"Повести" - читать интересную книгу автора (Сергеев Юрий Васильевич)

9

Валом накатила буйная северная весна. Сначала зелёная вода хлынула поверх льда, потом сорвала его и расшвыряла половодьем по берегам и косам. Станицы гусей и уток потянулись к родимому северу.

Одуревшие от долгой зимней спячки медведи бродили рядом с метеостанцией, булгача собак и норовя стащить что-либо съестное у людей.

Боясь за отелившуюся корову, как бы не залез к ней в бревенчатый тёплый хлев лохматый разбойник, Семёновна приноровилась отгонять непрошеных гостей стрельбой из ружья. Получалось у неё это лихо и Фёдор иной раз смеялся до слёз, увидев на крыльце дома воинственную старуху с двустволкой наперевес.

Слух у бабки был, на удивление, чутким, как только заполошатся собаки, значит где-то поблизости в ночи бродит мишка и вынюхивает её любимую тёлочку-сосунка. Она хватала со стены ружьё и бесстрашно открывала дверь в темень, сердито приговаривая:

— А ну, ступай отсель! Я те задам, проклятый хунгуз! Ишь, повадился! — после чего, для острастки, палила в тайгу и, собаки, как правило успокаивались. Стрельбу медведи не любили…

Фёдор, без памяти, привязался к сыну. Часами возился с ним, улюлюкал и пестал на руках, жадно вдыхая сладкий аромат его тельца, узнавая в нём сразу себя и Кланю. А она, после родов, расцвела ещё краше, чуть пополнела, зарумянилась и так ласково смотрела на Фёдора, так голубила его и любила, что старуха твердо завёрила их о грядущем многочисленном потомстве.

— Рожай, Кланька, рожай кажний год! Вона сколь в тайге грибов и ягоды, они на подножном корму не пропадут! Федька! Чтоб сразу двойню сотворил и не меньше!

— Мама! — смущённо бормотала Кланя.

— Да ты поглянь на Лёшку, дуреха! Какие писаные ребятки у вас получаются. Была б моя воля, я бы вас силком заперла в доме и пока дюжину не покажете в окно, работайте! Род русский надо продолжать, ить сколь народу спивается и гибнет… бабы ополоумели, хлещут стаканами наперегонки с мужьями.

— А ты помнишь, как сватала? — шутил Фёдор, ведро браги на стол, сама-то непрочь… Жахнуть!

— Э-э, да то я ж тебя хотела подпоить и не отпущать. Коли бы не сосватала так и жили б врозь, в тоске… Я почуяла тебя, паря, как добрая лайка зверовая, верхним чутьём взяла! А как голос услыхала, ближе разглядела и решила: «А нельзя ль породниться? Свой, паря!..» — старуха смеялась глазами, покачивая в кроватке Лешку.

И помирать теперича расхотелось, делов с внуком по горло, помирать некогда, молюсь Богу, чтоб продлил срок… Хучь бы ишшо чуток на вас поглядеть, под солнышком поползать букашкой, Лёньку увидать в беге и кувырках… Боле ниче не хочу… Вот придёт старость, подступит исход жизни и поймёте меня, упомните… Сладко жить, ребята, ох как сладко и медово… и не хочется в мерзлоте лежать. Ох, как не хочется…

— Мам, ну что ты заладила, помирать, помирать… Ты вон ещё, какая у нас отчаянная и крепкая, с медведями воюешь, — ласково обняла её Кланя, смени тему разговора…

— Томно чёй-то мне седня, муторно на сердце… а оно у меня вещун… В рай моей душе точно не попасть, смертный грех на мне, неотмывный… Вот и прошу Бога погодить чуток… Страшно идти на Суд… Ох, как боязно! Раз оступишься и кара всю жисть, и опосля её, кара…

— Мам!

— Ладно-ладно, не стану тоску нагонять. Будя… Иди корову подои и станем вечерять… Может блазнится мне печаль.

Темнело за окнами. Кланя оделась, взяла подойник, но вдруг старуха сорвалась с места и засуетилась.

— Кланька, ты с дитём займайся, я сама подою… Так засвербило, что моченьки нету… — Семёновна наскоро одела тёплый кожух Фёдора, подвернувшийся под руку и вдруг, шутя натянула на голову его же старую лисью шапку.

Притопнула ногой, весело промолвила, — чем не мужик? Отдай подойник! Ноне я хозяйка!

— Мам, ты вроде как не в себе, — заботливо проговорила Кланя, — может ты приболела? Я сама подою, ляжь отдохни… Отдай подойник, заступила в дверях бабка, потешно подбоченясь и впрямь похожая на мужика в таком одеянии, отдай! — Силком забрала ведро у дочери и вышла на крыльцо.

Фёдор занимался починкой болотных сапог, в сухом стланике пробил голенище, а где новые взять в распутицу…

Кланя разделась, чиркнула спичкой, чтобы зажечь лампу и вдруг они оба услышали, как загремело пустое ведро по ступеням крыльца и рухнуло что-то тяжелое.

— Мать упала, — подскочил Фёдор, — кабы не ушиблась! — он кинулся к дверям и наткнулся на неё за порогом.

Подхватил на руки, занося в дом и вдруг ощутил что-то горячее на ладонях.

— Кланя, лампу!

Семёновна нехорошо хрипела. Он положил её на кровать, распахнул кожух и разорвал на груди старенькое платье… Прямо на вялой, сморщенной груди чернело пулевое отверстие… Кланя тонко вскрикнула:

— Что это, Федя?!

От её голоса старуха очнулась и булькающим голосом прохрипела:

— В твоей одёже я вышла… тебя целили… Лёньку сберегите, поджечь могут…

Фёдор кинулся к вешалке. Сорвал со стены казенный карабин СКС, загнал обойму и щёлкнул затвором.

— Занавесь окна… собаки чужого к дому не пустят, возьми ружьё и патроны, перевяжи мать, я сейчас вернусь…

— Федька? — едва внятно позвала Семёновна, — прости меня за всё лихое… помираю, прощевайте, голуби ценные мои. Не ходи никуды, Федька… убьют, с кем дитё будет… Не стреляй их, Федя… не бери грех на душу… Смертный грех… Молю тебя! Мне — всё одно помирать, а тя посадют… Это мне наказанье за убивство человека… кара Господня… Не ходи-и!

Кланя промыла сквозную рану, перевязала, а когда оглянулась — увидела в дверях Фёдора. Он строго наказал:

— Закройся на засов и потуши лампу… я сейчас, я быстро.

— Федя-я! — умоляющим шепотом выдавила она.

— Так надо! Мать, когда брал с крыльца, моторка взревела. Пошла вверх по реке… Ты знаешь, какая там петля, срежу кривун и перехвачу…

— Федя…

— Так надо! Я — при исполнении служебных обязанностей. Право за мной, как на войне… Не бойся…

Он вывел из стойла коня, прыгнул на его спину охлюпкой, без седла и поскакал, сжимая карабин в руке. Конь вслепую летел по старой дороге-зимнику, несколько раз спотыкался и всадник чудом удерживался на спине.

Километра через два, дорога вильнула из долины на перевал, Фёдор рванул уздечку, спрыгнул и приказал:

— Орлик, домой! — рванул бегом по звериной тропе.

Река в этом месте делала большущую петлю в форме подковы и Фёдор нёсся через пологий водораздел, зная все валежины на этой тропе и ямы. Кусты хлестали по лицу, рвали на нём одежду и тело до крови.

У него в голове билась только одна страшная мысль, что корову должна была доить Кланя… что пуля могла убить её… эта невыносимая трагедия огнём пекла душу… И он хотел видеть того, кто стрелял.

Из-за сопок вылезла ещё красная, огромная северная луна. Он всё точно рассчитал, только бы успеть к реке. Под гору летел огромными скачками, падал, разбил в кровь лицо и вдруг услышал за спиной цокот копыт.

— Орлик, домой!

Конь встал, потоптался на месте, а когда хозяин побежал, поспешил следом. «Что это с ним, подивился Фёдор, услышав опять хруст валежника под копытами, он же никогда не ослушался меня?»

— Орлик, домой!

И тут он услышал комариный зуд мотора на реке. Побежал ещё скорее и, на последнем дыхании, вылетел на широкую косу. Успел! С разлёту бросился к воде, умылся и жадно напился из пригоршни.

Восстанавливая дыхание прошёлся по берегу, вслушиваясь. Определил по звуку, что моторка шла на двух мощных «Вихрях», это осложняло дело.

Ещё раз умылся, плеснул горсть воды за пазуху, на горячую и ещё клокочущую грудь, снял с плеча карабин. Лодка вылетела из-за поворота серебряной стрелой в свете луны. Сзади пенился длинный белый след, как от реактивного самолёта в небе. Нос дюральки был задран.

Тот, кто был в ней, видимо, хорошо знал реку и не опасался по большой весенней воде вслепую лететь по стрежню на такой скорости.

Фёдор прошептал: «Все рассчитал точно, гад, к утру будет в поселке… Лодку в гараж… а убийство егеря свалят на эвенков…»

Ствол карабина ждал стремительно летящую лодку на лунной дорожке. И только она коснулась этой ослепительно горящей черты, мушка прыгнула с упреждением от пенистых бурунов и загремели выстрелы знаменитого карабина Симонова, прошивающего за сто метров рельсы…

С визгом сдох один мотор и следом, захлёбываясь, закашлял и смолк второй. Лодка опустила нос и пошла большим кругом. В наступившей оглушительной тишине, прозвучал близкий и удивлённый голос. Стрелок вздрогнул, узнав его…

— Фёдор, я ж тебя убил! Ты что, привидение?

— Неуж-то сам решился на такое… Ты же в Москве, в больших чинах, зачем тебе это… мог же нанять за деньги?

— Денежки счёт любят… Я хотел сам, я ждал этого три года, всё продумано и подготовлено до мелочей.

— Лодку-то у кого взял? С двумя «Вихрями» нет в посёлке…

— Обижаешь… Контейнером в Невер пришла, получал бич, нанятый за водку, на попутке привёз мне её до посёлка, ночью выгрузили и сплавился к тебе. У меня — железное алиби. Я сейчас в Крыму! Здесь меня никто не видел и не увидит.

— А бич?

— Бич… водочки опился…

— Нда-а… Докатился до убийцы. За что же меня ненавидишь?

— Ты мне всё поломал, выжил отсюда… Отнял мои охотничьи угодья! Это всё — моё! Ты понял?! Зверь, рыба, сопки, лес всё — моё!

— А не подавишься?

— Ты меня и в Москве достал! Ты мне надоел! — яростно проорал Вадим. Но меня не посадишь! У меня — деньги! Я не мог промахнуться… мистика!

— Ты убил мою тещу, гад…

— Ха-ха-ха! Уго-го-го! Тё-ёщу?! Так с тебя магарыч причитается! Тёщу завалил… Умора! А, как ты моторы прострелил, у тебя что, прицел ночного видения?

— Нет у меня никакого прицела, давай подгребай ко мне по-хорошему, кончилась твоя власть, король!

Фёдор пошёл вдоль берега за уплывающей по течению лодкой и споткнулся о валун… В тот же миг обожгло плечо и, падая, услышал выстрел, а потом самоуверенный, полный ленивой безнаказанности голос Вадьки:

— Зато у меня есть ночной прицел, козёл! Сейчас тебя в речку брошу с камушком, полк МВД не найдёт… Метеостанция сгорит и… концы в воду, в «Казанке» загремели весла.

Фёдор пошарил рукой вокруг себя и нащупал карабин. Полыхнула жгучая боль в левом плече, толчками била кровь. Он выглянул из-за камня и увидел приближающуюся по воде лодку, услышал шлепки вёсел… Ярко блестела под луной в прицеле лысина…

«Ну вот, я тебя и взял на живца, Пахан…» — прошептал Фёдор и плавно, как учили на снайпера в морской пехоте, нажал спуск…

Угасающим сознанием услышал близкое и знакомое ржание Орлика… Оно пробудило… Отрезал от карабина ремень и перетянул плечо… Взглянул на воду. Лодку боком несло по стрежню…

Внизу грохотали речные пороги, особо буйные весной. Чистая вода, воевала с камнем в неравной битве, но пробила же в мёртвых скалах путь к жизни и свободе…