"Заратустра. Путь восхождения." - читать интересную книгу автора (Раджниш Бхагаван Шри)О ПОЭТАХ9 апреля 1987 года Заратустра настолько искренен и правдив, что не щадит даже самого себя, если нечто сказанное им не есть абсолютная истина. А с истиной связана одна проблема: ее нельзя высказать до конца. В лучшем случае вам удастся обозначить какой-то ее аспект, указать на некоторые проблески. Но для человека, с которым вы говорите, эти фрагменты останутся абсолютной загадкой, поскольку он не может заполнить пропуски. Долг мистика - заполнить эти промежутки и сделать свои высказывания как можно более цельными и систематичными. Тут-то и находится источник обманов. Мистику приходится лгать, это неизбежно. Мистик не виноват; такова природа истины: она не полностью поддается познанию, языку, выражению. Гораздо чаще для выражения истины мистики выбирают поэзию - по той простой причине, что лгать поэтически легче, чем лгать в прозе. Возможно, вы никогда не задумывались над этим. В поэзии ложь становится метафорой, способом выражения, украшением. А в прозе ложь проступает настолько отчетливо, что спрятать ее очень трудно. Поэзия более гибка, ибо поэзия относится к миру снов; это вымысел. Некоторые фрагменты истины можно выразить поэтически без ощущения, что вы несправедливы к истине и не совсем честны по отношению к слушателю. Поэзия - прекрасное укрытие. Не случайно многие великие поэты - не кто иные, как скрытые мистики. И многие великие мистики выбирали поэзию как ключ к сердцам людей. Проза рациональна; она должна быть логичной, поддерживаться объяснениями и доказательствами. Поэзии не нужны причины, логика, подтверждения, доказательства. Это совершенно другое измерение. Все, что ей нужно - это красота, музыка. Когда логика и причинность не требуются, в вымысел очень легко вплести фрагменты истины и придать всему этому некоторую завершенность. Ученик Георгия Гурджиева П. Д. Успенский был великим математиком - возможно, одним из крупнейших в истории человечества. Он не был поэтом; он знал лишь логику и причинность, которые лежат в основаниях математики. Но он влюбился в Георгия Гурджиева, мистика. Георгий Гурджиев не был мировой знаменитостью. Его знали всего несколько человек, он был очень странной личностью. Его методы были странными, непривычными, неортодоксальными. А способ выражения почти не поддавался пониманию. Его сочинения абсолютно ни на что не похожи. Я думаю, в мире нет ни одного человека, кроме меня, который прочел бы его книги от начала до конца. Это настоящая пытка, потому что он постоянно изобретает новые слова. Ни в одном словаре вы не найдете, что они обозначают, таких слов нет ни в одном языке. Он знал много языков и все смешивал. У него такие длинные предложения, что к тому времени, когда вы доходите до конца, вы забываете начало. Одно предложение может занимать целую страницу. И он вполне сознательно делал это. Ему принадлежат огромные тома в тысячу страниц, но очень редко там встречается предложение, насчет которого вы с уверенностью можете сказать, что поняли его точно. Это делается намеренно. Он хочет, чтобы вы прошли через эту пытку, потому что, как он говорит, если что-то достается вам без усилий, вы не получите от этого никакой пользы. Возможно, из тысячи страниц десяти оказалось бы достаточно, чтобы выразить то, что он хочет сказать. Но он пробирается такими окольными путями, что на выражение одной-единственной мысли уходят многие страницы. Когда Успенский увидел все это, он написал книгу с объяснением системы представлений Гурджиева. Его труд абсолютно математичен, рационален; каждое предложение необходимо и важно. Однако он дает этой книге подзаголовок. Сама книга называется «В поисках чудесного», а ее подзаголовок - «Фрагменты неизвестного учения». Когда его спросили: «Почему "фрагменты"?» - он ответил: «Я не поэт. Я говорю только то, что объяснимо, что я могу доказать, что подтверждается логикой. Но я понимаю, что между этими фрагментами существуют пропуски, которые можно восполнить только опытом, о них ничего нельзя написать. Я не хочу обманывать мир, называя это системой, потому что это не система. Это только фрагменты - один отсюда, другой оттуда, - которые поддаются словесному выражению. Но самое главное осталось невыраженным». Переживание истины само по себе заключает в себе эту трудность. Человек, переживший ее, либо остается безмолвным... Если он хочет быть абсолютно правдивым, он не может сказать ни единого слова, тогда тишина - единственное возможное выражение. Но кто поймет тишину? Вторая возможность - дать вам фрагменты. Но если они изложены в прозе, вы не сможете объединить их в целостную систему. Это отрывки, бессмысленные сами по себе; и вы не знаете целого, частями которого они являются. Поэтому мистики выбрали поэзию. У поэзии есть огромное достоинство: она не обязательно должна быть абсолютно правдивой; все, что от нее требуется - быть прекрасной. А ложь может быть красивой, это не проблема. Порой она бывает даже красивее правды. Поэзия позволяет автору заполнить разрывы прекрасными цветами и дать вам ощущение, что перед вами цельная система представлений, во всей своей полноте. Заратустра настолько искренен, что, говоря о поэтах - что они слишком много лгут... Он не забывает напомнить своему ученику: «Заратустра тоже поэт». Эта подлинность делает его одним из величайших людей, которые когда-либо путешествовали во внутреннее пространство и тайны человека. И даже если он лжет порой, его ложь - не что иное, как поручни; это поручни на лестнице, ведущей к храму истины. Да, это не сам храм, но она ведет к нему. Возможно, это и ложь, но она подобна стрелке, указывающей на далекую истину. А ложь, помогающая вам понять истину - не просто ложь; не осуждайте ее. Это не правда, но она приносит неоценимую пользу в поисках истины. Заратустра говорит... Слова, которыми он начинает свою речь этим вечером, имеют глубокий скрытый смысл: «С тех пор, как я лучше знаю тело, - сказал Заратустра одному из учеников своих, - я говорю о духе лишь в переносном смысле; и все "непреходящее" - тоже всего лишь символ.» Он говорит: «С тех пор, как я хорошо узнал тело, я использую понятия "дух", "душа", "сущность" только в переносном смысле», - поскольку то, что мы называем душой, не отделено от тела. Это станет понятнее, если я скажу, что тело - это ваша внешняя душа, а душа - внутреннее тело. Однако это одно явление, одна энергия. Пространство внутри вашего дома и внешнее пространство - не два отдельных пространства; внешнее и внутреннее пространство едино и абсолютно неделимо. В мире были люди, которые верили в тело - материалисты. На Востоке это была древняя школа чарваков. На Западе - Эпикур, Карл Маркс, Бертран Рассел, Жан-Поль Сартр. Эти люди придерживаются материалистической точки зрения: материя есть единственная реальность; есть только материя, дух - не больше чем поэтический образ. И есть также противоположная школа - идеалисты, которые говорят, что душа есть подлинная реальность; тело эфемерно, иллюзорно - они сделали это критерием: все, что не вечно, не реально. Тело не вечно - однажды оно рождается, затем постоянно изменяется, каждый миг, и однажды умирает. Это просто долгий сон. Даже сны кажутся реальными, когда они вам снятся. И точно так же в случае с телом и внешним миром - они лишь кажутся реальными. Но поскольку они преходящи и все время меняются, нельзя назвать их абсолютной реальностью. Но внутри вас есть дух, невидимый. Подобно тому, как внутри вас есть невидимый дух - ваша душа; так же и во вселенной есть невидимый дух - Бог. Индивидуальный дух есть часть универсального духа. Этот дух реален; а материя - всего лишь сон. Эти школы в течение многих веков непрерывно враждовали, не приходя ни к какому заключению. И нет надежды, что они когда-нибудь придут к какому-то согласию, ибо реальность - нечто другое. Ни те, ни другие ее не знают. Современная физика сделала одно потрясающее открытие. Исходя из достижений физики, материи действительно не существует. Идеалисты были счастливы, услышав из научных источников, что материи не существует. Они считают, что их точка зрения подтвердилась - не только логически, но и научно; не только религией, но и объективной наукой. Но они не совсем поняли, что говорит современная физика. Современная физика говорит: материи нет, существует только энергия. Сконденсированная энергия приобретает вид материи. Но когда вы делите материю, вы, в конце концов, придете к электрону - электрической частице - и это не материя, это не материальная энергия. Но электрон также и не духовен. По-моему, это энергия, которая выражает себя двояко: в одном выражении это материя, в другом выражении это дух - различные формы одной и той же энергии. Когда тона сконденсирована, она является материей. Когда она не сконденсирована, она является духом. Заратустра не имел никакого представления о том, что произойдет через двадцать пять веков, но он очень близок к этому факту. Он говорит: С тех пор, как я лучше знаю тело... По мере того, как я исследовал сокровенные глубины тела, его внутреннее пространство, мне становилось все яснее, что дух и душа - всего лишь метафоры, в переносном смысле означающие, что в теле есть и нематериальное внутреннее пространство. Но оно не противоречит телу; это часть тела, это то же самое явление. Подобное происходит, когда тает лед: вода кажется совершенно противоположным явлением - она течет, а лед неподвижен, - но разница между ними только в температуре. А если эту воду нагреть, ее форма снова изменится; она станет паром. Таким образом, вы видите три формы одной энергии - лед, воду и пар. Пар невидим. Вы не сможете связать пар со льдом; вы его даже не видите. Заратустра говорит: «Стараясь понять тело до конца, я узнал, что дух есть не что иное, как проявление той же самой энергии, что и тело». Одна и та же энергия, у которой две стороны: снаружи она видима, внутри она невидима. Он пытается разрушить двойственность, созданную в уме человека религиями. Он пытается устранить раскол между материалистами и идеалистами. Его усилия направлены на великий синтез - вам не нужно истязать тело, чтобы обрести духовный опыт. Наоборот, тело должно быть максимально здоровым и целостным, потому что это поможет вам отправиться во внутренний невидимый мир. Конфликта нет, есть глубокая гармония. Заратустра учит гармонии. Все остальные учили конфликту. В тот момент, когда человека заставляют поверить в существование конфликта между телом и духом, он становится домом, разделенным в самом себе. Вся его энергия уходит на борьбу с собой. Незавидное положение, в котором оказалось человечество, в конечном итоге - последствие этого разделения в человеке. Заратустра говорит, что дух, душа и тому подобное - это прекрасные слова, но только в переносном смысле: это всего лишь метафоры, всего лишь поэзия. Не попадайтесь на удочку конфликта. Вы - единое целое, вы - органическое единство; поэтому никакая внутренняя борьба не нужна. И в тот момент, когда вы прекращаете всякую внутреннюю борьбу, вся ваша энергия освобождается, чтобы подняться вверх, к сверхчеловеку. Сражаясь с собой, вы не можете победить себя. Наблюдая со стороны, я могу изобразить борьбу между своими руками. Они могут начать драться, больно бить одна другую; но какую бы из них я ни ударил, поранил, это меня ударили, это я ранен. Нельзя решить, которая из моих рук победила в этой битве. Обе они - мои руки. Они получают мою энергию. Одно совершенно точно: никто не может победить. Но их борьба станет моим поражением, потому что они расходуют мою энергию, которую можно было бы использовать, чтобы достичь более высокого состояния сознания. Заратустра говорит: я хочу, чтобы тело и дух были одним, Бог и мир были одним. Только это одно существует. Неважно, как вы его назовете. Если вам так нравится называть его Богом, называйте Богом. Если вы одержимы словом «материя» и хотите называть это материей - называйте материей. У вашей материи будет некое духовное качество, у вашей материи будет разум. А те, кому нравится называть это Богом, должны запомнить, что в этом Боге будет заключаться бесконечная материальная вселенная. Он не тот человек, что борется за слова. Он всего лишь хочет подчеркнуть: если мы поймем органическое единство видимого и невидимого, изменяемого и неизменного, движущегося и неподвижного, мы сможем создать предпосылки для более совершенного человека. Мы можем возвестить и провозгласить, что на смену нам приходит сверхчеловек. До сих пор мы не могли это сделать, поскольку вся наша энергия уходила на борьбу с самими собой. «Я уже слышал это от тебя однажды, - отвечал ученик, - и тогда ты еще прибавил: "А поэты слишком много лгут ". Почему сказал ты, что поэты слишком много лгут?» Действительно, поэты лгут слишком много. Заратустра вынужден признать это. Поэтам приходится слишком много лгать, чтобы высказать хотя бы крохотную долю истины. Они пользуются вымыслом как средством, объединяющим отблески, отдаленные отголоски истины. Они оказывают человечеству неоценимую услугу. Хорошо, что на свете есть поэты. И хорошо, что есть поэты, которым хватает смелости лгать во имя служения истине; иначе мир был бы гораздо невежественнее, чем он есть, гораздо темнее, чем сейчас. Но Заратустра атакует ученика с совершенно другой стороны и хорошенько бьет его. Он уже говорил: всякий творец суров. Ему приходится быть жестким, ибо пока он не научится разрушать, он не сможет созидать. «Почему? - повторил Заратустра», - вместо того, чтобы отвечать на вопрос, он спрашивает ученика, - «Почему? Ты спрашиваешь почему? Я не принадлежу к тем, кого можно спросить обо всех их "почему "». Какие прекрасные слова! Он говорит: «Не спрашивай меня почему. Я не из тех, кого можно спрашивать почему, ибо я не философ, я не ученый. Мои слова не основаны на доказательствах; так что спрашивать "почему?" бесполезно. Мои слова исходят из моего опыта, и нельзя задавать этот вопрос по отношению к тому, что исходит из переживания». Например, если кто-то говорит вам: «Я люблю тебя», - вы не спрашиваете: «Почему?» - это покажется весьма странным. Вы можете сказать: «Спасибо», - вы можете ответить: «Я тоже очень люблю тебя, мое сердце полно тобой, ты живешь в моем сердце. Нам даже не обязательно встречаться, потому что, когда я хочу увидеть тебя, мне достаточно просто заглянуть в сердце»; - но вы не можете спросить почему. Это глупый вопрос. И даже если кто-то задаст его, никто не сможет ответить почему. Именно поэтому многие века говорится, что любовь слепа - ибо нельзя ответить почему. Чувство любви они называют «падение в любовь» (англ. falling in love). Это иррациональное, алогичное эмоциональное переживание. Она не логична, не рациональна, не классически научна, и вопрос «почему?» просто неуместен. Заратустра говорит: «Моя жизненная философия целиком основана на моем личном опыте. Ты можешь спросить: "Как я могу пережить это?» Можно спросить "как?», но бесполезно спрашивать почему». Понимаете ли вы разницу между «почему» и «как»? «Почему» - это вопрос о причинах; у любви нет причин. «Как» - это вопрос о ситуации: в какой ситуации это происходит. Есть ли какой-нибудь способ, возможность стать открытым и доступным для любви? Существует ли какой-нибудь метод, чтобы устранить все препятствия, мешающие течению реки любви? Вы можете спросить «как», это уместный вопрос, но вы не должны спрашивать почему. Не вчера началась жизнь моя! Давно уже пережил я основания мнений своих. У мнений философа есть причины, у мнений мистика причин нет. У него только один аргумент - он сам; у него одно доказательство - его присутствие; у него лишь один довод - его собственная жизнь. Можете наблюдать за ним. Можете попытаться исследовать и углубиться в его безмолвие, его изящество, его красоту. Вы можете заглянуть в его глаза, можете посмотреть на его слова и авторитет, с которым они произнесены, - в конце концов, можете просто сесть рядом с ним и почувствовать его присутствие. Будьте тихими и позвольте себе чуть-чуть раствориться, стать текучим. Вы можете взять его руку и позволить его энергии, его теплу, его любви ответить вам. Но не спрашивайте почему; не спрашивайте о причинах его мнений. Его мнения - это не мнения, вот почему вы не можете спросить о причинах. Его мнения - это его переживания. У философа нет переживаний; все его мнения основаны на причинах. Он в любой момент может представить вам длинный список причин. К Рамакришне пришел однажды знаменитый логик, и Рамакришна спросил его: - Я слышал, вы создали общество самых интеллектуальных людей Калькутты, - тогда Калькутта была центром Индии. - Весь цвет общества входит в ваш кружок. Не могли бы вы сказать мне, почему вы верите в Бога? Логик тут же перечислил добрый десяток причин, по которым он верит в Бога. Слушая, Рамакришна смеялся над каждой из них. Его ученикам было очень неловко, ведь все эти причины были так логичны, а Рамакришна был необразованным человеком; и он ничего не отвечал, а только смеялся. Когда логик закончил перечислять причины, он спросил: - Этого достаточно? Рамакришна сказал: - По причине всего этого вы верите в Бога, но у вас нет никакого опыта. Все эти доводы можно оспаривать; логик посильнее разрушит все ваши доказательства. Я бедный и необразованный человек, однако я понимаю это - в мире нет аргумента, на который нельзя было бы ответить контраргументом. Если это все, из-за чего вы любите и верите в Бога, то этого недостаточно. У меня нет никаких доказательств, но я знаю. Я знаю так же, как человек, у которого есть глаза, знает солнце. Никаких причин нет. Если кто-нибудь спрашивает меня: «Почему вы верите в солнце - приведите мне доказательства», - что я могу сказать, кроме того, что я вижу его? Только слепому нужны доказательства. Так что не сердитесь и не обижайтесь. Я хочу сказать вам: забудьте все эти причины, все это вздор. Вы не видели ни единого проблеска, что уж говорить об опыте. Заратустра говорит: Давно уже пережил я основания мнений своих. Пришлось бы мне быть бочкой памяти, если бы я таскал с собой все свои основания! Хранить свои мнения - уже и этого слишком много для меня... Как прекрасно то, что он говорит: Хранить свои мнения - уже и этого слишком много для меня; а сколько птиц уже улетело! Много раз я даже забывал свои мнения - а сколько птиц уже улетело! Я тих, я невинен, я снова стал ребенком. То, что я говорю - спонтанно. Это не основано на размышлениях, это просто цветение моего сердца. Пришла моя весна. Не спрашиваете же вы цветы, почему они цветут? Цветы не назовут вам никаких причин. «Так что же однажды сказал тебе Заратустра? Что поэты слишком много лгут? Но и сам Заратустра - поэт.» Он говорит: «Не помню, что я тебе говорил. Я не ношу с собой свои мнения, причины и доказательства - ведь это такая обуза; я хожу налегке. Чем выше ты поднимаешься, тем легче ты должен быть - никакой лишней тяжести, никакого груза. На высочайшей вершине ты абсолютно невесом. Ты говоришь, будто бы я сказал, что поэты слишком много лгут. Должен напомнить тебе... что и сам Заратустра - поэт». Встретить подобную искренность не так-то легко. Гаутама Будда такого не скажет, и Махавира такого не скажет, и Иисус тоже. Насколько человечен, подлинен и искренен Заратустра: «Поэты лгут, но и сам я - поэт, я тоже лгал». Возможно, это необходимость; без нее не обойтись. Это великое искусство - пользоваться вымыслом как ступенью на пути к истине, возводить лестницу обманов, чтобы достичь высот истины. Ложь не обязательно противна истине; это зависит от того, как вы используете ее, это зависит от степени вашего искусства. Мне вспомнилась небольшая история. Гаутама Будда со своим учеником Анандой шли издалека. Они заблудились - они рассчитывали давно уже быть в том городе, куда они направлялись; солнце уже почти зашло, а город все не показывался. Видно им было далеко, так как они находились на вершине холма. Ананда был очень озабочен, он беспокоился; Гаутама Будда стар, болен, ему нужно удобное место для ночного отдыха. Он целый день ходил, старый и больной. Какой-то дровосек собирал неподалеку дрова. Ананда спросил: - Далеко ли до ближайшего города? Тот ответил: - Не падайте духом, до него не больше двух миль. Этот ответ наполнил Ананду решимостью и новыми силами. Будда улыбнулся. Ананда не мог понять, чему он улыбается, но промолчал, не желая беспокоить его - он и так устал. Они прошли две мили, а город не показывался. На ферме у дороги жила одна старая женщина, и они спросили ее: - Далеко ли до города? - Не больше двух миль, сыночки, - ответила она. - Вы почти пришли, осталось совсем чуть-чуть. Ананда сказал: - Тот человек говорил о двух милях, и эта старуха тоже говорит о двух милях. Будда снова улыбнулся; он сказал: - Давай посмотрим: может быть, здесь действительно две мили. Они прошли еще две мили, но город не показывался. Им встретился третий человек, он шел им навстречу. Ну, уж он-то наверняка должен знать, где город - ведь он идет оттуда. Ананда с большим нетерпением спросил: - Далеко ли до города? Человек ответил: - Далеко ли до города? Да около двух миль. - И Будда снова улыбнулся. Это было уже слишком. Ананда сказал: - Мы устали, но ты, тем не менее, смеешься. И ты наверняка смеешься надо мной, ведь здесь больше никого нет. Я начинаю волноваться, потому что уже темнеет, а никаких огней не видно. Все эти люди странные - все они говорят о двух милях. Мы уже прошли шесть миль, и все равно остается еще две. Мне кажется, в этом районе люди умеют считать только до двух. Будда сказал: - Ананда, ты ничего не понял. Это именно то, чем я занимался всю свою жизнь. Эти люди очень сострадательны. Они знают, что там не две мили, но им удалось заставить тебя одолеть шесть миль. Их ложь... они обманывали, но обманывали из сострадания. Вот почему я улыбался. Я смеялся не над тобой, я смеялся потому, что сам делал это всю свою жизнь. Когда люди спрашивают: «Далеко ли до просветления?» - всего две мили; еще несколько шагов, и вы уже достигли. Впереди всегда остается две мили. Но именно так люди постоянно продвигаются вперед. Они подходят все ближе, ближе и ближе, но эти две мили... они все время здесь. Так что люди в этом районе очень сострадательны, и они понимают человеческую психологию. Мастерам приходится лгать, ибо истина порой бывает слишком тяжела для вашего восприятия. Им приходится чуть-чуть разбавлять ее, им приходится кое-где вставлять в нее ложь. Порой истина слишком горька, а несколько кусочков сладкой лжи могут помочь вам выпить даже самое горькое лекарство. Несомненно, можно пользоваться обманом, чтобы приблизить вас к истине; ложь не обязательно противоречит истине. Да, это не правда, но они не враги - по крайней мере, это не обязательно. Теперь веришь ли ты, что сейчас он сказал правду? Заратустра говорит: «Я сказал, что поэты слишком много лгут, и теперь я говорю, что и сам поэт». Теперь веришь ли ты, что сейчас он сказал правду? Почему веришь? Почему ты мне веришь? Ученик отвечал: «Я верю в Заратустру». Ответ тоже весьма красив. Он говорит: «Мне неважно, что ты говоришь, неважно, что ты отрицаешь. Моя вера в тебя не зависит от твоих слов - моя вера зависит от твоего присутствия, от самого твоего существа». Я верю в Заратустру. Какая разница, что ты говоришь; я верю в твою индивидуальность, кристальной ясности твоих глаз, убедительности твоего голоса; я верю не твоим словам, но твоей тишине. Но Заратустра покачал головой и улыбнулся, «Вера не делает меня праведным...» Мастер всегда требует большего. Это единственный способ, которым он может тянуть вас все выше и выше. Он говорит: вера не делает меня праведным. Мне нужны другие доказательства; одной веры мало. Ты должен быть чем-то таким, для чего Заратустра - не что иное, как мечта, не что иное, как стремление, не что иное, как весть. Вы должны стать сверхчеловеком; просто верить в Заратустру недостаточно. В мире столько верующих - все верующие. Верующие ни на йоту не изменили человеческое сознание. Мне нужно доказательство посильнее, вера в меня нужна мне меньше всего. Ты не сможешь убедить меня, потому что у меня нет эго, которое можно было бы ублажить твоей верой. Я требую, чтобы ты доказал - доказал, что Заратустра прав. И это доказательство не должно быть просто интеллектуальной гимнастикой, это должна быть актуализация твоего потенциала. Но положим, кто-нибудь сказал всерьез, что поэты много лгут: он был бы прав - мы слишком много лжем. Нужна смелость, большая смелость, чтобы сказать: мы слишком много лжем. Но это необходимо. Нельзя сказать неразбавленную, чистую истину. Она слишком абстрактна - за нее нельзя ухватиться. Ложь относится к этому миру, вашему миру, вашему языку; но ею можно пользоваться как неким инструментом, чтобы оказался доступным хотя бы проблеск истины. Я всегда привожу эту небольшую историю. Загорелся дом, в котором находились трое или четверо маленьких детей. Их мать умерла, а отец ушел на рынок. Все соседи собрались, они кричали детям, но те играли в доме, и никто не осмеливался забежать в дом и вынести детей. Это было слишком опасно - дом со всех сторон был охвачен пламенем. Наконец, пришел их отец. Люди сказали: - Мы делали что могли, но у тебя какие-то странные дети, они не слушают. Им нравится, что вокруг все горит. Они еще маленькие, они никогда не видели такой красоты. Им совершенно не страшно. Отец сквозь огонь бросился в дом и сказал детям: - Что вы здесь делаете? Дети, я принес вам все игрушки, о которых вы просили - они ждут на улице. Пойдемте со мной. Он взял детей за руки и выбежал с ними из дома. Они не хотели никуда идти; им действительно все очень нравилось. Они говорили отцу: - Здесь так красиво! Мы никогда не видели такого огня, танцующего пламени... А отец сказал: - Идем скорее, поговорим на улице. Игрушки вас ждут - не дождутся. - И они пошли только из-за игрушек; хотя никаких игрушек там и не было. Отец обещал их, но забыл принести. Он сказал: - Простите меня, завтра я принесу вам больше игрушек, чем вы просили, но сегодня вам придется меня простить. Но они спросили: - Зачем ты нас обманул? - Вы не поймете, вы слишком маленькие, - ответил он. - Дом горит; вы могли сгореть заживо. Вы могли погибнуть - тогда, кому я приносил бы игрушки? Можно ли назвать это обманом? Неужели вы скажете, что это нечто предосудительное, неправедное? Это просто средство. Ваш дом тоже горит, и вас нужно каким-то образом выманить из него. И Мастеру приходится говорить множество вещей только для того, чтобы убедить вас покинуть темную пещеру, чтобы вывести из горящего дома, чтобы уговорить вас оставить несчастье, оставить свой гнев, ревность, ненависть. Он обещает вам много игрушек, хотя сегодня он и не купил их. Но стоит вам выйти, и вы поймете, что этих игрушек не существует. Это была ложь, вымысел, но он оказал вам неоценимую помощь; не будь его, вы не смогли бы выйти наружу. Заратустра говорит: Мы очень мало знаем и плохо учимся: потому и должны мы лгать. Даже самые великие мудрецы знают слишком мало - существование так огромно, так таинственно. И если они говорят вам, что знают слишком мало, вы, возможно, станете искать кого-нибудь еще, кто знает больше. Всякий, кто говорит, что знает больше, что он знает все, может лгать. Но он поможет вам. Когда вы достигнете того же уровня, вы поймете, почему он лгал. Вы будете благодарны ему за обман. Вы поймете, что существование настолько огромно, что никто не может знать его полностью. Знать даже ничтожную частицу тайны существования достаточно. Достаточно небольшого огня, и вы преодолеете тысячу миль темноты. Этот огонек будет освещать всего лишь четыре фута вокруг вас, но этого достаточно; вы движетесь, и круг света все время движется с вами. И мы верим в народ и «мудрость» его, как если бы существовал особый, тайный ход к знанию, закрытый для тех, кто чему-нибудь учится. Человек, в какой-то степени познавший истину, испытывает множество затруднений. Первое: он не может выразить ее; она ускользает. Второе: если он пытается выразить ее, он вынужден лгать. Третье: даже если ему удается что-нибудь сказать, вы понимаете что-то другое, потому что в вас полно так называемой «народной мудрости», традиционной мудрости. Когда вы слышите что-то новое, вы тут же приводите это в соответствие со своими предрассудками. Вы уничтожаете новизну, вы уничтожаете свежесть. Люди очень не расположены учиться - настолько, что создается впечатление, будто они верят, что массы... Чем больше масса людей, тем больше ее мудрость. И всякий, кто пытается учиться индивидуально, кто удаляется от толпы, не просто чужой - он опасен. Столько людей не могут ошибаться. Но на самом деле все эти люди действительно ошибаются. Только индивидуальности изредка достигают вершин. Толпа всегда остается в темных долинах невежества, уверенная, что ее знания - это мудрость. Они должны верить, что это мудрость; иначе им станет очень некомфортно. Нельзя все время напоминать себе о собственном невежестве - это больно, это незаживающая сердечная рана. Это было... Я часто бывал в Бхопале, в доме одного своего друга. Он был врачом и жил в поселке при медицинском колледже. В тот день я был у него... наверное, было около полуночи... Мы разговаривали - это был мой друг детства, мы вместе учились в школе, в колледже, в университете - и тут кто-то постучал в дверь. Это был мужчина, он сказал: - Я смертельно устал. Город готовится к какой-то ярмарке, - Бхопал мусульманский город, это мусульманский штат, - поэтому сюда съехались тысячи мусульман, и остановиться совершенно негде. Я стучался в двери многих гостиниц и крайне устал. Если вы позволите, я посплю прямо на полу. Мой друг сказал: - Нет, зачем же, в больничной палате есть пустая кровать. Он отвел меня в сторонку и шепнул: - Есть одна проблема: там умерла женщина. Надо ли говорить ему, что на другой кровати, рядом с ним, лежит мертвая женщина? Я сказал: - Сумасшедший! Если ты ему скажешь, все пропало. Помалкивай, он ничего не узнает. Эта женщина мертва, и она уж точно ему ничего не скажет. Дай ему выспаться; по крайней мере, он будет спать ночью. Это была единственная свободная кровать, она стояла в женской палате. Доктор не подумал об этом, а мужчина, входя, прочитал: «Женская палата». Он прошел к своей кровати, но через десять минут примчался обратно. Он не мог говорить, он весь дрожал и издавал какие-то нечленораздельные звуки. Доктор сказал: - Успокойтесь; в чем дело? - Эта женщина мертва! Я сказал: - Но зачем вам понадобилось подходить к ней? - Когда я увидел, что это женская палата, мне захотелось познакомиться с человеком, который спит рядом со мной. Вы опасные люди... Эта женщина мертва. Я тряс ее, я пытался ее растолкать, открывал ее глаза, и вдруг - о Боже! - до меня дошло, что она мертва! Я сказал: - Мы дали вам возможность поспать. Она умерла в своей кровати; не нужно было пытаться познакомиться. Теперь вы знаете: она мертва, она не сделает вам ничего плохого. Живой человек может как-нибудь навредить - теперь вы можете спать спокойно, без всякого страха. Он сказал: - Я не могу даже войти в эту комнату. Я ухожу! - Куда вы пойдете? - спросил я. - Куда угодно. Я буду спать на улице, но ни за что не пойду в эту комнату. Страшно подумать, что... По крайней мере, нужно было предупредить меня заранее. Я сказал: - Неужели вы думаете, что смогли бы войти в эту комнату, если бы мы сказали вам заранее? - Да, пожалуй, я бы не пошел туда; но вы могли хотя бы попытаться закрыть табличку, на которой написано, что это женская палата. Тогда я спал бы спокойно - даже если там есть кто-нибудь, пусть себе спит, - но спящая женщина, совсем рядом... Мне захотелось хотя бы взглянуть, какое у нее лицо. Женщина оказалась красивой, и я попробовал разбудить ее, чтобы сказать: «Я хочу пить, вы не знаете, где взять воды?» - но она молчала. Я тряхнул ее посильнее, попытался открыть ей глаза, и тут до меня вдруг дошло - о Боже, эта женщина мертва! Я ухожу. Вам придется принести мой чемодан; я не могу еще раз входить в эту комнату. Никогда не забуду лица этой женщины. Стоит закрыть глаза, и она тут как тут. Мне пришлось принести его чемодан. Доктор спрятался; он боялся, что у него будут неприятности, если начальство что-нибудь узнает. Во-первых, это женская палата, почему же туда впустили мужчину? И прекрасно зная, что женщина мертва, что утром ее должны унести, вы должны были предупредить его. Поэтому он сказал мне: «Пожалуйста, избавься от него». Я отдал ему чемодан, и он пустился по улице, все время оглядываясь, чтобы удостовериться, что я стою на месте. Иногда... если бы я знал, что это женская палата, я закрыл бы табличку. Можно было даже обойтись без этого... я мог бы просто выключить свет на веранде, где была эта надпись. Всего лишь маленькая лампочка, и он прекрасно спал бы всю ночь. Ложь не всегда предосудительна. Она может быть праведной, и порой она просто необходима. О, как много вещей между небом и землей, о которых позволяют себе мечтать только поэты! Хотя это всего лишь мечты, однажды они становятся реальностью; и то, что было ложью, однажды превращается в истину. Но лишь у поэтов хватает смелости мечтать. Например, существуют очень древние рукописи, в которых описаны мечты о полетах в небо. Это было вымыслом вплоть до братьев Райт; но вымысел превратился в правду. Есть рассказы о других планетах, о том, как человек достигает их, или люди с других планет приходят на землю. Все это вымысел, но поэты мечтают об этом, и вполне возможно, что однажды эти мечты могут стать реальностью. У поэта есть сердце, чувствительное даже к тому, что еще не произошло. Все их мечты рано или поздно превращаются в реальность. Так что не называйте никого пустым мечтателем - может быть, он пророк. «И тем более о том, что сверх небес: ибо все боги суть символы и хитросплетения поэтов! Поистине, всегда влечет нас ввысь - в царство облаков: на них усаживаем мы наши пестрые чучела и называем их богами и Сверхчеловеком. О, как устал я от всего неосуществленного, что непременно желает стать событием! О, как устал я от поэтов!» Пока говорил Заратустра, сердился на него ученик, но молчал. Замолчал и Заратустра; а взор его был обращен вовнутрь. Наконец он вздохнул. «Я - от нынешнего, и я - от минувшего... но есть во мне нечто и от завтрашнего, и от послезавтрашнего, и от грядущего». Когда говорит человек, подобный Заратустре, все это отражается в его словах. «Я - от нынешнего, и я - от минувшего... но есть во мне нечто и от завтрашнего, и от послезавтрашнего, и от грядущего». Естественно, нельзя ожидать, что такой человек будет говорить строго фактично, он - прошлое, он - настоящее, и в нем так много от сознания будущего - и все это перемешано. Его прошлое, его настоящее, его будущее полностью смешались; многое покажется вам обманом. Но когда человек, подобный Заратустре, лжет, это гораздо лучше, чем когда несознательный человек говорит правду. Его правда обычна, его правда не возвышает человеческое сознание. А ложь Заратустры поднимет человеческое сознание до той точки, где ложь становится правдой, где мечта становится фактом. Я устал от поэтов, старых и новых: слишком поверхностны для меня все эти мелкие моря. Недостаточно глубоко проникала их мысль: оттого и чувство их не достигало самых основ. Зрителей нужно духу поэта: пусть это будут хотя бы буйволы! Он делает различие между поэтом и мистиком. Мистик может быть поэтом; поэт может быть мистиком, но это не обязательно. Поэт может быть просто поэтом: когда поэт - просто поэт, ему нужна публика; он хочет, чтобы люди слушали его стихи, его песни, ему хочется, чтобы люди хвалили его. Неважно, что это за люди; даже если это буйволы... Я слыхал об одном воре. Он попался, и его привели в суд. Судья спросил: - В котором часу вы вошли в этот дом? - Наверное, было около десяти вечера, - ответил он. - Чем же вы занимались там до шести утра? - Ой, не спрашивайте; я здорово влип. Я представления не имел, что там живет поэт. Он начал... он сказал: «Ты никуда не пойдешь. Садись». Я ведь вор, я испугался и поэтому сел, а он начал декламировать свои последние стихи. Я много раз говорил, что мне нужно идти. Он отвечал: «Ты можешь уйти утром, спешить некуда. Но тебе придется выслушать все мои поэмы. Я знаю: ты вор и ты пришел ограбить мой дом. Если ты дослушаешь мои стихи, я не стану сообщать в полицию. Ты и так достаточно наказан». Он не собирался доносить на меня; он даже предложил мне чай. А когда я уходил, приехала полиция. Вы можете наказать меня, если хотите, но я уже был наказан, и я ведь ничего не украл. Попасть в его дом... Если вы хотите наказать еще кого-нибудь, вы всегда можете послать его в дом этого поэта - это настоящая пытка. Ночь напролет слушать его стихи... вы понимаете. Я бывал в тюрьме, но никогда так не страдал. Поэты постоянно ждут чужой оценки, их единственная радость - тонкое удовлетворение эго. Заратустра прав, он устал, ему надоели поэты. Но когда мистик говорит посредством поэзии, это совершенно другое. Он заботится не о поэзии, его не интересует ваше признание, его не волнуют ваши аплодисменты. Его интересует то, что через поэзию, быть может, нечто достигнет вашего сердца, как зерно. Устал я от этого духа: и предвижу время, когда и сам он устанет от себя. Я уже видел поэтов, которые преобразились и обратили взор свой на себя. Я видел кающихся духом: из поэтов выросли они. Он говорит, что если поэт устает от своих стихов и вместо того, чтобы смотреть, как другие оценивают его, начинает смотреть на себя, он очень близок к тому, чтобы преобразиться в мистика. Поэту не следует останавливаться на поэзии; его предназначение исполняется лишь тогда, когда он становится мистиком. Поэт заинтересован в других - мистик исследует собственное существо. Поэт говорит то, что вам понравится: мистик говорит то, что он нашел в глубинах собственного бытия. И говорит он в надежде на то, что его слова, возможно, разбудят вас для поиска и исследования. |
|
|