольно раскачивались туда-сюда. Чуть потряхивала темно-зелеными лапами росшая возле угла дома огромная старая ель, лишь чуть-чуть не дотягивавшая макушкой до края четырехскатной крыши. И все эти шелестящие, шепчущие, неживые звуки были здесь единственными. Тишиной веяло от наглухо запертого особняка — тишиной, недоступным уютом и абсолютной пустотой.

Виталий убрал ладонь с дверной ручки и медленно спустился к остальным, потом повернулся и посмотрел на окна. Да, теперь и он слышал. И чувствовал. Тишина. Никто не наблюдал за ними — настороженно или с любопытством, никто не дышал за этими стенами, за ними не билось ничье сердце. Был только дом и они, мокрые, продрогшие и растерянные. И лес за домом, встающий сплошной, неприступной стеной. Больше, чем конечная.

— Да, там никого нет, — тихо сказал он. — Вот это влипли.

— Может, они в город уехали? — Жора завел руки на затылок и начал машинально отжимать свои великолепные намокшие волосы. Виталий тяжело посмотрел на него.

— Город? А где ты тут видел город? Мы в общей сложности пять часов ехали по этой проклятой дороге — пять часов с того момента, как сообразили, что к чему, и ни развилки, ни хоть самого дохленького грунтового ответвления… и ни единой машины. Триста километров голой трассы, ведущей к одному-единственному дому! И если они действительно в городе, то…

Он замолчал, спохватившись и бросив короткий взгляд на Алину, и та едва сдержалась, чтобы не фыркнуть.

— Прошу вас, продолжайте свою мысль. Биться в истерике не буду, обещаю.

— Вы бы лучше позвали остальных — пусть сами полюбуются, — произнес Виталий кислейшим голосом, и Алина без труда уловила за этой фразой: «А не пошла бы ты…»

— Нет смысла, — оглянувшись, проворковала она. — Они и так сюда идут.

Все обернулись. Действительно, остальные пассажиры уже выбрались из автобуса и бежали к ним, прикрывшись куртками и пакетами. Впереди всех неслась Марина, и ее неприбранные волосы развевались на бегу, словно диковинный плащ. Груди Рощиной лихо подпрыгивали под свитером, и Алина заметила, что ни Жоре, ни Виталию, ни Алексею мрачность только что сделанных выводов не помешала с неприкрытой заинтересованностью наблюдать за этой пляской. Ей стало смешно, и в то же время она почувствовала некоторое раздражение — нашли время!

— Я пока посмотрю вокруг, — Алина повернулась, чтобы уйти, и Виталий тут же отвел взгляд от Марины и предостерегающе сказал:

— Здесь пока лучше не гулять одной. Подождите остальных.

— Знаете, я уже совершеннолетняя и как-нибудь сама разберусь, что мне делать! — буркнула она, изумляясь заслонявшему сейчас все неодолимому желанию как можно сильнее нахамить этому человеку, хотя в данном случае он был абсолютно прав, а это раздражало еще больше.

На губах Виталия появилась недобрая ухмылка. Больше всего ему сейчас хотелось перекинуть рыжую упрямицу через колено и как следует выпороть, невзирая на возраст. Детский сад, ей богу! Ведет себя как несмышленый щенок. Будь она в его школе, он бы быстро отучил ее от подобных замашек!

— Да идите, дело ваше… Насколько я помню, в страшных фильмах именно таких, как вы, первыми и убивают.

— В страшных фильмах именно такие, как вы, и убивают, — Алина снова отвернулась, не заметив, как в глазах Виталия что-то дрогнуло, и выражение их на мгновение стало ошеломленным, как у собаки, мимо которой промчалась и тут же бесследно исчезла кошка, и теперь она пытается понять, была ли кошка на самом деле. Воспоминание осознание? мелькнуло и исчезло, и он даже не успел его ухватить. Но это было связано с его рукой. Каким-то образом это было связано с рукой… Виталий поднял правую ладонь и посмотрел на нее так, словно она вдруг неожиданно стала прозрачной, потом пожал плечами.

Бред!

— Попляшу да попляшу! — сварливо сказал он в спину уходящей девушке и отвернулся к остальным. Алина в ответ только языком щелкнула.

Все же, сразу заходить за угол не стала — отошла от дома на несколько метров и только потом взглянула на торцовую сторону. В этой части участка не было клумб, а тянулся ярко-зеленый газон, расчерченный дорожками — уже выложенными яркой кирпично-красной плиткой, и вдоль дорожек, повторяя их причудливые изгибы, тянулись аккуратно постриженные кусты вейгелы и барбариса. Уж с этими было все в порядке — барбарис, как ему и положено в это время года, усыпан ярко-красными шариками ягод, вейгела давным-давно отцвела и уже начала терять листья. Через равные промежутки рядом с дорожками стояли фонари — вплоть до самого леса — с круглыми плафонами на граненых черных столбиках.

Глядя на мокрые кусты, она вдруг загрустила — вспомнился дед, прививший ей знания и любовь ко всему, что цветет и зеленеет — дед, творивший чудеса на своем крохотном дачном участке, дед, в детстве казавшийся добродушно-грозным божеством деревьев и трав, могущим в равной мере раздавать милости в виде цветов или ягод или молнии в виде шлепков и подзатыльников. Для обозначения всего, что вызывало его наивысшее восхищение, дед всегда почему-то использовал слово «зараза». «Эх ты, какая зараза!» — говорил он, оглядывая особо красивую розу или на славу уродившиеся персики. «Ну, зараза!» — сообщалось маленькой Але с присовокуплением дружеского подергивания за рыжую косичку, и она с удовольствием понимала, что сегодня была особенно хорошей девочкой. Деду бы понравился этот цветник, ведь он мечтал почти о таком же — и цветы, и газоны, и живые изгороди, и узоры из кустов… Однажды он пообещал внучке, что как-нибудь в палисадничке возле дома подберет и высадит цветы или кусты так, чтобы они складывались в ее имя. Но не успел…

Алина отвернулась и неторопливо пошла к следующему углу дома, попутно оглядывая его — уже закралась крамольная мысль отыскать хоть какую-то щелку, лазейку, чтобы проникнуть внутрь и хоть чуть-чуть отогреться. Может быть даже поспать в горизонтальном положении. Мысль о том, что придется вернуться в автобус, вызывала у нее дурноту. Но пока что щелки не находилось — весь первый этаж был наглухо закрыт и зарешечен — дом казался абсолютно неприступным, словно мнительная старая дева.

Завернув за угол, Алина резко остановилась, словно налетела на невидимое препятствие, а потом улыбнулась — совсем не так, как следовало бы улыбаться при таких дождливо-загадочных обстоятельствах.

Если сад-цветник был их с дедом совместной мечтой, то собственный пруд был ее индивидуальной. Габариты ресторанчика не позволили ей устроит в точности такой, какой она хотела. А этот был точно таким, совершенно таким, не маленьким, но и не очень большим, с невысокими, выложенными крупными плитами сланца берегами, засаженными осокой и камышом, заросший кувшинками, по чьим листьям-блюдцам и раскрытым, чуть розоватым цветкам весело шлепали капли, с зарослями пурпурной ивы, клонящей ветви к пузырящейся от дождя воде и с белой беседкой на берегу, заплетенной глицинией. И там должны были быть рыбки — обязательно должны, там, среди листьев кувшинок. И когда она, стуча каблуками по плиткам дорожки, подбежала к берегу и, наклонившись и осторожно разогнав ладонью облетевшие ивовые листья, всмотрелась в пятачок темной воды, убереженной ее зонтом от рябящих ее капель, то там, среди уходящих вниз стеблей действительно сновали яркие рыбки. Она не знала, как они называются, да это и не было важно. Важно то, что они были, и был пруд, и пруд этот почему-то принадлежал не ей. Когда…

— Что это вы тут делаете?

От неожиданности Алина дернулась, поскользнулась и, уронив зонтик и суматошно взмахнув руками, чуть не свалилась в пруд. Да и свалилась бы, не ухвати ее вовремя за предплечье чьи-то крепкие пальцы. Зонтик заколыхался на поверхности пруда среди кувшинок, словно диковинный корабль.

— Осторожней!.. что ж вы такая пугливая?..

Алексей отпустил ее руку, и Алина сделала шаг назад, удивленно наблюдая, как он вылавливает из пруда зонтик. Достав его, он встряхнул им и протянул ей.

— Вот, держите. Нашли что-нибудь интересное?

— Нет, — коротко ответила она, глядя на особняк поверх его плеча.

— Просто осматриваетесь? — Алексей немного нервно одернул промокший пиджак. — Можно постоять с вами?

— Зачем? — ее голос прозвучал откровенно враждебно. Алексей потер ладонь о ладонь, потом сунул их в карманы брюк.

— Просто… я хотел извиниться. За то, что наорал на вас из-за телефона… На самом деле это такие пустяки. Просто я иногда срываюсь — понимаете, работа нервная, постоянно проблемы… да тут еще эта катавасия с автобусом. И дождь этот проклятый!

— Вы не любите дождь? — чуть мягче спросила Алина, стараясь ухватить его взгляд, но Алексей тут же отвел глаза в сторону.

— Вообще плохую погоду не люблю — куда как лучше, когда солнце…

Алина тут же снова насторожилась, ее лицо стало непроницаемо-холодным, и Евсигнеев с досадой понял, что допустил какую-то ошибку. Еще в автобусе он заметил, как она исподтишка изучала его — так и ела зелеными глазищами, точно пыталась вывернуть наизнанку и узнать про него абсолютно все. Но в этих глазах не было выражения простого любопытства — такими глазами заглядывают в паучью нору. А вдруг у нее окажется слишком хорошее зрение, и она увидит то, что не следует? Увидит дождь и то, почему он на самом деле пошел за ней? В последнее время у него появилось много мыслей, и одной из них была та, что всем им, возможно, придется еще очень долго быть вместе.

Подумав об этом, Алексей тут же вспомнил о покушавшихся на квартиру его матери адвентистах, которым сегодня так и не удастся вставить стержень до самого их обожаемого неба, и снова начал свирепеть. «Тупая сука! — хотелось заорать ему. — Я по собственной воле пришел с тобой помириться, и ты должна благодарить… а ты стоишь тут и выкобениваешься, пока мне на голову льет дождь!» Все же он сумел взять себя в руки — даже выражение его лица не изменилось, и все же она, сжимая зонтик обеими руками, отступила назад, вероятно, что-то почувствовав. Алина опасалась его, и с одной стороны это было приятно. Кроме того, чем больше она пугалась, тем сексуальнее становилась.

— Вы хорошо себя чувствуете?

«Как я могу чувствовать себя хорошо, дура?! Как, когда я замерз, дико хочу жрать, на фирме без меня хрен знает что творится, заказы пролетают… Черт бы подрал мамашу и этот автобус! Я бы почувствовал себя лучше, если б дождь кончился! И если бы засадил тебе прямо здесь, а потом утопил в этой луже, потому что мне не нравится, как ты на меня смотришь!»

— Ну… для того, кто вымок и заблудился, не так уж плохо. Особенно рядом с такой девушкой.

Он улыбнулся и заставил себя посмотреть ей в глаза. Капли барабанили по его голове, и Алексею казалось, что они стекают прямиком ему в мозг.

— Девушкой, вот как?! Я-то думала, что всех нас вы зовете «глупыми курицами».

— Слушайте, я просто хочу, чтобы между нами не было никаких разногласий. Мы попали в беду, и свары нам сейчас ни к чему. Я действительно пытаюсь извиниться. В автобусе… я не очень красиво себя вел… Может, пустите под зонт? Меня уже выжимать можно.

— Да пожалуйста, — Алина пожала плечами и приподняла зонт, чтобы он мог подойти. Теперь она снова смотрела на пруд и, казалось, потеряла к Алексею всякий интерес.

«Что, грязные лужи тебе интересней, чем стоящий рядом с тобой мужик?»

— Может, вернемся к остальным? — предложил он, чуть коснувшись ее руки. На этот раз она не отпрянула, а только повернула голову. — Наверное они уже что-то решили.

— Вообще-то, я хотела осмотреть дом…

— Я шел с другой стороны и не нашел ничего, что было бы открыто, — он слегка улыбнулся удивлению в ее глазах. — Да, когда долго едешь и приезжаешь неизвестно куда, то думаешь, прежде всего, о нормальном отдыхе… и чтобы никакой тряски, никакой вони. и никакого дождя

Ладно, нам-то, мужикам, проще. А вот вам должно быть тяжело.

Где-то среди мокрых деревьев закричала какая-то птица — тонко, жалобно, словно испуганный ребенок. Тоскливый звук на мгновение рассек шум дождя и тотчас же затих. Оба подняли головы, вглядываясь в чащу, откуда раздался крик, и только сейчас заметили, как низкое небо наливается темно-синим, как тонут в нем деревья и словно отступают назад, превращаясь в темную, непроницаемую стену, как сгущается воздух. Сквозь дождь мягко и неумолимо приближалась ночь, не обещая ни звезд, ни тепла, ни покоя, но с избытком обещая неизвестность. Неприступный особняк равнодушно ожидал ее прихода, блестя мокрыми окнами.

— Да, пойдемте к остальным, — севшим голосом сказала Алина, чувствуя, как по спине растекается противный холодок страха. Все восхищение этим местом вдруг ушло, и теперь ей было очень не по себе, словно весь мир исчез и остались только этот дом и стерегущий его лес. И ничего и никого больше — на сотни, на тысячи километров.

Она повернулась и пошла прочь — так быстро, что Алексею пришлось догонять ее бегом.

По дороге он предложил ей понести зонтик и взять его под руку.

Алина не отказалась.

— Постучите еще раз! — Ольга повыше подняла над головой свой френч, с которого текла вода.

— Да сколько можно?! — Жора зло двинул в дверь ногой. — Мы и так уже обстучались! Там никого нет! Здесь нигде никого нет!

— Что же нам теперь делать? — растерянно прошептала Марина. — Бензин кончился, тут не открывают… Что же нам — идти обратно пешком?! Под дождем?! Ночью?!

Она сжалась в нише двери, рядом с Виталием, обхватив себя руками. Мокрые волосы облепили ее плечи и спину, и Марина буквально ощущала, как с каждой секундой они разрушаются, ведь дождевая вода так для них вредна… Ее дивная мягкая теплая кровать и процедуры в «Гебе» теперь казались недостижимой мечтой. Она, привыкшая к комфорту, чистоте и восхищению, теперь оказалась в грязи и холоде, посреди леса, в обществе людей, которые только и делают, что орут друг на друга.

— Идти? — голос Лифмана дрогнул. — Да вы что?.. Во-первых, мы не знаем куда, во-вторых… на ночь глядя.

— Можно попробовать через лес, — Олег подошел к одному из окон и, почти прижавшись носом к решетке, попытался заглянуть в дом, но шторы были задернуты так плотно, что не осталось ни малейшей щелки. — Мы ведь не знаем, что за ним. Но это, опять же, только утром. Ночевать в лесу под дождем мне совершенно неохота — я природу люблю, но не до такой степени.

— Хотите сказать, что мы должны всю ночь провести в автобусе?! В этой развалюхе? — ужаснулась Ольга. — Да я ни за что туда не вернусь!

— А что вы предлагаете? — прокричала Света из экседры, в которую они забились вместе с Кристиной и теперь сидели на скамеечке, прильнув друг к другу, как две сиротки.

— А я ничего предлагать не обязана! — Ольга мотнула головой в сторону Виталия. — Вон, раз уж он решил всеми командовать, пусть он и предлагает! А он пока что ничего не делает!

— Ну, а что вы хотите, чтоб я делал?! Кто вас вообще сюда звал?! Возвращайтесь в автобус, пока мы решаем… еще не хватало, чтоб кто-нибудь воспаление легких схватил! «Скорая» сюда не приедет! — Виталий спустился по ступенькам, подошел к одной из клумб и начал очень внимательно ее разглядывать. — Жора, поди сюда. Кстати, где эта… с красными волосами?

— Я здесь! — оскорбленно крикнула Кристина, выглянув из ниши и тут же спрятавшись обратно. — И у меня не…

— Здесь — и ладно, — Виталий рассеянно отмахнулся, потом начал что-то говорит Жоре, показывая то на клумбу, то водя рукой вокруг. Жора закивал.

— Это мы можем. Завсегда с нашим удовольствием. Может, и вправду сработает. Я могу и залезть…

— Дом обрушишь, — буркнул Виталий. — Я сам.

— А рыжая где? — Ольга оглянулась, только сейчас заметив, что Алины и Алексея нет. — И этот дебил?

Все, кроме Жоры и Виталия, тоже начали оглядываться. До сих пор они не обращали друг на друга особого внимания и не заметили, что кого-то не хватает.

— Пошли погулять, — Виталий повернул голову и криво ухмыльнулся, увидев как раз вышедшую из-за угла пару. — Вон, видать уже нагулялись.

— Надо же, уже под ручку! — Ольга поежилась — вечерний холод начал пробираться сквозь ее тонкое и, к тому же, изрядно намокшее платье. — Быстро же они нашли общий язык! Ну правильно — кто делом занимается, а кто гуляет!..

— Как же вы мне все надоели!.. — пробормотал Виталий — так тихо, что да-же стоявший рядом Жора ничего не разобрал, потом еще раз оглядел всех, особое внимание уделив Петру Алексеевичу, который стоял в сторонке от остальных и, нахохлившись, смотрел на окна второго этажа. Он наверняка думал о том же, о чем и Виталий. Воробьев не сомневался, что уже все об этом думают. Решение, с общественной точки зрения, не очень-то красивое, но другого просто не было. Другое дело, что никто пока что его не предложил, и он прекрасно понимал, что все ждут его предложения. Потом немного повозмущаются, скажут «Ах, как же так можно?!» и якобы вынужденно согласятся — теперь уже со спокойной совестью. С другой стороны, он хорошо понимал и их страх, и их растерянность — городские жители, привыкшие к относительному постоянству вещей, к пусть сложным, но ординарным проблемам, к домам и уличному шуму, здесь, среди тишины, пустоты и неизвестности потерялись. Автобус, пусть и непонятно куда, но все же ехавший, был еще привычным мирком, тесным, но привычным, в нем еще можно было вести себя, как всегда, рассуждать, качать права, вести обыденные разговоры. Но выйдя из автобуса, они оказались в другом мире, и в этом мире почему-то именно он, Виталий, должен был что-то решать. Даже гигант Жора — и тот смотрел на него вопросительно, ожидая инструкций. Меньше других растерялся Кривцов, но этот сразу видно парень тертый, привыкший полагаться только на себя, кроме того, обладающий редкой способностью сохранять бодрость духа в любой ситуации — по крайней мере, до тех пор, пока на него смотрят чьи-то глаза. Прочие же явно раскисли — даже стервозная Харченко поплыла, это заметно, несмотря на ядовитый голос и постоянные замечания. Еще чуть-чуть, и вся женская половина усядется рядком на одну скамейку и будет реветь в голос, и никаких гарантий, что Борис и Петр Алексеевич к ним не присоединятся. Кстати…

— А пацан, что, как самый умный в автобусе остался? — спросил он без особого интереса. — Шли бы и вы к нему.

— Какой пацан? — Олег машинально глянул в сторону автобуса. — А-а, этот меломан… даже не помню, как его зовут. Наверное, сидит там в обнимку со своим плеером. Кристина, вы ведь, кажется, после нас ушли?

— Да. А его зовут Леша, он говорил… Только в автобусе его нет, — Кристина пальцами осторожно разделяла свои слегка подмокшие волосы на пряди.

— А где он тогда? — Виталий нахмурился.

— А он ушел, — безмятежно ответила Логвинова. — Сказал, что не собирается тут с нами всю жизнь торчать и найдет дорогу сам. Взял и ушел. Через лес пошел — я видела.

— И вы его отпустили?! — возмутилась Алина. Она уже вернула зонт Марине и теперь притулилась на скамейке возле Светы и Кристины. Сейчас она развернулась, глядя на нее в упор и поражаясь тому, как в человеке одновременно с растерянностью может сочетаться такая расслабленная безмятежность. — Да как вы могли?!

— А что я должна была делать?! — вяло огрызнулась Кристина. — Связать его? Он же слов не понимает, он же дегенерат какой-то!

— Надо было сразу нас позвать! — пальцы Алины затеребили край пальто и потянули его на голые колени. — Куда он пойдет — лес кругом! Он ведь еще мальчишка!

А позови она — ты бы побежала его останавливать, Аля? Нет, не побежала бы. Потому, что тебе нравится наблюдать, но действовать тебе совсем не нравится.

— А ты кто — его мама?! — Кристина начала тереть пальцами грани обсидиановой пирамидки, которую уже давным-давно извлекла из сумочки и теперь крепко сжимала в руках. — Он совершеннолетний — пусть делает, что хочет!

— Мы, мальчишки, нигде не пропадем! — с задумчивым оптимизмом сказал Олег, сдвигая мокрую кепку на мокрый затылок и глядя в сторону автобуса. — А вдруг ему повезет — добредет до чего-нибудь?

— Это вряд ли, — Виталий бросил взгляд на часы. — Скорее всего он заблудится. Пойду поищу, а ты, Жора, действуй. Куда он пошел?

Кристина неопределенно махнула в сторону деревьев с правой стороны дороги, на мгновение отвернувшись, а когда вновь повернула голову, изумленно моргнула — Виталий исчез, и там, где он только что стоял, теперь хлестали струи дождя, точно Виталий чудесным образом рассыпался на мириады водяных капель. Жора недоуменно хмыкнул, потом, приглядевшись, приметил мелькнувший уже возле автобуса, едва различимый силуэт, который тут же пропал.

— Человек-из-тени, — пробормотал он и, наклонившись, без труда выворотил один из скрепленных цементом камней, которыми была обложена клумба. — И все-таки, он со странностями.

— Он слишком много на себя берет, — крикнул Борис — голос у него был тихий, и ему приходилось кричать, чтобы его услышали за шумом дождя. — Слишком много.

— Ну, ничего, — Олег, проходя мимо, дружески похлопал его по плечу. — За-то вы здорово о драгоценных камнях рассказываете.

Даже сквозь дождь было видно, как возмущенно побагровело лицо Лифмана.

— Намекаете на то, что я ничего не делаю?

— Вы сами это сказали, — кротко заметил Кривцов из-под козырька задорно вздернутой кепки. — Прошу отметить это в протоколе.

— Вы, между прочим, тоже пока героизмом не блистали!

— Да я и не претендую, — спокойно сказал Олег и отвернулся, считая вопрос исчерпанным. — Эй, гражданин Геракл, а куда вы поперли сей снаряд? Я правильно улавливаю?

Жора пробормотал что-то неразборчивое, примериваясь глазами к окнам второго этажа. Олег встал рядом с ним, прищурился и махнул рукой.

— Лучше вот туда, там с решетки можно замечательно уцепиться за карниз и вот за ту штучку, не знаю, как она называется… Интересно, почему они поставили решетки только на первом этаже? Чтобы по ним удобнее было залезть на второй?

Алина, внимательно за ними наблюдавшая, привстала.

— А что вы собираетесь де…

Она не договорила, потому что в тот же момент Жора размахнулся и метнул камень в окно. Тот проломил стекло и вместе с осколками исчез внутри дома в сопровождении такого пронзительного дребезга, что и Жора, и Олег, по старой памяти детства закрутили головами по сторонам, словно в любой момент мог появиться кто-то, жаждущий покарать хулиганов.

— Что вы наделали?! — ахнула Алина, выскочив из ниши. Кристина и Света остались сидеть и только вытянули шеи, стараясь ничего не упустить. Борис картинно всплеснул руками, а Ольга удовлетворенно улыбнулась и ударила ладонью о ладонь, приветствуя удачное попадание. Марина покачала головой, но особого осуждения в этом жесте не было. Алексей внимательно посмотрел на зияющую в стекле огромную дыру, повернулся и быстро зашагал к автобусу. Водитель обеспокоенно посмотрел ему вслед, но тут же отвернулся.

— Мы разбили окно. Правда ужасно? — весело произнес Олег, подходя вплотную к решетке. — А сейчас я сделаю нечто еще более ужасное — я залезу внутрь и открою вам дверь. Кошмар, правда?

— Но ведь это же чужой дом, — Алина, не выдержав, юркнула обратно в нишу. — Мы не можем…

— Еще как можем! — Ольга зло сверкнула глазами. — Вот на улице торчать до рассвета мы не можем! Вы, конечно, можете остаться, коли такая праведница!..

— Цыц, бабье! — прикрикнул Олег с грозным весельем. — На самом деле, ничего жуткого в этом нет. Мы все, насколько я понял, люди при деньгах, и когда хозяева вернуться, просто скинемся и заплатим им за ущерб, вот и все. Положение обязывает. Я прекрасно понимаю ваше возмущение, но выхода другого у нас нет, Аля. Есть, конечно, еще вариант, но он и для здоровья вреден, и словом некрасивым называется. Ох, дай бог, чтоб у них там хоть где-нибудь сигнализация стояла. Чтоб хоть кто-нибудь приехал. Может, он вообще пустой.

— Лучше ждать под крышей, чем на улице, — резонно заметил Петр Алексеевич, вертя мизинцем в ухе. — В конце концов, что они — не люди, не поймут что ли?

— Я бы не поняла, — пробормотала Марина самой себе. Олег сдернул с себя кепку и нахлобучил ее Жоре на голову. Она едва прикрыла ему макушку, отчего гигант стал выглядеть весьма потешно.

— Доверяю — номерок можешь не давать. Ежели что — споймай меня.

На секунду он замер, чуть прищурившись и искоса глянул на Вершинина — внимательно и вдумчиво.

— Слушай, а ведь где-то я тебя видел. Не помню, где и когда, но точно видел. Такой знакомый портрет… — Олег сдвинул брови, потом раздосадовано махнул рукой. — Ладно, потом вспомню, на досуге.

Он ухватился за решетку, подтянулся, уцепился за фронтон и снова подтянулся, упираясь ногами в неотесаные камни, из которых была сложена стена, дотянулся до края прилегающего к окну балкона, снова подтянулся и перебрался на выступающую поверхность фронтона, где можно было вполне безопасно стоять, даже не держась.

— Какая удобная архитектура, — пробормотал Олег и посмотрел вниз, где столпились остальные, наблюдая за его передвижениями. — Что-то не слышу я восторженных аплодисментов!

Жора сцепил руки над головой и помахал ими.

— Вы дверь сначала откройте! — крикнула Ольга, потом негромко и язвительно сказала: — Вот клоун!

Олег оперся о подоконник и заглянул внутрь, потом прокричал:

— Хозяева! Вас правда нет?!

Он немного подождал, не особенно рассчитывая на ответ, потом натянул рукав куртки до пальцев и согнутым локтем оббил хищно торчащие осколки стекла. Несколько осколков упали во двор, и стоявшие невольно отскочили, глядя, как Олег, пригнувшись, пробирается внутрь.

— Эй, Жора! — услышали они его крик. — Здесь, похоже, стоял симпатичный журнальный столик из стекла. Теперь он тут не стоит.

— Черт! — упавшим голосом сказал Жора. — Еще расходы…

— Это уже целиком ваши расходы, — Ольга потерла зудящее от ожога колено о другую ногу. — Я за это платить не собираюсь.

Жора промолчал, и она больше ничего не сказала, в этот раз точно угадав момент, когда лучше больше ничего не говорить. Ольга поежилась под своим воздетым на руках френчем. Ей хотелось в дом. Разбитая губа саднила, разболелась голова, кроме того, она замерзла и проголодалась. Хоть бы в доме были свет и горячая вода… и еда, много еды. Ольга закрыла глаза, чувствуя, как по ногам от промокших ступней ползет холод. Обычно она ела в ресторане, не утруждая себя готовкой, но сейчас отчего-то вспоминались не ресторанные блюда, а вкус горячего борща, который готовила мать. Огромная тарелка дымящегося борща со сметаной и большим куском вареного мяса… она ела бы его с чесноком и хрустящим пшеничным хлебом. Ольга сглотнула заполнившую рот слюну, невесело подумав, что забреди сейчас сюда кто с тарелкой этого самого борща, он бы мог провернуть неплохую сделку.

Олег перебрался на подоконник и спрыгнул в комнату, пропав из вида. Они уловили, как едва слышно хрустнуло раздавленное стекло, как Кривцов ругнулся, а потом наступила тишина — тягучая, невыносимая, до краев наполненная дождем. Почти не дыша смотрели они на дверь — яркую кирпич-но-красную дверь, ожидая волшебного, желанного звука открывающегося замка.

Где-то вдалеке снова закричала птица.

Он не преодолел, наверное, еще и ста метров, с трудом пробираясь среди деревьев, но уже понял, что мальчишку ему не найти. Был уверен в этом. Бывает такая уверенность, появляющаяся внезапно, без всяких предпосылок и размышлений, твердая и непреложная, как аксиома. Бывает, когда просто знаешь. Бог его знает, куда Лешка успел забрести за это время, остается только надеяться, что он все же доберется до какого-нибудь жилья, а не заночует в лесу. В любом случае, ему его не догнать, дождь и сумерки сильно ухудшали видимость, да и деревья росли слишком плотно. Кроме того, шум капель заглушал любые звуки, и кричать здесь было все равно, что в тесной каморке, оббитой ватой. Да черт ее знает, эту Кристину, насколько правильно она показала направление. Сколько ей — лет двадцать пять, наверное… уж пора бы соображать в этом возрасте! Сказала бы сразу, и не болтался бы он сейчас по мокрому лесу! Лешка, конечно, тоже далеко не ребенок, но и до взрослого пока не дотягивает. Вряд ли ему больше семнадцати, первокурсник… ну, и, юношеский максимализм, конечно, в избытке!.. Вы так, а мы этак! Вы туда, а мы, как самые умные, сюда! Олух!

Все же он пошел дальше, время от времени во всю силу своих легких выкрикивая имя сбежавшего паренька. Дождь стекал ему за шиворот, мокрая уже насквозь футболка прилипла к телу, становилось очень зябко, и Виталий невольно ежился. Осени здесь были холодные…

Где здесь?!

Чем дальше он уходил, тем плотнее росли деревья, и вскоре ему уже приходилось протискиваться в просветы между стволами. Ветви деревьев переплетались, образуя над его головой сплошной желто-багряный полог, и теперь капли падали реже. Будь обстоятельства другими, он бы заметил, на-сколько здесь красиво, но сейчас было не до того.

— Лешка! — крикнул Виталий еще раз и остановился.

Дальше хода не было — сплошняком заросли лещины и березняка длинной и широкой полосой. Сквозь них пришлось бы уже проламываться, но нужды в этом не было. Заросли, насколько глаз хватало, стояли нетронутые — здесь никто не проходил.

Виталий выругался, поняв, что выбрал неверное направление. Он сорвал пожелтевший лист лещины и размял его в пальцах, оглядываясь. Суханова права — лес и вправду был странным. Вон то дерево — самая натуральная айва, точь в точь такая росла во дворе у его сочинской бабки, и откуда, скажите, она тут взялась? Лещина и березняк, а так же то и дело встречавшаяся по дороге черемуха выглядели здесь куда как более естественно, обычно и знакомо. Напоминали лесные колки вокруг озер в родных самарских окрестностях. Отчего-то вдруг вспомнилось Бобровое озеро, куда еще пацаненком бегал с друзьями порыбачить. А лучше всего было пробраться туда во время паводка, когда шли на нерест щука и лещ! Славное было время, когда так мало было нужно от жизни, чтобы почувствовать себя абсолютно счастливым, и хорошо, когда в дни поздней весны удавалось отделаться от сестры, всегда норовившей увязаться следом вместе со стайкой пищащих и визжащих подружек, которые, обрывая ирисы на озерных берегах, поднимали совершенно невозможный гвалт…

Его пальцы разжались, просыпав на мокрую землю измочаленные обрывки желтого листа. Сам не зная, почему, Виталий протянул руку и легко похлопал один тонких атласных березовых стволиков. Ощущение было странно приятным, словно встретил старого друга. Потом его лицо вдруг отвердело, и призрачная ностальгия слетела с него, словно подхваченный ветром газовый шарф.

— Тебе чего здесь надо? — холодно произнес он не поворачиваясь.

Евсигнеев, считавший, что шел совершенно бесшумно, удивленно застыл в десятке метров от него, полускрытый толстым стволом старого платана, и его рука, сжимавшая обломок толстого сука, машинально юркнула за спину. Он сглотнул, пристально глядя в светлый затылок стоявшего перед густыми зарослями человека. Капли дождя блестели на его лице, точно злые слезы.

Виталий, не дождавшись ответа, повернулся, и Алексей, понимая, что скрываться глупо, вышел из-за дерева и направился к нему. Мокрая прелая листва мягко пружинила под ногами — непривычное ощущение для ступней, привыкших к асфальту и гладкому полу.

— Ничего… просто, решил тоже поискать. В одиночку тут не справиться.

— Ну, и как успехи, чего нашел? — осведомился Виталий, пристально глядя на него. Алексей разочарованно развел руками.

— Ничего. Как испарился. Наверное, в другую сторону пошел… и как его теперь искать в этой чаще?..

— А дубье зачем?

Алексей чуть подбросил сук на ладони и неопределенно усмехнулся.

— Да так… на всякий пожарный. Мало ли, кто здесь ходит.

— Верно… ходят здесь мало.

Виталий отвернулся и пошел прочь вдоль зарослей. Алексей похлопал веткой по ладони, нерешительно огляделся, потом двинулся следом за ним.

— Будет разумней, если ты выберешь другое направление, — заметил Воробьев, не оборачиваясь.

— Но вдвоем мы быстрее…

— Быстрее прочесывать лес одновременно в разных местах, а не тащиться в одну и ту же сторону. Это не увеселительная прогулка! Если не найти этого малолетнего идиота до темноты, ему плохо придется. Поэтому если ты действительно хочешь помочь его найти, пройди наискосок хотя бы там! — Виталий махнул рукой в противоположную сторону, потом остановился и обернулся. На его губах была кривая улыбка. — Или такой решительный мужчина боится ходить по лесу один?

Пальцы Алексея сжались на импровизированной дубинке и побелели, но его лицо осталось спокойным.

— Слушай, конечно, после того, что было в автобусе, ты можешь…

— Мне наплевать на то, что было в автобусе! — резко перебил его Виталий, вытирая ладонью мокрое лицо. — Нужны действия, а не базар пустой!.. Или делай что-нибудь, или не мешай!

— Но ты же не знаешь, на что тут можно наткнуться! — Алексей с трудом сдерживался, чтобы не заорать. — Надо держаться вместе… нравлюсь я тебе или нет!

— Ты не баба, чтобы нравиться мне или нет, — Виталий откашлялся и сплюнул. — Но знаешь что, Евсигнеев, — он произнес его фамилию подчеркнуто раздельно. — Кому другому я бы поверил, что он пришел с добром. Но только не тебе, мужик. Я не знаю, зачем ты здесь на самом деле.

— Но ведь только я и пришел! — рявкнул Алексей и ударил суком о ствол ближайшего дерева так, что полетели щепки. — Никто из них не пошел — только я!

— И что же? — равнодушно спросил Виталий и хотел было отвернуться, но его остановил неожиданно изменившийся голос Алексея.

— Ладно, куда, по-твоему, мне лучше идти?

Виталий едва не сказал, куда тому следует идти на самом деле, но вместо этого указал направление, напутствовав:

— Постарайся запоминать, как идешь, чтобы потом и тебя не пришлось искать. Зови его. И слушай внимательно — может этот крендель откликнется, а может я или кто еще позовем. Давай…

Он отвернулся.

Рука Алексея взметнулась в воздух, и сучковатая дубина с силой опустилась на стриженый светлый затылок. Виталия швырнуло вперед, на молодую поросль березняка, и раньше, чем его тело успело смять тонкие ветки и коснуться земли, он ударил снова и успел еще раз. Жесткая кора вминалась в ладони при каждом ударе, и вначале звук, с которым сук ударялся о чужой затылок, был каким-то упругим, звонким, но постепенно он стал сырым, чавкающим, словно он бил по сгустку жидкой грязи. Что-то теплое брызнуло ему в лицо, потекло по щекам, подбородку, а он все бил, натужно хакая при каждом ударе. Светлые волосы Виталия потемнели от крови, и голова все больше походила на сдувшийся мяч, а отброшенная в сторону рука подпрыгивала все реже и реже, и все ленивее сжимались пальцы, хватая прелые листья и отмершие ветки. Изо рта Виталия, прижатого к земле, вырывались странные придушенные звуки, похожие на фырканье, словно он и умирая, пытался посмеяться над Алексеем, унизить его, как в автобусе, но здесь-то уже никого не было, и никто не увидит, никто не узнает, что он и быстро зашагал вдоль зарослей. Видение, возрастом в долю секунды, исчезло бесследно, и какое-то мгновение Алексей, тяжело дыша, дрожа всем телом и до боли сжимая сук в пальцах, тупо смотрел, как в густеющих сумерках удаляется от него неповрежденный светлый затылок. Крупные капли дождя, находившие лазейки в густой кроне деревьев, весело барабанили по его голове. Потом он резко развернулся и пошел туда, куда указал Виталий.

Как такое могло прийти ему в голову?! Он ведь нормальный, цивилизованный человек — как такое могло прийти ему в голову. Прежде такого не было…

Это не напугало Алексея, но удивило и озадачило. Он мог пожелать кому-нибудь смерти в приступе ярости, но никогда это не происходило настолько осознанно-трезво. Ярости не было, была только холодная злость, не набрасывающая пелены ни на глаза, ни на рассудок, каждое движение было последовательным и продуманным, и видение, пронесшееся через мозг, через каждую клеточку его тела, было таким ярким, что он до сих пор ощущал тепло брызг чужой крови на лице, чувствовал ее едва ощутимый сквозь лесную сырость медный запах и отчетливо слышал шорох, с которым агонизирущие пальцы умирающего царапали по мокрым листьям. Алексей даже невольно переложил ветку в другую руку и посмотрел на свою ладонь, словно ожидал увидеть на ней следы от с силой вдавившейся в кожу коры. Но, разумеется, ничего не было.

— Нервы… — прошептал он и резко обернулся — показалось вдруг, что Виталий прознал о его тайном замысле, может, даже, каким-то образом умудрился подсмотреть его видение и тихо идет следом, готовя для удара такую же дубинку… Но за спиной были только неподвижные тени, в которые превращались погружающиеся в сумерки деревья. Нервы, конечно же нервы. Он переутомился, вымок, обстоятельства странные, если не сказать пугающие… да еще лес этот проклятый! Сейчас бы в сауне оттянуться как следует с этой рыжей, коньячку хлопнуть хорошего, с Димкой сыграть партию в боулинг… да только нет здесь ни сауны, ни коньячка, ни Димки… и уж точно ни боулинга. А он хорошо бросал шары и запястьем никогда не дергал, никогда…

Выбравшись на дорогу, Алексей побежал, чтобы поскорее вновь оказаться в лесу на противоположной стороне — здесь не было спасительных густых ветвей, к которым он уже успел привыкнуть, и дождь лил сплошной стеной, в которой можно было и захлебнуться. Он с треском вломился в какой-то кустарник, пробежал, хрустя сухими ветками и спотыкаясь, метров сто и перешел на шаг только тогда, когда лес вновь стал настолько густым, что бежать по нему было уже невозможно, а сеющиеся сверху капли стали намного реже.

Теперь он стал идти внимательнее, оглядываясь и стараясь не забирать в сторону — хоть становилось все темнее и темнее, лес еще более-менее просматривался. Из кармана достал ключи и то и дело останавливался, чтобы нацарапать на стволе дерева закорючку — дай бог разглядеть их, когда пойдет обратно, иначе вернуться по этим закорючкам будет также нереально, как по дорожке из хлебных крошек, проложенной через птичий двор.

Алексей уже углубился в лес довольно далеко, и желание повернуть назад посещало его все чаще. Мокрые деревья теснились вокруг ей-ей угрожающе, и если и раздавались в лесу какие-то звуки — все они тонули в шуме шлепающих о листья капель. В конце концов, он даже перестал осматриваться, просто упрямо шел вперед, словно рассчитывая, что рано или поздно просто уткнется мальчишке в спину. Очень важно, чтобы именно он нашел его, — важнее, чем казалось вначале. Чтобы это сделал именно он, а не Виталий.

— Лешка! — зло крикнул он, остановившись, чтобы нацарапать очередную метку. Лес впитал крик, мгновенно растворив его в себе, и Алексей не услышал не только эха, но и собственного голоса, точно впустую, беззвучно открывал рот. Ладно, погодите же, вот когда он отыщет этого паршивца, он такое с ним сделает…

— Отпусти ее!.. Что ж ты делаешь, гад?!! Пусти ее, сейчас же пусти!!!..

Алексей дико огляделся, хватая ртом мокрый воздух и не сразу сообразив, что крик раздался не здесь, в лесу, а в его собственной голове.

— Кто?.. — вяло, испуганно пробормотал он и только после этого понял, что попрежнему один в лесу. Но крик казался таким реальным. Хриплый, полный ужаса и ненависти женский голос. Словно женщина только что стояла рядом с ним, кричала прямо ему в лицо, вцепилась в плечо, пытаясь оттащить, оторвать от чего-то…

Ладонь Алексея огладила плечо, потом он тихо застонал и с силой уткнулся лбом в мокрый ствол дерева. Шершавая кора оцарапала кожу, боль напомнила ему, где он и зачем здесь находится. Оттолкнувшись от дерева, Алексей, шатаясь, как пьяный, сделал несколько шагов, потом провел пальцами по ссадине на лбу и тупо уставился на кровь.

… очки на полу, маленькие очки в роговой оправе… брызги крови на правой линзе… и на стене пятно крови, прямо на обоях, дешевых старых обоях в мелкий розовый цветочек… теперь безнадежно, безнадежно испорченных… и снова крик, но теперь уже без слов — низкий, страшный, горестный вой…

— Я же сказал закрыть пасть!.. я же сказал не орать!.. В собственном доме отдохнуть нельзя!..

Алексей мотнул головой. Капли методично шлепали по пальцам, уже размыв ярко-красный до бледно-алого. Он вытер руку о пиджак и пошел вперед, с каждым шагом с силой всаживая сук в землю, словно та была в чем-то виновата.

Нервы. Он устал. Когда вернется, обязательно покажется хорошему психиатру. Раз уж его начали посещать галлюцинации, это верный признак… У него никогда не жили никакие женщины. И нет у него дешевых обоев в розовый цветочек. Никогда не было. Он просто очень устал… До чего же здесь тихо. Он был совсем не против тишины, но эта казалась слишком уж первобытной, и ему среди нее было неуютно, не по себе, словно он тайком забрался в чужую квартиру.

Успокаивая себя и не глядя под ноги, Алексей, наверное, не заметил бы этой вещи, если бы не наступил на нее. Под ногой что-то упруго хрустнуло, и он, без особого любопытства глянув вниз, увидел небольшой красный пакет с рекламой сигарет «ЛМ».

Наклонившись, Алексей поднял его и заглянул внутрь. Там оказались несколько компакт-дисков в треснувших футлярах и дешевая пластмассовая зажигалка. Он вытащил один, зачем-то прочел название — «Nickelback», потом уронил диск обратно. Это был Лешкин пакет, вне всякого сомнения. Но почему он валялся здесь? С чего бы мальчишке понадобилось бросать свои диски?

Алексей огляделся и в нескольких метрах впереди увидел нечто, заставившее его похолодеть. На земле лежал Лешкин сидиплеер, поблескивая мокрым серебристым корпусом, тут же, рядом валялись наушники.

На негнущихся ногах он подошел к ним и сел на корточки, внимательно разглядывая. Плеер был разбит вдребезги, словно по нему с силой ударили ногой или швырнули о ствол одного из деревьев. Расколотый диск косо торчал наружу, землю вокруг усеивали серебристые кусочки пластика. Дужка, соединявшая наушники, была разломана, провод разорван, и из него высовывались тоненькие медные жилки. Казалось, кто-то от души выместил на плеере свою ярость, и вряд ли это был сам Лешка.

Евсигнеев протянул руку и поднял один из наушников, но тут же уронил, брезгливо сморщив рот, — наушники оказались перепачканы в чем-то влажном и липком. За пальцами от черного кругляшка потянулась темно-красная слизь. Секунду он смотрел на влажную нить, потом встряхнул рукой и начал яростно тереть пальцы о прелую листву.

Второй наушник тоже оказался испачканным в той же самой слизи. Поискав, Алексей нашел еще несколько капель на листьях — там, где до них не добралась вода, на плеере тоже отыскались темные брызги. Сомневаться в их происхождении не приходилось — кровь трудно было перепутать с чем-либо другим. Прочие следы, если они и были, смыл дождь.

— Господи, — прошептал Алексей, выпрямляясь. — Вот черт!

Шуткой здесь и не пахло. Даже обладай мальчишка совершенно извращенным чувством юмора, он ни за что не стал бы приносить ему в жертву ни свой сидиплеер, ни диски. Что-то плохое случилось с Лешкой, что-то жуткое, вряд ли эта кровь из порезанного пальца… Только где же он?

Евсигнеев обернулся и почти затравленно посмотрел на то дерево, на стволе которого нацарапал свою последнюю метку. Сейчас она была едва видна. Внезапно он понял, что совершенно не хочет знать, что случилось с Лешкой и куда он подевался. Волки его сожрали или уволок в чащу какой-нибудь маньяк — он этого знать не хочет — и все! Сейчас он хотел только одного — выбраться из этого проклятого леса и вернуться к остальным. К чертовой матери все это самаритянство и самоутверждение, к е…еням! Кто бы это не сделал, он сейчас где-то здесь, может быть, даже притаился вон за тем толстенным дубом… выжидает, пока он повернется спиной.

Беззвучно хватая воздух широко раскрытым ртом, Алексей сделал шаг назад. Под его ногой хрустнула ветка, он хрипло вздохнул от испуга и, оглядевшись, прижался боком к стволу дерева, нащупывая пальцами свою метку. Разодранная ключом кора немного успокоила его, дыхание выровнялось и вместе с этим исчезло противное ощущение, будто сердце колотится где-то в горле.

— …шка!

Евсигнеев застыл, до боли в глазах вглядываясь в чащу. Где-то неподалеку впереди протестующе зашуршали ветки — кто-то уверенно проламывался сквозь кусты. Алексей уловил движение в сгустившихся лесных сумерках и попятился было назад, но приглушенный шлепками капель крик повторился, и он остановился, с облегчением узнав голос.

— Лешка! Стой!

Он не стал задумываться над тем, каким образом Виталий умудрился оказаться впереди него. Широко раскрытыми глазами он наблюдал за тем, как пробирается сквозь кусты серая тень, пока руки торопливо сгребали остатки плеера вместе с мокрыми листьями. Сжимая все в охапке, Алексей отскочил назад, быстро запихнул подобранное в пакет, смял его и засунул во внутренний карман пиджака — как раз в тот момент, когда кусты неохотно расступились, выпуская человека в крошечное пространство между деревьями.

— Эй, а ты как здесь оказался?! — удивленно-раздраженно спросил Виталий, подходя к нему. Черты его лица расплывались в полумраке, глаза казались черными дырами. Видел он или нет? — Я же сказал тебе идти в другую сторону.

— Я и шел, — сипло ответил Алексей, осторожно прижимая ладонь к пиджаку над тем местом, где лежал пакет. — Я шел, куда ты показал.

— Значит, шел по кругу…

— Нет, я все время шел прямо. Я делал отметки, можно проверить…

— Делать больше нечего! — Виталий сплюнул. — Нашел что-нибудь?

— Ничего. А ты.

— Нет, — Виталий закинул голову, глядя на верхушки деревьев. — Глухо. Парень словно растворился. Где его теперь искать… вот дурак!

— Что будем делать? — осторожно осведомился Алексей, с облегчением поняв, что его действия остались незамеченными. Виталий вздохнул.

— Возвращаться, что еще? Даже если в доме и найдется пара фонарей, найти его здесь ночью нереально, а без них — и тем более. Возможно, он действительно докуда-нибудь добрался. В крайнем случае, придется ему ночевать в лесу, но тут ему вряд ли что грозит, кроме хорошей простуды.

Алексей отвернулся.

— А волки? Или там… медведи.

— Не похоже, чтобы они здесь водились. На рассвете решим, что делать, дальше бродить здесь бестолку! Интересно, где ж ты так свернул, что я на тебя наткнулся?

— Но я не сворачивал! — Алексей похлопал ладонью по стволу дерева, где была выцарапана его метка. — И, кроме того, тогда бы я пересек дорогу, а я не видел никакой дороги!

— Странно, — Виталий оглянулся. — Получается, мы сквозь лес вокруг дома прошли, что ли? Иначе бы кто-то из нас обязательно прошел по дороге. Значит, оба забрали в сторону. Ладно, пошли, пока совсем не стемнело. Дикое место.

Двое мужчин начали торопливо пробираться среди деревьев. Никто из них больше ни разу не оглянулся, и их уход больше походил на поспешное отступление с чужой территории, даже бегство, а тихая, пропитанная дождем тьма неумолимо катилась следом за ними, как хозяин, уверенно шествующий по своим владениям, и деревья тонули в ней, пропадали бесследно, и шелест листьев походил на насмешливый шепот разыгравшихся духов, вовсю потешающихся над затерянными в этой глуши. Ночь проглотила лес и холодным порывом ветра вздохнула удовлетворенно.

В тот момент, когда Виталий сорвал мокрый, пожелтевший лист лещины, из особняка впервые донесся звук. Замок мягко щелкнул, и кирпично-красная дверь беззвучно повернулась на петлях, приоткрываясь, замерла, потом чуть колыхнулась взад и вперед, словно надменный особняк сжалился и милостиво поманил из-под дождя и холода под свою крышу. И, казалось, вовсе не участвовала в этом рука Олега, отпершая замок и толкнувшая створку, и уж тем более ничья рука не коснулась этой двери, когда она затворилась за последним вошедшим с негромким сухим щелчком, оставив упитанных мраморных львов мокнуть в одиночестве.