"Десант в прошлое" - читать интересную книгу автора (Гагарин Станислав Семенович)

КТО ПРЯЧЕТСЯ В КАТАКОМБАХ?

«Денек выдался! — подумал Леденев. — Однако пора спать!..» Он знал, что долго не сможет уснуть, но считал необходимым с первого дня подчиниться режиму, иначе не стоило сюда ехать. В назначенное время он разобрал постель, хотел закурить на сон грядущий, раздумал, спрятал пачку сигарет в ящик тумбочки, с интересом глянул на пустовавшее место. Соседа своего — сказали, что он военный врач, — Леденев еще не видел. Юрий Алексеевич щелкнул выключателем настольной лампы и вытянулся под простыней, чувствуя, как все сильнее болит голова, утомленная размышлениями о смерти Миронова. Леденев понимал, что лишь сон снимет нервное напряжение, в котором пребывают его душа и тело.

Окно, выходившее к морю, было открыто, легкий ветерок изредка залетал в комнату, и тогда Леденеву казалось, что он лежит сейчас в рыбацкой избушке среди скал одной из многочисленных губ— заливов, изрезавших побережье, куда он часто приезжал порыбачить в свободные дни. Летом суровое северное море пахло так же, как это, южное, лежащее ближе к экватору на двадцать пять градусов.

Леденев вздохнул, поморщился, опять и опять вспоминая лицо женщины, которой он сообщил трагическую весть.

«И это называется: человек поехал на курорт поправить нервную систему, — подумал Юрий Алексеевич. — Превосходная складывается ситуация».

Сон не приходил. По-прежнему проникали через окно запахи моря, и Леденев поднялся, не зажигая света, закурил.

«Отпуск пропал, — окончательно решил он, затягиваясь дымом. — Где-то здесь Иван Сергеевич служит, Нефедов. Говорили, что именно в Понтийск его направили начальником горотдела. Завтра и поищу».

Иногда Леденев задумывался над смыслом работы, которой он посвятил жизнь, но никогда не рассуждал о ней.

Да и остальные сослуживцы Леденева делали свое незаметное для широкого круга людей, но такое важное дело — без внешнего пафоса, без громких слов о «щите и мече». Все это считалось естественным — защита завоеваний социалистического отечества и карательные санкции против тех, кто на эти завоевания покушается.

Эти люди постоянно сознавали величайшую ответственность, взятую ими на себя, и доверие, которым облекли их народ и партия, и не могли быть равнодушными ни к одной ненормальности нашего бытия.

И Леденев, еще не зная, что он конкретного предпримет в связи со смертью Миронова, понимал, что не сможет просто отмахнуться от свершившихся событий и завтра непременно заглянет к бывшему начальнику уголовного розыска Поморска подполковнику Нефедову.

Ему вдруг вспомнилось дело о таинственном исчезновении художника Воронцова, которое в уголовном розыске окрестили с легкой руки Юрия Алексеевича «Голубой Пикассо». Леденев был тогда капитаном милиции, и Нефедов, переведенный недавно к ним из Саратова, назначил его старшим группы расследования.

Перед мысленным взглядом Юрия Алексеевича поплыли стены квартиры-мастерской Воронцова, увешанные картинами, потом картины слились в один многоцветный фон, и вяло пробилась последняя мысль о том, что дверь он, кажется, не закрыл, соседу стучать не придется...

Утром Юрий Алексеевич проснулся поздно и сразу обратил внимание, что сосед дома не ночевал.

На второй день пребывания в санатории полагалось пройти врачебный осмотр, получить назначение на процедуры, заполнить всевозможные карты и анкеты. Словом, до самого обеда Леденев был занят по горло, а когда вернулся из столовой в палату, на соседней койке лежал плотный мужчина средних лет с короткой шотландской бородкой и серебристым ежиком волос на голове. Одет он был в голубую распашонку и белые репсовые брюки. Коричневые сандалии-плетенки стояли на полу у койки.

— А, соседушка! — гулким голосом заговорил он. — В милицию обо мне не заявляли?

— Если хотите, могу и заявить. Не знаю только, кого разыскивать.

— Извините, не представился. Полковник медицинской службы Ковтун, Иван Никитич.

Леденев назвал себя.

— Только что приехал, Юрий Алексеевич? А я уже третий день и только одну ночь. Сегодня ночевал в соседнем селе у фронтового дружка, крестника своего: операцию ему в Понтийске во время войны делал. Он тут директором совхоза работает в Бакшеевке. Вы ночью не храпите?

— Кажется нет. Жена не жаловалась.

— Это хорошо. Я храпунов не выношу. Из-за них и в санатории почти не езжу. В городе уже были?

— Ехал через него на автобусе вчера, вот и все...

— Если не возражаете, буду вашим гидом: Понтийск знаю хорошо, еще до войны здесь бывал. Сердце, нервы?

— Всего понемногу.

Леденева уже начинал раздражать слишком разговорчивый и, на его взгляд, бесцеремонный сосед, и вдруг тот, будто почувствовав это, сказал:

— Все. Ставлю точку. Вижу: вы готовы вынести мне приговор, зачислив меня в старые болтуны. Не возражайте, дорогой сосед, моя специальность — психиатрия. Оставлю вас одного и советую вздремнуть после обеда. Прекрасное средство для восстановления сил и для нервной системы, а я пойду прогуляюсь, к морю наведаюсь.

— Нового пока к тому, что ты знаешь, добавить не могу. Утром у меня была Миронова. А что я ей могу сказать? И дело это ведут те органы милиции, на территории которых обнаружен труп.

— Позволь, Иван Сергеевич, — возразил Леденев, — но по закону за дело берется тот, на чьей территории совершено преступление. Труп у железнодорожного полотна — лишь следствие преступления, совершенного в поезде, а скорый № 14, как мне известно, формируется в Понтийске, и люди на нем работают ваши, значит, и дело ваше.

— Силен ты, Юрий Алексеевич, — рассмеялся Нефедов. — Хочешь по старой дружбе подкинуть мне гиблое дело? Силен...

Они сидели в полутемном кабинете начальника городского отдела милиции. Послеполуденный зной не проникал сюда из-за плотно закрытых тяжелыми шторами окон, дышалось легко и свободно; бутылки с нарзаном, извлеченные полковником из холодильника, облицованного красным деревом, покрылись сизой изморозью.

Нефедов совсем не изменился за те два или три года, которые они не виделись. Порой Леденеву казалось, что Нефедов несколько переигрывает, стараясь казаться проще, чем был он в Поморске на должности начальника отдела уголовного розыска, чтоб, упаси бог, Леденев не подумал, будто с получением третьей звезды он вроде бы зазнался.

— Да нет, — возразил Леденев, наливая себе нарзан, — никаких лишних хлопот я для тебя не хочу... Но ведь человек из вашего города, попутчиком моим был...

— А я и не собираюсь отмахиваться. Пусть дело числится за теми парнями со станции Дресва, а работать будем вместе. Я уже выделил человека. Есть у меня такой хват-парень, старший инспектор Аркаша Китченко. Сегодня вечером едет на место, а пока допрашивает поездную бригаду. А ты думал: Нефедову лишь бы дело столкнуть?

— Брось, Иван Сергеевич, ничего такого я не думал. Сам понимаю: нелегкая история. Ехал я с ним вместе да вещи жене передавал. И осталось такое чувство, будто сам перед ней виноват — не уберег человека...

— Его я не знал, — проговорил полковник, — а у Елены Федоровны супруга моя лечилась. Ее многие в Понтийске знают, хирург отменный... Сегодня поедет с моим Китченко за телом. Сам-то что думаешь? Ведь видел Миронова в течение нескольких часов и буквально за какие-то минуты до смерти разговаривал с ним...

— Самоубийство тут, к примеру, никак не вяжется, — сказал Леденев. — Уж больно цветущий и жизнерадостный вид был у моего соседа. Да, деньги у него были?

— Бумажник в целости, ограбление как будто отпадает. Может быть, затеял ссору с каким-нибудь хулиганом?

— Все может быть. Ты прав, дело из категории гиблых.

— Хочешь послушать, что мой Аркаша раскопал? — спросил Нефедов. — Он должен уже закончить допросы. Сейчас узнаем.

Полковник позвонил. Заглянувшей в кабинет секретарше сказал, чтоб пригласила капитана Китченко.

Когда Китченко вошел к начальнику милиции, Леденев подумал про себя, что этот инспектор, видимо, лихой парень, из тех, про которых когда-то говорили, будто они «на ходу подметки рвут».

— Слушаю, товарищ полковник, — сказал Китченко, мягко, по-одесски, произнося шипящие звуки.

— Садись, Аркадий Маркович, и доложи нам, что ты узнал по делу Миронова.

— Сущую малость, товарищ полковник. Ни грамма света на это темное дело, — быстро заговорил инспектор, искоса поглядывая на Леденева и явно принимая его за «деятеля» из Центра. — Если позволите, я разложу вам все, что имею, по своим полкам... Из Дресвы доставили протокол обнаружения трупа, акт судебно-медицинской экспертизы и больше ничего. Есть, правда, и бумажка с их версией, но что они пишут? «Считаем, что сбросили с поезда № 14». Ха! У него же посадочный талон в кармане на этот поезд был... Не надо долго думать! Судмедэксперт пишет, что накануне погибший выпил много пива, а смерть наступила от удара о придорожный столб. Это все. Конечно, я поеду сегодня в Дресву и буду искать, но...

— Не надеешься на успех? — спросил Нефедов.

— А на что надеяться? Ведь не стянули же его арканом с поезда дресвинские мужички? Если его кидали, то преступники остались на поезде, на нем и следы какие-то должны быть.

— А тот парень, что ехал с Мироновым в купе? Бывший заключенный, Федор Курнаков, — вступил в разговор Юрий Алексеевич.

— Ха! — воскликнул Китченко. — Теперь он герой, этот Федор Курнаков. Прямо статью в газету с него пиши...

Нефедов и Леденев переглянулись.

— Ну, что ты узнал? — сказал полковник. — Выкладывай...

— У него железное алиби, у Курнакова. Пока Миронов ходил в ресторан, Курнаков принимал роды в соседнем вагоне! Во как!

Китченко торжествующе оглядел собеседников, будто бы он сам отличился.

— Этот Федор, оказывается, фельдшер. Работал в Бакшеевке, в совхозе на медпункте. Сидел по двести шестой, части первой. Подрался, кажется, с кем-то. Он вышел из купе покурить, а мимо девчонки-проводницы бегут и охают: женщина рожает. Он за ними. Все и сделал как положено. Благодарные пассажиры прислали кучу писем в «Понтийское знамя», просят разыскать героя. Ведь он никому не назвался, и если б его не сняли по дороге, никто бы и не узнал...

— Я видел, как его снимали. Он ни словом не возразил. Молчал все время, — вступил Леденев в беседу.

— Этот человек, Аркадий Маркович, ехал с Мироновым в одном купе, — сказал Нефедов. — Знакомьтесь. Юрий Алексеевич Леденев — мой старый сослуживец, можешь поспрашивать его. Но учти: он отдыхающий, так сказать, не у дел, не мучай его...

— Как можно, товарищ полковник, мы тут только и занимаемся тем, чтоб отдыхающим легко отдыхалось. Да и говорить особо не о чем. Если б товарищ Леденев знал что-либо конкретно, то и я бы это знал, а так... Вот допросил я десятка полтора людей из поездной бригады. А толку? Никакого. Не видели, не знаем...

— И все-таки: что вы думаете об этом деле, капитан? — спросил Леденев.

— Тут может быть три варианта. Первый: его сбросили с поезда. Судя по данным судебно-медицинской экспертизы, сбросили живым. Мотив? Грабеж или хулиганские побуждения. Второй вариант: самоубийство. Мотив? Тут надо поломать голову, изучить личность Миронова, его окружение, частную жизнь, положение на службе и прочее, словом, разработать его досконально. И третий вариант: нечто такое, о чем мы еще и не подозреваем, что находится за пределами нашего воображения. Надо искать любые следы. Поездную бригаду я опросил, работников ресторана тоже. В ресторане Миронов не появлялся, буфетчик говорит, что такой человек ничего не покупал. Значит, все произошло на пути между вагоном номер семь и рестораном. Мне переслали ваше свидетельство по поводу открытой двери, товарищ Леденев. Я его приобщил. Вот, пожалуй, все, чем я располагаю. Может быть, в Дресве нападу на что-нибудь. Кроме того, я поручил стажеру Воловику проверить пассажиров из седьмого, шестого и пятого вагонов. По приезде пройдемся широким бреднем, глядишь, чего и заловим...

— А что ты скажешь, Юрий Алексеевич?

— Что ж, капитан Китченко хорошо изложил суть дела, да и версии, предложенные им, любопытны. И с третьим вариантом неплохо придумано. Это значит, что он всегда готов допустить, что выбранная им версия несостоятельна. Только к первому варианту я добавил бы еще один мотив.

— Какой? — спросили одновременно Нефедов и Китченко.

— Месть.

— Но кто может так мстить Миронову? — сказал инспектор.

— Послушай, Иван Сергеевич, — решительно вмешался в разговор Леденев, — а что, если этим делом займусь и я? Не возражаешь?

Нефедов внимательно посмотрел на Леденева.

— Ты? — спросил он после некоторой паузы. — А на кой тебе это нужно?

— Я бы взял на себя отработку версии о самоубийстве или мести. Хочется мне разузнать, каким он был человеком. Сам понимаешь, какой мне теперь отдых...

— Понимаю, — сказал Нефедов. — Так тебя, что ж, в оперативную группу включить?

— Нет, не надо. Я схожу к Миронову домой, на службу, к соседям. Словом, разберусь в его жизни и поищу там зацепку. Конечно, буду держать вас в курсе. Годится?

— Что ж, давай попробуй. Правда, непосредственно дело на нашей шее не висит, но все равно окажешь по старой памяти помощь милиции. Как думаешь, Аркадий Маркович?

— Как можно сомневаться, товарищ полковник, это ж такие кадры, что нам и не снилось. Премного вам благодарны, товарищ майор.

Аркадий Китченко и не пытался скрыть усмешку, и Юрий Алексеевич хорошо понимал капитана милиции, которому совсем не улыбалось вмешательство в его дела этого «сыщика на отдыхе». Леденев поднялся, подошел к инспектору уголовного розыска и взял его за локоть.

— Не злитесь, капитан. Мешать вам не буду... Только стоять в стороне от этого дела тоже не могу. Бывает же...

— Да я что, — уже дружелюбнее заговорил Китченко, — я не против...

— Вот и хорошо, — оживился Нефедов. — Значит, оформляй бумаги и кати в Дресву. Не забудь про Елену Федоровну.

Когда Китченко вышел, полковник сказал:

— Ежели какая будет накладка, сразу звони мне. А вечером мы с женой даем в твою честь ужин. Впрочем, сейчас я закончу кое-что по службе, ты поскучай немного, и поедем ко мне.

Через сутки Юрий Алексеевич уже многое знал а Сергее Николаевиче Миронове, но сведения эти носили в основном анкетный характер. Леденев побывал в отделе кадров Управления тралового флота, беседовал с главным инженером, которому непосредственно подчинялся погибший, со старшим инженером-наставником отдела техники безопасности Нестеренко, замещавшим Миронова, с секретарем парткома тралфлота Дашковым.

Понтийский тралфлот был одной из самых крупных организаций города, испокон веков населенного рыбаками. Большинство жителей так или иначе было связано с морем и рыбой. Два года назад реконструировали рыбный порт, построили новые холодильники, промысловый флот постоянно оснащался новыми кораблями, среди которых основное место занимали большие морозильные рыболовные траулеры Николаевского судостроительного завода и траулеры-морозильщики, поставляемые из Германской Демократической Республики. Такие же суда были и в Поморском траловом флоте, потому Юрий Алексеевич без труда ориентировался в сложном хозяйстве Понтийского рыбопромыслового управления.

Из личного дела Миронова Леденев узнал, что Сергей Николаевич родился 29 марта 1917 года в селе Рыжики, на Смоленщине, в семье сельского учителя. В 1936-м поступил в Московский университет, на физико-математический факультет. В 1938 году был призван в ряды Красной Армии и направлен в артиллерийское училище, которое окончил в канун войны и начал службу в одной из артиллерийских частей Западного округа.

«Летом сорок первого года, — писал в автобиографии Сергей Николаевич, — наш артиллерийский полк попал в окружение, но после тяжелых боев, ценою больших потерь пробился через линию фронта и вышел к своим...»

В 1942 году старший лейтенант Миронов был откомандирован в распоряжение Центрального штаба партизанского движения и до конца войны выполнял различные задания, о которых в анкетах отдела кадров не пишут. Сразу по окончании войны он женился на Елене Федоровне Синицкой. В 1946 году у них родилось двое детей: Игорь и Марфа. В рыбной промышленности Миронов стал работать с организации разрушенного войной хозяйства тралового флота, когда на старых, чудом уцелевших сейнерах понтийские рыбаки принялись ловить в едва очищенном от мин море хамсу, скумбрию и ставриду.

Сергей Николаевич занимал в управлении разные должности, но последние десять лет постоянно «сидел» на технике безопасности.

— Думающий был мужик, — сказал о нем главный инженер, — и строгий. Капитаны и старшие механики прятались, едва вахтенный штурман сообщал, что идет с осмотром Миронов. Зато у нас и травматизм наименьший по министерству, охрану труда Сергей Николаевич поднял высоко. На две недели послали на ВДНХ обмениваться опытом. Послали на свою голову... Что там произошло? Не выяснили еще?

— Идет следствие, — ответил Юрий Алексеевич. — По его окончании вас известят, конечно.

У преемника Сергея Николаевича, угрюмого высокого мужчины лет сорока, обладавшего крючковатым носом и обвисшими усами пшеничного цвета, узнать что-либо обстоятельное было трудно.

Нестеренко отвечал односложно, неопределенно хмыкал, и самая длинная фраза, которую Леденев выжал из него, состояла из трех слов: «Справедливый был человек...»

Более обстоятельный разговор состоялся у Юрия Алексеевича с секретарем парткома Дашковым.

Едва этот разговор начался, машинистка принесла секретарю отпечатанный текст.

— Вот, — сказал Дашков, протягивая Юрию Алексеевичу листок бумаги. — Завтра будет в бассейновой газете.

Леденев прочитал о том, что администрация, партийный и профсоюзный комитеты Управления тралового флота с прискорбием извещают о трагической смерти начальника отдела техники безопасности Миронова Сергея Николаевича и выражают соболезнование семье покойного.

— Елену Федоровну жалко, чудесный она человек. И дети вот...

— А Миронова не жалко? — спросил Юрий Алексеевич.

— Я не так, наверно, выразился. И его жалко, только ему уж ничем не помочь, а вот о семье надо думать.

— Не могли бы вы рассказать о покойном подробнее? Не анкетные данные, они у нас есть, а о том, что он был за человек вообще? Могли, скажем, быть у него сложности, ну... счеты с жизнью, какая-то безвыходность?..

— Ну это уж зря! Если бы вы знали Миронова, никак не подумали бы такое. Веселый, жизнерадостный человек, мы ему всегда поручали организацию отдыха работников управления. Правда, суров он был, когда нарушали правила охраны труда, порой приходилось его сдерживать, палку, бывало, перегибал по отношению к нарушителям, а в остальном: душа человек. Хороший семьянин, служба шла у него как часы, принципиальный, честный... Нет, не вижу никаких оснований для ваших предположений.

— Это не предположения. Просто мы считаем необходимым проверить все версии. Ведь Миронов погиб при крайне загадочных обстоятельствах. Вы давно с ним знакомы?

— Да уж лет пятнадцать.

— Может быть, вам приходилось говорить об отвлеченных вещах?.. Не замечали ли вы что-нибудь странное, несвойственное обычному душевному состоянию Миронова?

— Гм, надо подумать... Конечно, за эти годы всяко бывало. Мы не то чтобы друзья, но добрые знакомые, это точно... В разговоре он вот, бывало, вдруг замыкался, будто мысль прерывалась, и смотрел в одну точку. Потом будто через силу продолжал говорить. Но ведь он фронтовик, был контужен, так что... Да и случалось такое редко...

— Вы не помните, куда был ранен Миронов? — спросил Юрий Алексеевич.

— Вам лучше спросить об этом у Елены Федоровны. Ведь она выходила его в госпитале, там они и встретились. Миронов был тяжело ранен при освобождении Понтийска, его подобрали без сознания на улице, и он попал сразу на стол к своей будущей супруге.

— Это интересно, — сказал Леденев, намереваясь закончить беседу.

Но Дашков протянул ему сигареты:

— Давайте закурим.

Он помолчал несколько мгновений.

— Вот вы про странности спрашивали... Это тоже сложно по-разному понимать. Один раз Миронов немного удивил меня. Были мы с ним как-то в одной охотничьей компании. Охочусь я от случая к случаю, да и Миронов тоже, хотя ружьишки у нас есть, и в обществе состоим. Поехали в горы, обещали нам кабанов организовать. Рано утром я решил до завтрака пройтись. Вышел на площадку перед обрывом и увидел на самом краю Миронова. Он стоял и смотрел вниз, туда, где грохотала горная речка. Я хотел окликнуть его, но подумал, что могу испугать и он от неожиданности потеряет равновесие. Так и стоял позади, ожидая, когда Миронов повернется. И вдруг слышу, как он что-то сказал, слов не разобрал, но говорил Миронов по-немецки. Потом шагнул назад и только тогда повернулся и увидел меня. «Это ты, — сказал он. — Доброе утро». Равнодушно так сказал, каким-то неживым голосом. «Хорошее местечко, — говорит он мне. — Один шаг вперед — и никаких проблем...» — «А какие такие проблемы? — говорю я ему. — Не выспался ты, что ли?» Стало мне чуточку жутко, вот я и обозлился на него. «А у тебя разве их нет?» — спросил он. «А ты бы, — отвечаю, — выбрал место побезопаснее для упражнений в немецком языке». — «Не бойся, — говорит мне Миронов, — ведь я отвечаю за технику безопасности. А «Фауст» Гёте только здесь и читать, над такой пропастью...» Язык он действительно знал прекрасно, во время войны в тыл к немцам ходил... Вот такая история. Я ее потом и забыл.

— Благодарю вас, — сказал Леденев. — Значит, его что-то заботило...

— А разве найдется на этом свете человек, которого ничто и никогда не заботит? — перебил Юрия Алексеевича секретарь парткома. — Не встречал таких... А к вам у меня будет просьба. Держите меня в курсе расследования. В пределах возможного, конечно.

— Постараюсь, — ответил Юрий Алексеевич. — Надеюсь, мы с вами увидимся еще.

...А в санатории майора Леденева ждал неприятный разговор с главным врачом, которому доложили, что вновь прибывший пациент нарушает режим, не является к обеду, не сдал всех анализов, не посещает предписанные процедуры и вообще неизвестно, зачем сюда приехал... Взяв с Юрия Алексеевича слово, что перестанет нарушать дисциплину, главный врач отпустил его.

— Что, — сказал сосед Леденева, когда тот вернулся в палату, — задал вам Пашка трепку?

— Какой Пашка? — спросил Юрий Алексеевич.

Ковтун сидел у тумбочки и подбривал бороду опасной бритвой, заглядывая в круглое зеркальце, приставленное к флакону одеколона «Шипр». Разговаривал он с Леденевым, не поворачивая к нему головы.

— А наш главный, — отозвался Иван Никитич. — Он же мой племянник. И учился у меня. Мог бы стать хорошим психиатром, а вот взялся за курортное дело... Тоже надо, конечно, но...

Он закончил бритье и стал мыть прибор в раковине умывальника. Леденев сел на койку и развернул купленные в городе газеты.

— А верно, где вас носит все время? — спросил полковник. — В городе вы впервые, знакомых у вас быть не должно, на ловеласа не похожи, хотя успехом у женщин должны пользоваться, ваш тип их привлекает... Если б вы не были отдыхающим, я б вас не спрашивал, понятное дело, а так... Впрочем, можете не отвечать — и извините меня за любопытство.

— Нет, отчего же, — сказал Юрий Алексеевич, — я действительно в отпуске и на самом деле приехал подправить здоровье в санаторий. Но по дороге сюда произошло вот что...

И Леденев рассказал Ивану Никитичу Ковтуну о дорожном происшествии.

— Да, загадочная история, — проговорил полковник, убирая бритвенные принадлежности в ящик тумбочки.

— Вот я и пытаюсь независимо от работников милиции проникнуть в ее суть...

— Послушайте, — сказал Ковтун, — а вам не приходило в голову, что все эти события как раз по вашей части, по линии органов государственной безопасности?

— Что вы хотите этим сказать? Уж не считаете ли вы убийство Миронова делом рук иностранной разведки?

— А почему бы и не так? Может быть, его необходимо было устранить. Скажем, отказался работать на своих хозяев, и еще какие причины... По крайней мере в литературе о шпионах вы найдете кучу таких примеров. Так что вам, Юрий Алексеевич, прямой резон этим заняться, а я бы с удовольствием стал помогать...

— Вам, по-видимому, не дают покоя лавры доктора Ватсона, — сказал Леденев. — А мне вы, конечно, отводите роль Шерлока Холмса?

— Безусловно, — подтвердил Иван Никитич и рассмеялся. — Нет, попросту говоря, меня заинтересовала эта история. И как врача, и как любителя детективной литературы. Судя по тому, что вы рассказывали о Миронове, я не могу согласиться с версией самоубийства.

— Я тоже.

— Знаете, Юрий Алексеевич, мне приходилось встречаться с подобными аномалиями в человеческой психике неоднократно. Меня не раз привлекали к участию в дознании по таким делам, беседовал я и с покушавшимися на свою жизнь, когда освидетельствовал их на предмет психической полноценности.

— И что вы думаете об этих самых аномалиях? — спросил Леденев.

— Видите ли, самоубийство — привилегия разумного существа. Очевидно, разум обладает силой, способной одолеть главный фактор любой жизни — инстинкт самосохранения. По всей вероятности, в основе каждого случая самоубийства лежит точный расчет, трезвый подход к тому, что должно совершиться. Случаи самоубийства в состоянии аффекта, когда решение приходит мгновенно, крайне редки и нетипичны. Обычно такое намерение обдумывается, взвешиваются все «pro» и «contra», выбирается способ лишения жизни, сочиняется письмо и так далее.

— И вы считаете этих людей нормальными? — спросил Леденев.

— Вы лучше спросите, существуют ли вообще нормальные люди... В психике любого человека есть отклонения от нормы в том или ином аспекте. Но имеется круг медицинских показаний, определяющих критерий нормальности в общежитейском плане. Например, спасенных самоубийц мы не зачисляем в категорию душевнобольных, но, как правило, направляем на стационарное исследование в психиатрическую больницу.

— И все-таки, что это за люди? Можно ли по предшествующему поведению судить, что человек уже намеревался покончить с собой?

— Вы хотите знать это применительно к поведению Миронова, когда он пил с вами пиво в купе?

— Конечно, — сказал Леденев.

— Веселящиеся кандидаты на тот свет по своей воле — это бывает не так часто. Обычно задумавший самоубийство начинает избегать людей, по-видимому, их присутствие мешает ему вести расчеты. И надо сказать, что принятое решение бывает удивительно стойким. Случайно спасенные нередко снова повторяют свои попытки, на этот раз учитывая предыдущие промахи. Несколько раз пытались покончить с собой Гаршин, Хэмингуэй, вспомните попытку молодого Джека Лондона утонуть в реке.

— Мне известны эти примеры, — сказал Леденев.

— С моим другом была такая история. Он — классный хирург, может из кусков сшить человека. И однажды доставили ему мужчину, перерезавшего себе горло бритвой. Тот остался жив лишь потому, что после разреза голова его склонилась на грудь и рана закрылась. Мой друг спас его. И когда тот выписывался, хирург возьми и скажи ему, что если бы он откинул голову на спинку стула, то спасти бы его не смог и господь бог. И что же вы думаете? Ровно через месяц этот несчастный поступает с учетом слов врача... И теперь его ничто уже не могло спасти.

— Вы сказали «несчастный». Значит, вы не осуждаете самоубийц?

— Как вам сказать... Если человек отказался от борьбы, значит, не видел иного выхода, кроме ухода из бытия... Я не жалею их, но мне обидно, что все мы, и я как психиатр в первую очередь, просмотрели такие повороты человеческого существования, которые привели к фатальному результату. Вся моя жизнь посвящена тому, чтобы снимать нагрузку, которую бытие взваливает на человеческую психику, и каждый случай добровольного ухода из жизни — мое поражение.

— Значит, вы допускаете, что Миронов мог покончить с собой, выбросившись из поезда на полном ходу?

— Допускаю. Вопрос только в том, что предопределило этот поступок. А это уже по вашей части, дорогой товарищ криминалист. И по моей тоже, конечно. Так что вам, Юрий Алексеевич, от доктора Ватсона не отделаться.

На следующий день Леденеву пришлось добросовестно выполнять все санаторные, назначенные ему, предписания, и он сумел освободиться лишь к вечеру. А утром Иван Никитич договорился, что обедать они будут в Понтийске: пусть, мол, не отмечают их отсутствия в столовой.

Они взяли такси и поехали в сторону Балацкой бухты, где в пещерах скалистого берега укрывались во время войны понтийские подпольщики и партизаны. От секретаря парткома тралфлота Леденев знал, что тот после освобождения Понтийска принимал участие в извлечении и транспортировке больных и раненых из этих пещер.

Тут, во время посещения Балацкой бухты, с Юрием Алексеевичем и случилось происшествие, которое заставило его по-иному взглянуть на дело, за расследование которого он взялся, так сказать, на общественных началах.

Собственно, этот первый факт можно было бы отнести к категории случайного стечения обстоятельств, но...

Словом, они с Ковтуном потеряли друг друга. Когда Юрий Алексеевич проходил мимо отвесной стены крутого обрыва, наверху зашуршало, шум быстро усилился, и Леденев едва успел прижаться к стене, как упал град камней величиной с голову.

Он не шелохнулся. Когда все стихло, Леденев медленно двинулся вдоль гранитной стены, останавливаясь и прислушиваясь.

Солнце садилось, обрыв перекрыла длинная тень, Леденев двигался вдоль стены, раздумывая, где сейчас может быть Ковтун, и вдруг оказался перед входом в пещеру.

Вход чернел прямо перед ним, и Юрий Алексеевич увидел, что козырек над входом надежно предохранит его от каменного ливня. Он шагнул в пещеру, темнота окружила его, Леденев обернулся, посмотрел на светлое пятно выхода и сделал еще несколько осторожных шагов.

Когда Юрий Алексеевич остановился, он вдруг почувствовал, что в пещере он не один. Он отступил вправо, ощупал рукой холодную стенку и услышал, как рядом кто-то шумно вздохнул.

— Кто здесь? — негромко спросил Леденев.