"Становой хребет" - читать интересную книгу автора (Сергеев Юрий Васильевич)

13

Навьюченные котомками-сидорами из грубого брезента, лопатами и кайлами, путаной звериной тропой старатели подались вверх по реке. Вертя хвостом, впереди них носилась кустами чёрная собака, зубами щёлкая на лету надоедливых паутов.

Игнатий блудил глазами по открывающейся долине, заворачивал к устьям маленьких ручейков, оглядывался, прикидывал что-то и опять выходил на тропу.

К обеду немилосердно припекло солнце, выгоняя на лицо пот. Егор шёл сзади, поправляя на плече ремень винтовки, обмахивая рукавом мокроту со лба.

Парфёнов вдруг заспешил через болотистую низинку и, не останавливаясь, запрыгал по камням переката Нюнняки. Чуть выше по течению впадал широкий и гулкий ручей, бурунил по осклизлой гальке.

К устью подступил густой сосняк, по берегам ручья курчавился сплошной частокол кустового ерника. Парфенов снял со спины и прислонил к дереву винчестер, сбросил тяжёлую котомку, озабоченно вздохнул.

— Будем пробовать. Ключ вершиной гольцы подпирает, долина широкая, вон на том берегу выступает коренная скала, состоит она из золотосодержащей породы, так учёные люди мудрёно выражаются.

Под скалой — уловистое место для осадки золота и от реки, и от этова ключа. Завари-ка, брат, чаёк. Перекусим, а я пока покумекаю, где закладывать шурф, чтоб его водой не затопило.

Егор, отмахиваясь от комаров, собрал меж сосен сухих дровишек, запалил костёр на камнях и повесил чайник. Игнатий медведем трещал в ернике, бродил по долине. И поспел к заваренному чаю.

— Должно быть, «тинза ю». Чую нутром ево близость. Наперво копнём в этом ручье, второй шурф пробьём у той скалы за рекой. Издревле к ней прибой воды был, там и осесть должен — могун, ясно дело, — он торопливо глотал обжигающий чай, хрумкал сухарями и сушёным мясом.

Напоследок посмаковал пахучий ломтик копчёного тайменя и поднялся.

— Зачнём прямо тут. Этот сосняк вырос на давних наносах, будем пробиваться через них, — очертил лопатой на мху квадрат подальше от ручья и подозвал Егора: — Копай здеся, а я, чтоб тебе не помешать, пойду рыться под скалу. Так сподручней будет сразу в двух местах пытать судьбу.

Лопата с хрустом прошла через травянистый дёрн, оголяя проросшую корешками землю. Егор работал без остановки. Вскоре пошла смёрзшаяся галька, пришлось взяться за кайло.

Скрежещет лопата, выгребая скупо отбитое крошево, тюкает дятлом и звенит кайлушка, пауты безнаказанно грызут мокрую от пота спину начинающего — горбача, кобылки, хищника, копача, как не называют только подземных искателей счастья.

Игнатий зарылся под скалой уже до пояса, видно, попал на таликовое место. К вечеру Егор пробился кое-как до плеч, с непривычки измотался в тесноте шурфа.

С трудом обкайливал и выкидывал наверх тяжёлые валуны. Стиснув зубы, неистово долбил и долбил мерзлоту, не желая опростоволоситься перед старым приискателем.

На ночь разложили в шурфе костёр из толстых чурок — пожог должен отогреть забой. Парфёнов сокрушался по поводу своей зряшной работы: его шурф упёрся в большой гранитный валун, и пришлось рядом заложить новый.

Пожевав без аппетита, Егор провалился в сон. Не слышал, как Игнатий вставал и подкладывал дрова. Очнулся при свете солнца. Всё тело ныло от устали и боли, просило отдыха. Над устьем шурфа вился лёгкий дымок.

Игнатия уже не было видно — под скалой только мелькала лопата. Егор поднялся, хлебанул остывшего чайку и спрыгнул в яму. Сгрёб остаток углей, выкинул. От горячих стенок исходил едкий угар. Дно шурфа оттаяло на аршин, а потом опять зазвенела мерзлота.

Кончилась она внезапно податливым мелким галечником, пересыпанным красным песком. Егор сразу воспрянул духом и к обеду зарылся так, что стало неспособно выкидывать породу наверх. Пришёл на помощь Игнатий, спустив на верёвке к нему свой пустой сидор.

— Насыпай!

Дело пошло веселей. Егор крутился внизу, руками нагребал в сидор отбитую породу, шевелил кайлом слежавшийся галечник, поддевал его лопатой. К вечеру гальки стало меньше, рыхлый зелёный песок брался на полный штык.

Игнатий наверху радостно забалагурил, высыпая его отдельно в кучку у ручья. Затемно лопата уперлась в скалу. Шурфовщик зачистил дно, выбрался по верёвке наверх. Поколачивал озноб от холода и усталости. Парфёнов дружески похлопал по спине.

— Работать жадный, толк из тебя выйдет. Не терпится испробовать пески, но оставим до утра, счас не углядишь и смоешь шлих, — он загадочно подмигнул Егору и достал спирт. — По нашенскому закону первый зачин надо обмыть. — Слегка плеснул в шурф, — это духам местным на разговенье, — лихо опрокинул над раскрытым ртом банчок, — на, хлебни. Усталость, как рукой снимет.

В небе порошили снежинки звёзд. Большой костёр потрескивал и смаривал теплом гомонящих в пологе людей. Игнат рассказывал о своих похождениях, Егор с интересом слушал, изредка переспрашивал и сладко потягивался.

Подбодрённый его вниманием, бывалый скиталец всё больше увлекался, сам не замечая того, шибко прибрехивал, но так захватывающе говорил, что Егор зримо представлял, как Игнатий напоролся на тот сказочно-щедрый ручей, в прозрачных струях которого янтарной пшеницей светилось несметное богатство. Жадно торопил рассказчика.

— Дальше, дальше что? Когда хунхузы у фанзы засаду сделали?

Игнатий хлебнул чайку и прилёг.

— Когда при тебе, брат, тулун золота — становишься чутким зверем. Крадёшься неслышно напрямик, избегая дорог и людского жилья. Вот и я крался к той фанзочке, где мы с тобой Верку подобрали.

Умаялся в дороге, обносился, так мечталось раздуть камелёк и отоспаться. Да не суждено было… Тую фанзочку кругом в издальке обошёл, вроде тихо, нету никого.

Сунулся на лунную полянку, глядь, а над трубой марево дрожит от жарких углей в печке. Я прыжками назад! А тут они и вылетают из дверей, да с ружьями все, и ну палить вслед.

Видать, кто-то упредил, что я иду, намеренно караулили меня. Так во-от… заметался я меж сосен, ясно дело, заскачешь… огонь плотный, пульки рядом свистят, а я, как заяц на сенокосе прядаю на все стороны. Чудом не попали.

Когда в чащобу заскочил, одна зараза все же догнала, поцеловала в руку. А сзади топот… За дерево стал, жду… Ножик готовлю, пощады от их всё одно не будет, так хоть помереть собрался не задарма.

Не добегли чуток, поругались и несолоно хлебавши позавернулись. Я так и сел наземь. Рану кое-как тряпкой перетянул. И дай Бог ноги! Хунхузьё, брат, свирепый народец, лучше не попадаться.

Парфёнов обстоятельно завтракал, поглядывая на зелёную кучу песка у ручья. Рядом дожидался своего часа лоток.

Разгорался погожий денёк, обносило терпким смольём из соснового леса, над рекой таяли сугробы тумана. Егор нетерпеливо заглядывал в шурф, ковырялся в отвале породы, пропуская меж пальцев холодок земли. Игнатий подошёл, набрал полный лоток песка и утопил его в ручье.

— Стой и гляди, как надо брать пробу, — обернулся к Егору, опосля будешь сам промывать.

Он плавно качал лоток, смывая грязь и выбирая крупную гальку пальцами, глинистые комочки разминал руками. Отбегала вниз по течению густая муть.

На дне лотка оставалось совсем мало разноцветной отмытой породы. Игнатий работал уже осторожней и напоследок лихо крутанул, растрясая по ворсистому дереву мелкие зёрна шлиха.

— Пусто, ясно дело, даже знаков нету, — сокрушался промывальщик, — ясно дело, нет по этому ключу фарту.

— Как пусто?!

— А ты, чё ж думал, в каждом ручье золото водится, только копни и нагребай сидор? Не-е… брат, тут терпение требуется, величие духа.

— Дух духом, а работы дурной жалко.

— Ежели с первой неудачи киснуть зачнёшь, что ж дале будет? Ты это брось, парень. Теперь пойдём в мой шурф, ишо немного покопаемся, и должны пески выказаться.

Пробились к скале во втором шурфу. Игнатий промыл первую пробу и показал Егору в уголке лотка мелкие, как пшено, жёлтые соринки.

— Ну, вот, а ты в панику ударился. Есть золотишко, только маловато. Надо забирать подале вверх. Это мы куснули только хвост россыпи. Чем выше по реке, тем больше будет ево в пробах. Бери лоток, промывай, я буду глядеть.

Егор неуклюже крутил тяжёлый лоток в холодной воде. С первого взгляда — нехитрое дело, а выходило оно неладно. Смыл весь шлих в реку, не осталось на дне ни одного золотого значка.

Игнатий хитро прищурился, взялся обучать, показывая каждое движение, и к вечеру, закаменев от усталости спиной, парень, всё же, одолел верткую посудину. Заблестели реденькие искры золота и у него.

— Каждое утро хватай лоток и занимайся с им до упаду, — наставлял Парфенов, — нужно добиться, чтобы играючи всё получалось, вот так, — он набрал песку, крутанул в воде, качнул, тряхнул, слил муть и показал ошарашенному Егору готовую пробу.

— Вот это да-а… Ну-ка, ещё покажи.

— Гляди, вот так ево… раз, два, три и… готово!

— Фокусник…

— Ге-е… Эти, брат, фокусы своим горбом обретены, — он похлопал себя за плечом рукой, — потому и кличут нас горбачами, — довольный подался через реку к ночевью.

Егор набрал лоток, стараясь подражать движениям Игнатия резко его крутанул, дернул, растряс и… смысл всё подчистую.

— Тьфу! Пропастина. Ну, ничё-о… наловчусь. Ишо как наловчусь, ясно дело, — бережно промыл лоток, который зауважал с этого дня не менее, чем ружьё, собрал инструмент и пошёл на дымный столб разгорающегося костра.

Забирались по реке всё выше и выше, обследовали многие ключи. Золота стало в пробах больше, но было оно чешуйчатое, мелкое, не годилось для добычи. Шурфы били порознь. Егор уже втянулся, научился шерудить лотком не хуже Парфёнова.

Остервенело кайлил слежалую тысячелетьями гальку. Черенок лопаты обрезал накоротко, что позволяло стволы шурфов сузить до предела и быстрее учителя добираться к пескам. Чтобы не отрывать его от работы для подъёма породы с глубины, придумал нехитрое сооружение.

Недалеко от устья своего шурфа возвёл бревенчатые козлы, вкруговую через их вершину пропустил верёвку в шурф, привязал к ней сидор. Накидывал в него породы и тянул веревку. Груз тяжело выползал к свету, заходил на помост из жердей и опрокидывался.

Потом шурфовщик тянул за другой конец бечевы, опуская пустую тару назад. Парфёнов, когда увидел такое новшество, одобрительно крякнул и сделал у своего шурфа такую же тревогу. Работать стало легче.

Выше одного большого ручья в шурфах пропали даже знаки. Егор расстроился и плюнув на всё, ушёл развеяться на охоту. Без толку пролазил полдня, ничего не убил и припозднился, выспавшись в тенёчке под стлаником. Когда увидел весёлого Игнатия у костра, не сдержавшись спросил:

— Чему радуешься? Шурфы глухарями оказались, пустые. Удачи тут не будет, надо на твой ключ подаваться.

— Погодь, парниша, погодь, — он хитро улыбнулся и показал рукой на бревно у огня, — сядь, остынь чуток. То, что выше по течению реки нет даже знаков, о чём говорит?

— Шут его знает, — пожал плечами Егор.

— А говорит о том, что притащило всё золото в речушку из этова вот ручья с широкой долиной. По нему и надо идти, ясно дело. Скоро нащупаем россыпь, ясно дело, нащупаем. Могёт быть, и завтра.

Всё будет зависеть от глубины нанесённой породы. Я на сопку лазил и проглядывал ключ. Верстах в четырёх он раздваивается, вот там и заложим шурфики.

— Продукты на исходе, — засомневался Егор, да и разуверился в удаче. — Верка вон отощала, пойдём в землянку. Потом вернёмся и добьём шурфы.

— Не-е! Завтра. Если окажутся шурфы опять глухарями, двинем на мой ключик. Ежель сюда ворочаться, если не найдём золота.

— Ладно, согласный. Жрать охота, работёнка-то не из лёгких.

— Жрать, это мы счас сообразим. Я сегодня смолистого щепья припас целый ворох, будем зараз рыбалить. Чем думаешь, зря я из самой аж Манчжурии проволочную сетку волок, острожку прихватил. Люблю погонять харюзков. Днём-то некогда, надо работать, а вечерком можно побаловать.

Парфёнов насадил маленькую и острую острожку на тонкий черенок. Нагрёб в сетку с деревянной рукоятью кучу больших углей из костра, сверху положил смольё.

— Пошли, сымай штаны. Сумку прихватили для рыбы.

Он зашёл в воду чуть выше переката и медленно двинулся по тихой заводи, подсвечивая впереди себя горящим смольём. Отмытое дно было, как на ладони.

Егор с интересом топтался рядом и вдруг увидел стайку больших хариусов, вяло помахивающих хвостами и совсем не боящихся огня. Они стояли в затишке, сонные и безучастные ко всему. Игнатий выцелил одного и резким тычком проткнул его острогой.

— В сумку его, голубчика, — азартно прошептал, освобождая зубья острожки.

Остальные хариусы немного отплыли, словно дожидаясь своей очереди. Через час рыбаки вернулись на бивак. Игнатий провздел выпотрошенной рыбе тонкие палочки через рты и воткнул их над жаром костра.

Хариусы зарумянились, дразня аппетитным запахом, крючками сгибались обгоревшие хвосты. Присаливая, наслаждались горячей едой, запивали крепким чаем.

— Ну, как рыбалка? — сытно зажмурился Парфенов.

— Как в лавку сходили, — довольно засмеялся Егор, — завтра сам попробую. Интересная штука. Только ноги мёрзнут от ледяной водицы.

— А ты говоришь, жрать охота. Грешно в тайге этой порой голодным быть. У меня в шапке крючки есть, волоса конского надрал из хвостов, скрутим лески, и хоть чувал можно нахлестать такого добра за день.

Ешь — не хочу. А Верка пущай в лесах пропитание берёт. На то она и собака. Эвенки своих лаек сроду не кормят. Ихние псы так наловчились мышковать, что иной раз от мяса нос воротят. Хариус — первейшая рыба, нежная и без костей.

Засолить бы иё, но мало соли взяли. Как вернёмся в землянку, я тебя малосольным харюзком угощу. Ведро можно зараз вдвоем слупить. Не кручинься, брат. Ежели лучить рыбку вздумаешь, дак не холоди ноги босой. Вон мои сагиры на сапоги надевай, они воды не пропустят.

Следующим днём ушли по притоку Гусиной реки к далёким горам. Шурфы заложили на слиянии ручьёв. Егор уже привычно разбирал наносный валунник и совсем не потел за работой, как это было в первые дни.

Тело обвыклось в напряжении, крошки камня уже не били в глаза. Брезентовые сидор совсем износился в работе, излохматился до рванья.

Опять молодой старатель ухитрился поперёд Игнатия взять пески и насыпать их в свой лоток. Сунул его в чистую воду ручья, плавно вращая и сливая муть. Взблеснули алые искры граната, чёрными крошками мерцали крупинки железной руды — магнетита.

Золота не было. В сердцах сплюнул и пошёл к напарнику на второй ключ. Парфёнов ещё ковырялся в мелком речнике, упорно углублял забой. Егор взялся помогать: вытаскивал за узловатую верёвку сидор с пустой породой, ссыпал её в кучу, мечтая скорее вернуться в землянку и отоспаться в тепле.

На четырёхаршинной глубине открылись красновато-серые пески, вперемешку с галечником и глинистой примазкой над постелью — коренной, рыхлой и трухлявой от разложения скалой.

Игнатий вылез из сырой ямы, сморенный усталостью, но не стал даже пить чай, взялся сразу за лоток. Первую пробу набрал из песков, вытащенных с самого дна. Егор нехотя подошёл к Парфенову, заглянул через плечо.

Промывальщик ловко и споро баюкал лоток в тихом плеске воды. Крутанул, смыл остатки мути и растряс шлих. Поражённый Егор не поверил своим глазам.

По шероховатому дну как будто кто рассыпал добрую щепоть золотистого табака: чешуйки, крупные зёрна, а в самом углу тлел с ноготь мизинца самородочек, краплёный чёрными точками.

— Игнатий! Ведь, это же золото?! — выдохнул он.

— А, как же, ясно дело, золото… Оно и есть, брат. И шибко богатое, не хуже, чем на моём запасном ручье. На глаз около золотника тут, без учёта самородка.

В самую россыпь угодили, — довольно ухмыльнулся Парфёнов, — говорил тебе, что чую я ево, проклятое. Сквозь землю чую! — радостно засуетился, ссыпал пробу в чистую холстинку. — Теперь, брат, пойдёт дело, только шевелись. — Егор схватил свой лоток и стал мыть. Осторожно, медленно довёл шлих и заорал на всю округу:

— Золото! Золото! Ты только глянь! У меня ещё больше. Неужели глаза не брешут?

— Чево им брехать. Завтра проходнушечку-американку сварганим — и пойдёт дело. Нет, запамятовал. Не станем проходнушкой заниматься, отправимся за харчами.

Потом поблизости земляночку выроем и, Бог даст, намоем золотишка… помнишь, говорил, когда Верка прибилась? Что не минуть нам фарта. Вот он и объявился…

Возбуждённые старатели перемыли лотками весь поднятый из шурфа песок, уже затемно Парфенов остановился, взвесил на руке добытое золото.

— Около четверти фунта потянет, лиха беда начало.

Ночью долго не мог угомониться. Опять ели жаренных на углях хариусов Верка хрумкала головы, — с голодухи приноровилась есть рыбу, а поначалу воротила нос.

Игнатий опять ушёл в воспоминания.

— Вот на таком же ключике, открытом мною, случилась в давние годы истинная беда, — он тяжко вздохнул и сел к костра, ссутулив плечи, загорюнившись, — по доброте своей в Зее хвалился дружкам удачей, и толпы копачей-хищников хлынули весной на мой ручей.

А следом Верхне-Амурская золотопромышленная компания послала горную разведку с заданием застолбить в свою пользу новую россыпь.

Угодила к нам эта разведка в самый разгар промывки и давай столбить ручей! Прогонять нас. Взбунтовались старатели, немедля повязали чиновников и вернули им россыпь — выпоротой.

— Как это, выпоротой, — поинтересовался Егор.

— По неписаным законам копачей, все захваченные на месте служащие золотопромышленной компании, имеющие намерение застолбить уже открытые хищниками богатые площади, получали по триста ударов палками, но зато, возвращались к своим хозяевам с добытыми сведениями о существовании золота.

Жалко мне досель тех пятерых услужливых бедолаг, но, что я мог один поделать супротив стихии старательской. Ить, промышленники из рук рвут прибыток, нагло обворовывают, дурят бумагами простых людей.

Конешным делом, малость переборщили дружки-ребятки, едва не отдали Богу душу после порки, отлежались малость и привели большой отряд стражников. Копачи было сунулись к ним, а стражники залпом из винтовок по людям… шестеро полегло насмерть, человек десять поранило…

Вот так-то, брат… Чую свою вину в этом… А компания всё же отбила россыпь, потом захватила весь район, а мы побрели дальше в тайгу: горе мыкать, шурфики бить, спасаться от предпринимателей и арендаторов дармового труда — истинных хищников и воров.

С той поры боюсь я указывать людям добытные места. Завсегда смерть рядышком с золотом бродит, в могилку за руку сводит… Эх-ха-ха-а… Вот нашли мы хорошую россыпь, — Игнатий прилёг в балагане и прикрыл ладонью глаза, — другой бы на моём месте дом купил, хозяйство завёл, а у меня этого в мыслях сроду не было…

Отпляшу зимой «камаринскую», погульбаню с девками, порадуюсь их щедростью, а потом опять сунусь через Фомин перекат. Оставь силой на год в Харбине — от скуки загнусь. Так думаю, что русский человек не может обходиться без лихости.

Всё ему надо испытать, везде лезет без спросу: в драку ли, в места неведомые, войну ли воевать — нету страху, и всё тут! Шибко неугомонный, любопытный и широкий душой народище. Без простору не могёт жить.

А в этом-то сила ево и слава. Поболе бы ему сплочённости против гавканья и кусанья мелкого хунхузья, помене пьянки и мору от неё, ясно дело, куда бы лучше жили. А так, всю дорогу с похмела, дети от спирту убогие родятся, это я на приисках давно примечал.

Так ить можно, со своей широтой души, вовсе на нет пропасть. Кто же будет работать и жить на этой земле? Негоже-е…

— Я уж думал совсем не пить, — откликнулся Егор, — ничего нету в этом хорошего. Голова болит, вялый, дохлый. Нет, я пить не стану. Без этого жить сладко…