"Другая жизнь" - читать интересную книгу автора (Купцова Елена)

1860 год

Записка жгла руку. «В полночь. В беседке». Он не оставил ее, он придет и будет ждать, и ничто больше не остановит их. Только бы нянюшке удалось раздобыть ключ от ее комнаты.

Маша распахнула окно. В комнату ворвался ветер, напоенный каплями дождя. Гроза бушевала, выла, как смертельно раненный зверь. Редкие всполохи молний, вспарывая тьму, на мгновение освещали сад и меркли. Деревья раскачивались и стонали.

«Тише, — шептала Маша грому, — ради Бога, тише!» — но он не слышал ее. В ушах, сливаясь с раскатами грома, звучали слова матери:

— Завтра же поутру мы отправляемся в Москву. Ты пробудешь там до самой свадьбы. И не вздумай ничего замыслить. Отец доведен до крайности. Не вынуждай его…

Она бросила фразу недосказанной. Глаза ее так и шныряли по сторонам, избегая встречаться со взглядом Маши. Как у жуликоватого купца, пытающегося сбыть с рук лежалый товар, невесело подумала Маша. Она уже не способна была чему-нибудь удивляться, доказывать, просить. Свинцовая тяжесть придавила сердце.

Зачем не осталась она с Вадимом этой ночью, зачем? Безумная надежда гнала ее домой. Объясниться с родителями, попытаться закончить дело миром. Ей так не хотелось бежать от них тайно, как воровке. Все в ней восставало против этого.

Она ошиблась. Последовавшая вслед за ее возвращением безобразная, чудовищная сцена лишила ее последних иллюзий. Отец за волосы отволок ее в комнату и собственноручно замкнул за ней дверь.

— Кокотка! Девка! — кричат он резким, неприятным фальцетом. — Бога благодари, что у тебя свадьба скоро. Изувечил бы, уничтожил своими руками! Будь ты проклята во веки веков!

Его шаги загремели по лестнице, внизу что-то с грохотом разбилось, раздался девичий визг, и все стихло. В доме будто поселился покойник. Ходили неслышно, говорили шепотом. Один лишь раз к ней, под каким-то предлогом, проникла няня, перекрестила, тишком сунула в руку записку.

Маша услышала, как часы внизу пробили полночь. От неожиданности она чуть не вскрикнула и закрыла себе рукой рот. Рука была холодна как лед. Уже время, что же няня… Уж не случилось ли чего?

Вдруг сердце рванулось и замерло. Скрип половицы, знакомые, чуть шаркающие шажки, скрежет ключа в замке.

— Нянюшка! — Маше показалось, что она закричала, хотя губы ее лишь беззвучно шевельнулись.

Она уткнулась лицом в добрые морщинистые руки, которые столько раз утешали и ласкали ее, прогоняли боль, лечили, холили, и вдруг с отчетливостью поняла, что никогда больше не увидит ее. Слезы брызнули у нее из глаз.

— Машенька, голубка моя, — шептала няня, гладя ее по волосам. — Не плачь. Теперь-то уж чего плакать. Ступай с Богом, кабы не хватились. А я уж помолюсь за тебя.

Маша накинула тальму и, стараясь не шуметь, спустилась в зал. Легкой тенью скользнула она к окну, прощаясь на ходу с любимыми, такими знакомыми и родными вещами, соскочила с подоконника и побежата к беседке.

Непогода обрушилась на нее со всей яростью, ветки хлестали по лицу Юбка сразу же намокла и облепила ноги, мешая идти. Будто все демоны ада вырвались на волю с одной только целью — остановить ее!

Когда она, задыхаясь и поминутно оскальзываясь на раскисшей земле, добралась до беседки, силы совсем покинули ее. Но самое страшное ждало ее впереди. Беседка была пуста.

Маша стиснула на груди насквозь промокшую тальму и огляделась. Никого. Холодный ужас заполз в душу. Он не пришел или был здесь и не дождался?

— Вадим! — позвала она. — Вадим!

Ослепительная молния разрезала небо, выхватив из темноты фигуру мужчины. Но это был не Вадим.

Он приблизился. Сатанинская улыбка кривила его рот. Маша пятилась от него, как от привидения, беспомощно прикрываясь рукой.

— Он не придет, — сказал он хрипло. — Я убил его. Маша страшно закричала и лишилась чувств. Последнее, что она услышала, был его дикий, безумный хохот.

Она не видела, как на крик ее бежали люди с фонарями, как Николай, все еще хохоча, чиркнул себя ножом по горлу, как в кустах нашли раненого Вадима. Она ничего уже не видела.

Дождь все усиливался. «Дворники» уже не справлялись с потоками воды. Сидоркин выматерился про себя и сбросил скорость. Еще не хватало самому попасть в аварию.

Вот ведь жизнь человеческая, висит на волоске и не знает, когда тот оборвется. И в каком обличье смерть придет, тоже не знает. Может, как положено, страшная, с косой, а может, с опухшей небритой рожей, как у сегодняшнего шоферюги. Гулял, сукин сын, всю ночь с дружками, а наутро, не проспавшись, за руль да по газам. «Я ведь всего на минутку и отключился, начальник». Хороша минутка! В результате два трупа, женщина, вся изломанная, в больнице, груда искореженного металла и битого стекла.

Пойдет теперь голубчик по этапу, небось неповадно будет спьяну за руль садиться. А толку? Людей-то этих все равно не вернешь.

На самом подъезде к деревне машина влетела в яму, подпрыгнула, взревела и рванула дальше, подрагивая на ухабах.

Зубы Сидоркина выбивали неровную дробь, отмечая каждую выбоину в асфальте. И куда только местные власти деньги девают? На хлеб намазывают, что ли? Ведь выделили им недавно приличную сумму на ремонт дороги и на благоустройство. И что же? Дорога как была разбитая, так и осталась. Фонарей нет как нет. Тьма, хоть глаз выколи, не знаешь, где голову свернешь.

А дождь все лил и лил. Разверзлись хляби небесные, как любила говорить его мать. На улице ни души. Оно и понятно. В такую погоду никого и насильно из дому не выгонишь. Только он один и мотается, как пес, ночь-полночь.

По обеим сторонам улицы уютно помаргивали светящиеся окна, как бы насмехаясь над ним. «Не надо было в ментуру идти, Федя, — сказал сам себе Сидоркин. — Сидел бы сейчас, как вес, в тепленьких носочках у телевизора и наливочку бы попивал. Не жизнь — малина! А кто-то другой, без обеда да без ужина, тыркался бы под дождем и обеспечивал тебе законное право отдыхать после трудового дня».

Но, как говорится, Богу Богово, а кесарю кесарево. Сам взвалил на себя этот воз, сам и вези.

«А куда я, собственно, еду? — подумал вдруг Сидоркин. — Я же адрес ее узнать забыл. Совсем заработался, старый дурак. Что ж теперь делать?»

Сидоркин совсем сбавил скорость и завертел/ головой по сторонам, высматривая случайных прохожих. Глупая, однако, затея. Кого сейчас встретишь? Если только пьяницу какого-нибудь подзаборного, которому что дождь, что снег, все едино. Да от такого хрен что узнаешь.

Да-а, впору по домам идти, невесело подумал Сидоркин. Он уже второй раз проезжал мимо местного магазина, и тут ему показалось, что где-то там вспыхнул огонек и моментально погас. Сидоркин остановил машину и всмотрелся. Точно, сквозь непрерывные потоки дождя он различил две светящиеся точки.

Сидоркин подрулил поближе. Под козырьком у бокового входа сидели двое и мирно курили.

— Давай, Вася, еще по одной, — услышал он. — За Клаву.

— Ну чё ты все, Миха, за Клаву да за Клаву. Надоело уже, — ответил другой голос, побасистее.

— Да ладно, не ерепенься. Тебе ж без разницы, за кого пить, а мне приятно.

— Уговорил. Поехали.

Раздался стук стекла о стекло, равномерное бульканье.

— А-а-а, хорошо пошла. Ой, гляди, мент! По нашу душу, что ль?

— Типун тебе на язык!

Сидоркин приблизился. Под козырьком на ящиках пристроились два мужика. Под ногами у них стояло несколько бутылок. Знакомые лица, подумал Сидоркин. Грузчики из магазина.

— Здорово, ребята! Что не дома?

— Твоими молитвами, Федор Иванович, — ответил тот, которого звали Васей. — У меня теперь дома такой матриархат, что ни сесть, ни встать.

Сидоркин усмехнулся в усы. Пару месяцев назад он самолично разбирал заявление его жены: бузеж по пьянке, разгром теплицы, нанесение телесных повреждений в виде синяка под глазом. Тогда Сидоркин ограничился внушением, но строго-настрого предупредил, что в следующий раз посадит за хулиганство как миленького. Видно, подействовало, да только, как всегда, своеобразно.

— Садись с нами, Федор Иванович, — пригласил второй, по имени Миша. — Выпьем за Клаву.

— Так я ж за рулем. Не положено. — Сидоркин вытащил сигарету и закурил. — А что за Клава такая?

— Артистка, — с готовностью ответил Вася. — Миха от нее балдеет. Фамилия у нее только странная, никак запомнить не могу. Чем крышу кроют. Рубероид, что ли?

— Шифер, балда, — беззлобно поправил его Миха. — Клавдия Шифер. Иностранка. И не артистка она вовсе, а су-пер-мо-дель. Одежки показывает.

— Во-во! — хохотнул Вася. — Ходит туда-сюда по доске, будто без нее не ясно, что нормальная баба такое ни в жисть не наденет. Срамотень одна. Ерундой, в общем, занимается, так ее и разтак.

Говорил он, впрочем, лениво, без агрессии. Сидоркин понял, что это для них привычный разговор.

— Ерундой не ерундой, а кучу денег с этого имеет. И по-красивше будет всякой артистки, — резонно заметил Миха и, повернувшись к Сидоркину, пояснил: — Передача по телику была «Наша Клава». Ну, я и запал на нее. На телевидение письмо написал, имею, мол, серьезное намерение познакомиться. Теперь ответа жду.

— Ты про жену, про жену-то расскажи, — напомнил Вася. «Так он еще и женат. Ну и дела!» — подумал Сидоркин.

— Я фотографию ее из журнала вырезал и над кроватью повесил, — продолжал между тем Миха. — Моя поскандалила, поплакала, а потом в желтый цвет выкрасилась и не ест ничего. Худеет.

— Чума! — простонал Вася. Сидоркин хохотал до слез.

— Ну, мужики, с вами не соскучишься! Так у тебя скоро своя Клава будет.

— А что? — важно ответил Миха. — Она — баба славная.

— Вы мне вот что скажите, — опомнился Сидоркин. — Где Мария Антонова живет?

— Это учителка, что ли?

— Она самая.

— На Пушкина, пятнадцать. Только ее уже спрашивал сегодня один, со старой усадьбы. Она с ним которую неделю хороводится. Тачка у него — опупеть!

— Куда он поехал?

— Туда, наверное, куда ж еще.

— Ладно, мужики, я погнал. А вы не увлекайтесь тут, а то как бы новое заявление разбирать не пришлось.

— Небось пуганые, — ответил Вася. Сидоркин пошел к машине.

— Ну, Вась, вздрогнули. За Клаву, — донеслось до него.

— За Клаву.

Не прошло и четверти часа, как он, насилу отбившись от взволнованных расспросов Машиной матери, гнал машину к усадьбе.

Маша проснулась как от толчка. Страшные видения еще клубились в ее мозгу, стирая грань между сном и явью. Мощный удар грома потряс дом. Маша вздрогнула, открыла глаза и от неожиданности вскрикнула.

Перед ней стоял Коля. Неподвижный и страшный, будто вышедший из ее кошмарного сна. Белые глаза его не мигая смотрели на нее. Мокрые волосы облепили череп. На ковер под его ногами набегала темная лужица.

Холодный ужас шевельнулся в сердце Маши, сдавил, стиснул горло. Она вжалась спиной в диванные подушки и кинула отчаянный взгляд на полуприкрытую дверь. Ни звука. Маша вспомнила, что, кроме них, в доме никого нет.

Коля проследил за ее взглядом и усмехнулся. Эта улыбка, больше напоминающая волчий оскал, снова вернула Машу в давешний сон.

— Он не придет, не жди, — хрипло проговорил Коля. — Я убил его.

— Нет, — прерывисто прошептала Маша. — Нет.

— Да. Я всех убил. Никого не осталось. Теперь ты совсем моя. Он рывком опустился перед ней на пол и положил голову ей на колени. Маша дернулась, пытаясь освободиться.

— Сиди! — Он крепко обхватил ее ноги. Она почувствовала прикосновение его горячих пальцев к своей босой ступне. — Приласкай меня. Я так устал.

— Ты все наврал, — с усилием проговорила Маша. — Признайся, ты все наврал. Его здесь не было.

— Он и сейчас здесь. Валяется, падаль, под дождем у своей тачки. Она ему больше не понадобится.

«Только не паникуй, — твердила себе Маша. — Спокойно». От ее выдержки зависит сейчас не только ее собственная жизнь, но, возможно, и жизнь Вадима. Если то, что сказал Коля, хоть отчасти правда, то Вадим, может быть, лежит сейчас, раненый, где-то там, на улице, и она сможет спасти его. «Господи, — взмолилась Маша, — сделай так, чтобы он был жив! Все что угодно, лишь бы он был жив!»

Маша украдкой огляделась. Лица Коли она не видела, лишь его стриженый круглый затылок. Значит, и он не видит, куда она смотрит.

На низком столике у дивана стоял канделябр на массивной бронзовой ножке. Маша на глаз прикинула расстояние. Дотянуться можно, но он слишком крепко держит ее за ноги. Надо, чтобы он ослабил хватку. Надо как-то отвлечь его.

С трудом преодолев омерзение и страх, Маша провела пальцами по его волосам. Коля пошевелился, поднял голову. Она заставила себя улыбнуться. Улыбка, наверное, вышла ненатуральная, но тут она уже ничего не могла поделать.

Маша медленно провела язычком по пересохшим губам и кокетливо посмотрела на него из-под полуопущенных век. Она очень надеялась, что выглядит соблазнительно. Судя по очумелым Колиным глазам, ей это удалось. Он отпустил ее ноги и переместил руки к ней на талию. Маша подвинулась к столику, как бы освобождая ему место рядом с собой.

Коля отогнул край топа и просунул под него руки.

Она почувствовала его руки на своей груди и вся сжалась. Тело покрылось гусиной кожей. «Держись, ради всего святого, держись!» — приказала она себе, ни на секунду не выпуская из поля зрения подсвечник. Мучительно медленно, сантиметр за сантиметром, приближалась она к нему.

Коля стянул топ к ее подбородку, обнажив грудь. Воздух с хрипом вырывался из его легких. Тело сотрясала крупная дрожь. Маша выгнулась ему навстречу и, будто невзначай, закинула руки за голову. Он глухо зарычал и набросился на нее.

— Сладкая, — бормотал он. — Сладкая. Жавороночек мой.

Его ненасытные губы целовали, мяли, терзали ее соски. Закусив до боли рот, Маша протянула руку и ощутила пальцами холодок металла. Ухватив канделябр покрепче, она изловчилась и обрушила его на голову Коли. Он захлебнулся и осел на пол.

Маша рванулась к двери, споткнулась, упала, шатаясь, поднялась и с ужасом увидела, что Коля уже на ногах и идет на нее, как робот, широко расставляя ноги. То ли удар вышел слишком слабым, то ли маньяки вообще нечувствительны к боли. Маша поняла, что пропала.

Глаза его налились кровью, на губах закипала пена.

— Сука проклятая, — прошипел он. — Убью!

В руке его блеснул нож. Маша пятилась от него, бессильно прикрываясь рукой. Он рванул на груди майку. Ткань с треском разошлась. Под левым соском чернели вытатуированные буквы: «КМК». Широко открытыми, остановившимся глазами смотрела Маша на эти страшные буквы. Кровь моя кипит. Коля и Маша Клюевы.

— Так, значит, это ты убил девочку на станции? — едва шевеля губами, спросила она.

— Я. И подружку твою курносую тоже я. И тебя…

Он вдруг чиркнул ножом по буквам. Грудь окрасилась кровью. Коля приложил руку к ране, потом поднес к лицу. С наслаждением вдохнул.

— А-а-а, все, жавороночка больше нет… Одна кровь, везде кровь.

Он шагнул к ней. Маша почувствовала, что у нее подгибаются колени. Она качнулась назад и ощутила лопатками гладкую поверхность двери. Рванула ручку и выбежала в коридор. Сзади за ее спиной раздался топот ног. Это Коля гнался за ней.

Задыхаясь, Маша выбежала на улицу. Ветер швырнул ей в лицо пригоршню дождевых капель, взметнул волосы, освежив подбодрил. В ослепительной вспышке молнии она увидела, что к ней через лужайку бежит какой-то человек.

— Помогите! — закричала Маша и тут узнала Сидоркина. Коля выбежал следом, что-то бессвязно крича и размахивая ножом.

— Стоять! — приказал Сидоркин. — Руки за голову!

Он выхватил из кобуры пистолет и направил на Колю. Тот на мгновение замер.

— Бросай нож!

Вдруг Коля ничком упал на землю, кубарем скатился со ступенек и в мгновение ока оказался возле Маши. Она даже не успела испугаться. Лезвие ножа закачалось перед глазами. Он прикрывался ею как щитом.

— Все, мент, теперь ты меня не достанешь. А дернешься, считай, что эта птичка свое отчирикала. Нарисую ей улыбку от уха до уха. Ты ведь не хочешь этого, правда?

Голос его звучал совершенно спокойно, будто не он только что бесновался и изрыгал проклятия. Он даже не слишком крепко держал ее, уверенный, что Сидоркин стрелять не будет.

— Не хочу, — устало ответил тот. — Твоя взяла, парень. Ты только не волнуйся. Я сейчас поставлю пистолет на предохранитель, и все…

Не переставая говорить, он прихватил свое запястье свободной рукой и как-то странно съежился, втянув голову в плечи. Все это он проделал, почему-то глядя на Машу. Ей показалось, что его телодвижения адресованы ей.

— Смотри сюда, — сказал он Коле. Голос его еле заметно переменился, окреп, что ли. — Внимательно смотри. Это твой?

Он достал что-то из кармана. В протянутой руке закачался, засеребрился крестик. Маша сразу узнала его.

— Мой, — сдавленным голосом произнес Коля. — Откуда ты…

Воспользовавшись его замешательством, Маша обеими руками схватила его руку, держащую нож, толкнула вверх и от себя и рухнула на колени. В ту же секунду раздался выстрел.

Коля дернулся и как подкошенный упал на мокрую траву. Маша сжалась в комочек, уткнув голову в колени и зажав уши обеими руками. Сидоркин подошел и помог ей подняться. Она ткнулась лицом в его плечо и разрыдалась.

— Ну-ну, девочка, будет, — ласково сказал он, поглаживая ее по волосам. — Все позади. А и поплачь, тебе полезно.

— Вадим! — вдруг вскрикнула Маша. — Федор Иванович, там Вадим!

Глаза ее мгновенно высохли, плечи распрямились. И куда только подевалась перепуганная насмерть, рыдающая девчонка? Перемена была столь изумительной, что Сидоркин даже не сразу сообразил, что она не плачет больше на его плече, а со всех ног бежит к припаркованной поодаль большой машине. Он бросился за ней.

Вадим полулежал на земле, опершись спиной о дверцу джипа. Голова его бессильно свесилась на плечо. Из черной раны чуть выше виска сочилась кровь.

Маша упала на колени рядом с ним, бережно приподняла безжизненную голову, поцеловала лоб, глаза, губы. Ее слезы, мешаясь с дождем, капали ему на лицо.

— Вадим, — звала она. — Вадим, любимый! Сидоркин деловито проверил пульс, ощупал рану.

— Да жив он, жив, твой Вадим, — ворчливо сказал он. — Отключился только. Видно, здорово он его по голове шарахнул. Надо бы в дом перенести.

Сидоркин попытался поднять его. Жилы на лбу угрожающе вздулись, он тяжело задышал и опустил его обратно на траву.

— Не, мне такой не по зубам. Килограммов сто, не меньше. Что же делать-то?

Он растерянно посмотрел по сторонам в поисках выхода. Тут его осенило. Он побежал к своей машине и вернулся с пузырьком.

— Нашатырь, — пояснил он. — В таких случаях самое милое дело.

Он сунул пузырек под нос Вадима. Тот дернул головой, застонал и медленно открыл глаза.

— Маша, — прошептал он чуть слышно. — Маша…

— Во, соображает, — удовлетворенно заметил Сидоркин.

Маша плакала, смеялась, целовала Вадима, все сразу. Счастье душило ее. Сидоркин посмотрел на нее, едва сдерживая улыбку.

— Вот что, барышня, нежности давай на потом. А сейчас, мил человек, бери меня за плечи. Вот так. И тихонечко встаем…

С помощью Сидоркина Вадим поднялся на ноги. Маша поднырнула ему под мышку с другой стороны.

— Маша, — шепнул он, целуя ее в висок. — Я выгляжу таким болваном.

Она взглянула на него сияющими глазами.

— Не надо сейчас ничего говорить. Я люблю тебя.

В зимнем саду царила влажная тропическая духота. Пальмы в кадках тянули к потолку свои растопыренные веером лапы, кактусы топорщили иголки, словно говоря неосторожному посетителю: «Не тронь!» Лианы, причудливо переплетаясь, змеились по стеклянным стенам, кое-где свисая вниз и почти касаясь головок двух молодых женщин, уютно расположившихся в плетеных креслах с цветастыми подушками.

Низкий мраморный столик был сплошь уставлен разной снедью и напитками. Поодаль журчал фонтанчик с золотыми рыбками.

— Не хватает только попугаев, — сказала одна из женщин, — коротко стриженная длинноногая брюнетка.

— И милого маленького удавчика, — подхватила ее подруга.

— Бр-р!

— Дурочка, что ты понимаешь! Они такие сладкие, когда маленькие.

— Но он же рано или поздно вырастет.

— И будет совсем ручной. Будет лежать у меня на плечах, как боа, и есть из рук.

— А кого же это он будет есть?

— Мышек.

— Живодерка. На мою компанию можешь не рассчитывать. Длинным наманикюренным пальцем она пошевелила лед в бокале и, вытянув изящные стройные ноги, казавшиеся еще длиннее в открытых босоножках на высоченных каблуках, положила их на скамеечку. Лиля, а это была она, покосилась на ее ноги, предмет ее постоянной зависти. Катька всегда нарочно выставляет их напоказ, раздраженно подумала она. Конечно, ведь больше похвастаться нечем, плоская, как доска!

— У тебя, я вижу, новая прическа, — заметила она. — Ничего, хотя раньше, по-моему, было лучше.

— Это уже не новость, — небрежно ответила Катерина. — Вчерашняя сенсация. Сашка просто тащится. Говорит, что чувствует себя со мной в постели, как с подростком.

— Не знала, что он поголубел.

— Не говори гадостей. — состроила кислую гримаску.

— Шучу. Не дуйся, а лучше расскажи мне все последние новости.

Катя заметно оживилась. Ее бледное лицо слегка даже порозовело, остренький носик забавно задвигался, как у шустрой любопытной зверюшки, прищуренные глаза округлились. Все обиды и шпильки были мгновенно забыты.

— Ты же ничего не знаешь! Пока вы там загорали на своих Багамах…

— На Мадейре, — поправила ее Лиля. — Это далеко не одно и то же! Багамы — это так тривиально! Пол-Москвы там тусуется в сезон. Вот Мадейра — это класс!

— Не понимаю, в чем разница, — нетерпеливо пожала плечами Катя. — Острова и острова. Короче, Вадима на днях чуть не подорвали!

Она сделала паузу, любуясь произведенным эффектом. Лиля не обманула ее ожиданий. Замерев с полуоткрытым ртом, она уставилась на подругу, нервно теребя прядь длинных белокурых волос. Ни дать ни взять ошалевшая Барби.

— Не молчи ты, ради Бога, — простонала она. — Рассказывай!

— Сева за ним заехал, как всегда, утром. Звонил, звонил под дверью — не открывает. Только он вышел из подъезда, как машина рванула. Не слабо так, из дома половина стекол повылетала. Он сейчас в больнице, бедолага, с контузией, ожогами и еще кучей всяких прелестей.

— А Вадим? — еле слышно спросила Лиля.

— А Вадим в это время отлеживался в имении с разбитой головой.

— ???

— Он, оказывается, накануне ночью, никого не предупредив, помчался к этой своей свинарке, и там на него напал какой-то маньяк, приятель его девицы. Чудненькие у нее знакомые, ты не находишь? Шарахнул его по голове камнем, ее саму чуть не зарезал. Тут наудачу подвернулся местный мент и подстрелил его. Вот такая вот «голливудская» история. Сам виноват. Нечего якшаться с простонародьем!

Лиля, как ни была взволнована ее рассказом, не смогла удержаться от улыбки, вспомнив, что мать Кати была простой маникюршей. «Тоже мне, аристократка липовая», — язвительно подумала она.

— А где он теперь?

— У руля, как всегда. Сашка говорит, что у него крутая разборка была с партнерами. Они хотели провернуть какую-то аферу, а он им на яйца наступил. Вот они и решили то ли пугнуть его, то ли и вправду взорвать, да лопухнулись. Помнишь историю с Кивелиди, когда ему яду в телефон подсыпали? Вот, что-то в этом роде. Но ты же знаешь Вадима. Его голыми руками не возьмешь. Он их так всех перетряхнул, что мало не показалось.

— Ничто нас в жизни не может выкинуть из седла, — задумчиво процитировала Лиля.

— Вот-вот. Остригся почти под ноль, ходит с черной повязкой на голове. Хорош до жути. — Она мечтательно прикрыла глаза. — Даже завидно, что та-а-кой мужик достался не тебе, не мне, а какой-то свинарке.

— Послушал бы тебя Саша, — с удовольствием поддела ее Лиля. — А что это за прозвище такое странное — «свинарка»?

— Я придумала. По-моему, подходит.

— А по-моему, не очень.

— Что-то я тебя не пойму, подруга, — прищурилась на нее Катя. — И как это ты так лажанулась? Арсенчик, конечно, киска, но, извини, Вадиму и в подметки не годится.

— Он меня купил, — невозмутимо ответила Лиля, отправив в рот ломтик апельсина.

— А-а-а! — Катя многозначительно повела глазами по сторонам.

— Нет, не это. — Лиля с досады даже поморщилась. — Объясню тебе, пожалуй, чтобы не было лишних разговоров. Хотя ты вряд ли поймешь.

— Попробуй, — надула губки Катя.

— Вадим всегда был слишком независим, и я тоже. Нам было хорошо вместе, но в глубине души мы оба знали, что в случае чего мы прекрасно сможем друг без друга обойтись. Мир от этого не перевернется, понимаешь? А Арсен дышит для меня, буквально ест из рук. Я еще только подумаю о чем-то, а он уже спешит это выполнить. Поначалу я просто с удовольствием пользовалась этим, а потом поняла, что никогда не смогу сделать ему больно.

— Что-то тебя на высокие материи потянуло, — с деланной скукой в голосе протянула Катя. — Слабо верится. Это до первого огнедышащего жеребца с членом до колен.

— Я же говорила, что ты не поймешь.