"Быстрая Молния" - читать интересную книгу автора (Кервуд Джеймс Оливер)

Глава 2. Голодная стая

Наступил Укинанис — Свет Семи Звезд. Но в небе вместо семи зажглись семь миллиардов звезд. Унылая сумеречная мгла миновала, и мир Севера, светлый и умиротворенный, лежал в объятиях Долгой Ночи. Высоко вверху, там, где в летнем небе юга должно было бы находиться полуденное солнце, равномерно серебрилось легкое свечение, словно тускло мерцающее перламутровое сердце самой Ночи, а вокруг этого серебристого сердца располагались звезды. Бесчисленные и бесстрастные, застывшие и безжизненные, вечно сверкающие в небе — без солнца, без луны, без дневного света, которые могли бы затмить их мерцание, — они освещали замерзший мир, подобно многочисленным неподвижным и завистливым очам, ревниво следящим за искрящимся и непревзойденным великолепием Северного Сияния. Этой ночью — или этим днем, ибо день и ночь должны следовать друг за другом по времени суток даже там, где нет ни солнца, ни луны, — Северное Сияние было подобно чародею в радужных и сверкающих одеждах. В течение двух часов Кесик Маниту — Небесная Богиня — давала волшебный спектакль и, словно не желая подчеркивать родственных связей с Северным полюсом, простирала свои таинственные чары и фосфоресцирующее великолепие в той стороне, где должен был находиться западный горизонт. В течение двух часов она развешивала по небосводу широчайшие полотнища бесконечно меняющихся разноцветных знамен; в течение двух часов она резвилась, забавляясь феерической игрой огня и света; она заставила плясать десятки тысяч призрачных танцоров, непревзойденных в гибкости и изяществе, она испещрила небо золотыми, пурпурными, оранжевыми и бриллиантово-голубыми дорожками и затем, словно утомившись от столь замысловатых развлечений, принялась окрашивать арену своих красочных игр в яркий и живой алый цвет В городах, селениях и на открытых просторах за две тысячи миль от ее владений множество людей этой ночью следили за шалостями Кесик Маниту и поражались таинственным и загадочным явлениям «там, у Северного полюса». Но здесь, под непосредственным воздействием ее волшебных чар, душа трепетала от восторга, и сверкающий лед замерзшего мира отражал ее сияние обратно в небесную высь, к звездам и к перламутровому Сердцу Неба.

Мир этот был мертв и скован морозом. Было ужасно холодно — настолько холодно, что в неподвижном, не потревоженном ни ветром, ни дыханием воздухе слышалось порой четкое и звонкое похрустывание. Время от времени со стороны нагромождения ледяных гор в заливе Коронации доносился гром, подобный грохоту выстрела из большого орудия, когда какой-нибудь ледяной исполин разрушался или раскалывался до самого основания. Эхо от этих грохочущих взрывов разносилось жалобными призрачными стонами вплоть до замерзшей глади Бухты Нетопырей, ибо столь же непонятными и загадочными, как само Северное Сияние, были причуды жгучего холода. Иногда казалось, будто в воздухе на звонкой стали проносится компания конькобежцев, и можно было даже различить шорох их одежд, звуки голосов и далекий звонкий смех. Впрочем, в меховой одежде с надвинутым капюшоном этот смертельный холод почти не ощущался, так как без ветра он терял остроту и жгучесть.

Возле бревенчатой хижины, построенной на краю большой ледниковой расщелины, стояли капрал Пеллетье и констебль О'Коннор из Королевской Северо-Западной конной полиции. Чуть поодаль и позади, рядом с санями и упряжкой из шести ездовых собак, стоял эскимос, закутанный в меха, с надвинутым на лицо капюшоном. Прошло уже полтора месяца с тех нор, как капрал Пеллетье отправил последнее донесение главному инспектору дивизиона «М» в Форт-Черчилль, предупреждая о предстоящих бедах: голоде, гибели и ущербе, наносимом волками.

Пеллетье, взглянув на яркий пурпурный всплеск Северного Сияния на западе, первым нарушил молчание.

— Сегодня Мику-Хао, — сказал он. Первая «Красная Ночь» за всю зиму. Нам повезло, О'Коннор. Эскимосам она предвещает большую кровь, а следовательно, и удачную охоту. Держу пари, что каждый шаман отсюда до залива Франклина трудится сейчас не покладая рук, отгоняя злых духов и вознося молитвы. Охотники с побережья, должно быть, уже в пути. Скоро они присоединятся к нам.

О'Коннор скептически пожал плечами. Он очень уважал Пеллетье. Он любил этого колоритного, закаленного бурями и невзгодами француза, прожившего полжизни на краю Полярного круга. Но у него было свое мнение о грандиозной охоте на волков, организовать и спланировать которую он добросовестно помогал Пеллетье. Целых две недели его неуклюжие пальцы заворачивали ядовитый стрихнин в шарики из жира карибу. В стрихнин он верил. Разбросанная по широким просторам ледяных пустынь, ядовитая приманка кое-кому, несомненно, принесет гибель. Но что касается охоты…

— Это наш единственный шанс, и их тоже, — продолжал Пеллетье, все еще глядя на окрашенное кровавым заревом небо. — Если нам удастся загнать крупную стаю в тупик и мы сумеем уничтожить ее хотя бы наполовину, мы спасем, по меньшей мере, тысяч пять карибу! И если Оле Джон не подведет нас со своими оленями, мы это сделаем! В случае удачи мы каждую зиму будем устраивать облавы на волков вдоль всего побережья, и если мы за это не получим нашивки сержанта и капрала… — Он с надеждой улыбнулся О'Коннору.

— …То, по крайней мере, у нас будет неплохое развлечение, — закончил за него ирландец. — Пошли, Пелли. Я полагаю, на градуснике сейчас где-то около шестидесяти. Эй, ты, Ум Глюк! Поехали! Давай сюда упряжку! Пошевеливайся! Пора в путь!

Закутанный в меха эскимос пришел в движение. Он что-то произнес резким гортанным голосом, длинный бич его развернулся над спинами собак, и шестеро маламутов в нетерпеливом возбуждении перед дорогой вскочили и выстроились в ровную рыжевато-коричневую цепочку, повизгивая и поскуливая, зевая и щелкая челюстями от страстного желания поскорее ощутить прелесть долгого стремительного бега под наливающимися багровым цветом небесами.

Этой ночью на протяжении многих миль вдоль дикого побережья залива Коронации и изрезанных берегов Бухты Нетопырей наблюдалось необычное движение. Жестокая десница голода нависла над страной, и движение это явилось результатом попыток Пеллетье разбудить обитателей иглу; оно было ответом на призыв Великого Белого Вождя, который собирался направить могучие чары против злых духов, переселившихся в бесчисленные стаи волков и изгоняющих всю дичь с окрестных равнин.

Становище рода Топек должно было служить местом сбора. Гонцы разносили известие о большой охоте на волков вдоль всего побережья, и сам Топек повсюду рассылал предостережения о том, что если волки не будут разогнаны или уничтожены, голод и смерть падут на несчастную землю. Он добросовестно повторял сообщение полиции, которую представляли капрал Пеллетье и констебль О'Коннор в маленькой хижине у ледниковой расщелины.

Под багрово-красными небесами люди возбужденно и с опаской собирались на призыв. Многие поколения обитателей пустынных берегов залива Коронации жили в святом убеждении, что зимой в тела кровожадных волков вселяются дьяволы, и поэтому на призыв Топека и полиции откликнулись лишь самые молодые и мужественные из всех. Одно дело объявить войну огромным белым медведям, а совсем другое — руками смертных бороться против злых духов. Тем не менее они собрались, и две сотни охотников направились к стойбищу Топека. Каждого из них предохраняло множество амулетов, и все они были вооружены разнообразным оружием. Немногие имели ружья, приобретенные у китобоев во времена изобилия; у некоторых были остроги, у других — копья наподобие африканских ассагаев, с которыми они охотились на тюленей. Дальше всех к западу жил Оле Джон, эскимос, женившийся но обычаям белого человека, и с ним вместе прибыли десять храбрейших охотников его стойбища, а также стадо из пятидесяти домашних оленей.

Северное Сияние потускнело, словно выгоревшая лампа, когда Пеллетье и О'Коннор прибыли на конечный пункт своего шестичасового путешествия. Они обменялись рукопожатиями с Топеком и чуть не расцеловали Оле Джона. В течение шести часов после этого охотники все еще продолжали прибывать. Вместе с последним из них с ледяных полей налетел ужасный ветер, наполненный снежной крупой, напоминавшей мелкую дробь. Он дочиста вымел бескрайние снежные просторы, засыпал все тропинки и стер все следы. После этой бури в стойбище Топека целых три дня и три ночи — по часам Пеллетье — наблюдалась усиленная активность. Охотники нашли подходящий тупик для загона и стали привабливать волков. Пять раз погонщики во главе с Топеком и Оле Джоном прогоняли туда стадо оленей, и пять раз возвращались назад — и люди, и животные на грани изнеможения. Но с оленьей троны ни разу не донесся волчий вой, и ни одна крупная стая не проследовала по ней. Сотни отравленных приманок были разбросаны по многочисленным следам оленьих копыт, однако ни один мертвый волк так и не был обнаружен.

На бесстрастных лицах молодых охотников-эскимосов начал появляться суеверный ужас. Правы были знахари и старики: в волков вселилась нечистая сила, и воевать с ними так же бессмысленно, как бороться с ветром. Даже Топек и Оле Джон потеряли уверенность, а в душе Пеллетье возникла постоянно растущая тревога, ибо неудача его затеи означала бы утрату с таким трудом завоеванного престижа полиции, но меньшей мере, наполовину.

В шестой, и последний, раз Топек и Оле Джон со стадом оленей отправились но своему проторенному пути, а в стойбище стали втихомолку поговаривать, что оскорбленные духи и дьяволы собираются наслать страшное проклятие на землю и море.

Тощие, с выпирающими ребрами, иссохшие от голода, с провислыми от многодневных бесплодных поисков добычи спинами и ляжками, Быстрая Молния и его громадная стая белых волков передвигались на север. Они не шли в едином тесном строю, как в те дни, месяц назад, когда стада карибу заполняли снежные равнины. Они рассеялись по большой территории, словно разбитая армия в отступлении. С той ночи, когда Быстрая Молния вступил в единоборство с Балу и победил его, завоевав таким образом первенство в стае, у них была лишь одна удачная охота. Затем пришла буря, длившаяся целую неделю, а после бури стада карибу пропали. На обширных просторах не осталось даже запаха их следов. В мире, где нет дорог и ограниченных пространств, они исчезли бесследно, словно и не существовали никогда. Быстрая Молния без труда обнаружил бы их в сорока милях к западу, куда они откочевали в поисках укрытия во впадинах и ложбинах прибрежных плоскогорий, и стая бы теперь жирела за счет остатков поредевших и разбросанных стад. Но после бури волки направились на восток и на юг, и голод последовал за ними.

Если бы глаза людей из стойбища Топека могли видеть возвращение стаи на свои прежние охотничьи угодья, мольбы о спасении и защите вознеслись бы ко всем эскимосским богам. Ибо то, что дьяволы вселились в тела волков, было не таким уж большим преувеличением. Они сами были дьяволами. Голодное бешенство пылало в их сердцах и в красных полуослепших глазах. У многих зверей голодная смерть наступает по извечным законам природы: животное отползает в сторону, забивается в укромный уголок и умирает. Для волка голод — мучительная пытка, жестокий и смертельный яд. Сто пятьдесят злобных тварей, составлявших стаю Быстрой Молнии, бесшумно скользили по снежной равнине под мириадами звезд, под серебристым мерцанием Небесного Сердца, с опаской и подозрением следя друг за другом. В сущности, сейчас они были истинными пиратами — пиратами, перессорившимися между собой, пиратами, подстерегающими малейшую возможность перерезать друг другу глотку. С налитыми кровью глазами, с побелевшими от замерзшей голодной слюны челюстями, они чутко прислушивались к раздававшимся изредка то тут, то там отрывистому рычанию и лязгу клыков, что означало гибель еще одного из их товарищей, павших жертвой слепой ярости и голодного безумия. Не было слышно ни воя, ни визга, ни жалобного стона, когда они пересекали равнину. Движущаяся призрачная орда обессилевших, голодных и изможденных теней, они молча прокладывали свой путь сквозь белое сияние ночи.

Быстрая Молния с каплей собачьей крови — двадцать поколений отделяло его от огромного дога, Скагена. который был его предком, — один сумел избежать голодного помешательства. Да. он был голоден. Он тоже погибал от истощения. Его могучее тело страшно исхудало. Глаза покраснели, и жгучее, страстное желание хоть чем-нибудь утолить постоянный мучительный голод владело всем его естеством. Но дух Скагена спасал его: он не впал в бешенство и не испытывал ненависти к себе подобным. Свойственное собакам отвращение к каннибализму сильно укоренилось в нем. Несколько раз он наблюдал, как стая ожесточенно дралась за кусок мяса во время чудовищного пиршества над трупом своего сородича. Он держался в стороне, только в горле его все чаще и чаще вместо насыщенного убийством и ненавистью грозного рычания слышалось тихое жалобно-скорбное повизгивание. И по мере того как стая приближалась к своим старым охотничьим местам, в нем все сильнее росли таинственные манящие чары хижины белого человека у края ледниковой расселины. Он не забыл то гудящее смертоносное нечто — пулю из ружья О'Коннора, которая пронеслась над его головой. Но инстинкт возобладал над страхом. Вновь он был Скагеном, собакой из далекого прошлого, подсознательно откликавшейся на тепло и свет желтого солнца внутри хижины, на запах дыма и на что-то такое еще. чего Быстрой Молнии, волку, не дано было понять.

Подавив в горле глухой жалобный вой. Быстрая Молния переместился в самую середину стаи, и безмолвные движущиеся тени замелькали вокруг него. Он был гигантом по сравнению с ними. Он не крался и не юлил трусливо на ходу, как большинство волков. Он слышал в белесом полумраке щелканье челюстей и сердитое рычание, встречавшие его, когда он слишком приближался к кому-нибудь из своих соплеменников. Он чувствовал смертельную угрозу в этих звуках, однако не ощущал взаимной враждебности. Очутившись в центре стаи, он решительно повернул на восток. В этом направлении находилась хижина. Не то чтобы его влекла туда какая-либо разумная причина. В хижине для него практически ничего но было, кроме запаха дыма и тусклого желтого света из окна. Смерть, пропевшая гибельную песню над самой его головой, вылетела из нее. И тем не менее он шел к ней; тело его двигалось механически, послушно отвечая импульсам, укоренившимся в мозгу. У границы стаи он остановился и проследил взглядом за последними из голодных теней, проскользнувших мимо него. Затем он повернул на север и на восток. Он ускорил бег. Это была не прежняя скорость Быстрой Молнии, когда он несколько педель тому назад мчался наперегонки с ветром по замерзшей поверхности Бухты Нетопырей. В ею движениях не было больше искренней радости и наслаждения бегом. Мышцы уже не отвечали, подобно живым струнам, на малейшее побуждение к действию. Лапы болели. Нудная, тягучая боль ощущалась между ребрами. Челюсти утратили былую силу и резкость, глаза — живость и наблюдательность, а дыхание уже через полмили быстрого бега стало коротким и поверхностным. Он остановился, задыхаясь. Некоторое время он стоял и прислушивался. Даже на краю голодной смерти он гордо и прямо держал свою могучую голову, и в свете звезд глаза его ярко блестели. Он глубоко вдохнул воздух, впитывая носившиеся в нем запахи. И снова к нему из дальнею прошлого, когда предки его еще знали белых хозяев, явился призрак Скагена. огромного дога, и в пурпурном потоке его дикой волчьей крови победоносно и торжествующе возобладала капля крови собаки. С бдительной осторожностью он проследил направление, в каком удалилась ею гибнущая стая. Он не хотел возвращаться к ней. — по крайней мере, сейчас, — и не хотел, чтобы она последовала за ним. Одиночество давало ему новое, необычное ощущение свободы. Стая удалилась, скрежет зубов и злобное рычание исчезли, и он был рад этому. Воздух был чист, ею больше не наполнял тяжелый и жаркий дух осатаневших от голода диких зверей. Звезды сияли ярко. Впереди лежала ночь, открытая и беспредельная, полная новых обещаний и надежд.

В чем могли выражаться эти обещания и надежды. Быстрая Молния не имел четкого представления. Больше всего он жаждал найти еду. а хижина на краю ледникового ущелья не обещала ему ничего, кроме запаха дыма, света и угрозы внезапной и загадочной смерти. И все же он опять повернул в ее сторону. В течение четверти часа он держался этого направления. Ветер был попутным, и Быстрая Молния дважды за это время останавливался на мгновение, чтобы свериться с ним. Во второй раз он задержался дольше, чем в первый. До него донесся слабый, едва ощутимый запах волка, и он сердито заворчал. Через полмили он снова остановился, и ворчание его на этот раз стало более сердитым и угрожающим. Запах ощущался сильнее, чем прежде, а ведь Быстрая Молния постоянно удалялся от стаи. Он прибавил скорости, и в нем начало расти гнетущее раздражение. Ветер был для него открытой книгой. Ветер содержал в себе все необходимые сведения, и он сообщил Быстрой Молнии о том, что там. в ночи, скрываясь от его глаз, кто-то настойчиво преследовал его.

Быстрая Молния остановился в четвертый раз, и ворчание его превратилось в угрюмое предупреждение. Запах еще усилился. Таинственный преследователь не только не отставал, но и опережал его. Теперь уже Быстрая Молния остался ждать; шерсть его вздыбилась и мускулы напряглись в ожидании драки. Прошло немного времени, прежде чем в неверном свете звезд он заметил безмолвную тень, осторожно крадущуюся к нему. Тень остановилась на расстоянии не более пятидесяти футов. Затем с опаской, шаг за шагом, она нерешительно стала приближаться, и Быстрая Молния собрался в комок, чтобы встретить врага. Почти на расстоянии прыжка тень остановилась опять, и на этот раз Быстрая Молния обнаружил, что это был не белый полярный, а громадный серый лесной волк, который присоединился к стае далеко отсюда в поросшей тощим кустарником лесотундре у южной окраины снежных равнин.

Мистик, бродячий волк больших лесов, по величине не уступал Быстрой Молнии, и обладал таким же темным окрасом. Рожденный в южных лесах, постигший неисповедимые пути белого человека, знакомый с ловушками и капканами, покрытый шрамами от многочисленных битв, Мистик-Бродяга отправился на север со стаей белых полярных волков. И сейчас, при свете звезд, оба могучих зверя молча, глаза в глаза, стояли друг перед другом. В этом неверном свете зловеще сверкали обнаженные клыки Быстрой Молнии, губы его оттянулись назад в жестком оскале, и он принялся медленно кружить, начиная смертельный круг. Мистик не шевельнулся. Неподвижные глаза его вопросительно уставились на Быструю Молнию. Он не скалил зубы, и во взгляде его не светился ответный боевой огонек. Он не ворчал и не рычал. Величественно и бесстрашно стоял он неподвижно в центре сужающегося Круга Смерти, не угрожая и не проявляя каких-либо признаков враждебности. Постепенно ворчание замерло в горле Быстрой Молнии. Сверкание его клыков потускнело, а прижатые к затылку уши выпрямились. И тут он услышал от Мистика, волка, тихий, гортанный и жалобный вой. Это был призыв к дружбе. Казалось, будто могучий волк, тоскующий по гостеприимному крову своих лесов, пытался рассказать ему, что он устал от голодного безумия гибнущей стаи; что он пришел не драться, а хочет подружиться с ним, чтобы вместе, вдвоем, охотиться при свете звезд. Быстрая Молния потянул носом. Напряженный до предела и все еще не избавившийся от подозрений, он вытянул голову к стоявшему перед ним волку. Снова он услыхал хриплое печальное подвывание, зародившееся в горле у Мистика, и на сей раз он ответил на него. Шаг за шагом, двигаясь но кругу, осторожно маневрируя, они приближались друг к другу, и в конце концов кончики их носов соприкоснулись. Глубокий вздох вырвался из груди Быстрой Молнии. Он почувствовал облегчение. Он был доволен. А Мистик проскулил снова, потерся о его плечо, и оба они уверенно взглянули прямо перед собой, в ночь, в этот первый час их только что родившейся дружбы.

Их совместный путь возглавил Быстрая Молния, избрав направление на северо-восток. Голова его поднялась еще выше, глаза еще ярче заблестели, а кровь более энергично горячим потоком заструилась по жилам. Он ощущал присутствие чего-то нового, не испытанного никогда в прежней жизни, — новый вид товарищества. Мистик не был волком снежных равнин. В нем не было вероломства, присущего белым, полярным волкам. Он не стремился к драке. В прикосновении его носа была гарантия братской дружбы, и Быстрая Молния впервые ощутил надежное плечо друга, когда они мчались бок о бок по залитой звездным светом снежной пустыне. Мистик бежал рядом с ним. Он бежал не так, как бегут полярные волки. Рожденный и выросший в лесах, он был более внимателен и осторожен. Взгляд Быстрой Молнии был направлен вперед, а взгляд Мистика — одновременно вперед и по сторонам. В обычае Быстрой Молнии было время от времени неожиданно останавливаться и обнюхивать оставленный позади путь; Мистик же, ритмично поводя головой по сторонам, на бегу успевал уловить запахи, возникавшие на проторенной ими тропе. Следуя его инстинктам, западни, волчьи ямы и прочие лесные хитрости вполне могли находиться повсюду; что же касается Быстрой Молнии, то для него открытые снежные равнины не таили в себе никаких предательских уловок или опасностей. В его понятии о природе вещей одна лишь волчья стая представляла собой смертельную угрозу. А здесь, под звездами, была истинная свобода и безопасность.

Если бы Пеллетье и О'Коннор видели их в этот момент, благородство и величие этих диких существ, несомненно, произвели бы на них неизгладимое впечатление. Если бы их глаза были глазами Ау, знахаря и шамана из стойбища Топека, то Ау поклялся бы всеми богами, что видел величайших на всем Севере дьяволов, мчавшихся по своим неприглядным делам. Высотой в холке оба гигантских зверя были одинаковы, дюйм в дюйм. По длине Мистик превосходил Быструю Молнию, однако по размерам челюстей и груди Быстрая Молния восполнял этот недостаток, так что в драке трудно было бы отдать предпочтение кому-либо из них. Но у Мистика в голове было много такого, чему Быстрой Молнии предстояло еще научиться. Ибо Мистик прокладывал свой жизненный путь в борьбе с миром белого человека. Его правая передняя лапа была деформирована укусом железных челюстей капкана. Он чуть не умер в страшных мучениях от сжигавшей его внутренности отравленной приманки. Он познал смертельную опасность западней и ловушек, и больше всего на свете он боялся белого человека.

Поэтому, когда они приблизились на достаточно близкое расстояние, чтобы запах хижины на краю ледниковой расселины коснулся их чувствительных ноздрей, Мистик рванулся назад, настороженно лязгнув зубами. Шерсть на загривке у него встала дыбом, уши прижались, и он закружил по ветру, но уже не гордо выпрямившись, а крадучись, с опаской и осторожностью преследователя и преследуемого. Быстрая Молния смотрел на окно. Нынче ночью в нем не было света, и в воздухе не пахло дымом. Он подошел ближе и услыхал за собой зловещий предостерегающий вой Мистика. Осторожно обойдя хижину, он тщательно исследовал все оттенки запахов, приносимые ветром. Запахи эти давно остыли. Совсем немного времени понадобилось ему, чтобы убедиться в том, что жизнь, свет и дым покинули это место. Хижина была мертва. Трепетное возбуждение, призывавшее сюда Быструю Молнию, покинуло его, и он отважно подошел к окну, ближе, чем когда-либо прежде. Здесь он уселся на снег и устремил взгляд туда, где он прежде наблюдал сияние маленького желтого солнца. В сотне ярдов позади него сидел Мистик, и в эти несколько секунд их обоюдного молчания между ними пролегла бездна, более широкая, чем сама снежная пустыня. Ибо в душе Выстрой Молнии медленно росло неукротимое желание закинуть голову к небу и завыть перед этим окном пустой хижины, точно так же, как он был не в силах сдержаться и тогда, когда здесь горел свет. Мистик, услышав его вой, отполз еще дальше назад, потому что он различил в нем встревожившие его нотки, те самые, которые он слышал когда-то на юге в печальном и стонущем вое собак. Он отползал все дальше, двигаясь но широкой дуге, пока не достиг границы ледникового ущелья в шестистах футах от хижины; здесь наконец и присоединился к нему Быстрая Молния.

В течение многих недель расселина, словно глубокая колея, накапливала в себе нанесенные ветром снежные сугробы и местами была переполнена почти до краев. Там, где это случилось, искривленные и перекрученные ветви древесных вершин лежали, неуклюже распростершись на снежной поверхности, подобно нелепым и уродливым лапам застывших в мучительной схватке чудовищ, погребенных внизу. В других местах проказы ветра оставили глубокие темные впадины, где совсем не было снега, и в эти провалы Мистик устремил взор своих глаз, пылающих, словно угли жаровни. Именно здесь, а не на открытых равнинах увидел он первую слабую надежду на добычу и бесшумной, крадущейся походкой лесного волка скользнул вниз, в самую темную и глубокую из всех впадин. Быстрая Молния последовал за ним. Он чувствовал, как у него над головой сомкнулась густая кровля из мохнатых сосновых и еловых лап. Сияние звезд померкло. Быстрая Молния двигался во мраке, который был ему не но нутру, и в этом мраке глаза Мистика светились красными и зелеными точками, когда тот оборачивался к нему. Дважды он слышал неподалеку щелканье могучих клювов полярных сов. Однажды Мистик совершил стремительный прыжок в сторону призрачной тени, которая пронеслась так близко над их головами, что они даже ощутили ее дыхание и услышали свистящий шорох крыльев. Из этой впадины они перебрались через огромный снежный занос в следующую и здесь также не обнаружили запаха дичи. После этого лидерство принял на себя Быстрая Молния. Он снова выкарабкался наверх, на равнину, и Мистик последовал за ним в сторону карликового леса, где несколько недель тому назад Быстрая Молния встречал множество больших белых зайцев.

Оба они уже не бежали. Усилия, с которыми они преодолевали рыхлые сугробы и непроходимый бурелом на дне снежных провалов, как нельзя лучше свидетельствовали об их слабости. Много часов тому назад они прошли через физические муки голода, но процесс голодного умирания продолжался и после стадии острых болей и терзающих мышечных спазм. Исчезла грызущая боль между ребрами. На ее место пришло все усиливающееся и подчас непреодолимое желание лечь. Недавно колдовские чары хижины побуждали Быструю Молнию напрягать остатки угасших сил. Теперь это был образ леса из кедров и сосен, выраставших не выше человеческого колена, и воображение Быстрой Молнии переполнялось танцующими видениями больших белых зайцев.

Они подошли к лесу и вошли в него. Большинство карликовых деревьев были погребены под снегом, полностью утонув в снежных заносах. Изредка попадались прогалины, где снег был начисто выметен ветром. За всю свою жизнь в густых и болотистых зарослях юга Мистик никогда не видел ничего, подобного этому нелепому уродливому лесу полярных широт. Его деревья, многим — из которых было по нескольку сотен лет, походили на распластанных осьминогов. Как некогда человек, преследуя свои корыстные цели, искусственно создавал людей-карликов, так и природа при помощи жестоких, пронизывающих холодов создала из можжевельников и кедров изуродованных и искалеченных горбунов. И здесь не пахло мясом. Исчезли даже маленькие белые лисички-песцы, которых так ненавидел Быстрая Молния. Голодная смерть наложила тяжелую костлявую лапу на карликовый лес так же, как и на окружающую равнину.

У Быстрой Молнии оставался один последний указующий и направляющий инстинкт — инстинкт, который гнал по снежной пустыне погибающую стаю. На месте прежних охот оставалось много костей. Теперь, кода мечты о белых зайцах исчезли, мясо перестало быть реальностью в его представлении о мире. Он видел кости. Он видел их, лежащие толстым слоем там, где когда-то снег обагрялся горячей кровью под невозмутимым сиянием звезд. Он бросился к ним, к спасительным костям, и Мистик — несокрушимый в своей вере, хотя его телесные силы постоянно угасали, — безропотно последовал за ним.

Спустя час они наткнулись на широкую тропу, по которой в шестой, и последний, раз Топек и Оле Джон со своим оленьим стадом проделали путь через открытую равнину. След был теплым, и воздух все еще был напоен густым запахом потных, горячих тел. Сердце Выстрой Молнии едва не выпрыгнуло из груди. На минуту он замер, весь дрожа от возбуждения. И Мистик дрожал рядом с ним. Все голодные вожделения вспыхнули в них с новой страстью, невыносимой и мучительной, как жажда в гибнущем от зноя человеке, перед которым возник мираж в виде текущей прохладной воды. Оба глубоко дышали и стояли неподвижно, пока их тела, словно механизмы, настраивающиеся на новую работу, накапливали энергию для последнего отчаянного рывка. Кровь быстрее заструилась в их жилах. Головы приподнялись. Изнуренные мышцы ног и плеч вновь окрепли, и позы их приобрели прежнюю живость, напряженность и готовность к действию. Они не только напали на след стада, но главное заключалось в том, что стадо находилось близко, почти рядом, и оба волка инстинктивно прислушивались, пытаясь уловить отдаленный топот копыт.

И тут Быстрая Молния сел посреди тропы, поднял к звездам большую темно-серую морду и послал в пустынные пространства страстный стонущий призыв стаи к охоте. И Мистик, усевшись рядом с ним, раскрыл огромную пасть и присоединил свой голос к этому призыву, так что они вдвоем распространили вдаль и вширь по безветренным равнинам оповещение о предстоящей охоте. С расстояния около мили пришел ответ. Еще один — с расстояния в две мили. Голос передавался один другому, пока застывший под мириадами звезд морозный мир не затрепетал от волнующего известия и изнуренные, с торчащими ребрами тени не начали торопливо сбегаться, как призраки из ночи, — голодная, дикая орда, безжалостная и не требующая жалости к себе, бич божий, гунны полярных широт, самые свирепые из всех бойцов за пищу во имя жизни.

И на этот раз путь, указанный им пустыми желудками, вел прямо в западню, устроенную белым человеком.

Там, где ранние атаки зимних бурь нагромоздили ледяные торосы на узкий перешеек между Северным проливом и Бухтой Нетопырей, находился тупик: огромная щель длиной в полмили между толстыми неровными стенами из плотно смерзшихся ледяных и снежных глыб, глубокая ледяная расселина с единственным проходом, западня, из которой был только один выход. У устья ширина ее достигала сотни ярдов, а в конце — менее двадцати.

В эту ловушку Топек с Оле Джоном и загнали своих оленей. Не единожды, но целых шесть раз прогоняли они стадо между ледяными стенами, и на шестой раз оставили оленей в своеобразной ледяной загородке посередине между входом в тупик и его противоположной стеной. План Пеллетье был прост и — если все пройдет гладко — абсолютно безотказен. Француз в своем воображении живо рисовал его успешное осуществление. По горячим следам оленей волки помчатся в тупик, и сотня охотников из своих укрытий у входа в расселину бросятся за ними, а возле ледяной загородки их будут ждать другие, чтобы защитить стадо Оле Джона от возможного ущерба. Стаю загонят в узкий конец тупика, и тут, по расчетам Пеллетье, и состоится грандиозная бойня.

Топек, выставив ухо из-под мехового капюшона, первым услыхал далекий ружейный выстрел, сигнализировавший о появлении волков. Мгновение спустя раздался второй выстрел, уже поближе, а за ним и третий — не далее мили от лагеря. И не успело замереть эхо этих выстрелов, как голоса Топека и Оле Джона уже громко повторяли быстрые команды Пеллетье и О'Коннора: Топек у входа в расщелину, а Оле Джон у оленьего загона. С первым находился Пеллетье, а с Оле Джоном — О'Коннор. В течение трех или четырех минут у устья и в центре ловушки происходила торопливая суета, пока охотники поудобнее устраивались в своих укрытиях; раздавалось приглушенное кудахтанье возбужденных эскимосских голосов, топот бегущих ног, треск раскалываемого льда и звон оружия. Затем наступила глубокая напряженная тишина.

В тупике царило мертвое спокойствие. Пеллетье дрожал в своих меховых одеждах, несмотря на то что кровь в тревожном ожидании горячо пульсировала в его жилах. Издалека до него донесся едва различимый, словно дуновение ветерка, скулящий голодный вой — отдаленный голос волчьей стаи. На неуловимую долю секунды сердце его защемило от этого звука, и он почувствовал угрызения совести и… сожаление. Подобно волку, француз сам всю жизнь боролся с тяготами и невзгодами Севера. «Волчья драка», — частенько говаривал он, когда ему предстояло выполнить тяжелое и рискованное задание. И теперь, в минуту торжества, мосле осуществления всех его замыслов и усилий, ему вдруг пришла в голову мысль о бесчестности его затеи. То, что он задумал, не было борьбой. Это не было даже состязанием в хитрости. Это было избиение голодных существ, которых он загнал в тупик, избиение пустых желудков, убийство созданий, стремящихся найти себе пищу. Осознание всеобщего равенства перед лицом голода охватило его, когда, повыше подняв капюшон, он прислушивался к нарастающим голосам волчьей стаи. Ибо он сам, Франсуа Пеллетье, не раз вступал в единоборство с этим диким миром ради того, чтобы ощутить вкус мяса и сохранить живую душу в собственном теле. И, приготовившись убивать, он задумался над вопросом: а имеют ли, в конце концов, эскимосы с их лживыми богами больше права на жизнь, чем рожденные в непорочной чистоте голодные волки?..

Во главе белой стаи мчался Быстрая Молния, и рядом с ним бежал Мистик, лесной волк. Стая опять сформировала охотничий строй, но не безмолвный, как месяц тому назад, когда они охотились на карибу. Теплый и густой олений запах в ноздрях возбуждал волков, словно само мясо, и полторы сотни жадных, алчных глоток подавали нетерпеливые голоса по мере того, как обезумевшая от голода орда проносилась по снежной равнине. Этот вопль, казалось, поднимался до звезд. Стенающий и дрожащий, он далеко, на целые мили, разносился над замерзшей пустыней. В стойбище Топека женщины, дети и старики прислушивались к нему и замирали от страха.

Расстояние в три мили отделяло стаю от входа в тупик — расстояние, которое быстро сократилось до двух, а затем и до одной мили. Голодный вой прекратился, сменившись тяжелым прерывистым дыханием, хриплой одышкой, пыхтением ста пятидесяти глоток, — и сто пятьдесят истощенных до предела хищников напрягли каждый нерв в последнем отчаянном усилии. Искра жизни едва теплилась в их телах. Более выносливые вырывались вперед, а слабые оставались позади. В самом хвосте стаи двигалась редкая цепочка изнуренных, выдохшихся животных; они из последних сил все еще стремились принять участие в общей резне и тихо угасали в призрачной звездной мгле снежных равнин.

Опередив своих ближайших последователей на добрую дюжину прыжков Быстрая Молния и Мистик возглавляли стаю убийц. Очертания ледяной горы неясно вырисовывались впереди, и теперь будь хоть по тысяче человек но обе стороны оленьего следа, стая бы не остановилась. Слепые, глухие и бесчувственные ко всему, кроме запаха мяса, который уже ощущался почти как вкус на языке и па зубах, умирающие от голода животные промчались в зияюще разверстую пасть ледяного ущелья. Впереди опять пронеслись Быстрая Молния с Мистиком — мимо сотни людей-забойщиков, притаившихся в ожидании момента, когда можно будет преградить им путь к отступлению, мимо горящих глаз, следивших за ними из-за ледяных торосов и снежных сугробов, — вперед, все вперед к загородке из нагроможденных ледяных глыб, за которыми укрывались олени, — и за ними по пятам мчалась лавина голодных зверей.

И тут, в тупике, под бесстрастным и всепроникающим блеском звезд, развернулся рукотворный ад. Послышался душераздирающий вопль — пронзительный вопль Оле Джона — и крики О'Коннора; за этими криками последовали визгливые возгласы сотен голосов, грохот ружейных выстрелов, треск острог и гарпунов, свист копий и дротиков, пролетавших в воздухе. Но весь этот шум перекрывал отчаянный вопль Оле Джона. Ибо Оле Джон прежде всех убедился в том, что замыслы людей провалились. Несмотря на непрерывную стрельбу и на толпу охотников, сбежавшихся, чтобы сразиться с волками врукопашную, доведенные голодом до отчаяния звери огромными прыжками перескакивали через ледяную загородку оленьего загона. Как умирающий от жажды готов на смерть ради капли воды, так и они забыли обо всем при виде живого мяса, и из-за высоких стен загона поднялся отчаянный топот копыт, тупые удары сталкивающихся тел, визг забитых рогами и копытами хищников. Смерть косила стаю безжалостно и молниеносно. Команда стрелков поливала ее свинцовым градом. Автоматическая винтовка О'Коннора выпускала непрерывные огненные трассы. Дротики вонзались в цель со смертельной точностью. И тем не менее лавина белых тел неудержимым потоком продолжала перелетать через вершину загона.

Внутри загона смерть расправлялась так же безжалостно, как и на утоптанном снегу снаружи. Овцеподобное стадо Оле Джона встретило здесь свою кончину. Быстрая Молния уже рвал глотку оленю. Мистик вцепился в другого. Все смешалось: разорванные глотки, запах и вкус крови, и голодные пасти, набитые мясом.

В рядах сражавшихся людей Оле Джон, пришедший в неистовство от ярости и отчаяния, дико вопил по-эскимосски, выкрикивая жалобы и стенания. Белые люди оказались лгунами! В волков действительно вселилась нечистая сила! Боги миссионеров показали себя фальшивыми и лживыми обманщиками, — ведь они допустили, чтобы его стадо было уничтожено на его собственных глазах!

В бешенстве, утратив всякое чувство осторожности и страха, он бросился с огромной дубиной на ползавших вокруг раненых зверей. Добрых два с половиной десятка волков валялись на снегу, и некоторые из них были все еще живы. Залитые пузырящейся пеной челюсти злобно лязгнули вслед О'Коннору, пытавшемуся пробиться к оленьему загону. Он заглянул в него сверху через край ледяной загородки. Он увидел там сплошную корчащуюся и кружащую массу, ужасную и бесформенную арену, где в свете звезд свирепствовала смерть. Он выпустил наугад полную обойму в самый центр загона, криками сзывая людей с копьями и ружьями. Стадо Оле Джона было обречено, оно уже валялось на снегу, и сто двадцать пар алчных челюстей рвали на куски мясо убитых животных, — но О'Коннор видел также, что ценой принесенного в жертву стада здесь можно было уничтожить большинство волков. Он обернулся, чтобы отдать распоряжения, но то, что он увидел, заставило его сердце подпрыгнуть и едва не застрять в глотке. Эскимосы повернули и убегали прочь! Даже самые храбрые из них выкрикивали, что ни один волк на свете не станет резать скотину и устраивать пиршество под прицелом ружей и копий, на глазах сотни сильных охотников! Это были дьяволы! Это были звери, в которых вселились черные души кровожадных чудовищ, и поэтому всем им следует бежать отсюда, пока эти чудовища не оставили мясо оленей и не набросились на них самих!

Напрасно О'Коннор кричал им вслед. Лишь Оле Джон заколебался было на мгновение, но затем последовал вдогонку за остальными. И тогда страх охватил О'Коннора. Не страх перед дьяволами — но страх перед живыми чудовищами, этими дикими тварями, когда они покончат со стадом и обнаружат его здесь одного.

Вслед за толпой перепуганных эскимосов мчался констебль О'Коннор, один из двух храбрейших мужчин, чья нога ступала когда-либо к северу от шестидесятой параллели, и Оле Джон, увидев его, принялся еще громче выкрикивать проклятия по адресу белых людей и белых богов и припустил так, что в конце концов возглавил толпу бегущих.

На полпути до выхода из тупика Топек, Пеллетье и отряд охотников встретили беглецов. Еще издали они услыхали дикие вопли перепуганных забойщиков, заклинавших своих товарищей немедленно бежать отсюда. Ночь звенела от возбужденных голосов, беспорядочно оравших о страшной трагедии и о дьявольском наваждении в ледяном загоне, и вторая линия охотников дрогнула и рассыпалась. С минуту Топек пытался навести порядок, но голос его потонул в общем хаосе, как и голос Пеллетье. А когда появился сам Оле Джон с дико выпученными глазами, выкрикивающий визгливые проклятия и богохульства, Топек тоже не выдержал и повернул в сторону стойбища. Затем прибежал О'Коннор, запыхавшийся, бранящийся сквозь одышку на чем свет стоит, и когда последний охотник исчез из вида, оба белых человека мрачно последовали за ними тропою позорного бегства в становище Топека-эскимоса.

Вот так случилось, что этой ночью в ледяном загоне коварной ловушки, придуманной белым человеком, состоялось грандиозное пиршество; и так же, как в часы своего кажущегося триумфа Франсуа Пеллетье терзался сомнениями и мучился над неразрешимыми вопросами, так и теперь, после поражения, он удивлялся глубокому скрытому смыслу всего того, что произошло, — тому, что судьба и Оле Джон должны были за пятьдесят миль пригнать сюда вдоль побережья стадо домашних оленей как раз вовремя, чтобы спасти от голодной смерти стаю белых полярных волков.