"Операция «Дозор»" - читать интересную книгу автора (Егоров Николай Матвеевич)4Через дорожку от дружинной линейки — круглая бетонная площадка со скамейками по краю. Здесь проводятся массовки. Массовка — от слова массовый. Следовательно, игры-танцы для масс — для всех. Все отряды обязаны являться сюда в полном составе. Никто не должен оставаться сам по себе. Этого требует начальник лагеря. Отряды и являлись сюда в полном составе, но в том, что затевала культурница-массовичка Лионела Карповна, участвовали в основном девочки. Они неутомимо играли и танцевали. Иногда танцевали и ребята постарше. Большинство же мальчиков занимало скамейки и бегало вокруг площадки. Малыши боролись и катались на мягкой траве, как жеребята. Музыки было вдоволь: то играл толстый аккордеонист Толик, то гремел репродуктор — колокол на столбе. Когда играл Толик, слышны были ребячьи голоса и даже мерный шум моря. Когда гремел репродуктор, все заглушалось, и в горах зарождалось эхо. В этот вечер Орионовна попыталась весь пятый отряд приохотить к танцам — ведь ничто так не сплачивает коллектив, как общее дело! Она вывела мальчишек и девчонок на площадку, построила парами. Лионела Карповна, туго затянутая в светлый брючный костюм, показала движения польки и попросила повторить их за нею. Толик наигрывал. Мальчишки дурачились, скрывая неловкость и неумение. Девчонки, задаваясь, ныли: — Ирина Родионовна, а чего Багров на ноги наступает! — Ирина Родионовна, а чего Забрускин говорит, что я неуклюжая, как корова! Орионовна старалась не обращать внимания, веселилась, как никогда, упорно проводя свою линию: танцевать всем! Она взяла в партнеры Пантелея. Ему не до этих танцев — век бы их не видать — но не удерешь. И он танцевал, глядя себе под ноги, оступаясь и сбиваясь с шага. Орионовна не сердилась, терпеливо подсказывала: — Музыку слушай, музыку, а ноги — они сами пойдут, как только ты услышишь музыку… Она и других ребят подбадривала, а некоторых даже прихваливала. Оставив ненадолго Пантелея, она подошла к Лионеле Карповне и вместе с нею дирижировала танцами, напевала. Пантелей уже высматривал местечко на скамье, когда Орионовна подозвала Капу и подтолкнула к Пантелею: — Займись моим партнером. Он уже почти умеет! Сделали несколько шагов, и ноги Пантелея одеревенели от напряжения. Он остановился. Капа стояла рядом, давая ему отдохнуть. В ее черных мохнатых глазах было спокойное внимание, и Пантелей решил: постараюсь, станцую, как следует! Но скоро Капа остановилась и придержала Пантелея за руку: — Танцуй свободно, как ходишь… Посмотри, вон… Валерий Васильевич танцевал с Валерией Васильевной. Они танцевали, и музыка равнялась по ним. Она вроде бы даже замедлялась, когда Валерий Васильевич медленно переставлял ногу, которая болела. Музыка как будто даже затихала, когда Валерий Васильевич что-то говорил Валерии Васильевне. Они шли — глаза в глаза. Он заговаривал, а она слушала и кивала едва заметно: понимаю, продолжайте, продолжайте… — Говорить надо? — спросил Пантелей. — О чем? В глазах Капы блеснул смех, но сказала она сердито: — Ни о чем! Аккордеонист Толик устал. В колоколе репродуктора что-то хрипело и стучало. Валерий Васильевич пошел к скамейке — передохнуть. Бастик Дзяк уступил ему место, а сам стал рядышком, помялся: — Валедий Васильевич, а кто вам Валедия Васильевна? — Коллега… Товарищ по работе… — А Идина Додионовна? — Тоже товарищ по работе… — А почему вы все вдемя только с Валедией Васильевной даз-говадиваете? — Разве? — Ага! Заиграла музыка, Валерий Васильевич поднялся и развел руками: мол, видишь, некогда отвечать на твои вопросы. Усилия Орионовны не пропали даром — ребята кое-чему научились, а научившись, стали охотнее выходить на площадку, покорно выполняли требования своих партнерш. И тут случилось непредвиденное. Увлеченно танцевавший Санька Багров вдруг качнулся, вываливаясь из ряда. Пары сбились. А Санька попытался вернуться на место, но его повело — он едва не рухнул на бетон. Орионовна подхватила его, и он на ослабевших ногах побрел к скамейке. Санька согнулся, вдавил кулаки в живот, икал и постанывал. Малышей сдуло с ближайшей скамейки. Санька лег на нее, лицом к спинке. Резко вытянулся, дернулся, свернулся калачиком, заохал через силу: — Ой-и… Мамочка!.. Ой-и… Растерянная Орионовна гладила его голову, просила: — Что с тобой, Александр! Ну, скажи же, что с тобой?… Санька корчился, невнятно жаловался: — Уммми-раю… Перекрывая все звуки, взлетел пронзительный голос Бастика: — Багдов умидает! Сам он сказал, сам!.. Доктода! Валерий Васильевич подсунул под Саньку руки, сказал Орионовне: — Я его в медпункт отнесу… — Что вы! — всполошилась Орионовна. — А вдруг хуже станет. — Доктода! — вопил Бастик. — Замолчи! Я уже иду за ним! — воскликнула Валерия Васильевна и побежала в сторону медпункта. Плаврук Эммануил Османович, который никогда прежде на этой площадке не появлялся, теперь примчался, склонился над Санькой, допытываясь: — Ты узнаешь меня, Багров? Багров, это я. Скажи, что с тобой, скажи, Багров, и я окажу тебе первую помощь! Первую помощь! Орионовна оттеснила плаврука, загородила Саньку собой: — Ни в коем случае! Никакой самодеятельности! Поскорее доктора! Лионела Карповна разгоняла ребятишек, отстраняла взрослых: — Не надо толпиться возле больного: ему необходим воздух! Санька терял силы и нечленораздельно мычал: — Ыииии… Умммм… Доктор взлетел на площадку, как большая белая птица, — крыльями развевались полы халата. Он поднял руку, потребовал: — Музыку!.. Убрать!.. И музыка оборвалась, точно радист услыхал доктора. — Минуточку! Сейчас разберемся! Только доктор подскочил к Саньке, только взял руку, чтобы пульс нащупать, как случилось еще более непредвиденное: «умирающий» легко встал, потянулся, хихикнул: — Чего вы? Я — ничего… Все застыли, а Санька вразвалочку пошел по площадке, будто круг почета делал. Все провожали его глазами и не могли рта раскрыть. — Продолжайте, танцуйте, — помахав рукой, разрешил Санька. И тут плаврук пришел в себя: — Утопить тебя мало! Орионовна заплакала: — Ну, Багров!.. Ну! — Во дает! — восхитился Олег Забрускин. — Ложный вызов! «Скорая» приехала, а больной — здоров. А доктор, удивив окружающих, рассмеялся: — И хорошо, что здоров, хуже было бы, если бы он по-настоящему захворал! Саньке не удалось закончить круг почета. Репродуктор на столбе кашлянул и металлическим тенорком сообщил: — Пионер пятого отряда Александр Багров, вас вызывает начальник лагеря! Санька струхнул. Спрыгнул с площадки, но дать стрекоча не успел — угодил в объятия Полторасыча: — Что теперь ты учудил? — тихо поинтересовался завхоз. — А ну их! — огорченно отмахнулся Санька. — С ними шутишь, а они… не понимают шуток, а я — отвечай… — Сам пойдешь или сопровождать? Санька уронил голову набок, долгим взглядом посмотрел на Полторасыча и сказал: — Сам… И поплелся. Глядя на него, невольно подумаешь: человек и вправду заболел и, не желая утруждать других, сам добирается до пункта первой помощи… Что там у начальника было, как разговор сложился, никто не узнал. Мальчишки и девчонки наседали на Саньку, а он отделывался одной фразой: — Побеседовали по душам… Мальчишек злило, что Санька туману напускает, вместо того чтобы рассказать об увиденном и услышанном. Девчонок злило, что Санька так легкомысленно держится, умнее всех себя считает! В пятом отряде назревала буря, но не разразилась — началось построение на вечернюю линейку. Отряды заняли свои места, и председатели советов отрядов ждали команды председателя совета дружины подготовиться к рапортам. И тут хвост пятого отряда, где стояли самые маленькие, изогнулся в сторону кустов и сыпанул с дорожки. — Что вы делаете? Назад! Ну! — Орионовна пыталась поймать ребят, кинувшихся в кусты. Ни один не послушался. Валерий Васильевич тоже сунулся в кусты, но не выгонял мальчишек, а смотрел: за чем они охотятся? — Пятый отряд, что там у вас случилось? — допытывалась дежурная вожатая. Орионовна беспомощно вскинула плечи: сама понять не могу! И тут из кустов выбрался Бастик Дзяк. — Одионовна! Одионовна! — возбужденно кричал Бастик. — Посмотдите — это же светлячки! Он схватил воспитательницу за руку, толкался, голос его звенел все сильнее и сильнее. — Что ж ты наделал? — трагически спросила Орионовна, она не заметила, что Бастик обратился к ней по непозволительно искаженному имени-отчеству. — Мы — на линейке! На линейке! — Это же светлячки! — доказывал Бастик и, подняв кулачок к лицу воспитательницы, разжал пальцы — на ладони тлели живые угольки. Они то разгорались, то угасали, словно их ненадолго затягивало пеплом. Орионовна загляделась на угольки, потом подхватила вздрагивающую руку Бастика, опустила ее пониже: — Вижу, хорошо вижу… Что ж теперь делать? — Пятый отряд, что там у вас? — грозно повторила свой вопрос дежурная вожатая. — Светлячки! Светлячки появились! — неожиданно ответила Орионовна и заторопила малышей, вылетавших из кустов со сжатыми кулачками. — Быстрее стройтесь, быстрее! Когда строем возвращались с линейки, Ленка Яковлева сказала так, чтоб все слышали: — Надо срочно собрать совет отряда и обсудить поведение мальчишек. Строго спросить с Багрова и с Кондрашина. И с Дзяка тоже! — Тебе надо больше всех! — распалился Бастик. — Тебя надо обсудить, чтобы скандалы не заводила: «Обсудить! Сдочно!» Жаль пистолета нет, а то бы я тебе показал! Ленка ударилась в слезы. Отряд без команды остановился. Строй, смешался. — Я мечтаю, чтоб наш отряд был первым в лагере, и я — виновата! — хлюпая носом, наседала на Бастика Ленка. — Но-но-но! — Санька Багров стал между ними. Девчонки были на стороне Ленки и потребовали: всех мальчишек за то, что они не умеют себя вести, передать в малышовский отряд — к «чебурашкам». Самые ретивые даже руки подняли — голосовали за то, чтобы так позорно наказать мальчишек. — Стыыы-доба! — бросила Капа Довгаль. Девчонки уставились на нее: а-а, ты против подруг, ты за этих негодных мальчишек!? — А мальчики потребуют передать нас в отряд «ромашек!» И будем перебрасываться, да? — насмешливо спросила Капа. — А переведут ли?… Зачем же попусту спорить? И мальчишки и девчонки озадаченно замолкли. Валерий Васильевич все это время держался нейтрально: пусть, мол, померяются силами и — победит умнейший! Орионовна вконец расстроилась: отряд от рук отбился и не сладить с ним! Она покачивала головой и с завистью смотрела на отряды, которые организованно проходили мимо, направляясь к жилым домикам. Воспользовавшись паузой, Валерий Васильевич распорядился: — Подравнялись и пошли! Вожатый — впереди, отряд — за ним. Орионовна замыкала. Скоро она успокоилась и на подходе к домику сказала: — Яковлева, конечно, перехватила, но то, что она мечтает об успехах своего отряда, заслуживает уважения. — Я бы ее уважил, — непривычно тихо отозвался Бастик. Орионовна не услыхала… Мальчишки были в постелях, когда Орионовна заглянула к ним, щелкнула выключателем, пожелала спокойной ночи и бодро провозгласила: — Все дружно уснули! Попробовала бы сама дружно уснуть! Целый день, как заведенные были, и вдруг — сразу утихомирятся, точно не свет, а их выключили? Ребята ворочались в кроватях, с опаской переговаривались: все знали, что воспитательница и вожатый не ушли отдыхать и не скоро еще уйдут. Они ходят по коридору и прислушиваются к тому, что в комнатах делается. И в любую минуту могут войти. Пантелей натянул простыню до горла, потом откинул ее. Лег на левый бок, потом перекинулся на правый. Олег тихо свистнул и позвал Багрова: — Санька, ты спишь? — Сплю… А что? — А все же, что тебе начальник оказал? — Сам бы мог догадаться — что: благодарность объявил. — За дураков нас принимаешь? — оскорбился Олег, встал на колени и запустил в Саньку подушку. Тот кинул подушку обратно, нырнул под простыню с головой, сдавленно, будто его душат, выкрикнул: — Мамочки! Дверь тотчас же отворилась, и в светлом прямоугольнике четко обозначилась высокая фигура вожатого: — Кто звал меня? Санька взбрыкнулся и загыгыкал. И как эхо прокатилось: одобрительно загыгыкали другие мальчишки, только потише. — Я пришла, — невозмутимо сказал Валерий Васильевич. — Я ваша мама! Санька прыснул смехом. И другие прыснули. Валерий Васильевич подошел к Санькиной кровати: — Так чего тебе, сынок? Санька высунул голову: — Ась? Он рассчитывал, что ребята отзовутся. Но всем уже расхотелось шалить — дуростью все это попахивало. — А вы и верно, как мать нам, — продолжал балагурить Санька, но по голосу чувствовалось — уже чует, что маху дал, и старается вывернуться. — Вы же ж заботитесь о нас… Олег привстал, будто только что проснулся, потер глаза: — Устраиваешь тут цирк. Спать не даешь, клоун! — Обижают меня, — притворно пожаловался Санька вожатому. — Рады, что родная маменька далеко… Валерий Васильевич движением руки попросил Саньку подвинуться и сел на краешек кровати. — Охота тебе, Багров, на посмешище себя выставлять? — задумчиво спросил вожатый. — А вы, ребята, потакаете ему, и жалобы ваши, что он мешает вам спать, ничего не стоят. — Он выкомаривает, а вы — на всех, — загундосил Олег Забрускин. — Виноваты мы, что он такой, да?… Виноваты, чтоб нас наравне с ним ставили?… — Злой же ты, Забрускин. Себялюбец несчастный! — взорвался Валерий Васильевич. — А кто себя ненавидит, кто? — Олег сел на кровати. — Все ведь себя любят. Даже Санька, хоть одна дорога ему — в клоуны! Санька схватился за спинку кровати, вскочил: — А чем я плох? Придумал — клоун!.. Я военным буду!.. Ну-ка выходи, покажу, какой я тебе клоун! — Будешь, будешь военным, — как маленькому, сказал Валерий Васильевич. Санька растрогался, всхлипнул и лег, накрывшись простыней. — Испугал! — запоздало отозвался Забрускин, но никто не обратил внимания. — Зддавия желаем, товадищ полковник Багдов! — провозгласил Бастик Дзяк, да так, что стекла в окнах зазвякали. — А что? — спросил Валерий Васильевич и весело сказал: — Пройдут годы, встретится вам на улице полковник. Вглядитесь, а это Александр Багров. Тот самый, что в одном с вами лагере был. И станете вы гордиться, что с детства знаете такого славного человека… Митя поперхнулся. Олег недоверчиво буркнул: — Скажете! Бастик вытянулся на кровати по стойке «смирно», порывался рапортовать «полковнику» Багрову. Валерий Васильевич махнул ему: скройся! Бастик рухнул на кровать, зарылся под подушку, промычал оттуда: — Погибаю, но не сдаюсь! — Ничего хитрого, — продолжал Валерий Васильевич. — Откуда берутся министры, художники, ученые, чемпионы? Из обыкновенных ребят. Так что готовьтесь, товарищи генералы и чемпионы! — Неужели такое возможно? — как бы про себя просил Митя Янцевич. — Да, возможно. Даже естественно, — заверил Валерий Васильевич, поднимаясь. — Верно же, Багров! — Полковник Багров! — поправил Санька. — Полковник Багров, — охотно повторил вожатый. — Поговорили, пора и на боковую. И мне тоже… — Валерий Васильевич, — умоляюще позвал Митя. — Расскажите что-нибудь такое — мы быстрее заснем. — Отбой когда уж был! — Валерий Васильевич пошел к двери. — Всюду спят. — Дасскажите что-нибудь етдашное! — присоединился к Мите Бастик. — Пдо дазведчиков и шпионов. — В другой раз, ребята, поздно уж… — Ну, мне разрешите! Все равно мы всегда перед сном рассказываем, — настаивал Митя. — Я расскажу, а вы послушайте со всеми… Валерий Васильевич заколебался. — Пусть расскажет, пусть! Пусть! — доносилось изо всех углов. — Ладно, только постарайся не растягивать, — согласился Валерий Васильевич. — Вы садитесь ко мне, — Митя поправил край постели, готовя место для вожатого. Каждому хотелось, чтобы Валерий Васильевич сел на его кровать, но всем ясно было — у Мити больше прав: он нынче рассказчик. — Стдашно будет? — спросил Бастик. — Будет, — пообещал Митя и заторопился: — Давным-давно, очень давно, когда на этих берегах… Валерий Васильевич остановил его: — Ты коротко рассказывай, но не тараторь… — Я сначала начну, — Митя сделал паузу. — Давно-давно, очень давно, когда на этих берегах не было ни одного пионерского лагеря… и даже погранзастав не было… Давным-давно, в незапамятные времена, еще при царе, жил здесь старый рыбак Митрий. А с ним два сына и дочь. Дочь Кристина совсем молодая была — шестнадцать лет, а парни уже взрослые были. Их по отцу все называли: старшего Митричем Большим. Он здоровенный был, бородатый. — Как наш плаврук? — снова перебил Забрускин. — Ты помалкивай, это тебе не вечед вопдосов-ответов! — взвился Бастик. — Еще бородатей, чем плаврук, — рассказывал Митя. — А младший был, значит, Митрич Малый. Он тоже был сильный, но чуть послабее старшего. И без бороды. Оба они были добрые и справедливые. Как отец. Все они — и отец, и братья — любили Кристину. Она варила еду и шила мужчинам рубахи и штаны. А сапоги они сами шили. И сети сами вязали, и лодку смолили своими руками. — Что-то не слыхал такое, — Олег явно завидовал, что все слушают Митин рассказ. — Третий раз я в этом лагере, а не слыхал. Выдумываешь ты все… — Не хочешь слушать — не слушай! Но молчи, — потребовал Пантелей. — Спасибо сказал бы… Митя увлекся рассказом и не стал спорить с Забрускиным. — Жили и поживали они тут, пока царь не подарил здешние берега, горы и леса своему другу — барону Лупану. Тот был жадный и злой, пьяница и обжора. Пришел он сюда с солдатами, сжег он хижину Митрия. Отец с сыновьями — за колья. Большая битва была. Старый Митрий погиб. Кристину солдаты схватили. Митрич Большой и Митрич Малый едва спаслись — на лодке ушли в море, когда не стало возможности сражаться… А богатый Лупан выше по ручью построил дворец из горного камня. В самой дальней комнате он запер Кристину. Он опоил Кристину особыми травами, и когда братья вернулись, она отказалась уйти с братьями, сказала, что любит Лупана и вечно с ним будет… — Вот непутевая! — охнул Санька. — Из-за нее рискуют, а она… — Братья утопили Лупана в море, а Кристина выпрыгнула из окна и разбилась о камни. Было это в самом узком и глубоком месте ущелья. С той поры это место называют Кристининой погибелью. Братья ушли в море. Здесь они оставаться не могли: царь послал против них целую армию… Ни звука в комнате — лишь ровный и усталый голос Мити. Когда Митя закончил рассказ, Валерий Васильевич встал, на цыпочках вышел из комнаты, притворил дверь. Пантелей дослушивал историю с закрытыми глазами. Он видел здешние берега, как наяву. Видел оба мыса и нагромождение оранжевых камней. Чернели бока каменных животных, столб света рвался в небо и ложился на море, и синий дым клубился над ровной водой, и нарушитель границы выплывал к камням. А потом нарушитель неслышно двигался по траве, как в замедленном кино. И, как в замедленном кино, преследовали его пограничники. Они осветили лазутчика фонариками и наставили на него автоматы. Он слепо озирался и покорно тянул вверх руки, трясся от страха и всхлипывал. Совсем рядом всхлипывал… Пантелей открыл глаза, прислушался: — Ты чего, Мить? Митя длинно вздохнул: — Ничего… Маму жалко! — Ты ж недавно видел ее. Рано бы соскучиться. — Не соскучился я. У меня папа недавно умер, и она одна. Жалко ее… — Раз она отпустила тебя, значит, так надо. Ты не расстраивайся. Она тебя отдыхать послала — отдыхай… Спи… — Понимаю. А все равно не отдыхается. И не спится. Вдруг что с нею случится? Я хочу быть сильным и смелым, чтоб выручать ее. Но я — здесь и не знаю, как она там… И мысли всякие плохие наседают, наседают… — Спи. Ночью всегда плохие мысли наседают. Спи. Все будет в порядке. Пантелею вдруг самому захотелось всхлипнуть: так жалко стало себя и так потянуло к маме. А она далеко и скучает по нему и считает дни до конца лагерной смены… |
||
|