"Долговязый Джон Сильвер: Правдивая и захватывающая повесть о моём вольном житье-бытье как джентльмена удачи и врага человечества" - читать интересную книгу автора (Ларссон Бьёрн)

1

Я веду эти записи в 1742 году. Ничего не скажешь, долгая у меня выдалась жизнь. Все мои старые знакомцы перемёрли. Некоторых я своими руками спровадил в мир иной, если, конечно, он существует, хотя с чего бы ему существовать? Я, во всяком случае, очень надеюсь, что его нет, потому что иначе мы все свидимся в аду — и слепой Пью, и Израэль Хендс, и Билли Бонс, и этот кретин Морган, который посмел вручить мне чёрную метку, и прочие и прочие, в том числе сам Флинт, прости его Господь… если, конечно, Господь тоже существует. И они будут приветствовать меня и кланяться, и говорить, что у них всё идёт по-старому. А сами будут исходить страхом, как исходит зноем солнце при полном штиле. Хотя чего, скажите на милость, бояться в Преисподней? Не смерти же им там бояться… Как прикажете понимать смерть в аду?

Впрочем, чего-чего, а смерти они никогда не боялись, потому что по крупному счёту им было начхать, живы они или нет. Но меня они боялись бы и в Преисподней. Почему, спрашивается?.. А ведь все до единого боялись меня. Даже Флинт, наихрабрейший из тех, кто встретился на моём пути.

В любом случае я благодарен своей счастливой звезде за то, что мы не отыскали Флинтово сокровище. Я прекрасно знаю, чем бы кончилось дело. Ребята за несколько дней спустили бы всё до последнего шиллинга, а потом прибежали бы к Долговязому Джону Сильверу, своей единственной надежде и опоре, можно сказать, своей совести, и стали бы клянчить ещё. Мне ж не впервой наблюдать такое. Горбатого только могила исправит.

Я хотя бы усёк одну вещь: некоторые люди живут, как Бог на душу положит, безо всякого понятия о том, какое им досталось сокровище в виде жизни. Этим мы, наверное, и отличаемся друг от друга. Я-то всегда берёг свою шкуру — по крайней мере, на тех местах, которые у меня остались в целости. Лучше быть приговорённым к смерти, чем самому повеситься, — таков мой девиз. Если, конечно, есть выбор. Для меня нет ничего хуже удавки.

Может, этим я и выделялся из толпы — своим пониманием жизни. Я ведь лучше других соображал, что жить по эту сторону гробовой доски нам дано лишь единожды. Может, я и нагонял на них страх тем, что, сознавая это, плевать хотел на всех и вся?

Кто знает? Ясно одно: рядом со мной им было трудно чувствовать себя просто товарищами, чувствовать себя ровней. Когда я лишился ноги, меня прозвали Окороком, и вышло это не без причины. Что-что, а обстоятельства, при которых мне отхватили ногу и дали такое прозвище, я запомнил накрепко. Да и как их забудешь? Они невольно всплывают в памяти всякий раз, когда мне надо встать.