"Том 17. Джимми Питт и другие" - читать интересную книгу автора (Вудхауз Пэлем Грэнвил)

Глава XIX НА ОЗЕРЕ

В любви, как и в любой другой жизненной сфере, прежде всего нужно стараться быть последовательным. Трусливые колебания губительны. Следует выбрать для себя линию поведения, которая лучше всего подходит к вашему темпераменту, и твердо ее придерживаться. Если Лохинвар подхватил прекрасную деву и усадил перед собою на коня, значит, он и дальше должен действовать в том же духе. Не стоит впадать в заблуждение, полагая, будто, совершив такой подвиг, можно вернуться к прежней тактике робкого обожания. Первобытный человек, осуществлявший свои ухаживания при помощи дубины, не совершал такой ошибки и никогда не извинялся, если невеста принималась жаловаться на головную боль.

Джимми тоже не стал извиняться. Ему это просто не пришло в голову. Он чувствовал себя первобытным человеком. Сердце у него колотилось, в голове все смешалось, и только одна отчетливая мысль явилась ему в первые же секунды — давно нужно было это сделать! Так будет правильно. Схватить ее в охапку и унести, а дядюшки, отцы и набриолиненные аристократы пусть занимаются своими делами. Так будет правильно. Одни, вдвоем, в своем собственном маленьком озерном мире, где никто не помешает, никто не подслушает. Давно нужно было это сделать! Сколько драгоценного золотого времени он потратил, переминаясь с ноги на ногу в сторонке, пока разные никчемные типы донимали ее разговорами — и ведь наверняка совершенно неинтересными. Но в конце концов он поступил правильно. Теперь они одни. Она должна его выслушать. Ничего другого ей не остается. Кроме них, в этом новом мире нет ни души.

Он оглянулся через плечо на старый, покинутый мир. Последний из рода Дриверов вышел из-за лавров и теперь стоял у кромки воды, озадаченно глядя вслед уплывающей лодке.

— Между прочим, поэты иногда действительно умели сказать, — задумчиво промолвил Джимми, погружая весло в воду. — Например, тот тип, который написал: «Даль, вот что виду прелесть придает».[13] Дривер тоже вполне неплох, если смотреть на него издалека, через широкую полосу воды.

Молли, задумчиво глядевшая в воду, не подняла глаз, чтобы насладиться живописным зрелищем.

— Зачем вы это сделали? — тихо спросила она.

Джимми поднял весло, пустив лодку в дрейф. В тишине журчание воды у носа лодки звучало очень ясно и звонко. Весь мир, казалось, уснул. Солнце сияло во всю мочь, вода в озере пылала под его лучами. Горячий влажный воздух был насыщен электричеством в преддверии грозы. Личико Молли казалось маленьким и спокойным в тени широкополой шляпы. Джимми, глядя на нее, чувствовал, что поступил верно.

— Зачем вы это сделали? — повторила она.

— Так нужно было.

— Отвезите меня обратно.

— Нет.

Он снова взялся за весло, расширив полосу воды между двумя мирами, и опять отложил весло.

— Сперва я должен вам кое-что сказать.

Она не ответила. Он еще раз оглянулся через плечо. Его лордства не было видно.

— Можно, я закурю?

Она кивнула. Он тщательно набил и раскурил трубку. Дымок от трубки неторопливо поплыл в неподвижном воздухе. Они долго молчали. Поблизости плеснула рыба и снова шлепнулась в воду, рассыпав дождь серебряных брызг. Молли вздрогнула от внезапного звука и полуобернулась.

— Рыбка, — по-детски сказала она. Джимми вытряхнул золу из трубки.

— Почему вы это сделали? — спросил он вдруг, эхом ее собственного вопроса.

Она медленно зачерпнула рукой воду и ничего не ответила.

— Вы знаете, о чем я говорю. Дривер мне рассказал.

Она вскинула голову, на мгновение в ней словно пробудилось какое-то чувство, и тут же снова угасло раньше, чем она успела договорить.

— Какое у вас право… — Она смолкла и отвернулась опять.

— Никаких прав, — сказал Джимми. — Просто я прошу вас, скажите мне.

Она опустила голову. Джимми наклонился вперед, коснулся ее руки.

— Не надо, — сказал он. — Ради Бога, не делайте этого! Не надо!

— Я должна, — сказала она несчастным голосом.

— Нет, не должны. Это нехорошо.

— Должна. Разговорами тут не поможешь. Поздно.

— Нет, не поздно. Разорвите помолвку сегодня же.

Она покачала головой, по-прежнему машинально водя рукой по воде. Солнце затянула сероватая дымка, со стороны замка сгущавшаяся до тусклой черноты. Жара давила еще больше, гроза приближалась.

— Почему вы это сделали? — спросил он снова.

— Не будем говорить об этом. Пожалуйста…

На мгновение он увидел ее лицо. В глазах у нее стояли слезы. Увидев это, Джимми совсем потерял голову.

— Вы не выйдете за него! — закричал он. — Это же чудовищно! Я вам не позволю. Вы и сами все понимаете. Вы должны знать, что вы значите для меня. Неужели вы думаете, что я допущу…

В тишине глухо заворчал гром, словно задремавший великан что-то пробормотал во сне. Черная туча, нависшая над холмом, подползла ближе. Жара была удушающая. Посередине озера, в каких-нибудь пятидесяти ярдах от лодки, лежал островок, прохладный и таинственный в сгущающемся сумраке.

Джимми оборвал свою речь на полуслове и схватил весло.

С ближайшей стороны островка виднелся лодочный сарай — узкий ручеек, перекрытый дощатым навесом, где можно было уместить прогулочную лодку. Джимми завел туда каноэ в тот самый момент, когда обрушилась гроза, и развернул лодочку боком, чтобы можно было смотреть на дождь, хлеставший по озеру сплошными потоками.

Джимми снова заговорил, на этот раз чуть медленнее:

— По-моему, я полюбил вас сразу, как только увидел там, на пароходе. Потом я вас потерял. Потом каким-то чудом снова нашел и потерял опять. И снова нашел вас здесь, опять же чудом, но уж на этот раз я вас не потеряю. Вы думаете, я буду молча стоять и смотреть, как вас отнимает у меня этот… этот…

Он взял ее за руку.

— Молли, ведь вы не любите его! Если бы я думал, что любите, я не стал бы мешать вашему счастью. Я бы уехал. Но вы не любите! Не можете вы его любить! Он же ничтожество, Молли!

Он подался к ней, лодка сильно закачалась.

— Молли!

Она молчала, но впервые посмотрела ему прямо в глаза ясным и твердым взглядом. В ее взгляде Джимми прочел страх. Она боялась, боялась не его, чего-то другого, а чего именно — он не мог разобрать. Но в ее глазах сиял и свет. Свет этот затмевал страх, как солнце затмевает огонь, и Джимми притянул ее к себе и стал целовать, еще и еще, шепча какие-то невнятные слова.

Вдруг она рванулась прочь, дико отталкивая его. Лодка едва не черпнула бортом воду.

— Я не могу! — вскрикнула Молли, задыхаясь. — Не могу! Нельзя!

Он протянул руку, ухватился за поручень, идущий вдоль стены. Лодка пересталf раскачиваться. Он обернулся. Молли, спрятав лицо, всхлипывала тихо и безнадежно, словно потерявшийся ребенок.

Он потянулся к ней, но не решился прикоснуться. Он был совершенно оглушен.

Дождь стучал по деревянной крыше. В щели между досками капало. Джимми снял пиджак, нежно набросил ей на плечи.

— Молли!

Она подняла к нему мокрые глаза.

— Молли, любимая, что случилось?

— Я не должна. Нельзя.

— Я не понимаю!

— Нельзя, Джимми.

Он осторожно двинулся вперед, придерживаясь за поручень. Оказался рядом с ней и обнял.

— В чем дело, милая? Скажи мне. Она припала к нему, не отвечая.

— Ты же не из-за него волнуешься? Не из-за Дривера? Тут не о чем волноваться. Все будет очень легко и просто. Если хочешь, я сам с ним поговорю. Он знает, что ты его не любишь. И потом, у него в Лондоне есть девушка…

— Нет-нет. Не в этом дело.

— А в чем? Любимая, что тебя тревожит?

— Джимми… — Она запнулась. Он ждал.

— Да?

— Джимми, мой отец… он не захочет… отец… отец… он…

— Не одобряет меня? Она горестно кивнула.

Огромное облегчение охватило Джимми. А он-то вообразил… Он и сам не знал, что он такое вообразил — какоето громадное, непреодолимое препятствие, какую-нибудь всемирную катастрофу, которая навсегда оторвет их друг от друга. Он готов был расхохотаться от счастья. Так вот в чем дело, вот что за туча нависла над ними — мистер МакИкерн его не одобряет! Ангел с огненным мечом, охраняющий вход в Эдем, обернулся полицейским с резиновой дубинкой.

— Придется ему ко мне привыкнуть, — легкомысленно заявил Джимми.

Молли безнадежно смотрела на него. Он не понимает, не может понять. Как же сказать ему? Отцовские слова и сейчас еще звенели у нее в ушах. Он жулик. Он «ведет свою игру». За ним следят. А она любит, любит его! О, как же сказать ему, чтобы он понял?

Она теснее прижалась к нему, вся дрожа. Он снова стал серьезным.

— Милая, не расстраивайся так. Тут уж ничего не поделаешь. Он переменится. Когда мы с тобой поженимся…

— Нет-нет! Ах, как же ты не понимаешь? Я не могу, не могу!

Джимми побелел. Он с тревогой всмотрелся в ее лицо.

— Постой, любимая! Что это значит — ты не можешь? Неужели это настолько важно, чтобы… чтобы… — он искал слово, — тебе помешать?

— Настолько, — прошептала она.

Ледяная рука сжала его сердце. Мир рушился, разваливался на куски прямо у него на глазах.

— Но… но… ты же любишь меня, — медленно проговорил он, словно пытался найти ключ к загадке. — Я… не понимаю…

— Ты и не поймешь. Ты мужчина. Ты ничего не знаешь. Для мужчины все совсем по-другому! Он с детства знает, что рано или поздно должен будет уйти из дома. Для него это естественно.

— Милая, но ведь и ты не можешь всю жизнь прожить дома! Все равно, за кого ты выйдешь замуж…

— Это совсем другое дело. Папа никогда больше не захочет разговаривать со мной. Я никогда больше его не увижу. Он Уйдет из моей жизни, Джимми. Я не могу. Ни одна девушка не смогла бы вот так выбросить двадцать лет своей жизни, как будто их и не было. Я буду постоянно мучиться, сама изведусь и тебя сделаю несчастным. Каждый день сотня разных мелочей будет напоминать мне о нем, у меня не хватит сил бороться с этим. Ты не знаешь, какой он хороший, как он меня любит. Сколько я себя помню, мы с ним всегда были друзьями. Ты видел его только снаружи, со стороны, а я знаю, что на самом деле он совсем другой. Он всю жизнь думал только обо мне. Он рассказывал мне такое о себе, чего никто и не подозревает, и я знаю, что все эти годы он трудился только ради меня. Джимми, ты не сердишься, что я все это говорю, нет?

— Продолжай, — сказал он, крепче прижимая ее к себе.

— Маму я не помню. Она умерла, когда я была совсем маленькая. Так что мы с ним всегда были вдвоем — пока не появился ты.

Воспоминания о тех далеких днях толпились перед ней, пока она говорила, заставляли ее голос дрожать — полузабытые милые пустяки, овеянные волшебным ароматом счастливого прошлого.

— Мы с ним всегда были заодно. Он доверял мне, а я доверяла ему. Мы всегда поддерживали друг друга. Когда я болела, он сидел со мной всю ночь, и не одну — много ночей подряд. Однажды у меня была всего лишь маленькая лихорадка, но я вообразила, что ужасно больна, поздно вечером услышала, что он пришел, и позвала его, а он поднялся ко мне и сидел до утра, держал меня за руку. Только потом я случайно узнала, что в тот день шел дождь, он весь промок. Он мог умереть из-за меня. Мы с ним были верными партнерами, Джимми, милый. Я не могу огорчить его теперь, правда? Это было бы нечестно.

Джимми отвернулся, боясь, как бы лицо не выдало, что он чувствует. Он сходил с ума от иррациональной, нерассуждающей ревности. Он хотел, чтобы она принадлежала ему телом и душой, и каждое ее слово резало по живому. Еще мгновение назад он чувствовал, что она — его. Сейчас, в первую минуту потрясения, он казался сам себе чужаком, посторонним, без спросу ступившим на священную землю.

Она заметила его движение и инстинктивно угадала его мысли.

— Нет-нет! — закричала она. — Нет, Джимми, все совсем не так!

Их взгляды встретились, и у Джимми отлегло от сердца. Они сидели и молчали. Дождь, истратив основной запас своих сил, сыпался мягко и ровно. Среди серых туч над холмами проглянула бледная полоска голубого неба. Совсем оядом на острове запел дрозд.

— Что же нам делать? — спросила она наконец. — Что тут можно сделать?

— Нужно подождать, — сказал Джимми. — Все будет хорошо. Обязательно. Теперь нам ничто не может помешать.

Дождь перестал. Голубизна теснила серость и в конце концов совсем прогнала ее прочь. Солнце, низко висевшее на западе, снова ярко светило над озером. Воздух был чист и прохладен.

Джимми внезапно воспрял духом. Он разглядел ниспосланный ему знак. Такой и есть этот мир на самом деле — улыбающийся и приветливый, а не серый, как ему на минуту показалось. Он победил! Этого уже ничто не изменит. Остались какие-то мелочи. Как можно было хоть на минуту поддаться такой ерунде?

Джимми вывел лодку из укрытия на сверкающую воду и взялся за весло.

— Пора возвращаться, — сказал он. — Интересно, который час. Я бы хоть всю жизнь здесь провел, но, наверное, уже поздно. Молли!

— Да?

— Что бы ни было, ты разорвешь помолвку с Дривером? Хочешь, я ему скажу?

— Нет, я сама. Я напишу ему записку, если не встречу его до обеда.

Взмахнув несколько раз веслом, Джимми вдруг снова заговорил:

— Бесполезно! Я просто не могу удержаться. Молли, ничего, если я немножко спою? Голос у меня — не приведи Господи, но очень уж я счастлив. Постараюсь перестать, как только смогу.

Он громко и немелодично запел.

Молли тревожно смотрела на него из-под своей тенистой шляпы. Солнце зашло за холмы, блики на воде погасли. В воздухе чувствовался холодок. Громада замка нависла над ними, темная и угрожающая в неясных сумерках.

Молли пробрала дрожь.