"Повести" - читать интересную книгу автора (Сергеев Юрий Васильевич)

4

Председатель артели прилетел совсем некстати. Вертолёт сделал круг над участком, и Влас успел заметить кособоко севший в болотину экскаватор. Пока Семён добрался к вертолётной площадке от драглайна — там уже, глуша свист винтов и остывающий вой турбин, грохотал бас Петрова.

Ковалёв подошёл к нему и протянул руку. Дед недовольно хрюкнул, но поздоровался. В линялой геологической штормовке и коротких резиновых сапогах, он крепко стоял на земле, сжимая левой рукой старенький брезентовый плащ.

Седые лохмы трепал ветер и бросал пучками на глаза. Дед откидывал их назад взмахом руки. Точно срисовал Альбертов — генерал.

— Как же это ты! Упёк машину в самое горячее время! Выдернуть немедля, — повернулся и пошёл в посёлок.

Через час откопали увязшую махину бульдозерами, подвели под гусеницы стлани из брёвен и вытащили грязный драглайн на сухое место. Виновато суетился вокруг экскаваторщик, проверял ходовую.

Семён явился с докладом:

— Работает экскаватор, всё нормально.

— А я и не сомневался, на то ты и поставлен здесь. Гнев у старика быстро прошёл, уже спокойно расспросил о делах, посмотрел геологические разрезы и велел собрать мастеров. Все не замедлили явиться, расселись вокруг длинного стола.

Влас пристально и тяжело смотрел на карту, до хруста сжимая в кулаке спичечный коробок. Поднял глаза и ожёг ими каждого.

— Вот что, помощники, — прихлопнул спички к столу, — артель горит. Два участка, по всей видимости, годовой план не потянут. Пока ещё не сели на пески — думайте, что делать! Промывка начнётся, думать будет поздно. Ищите резервы, зубами грызите землю, но два плана мне дайте!

— Два плана?! — вырвалось у Ковалёва.

— Два плана! Если пугает — сдавай участок. Сам останусь. Жду ваших предложений.

Выслушав редкие и робкие замечания, неожиданно вскочил и разбил коробок спичек кулаком вдребезги.

— Bы мне про запчасти и плывуны лазаря не пойте! Не об этом речь. Я всё вижу и знаю, как в этой мачмале взять металл. Но хочу вас послушать. Шевелите, шевелите мозгами. Ну? Лукьян? Начнём с тебя. Говори коротко и дельно, общих фраз не нужно.

Григорьев поднялся, взял со стола разбитый коробок, повертел его перед глазами, спокойно раскурил сигарету. Прищурился, глядя куда-то поверх головы Власа.

— Ну, что же. Два плана — это действительно дело… Тут нахрапом не возьмёшь. Надо учитывать основные геологические данные, влияющие на выбор промприборов, водное хозяйство, подготовительные работы и вскрытие полигонов. Систему разработки, отвальное хозяйство и вспомогательные работы. А ещё…

— Короче! Ты не на кафедре горного института, — прервал его Петров, — не забивай мозги теорией.

— Если короче, я догадываюсь, куда ты гнёешь. Землесосы… Так? Конечно, у них коэффициент полезного действия в два раза больше, чем у гидроэлеваторов, и работают они на более густой пульпе, проглатывают камни до ста миллиметров в диаметре.

Мы давно с тобой о них мечтали. Но, где их взять? А кроме того, они ведь не прижились на приисках Северо-Востока. Очень трудно сохранять уровень пульпы в приёмном бункере, срывается вакуум.

— Ну и что? — откинулся Влас на стуле и сощурил свои кошачьи глаза на Григорьева. — Мы же не пробовали — не пробовали, не пытались. А если усилить давление на монитор двумя насосами и гнать дополнительную воду к рабочему колесу?

— Хм… занятно. Думаешь, кроме нас, никто не додумался?

— Не в том дело, додумался кто-то или нет. Главное, я додумался, ночи не спал, всё рисовал схемы. Верю в землесос и в ваш участок. Мозгуйте, рисуйте свои схемы, не спите. Вот тогда и получится. Нужно захотеть — остальное детали! Воронцов, твоё мнение?

— Конечно, дело интересное, но у нас нет ни саней, ни готовых бункеров. Пока соберём, пока установим, и лето пройдёт. На Северо-Востоке не глупее нас, но почему-то работают по старой схеме…

— Садись! — рыкнул Влас и стеганул механика взглядом, повернулся к бригадиру сварщиков Антону Длинному:

— Сколько надо времени твоим архаровцам, чтобы сварить бункер гидровашгерда под землесос?

— За неделю управимся.

— За неделю сваришь два бункера, я предвидел это и закинул вам лишний листовой металл. Ясно? И готовь плети пульповодов из десятидюймовых труб.

— Ясно…

Влас выслушал всех по очереди, встал и заходил вокруг сидящих за столом.

— Так, ребята… Начну с пряника. Решением правления артели вам повышены коэффициенты на подёнку. Только на вашем участке! То есть, у горного мастера будет такой же заработок, как у начальников других участков. Но с вас и спрос будет особый.

Даём вам право бить бездельников рублём. Плохо работает старатель — утверждайте ему на собрании участка по семьдесят процентов подёнки, а оставшиеся тридцать отдайте лучшему. Это — железный стимул! Принцип должен быть один — энтузиастов поощрять, лентяев наказывать, от худших из них избавляться.

За пояснение ситуации на участке спасибо. Чую, что внутренних распрей нет, коллектив здоровый и готов выполнить поставленную задачу. Да, Лукьян предугадал мою идею. Землесосы наше спасение! Наше будущее, и не только наше, новинку подхватят другие артели.

Золото тут есть, сил маловато на него, а вот землесосами-то и крутанем промывку. Мой заместитель Сухоруков сейчас изобретает редуктор под дизель. Я уже, как наяву, вижу эту передвижную землесосную установку. Получится, поверьте моей интуиции. Иначе нельзя…

Помните, как в войну работали? Вот и нам так нужно. Неделю отвожу вам на запуск и монтаж. Обойдёмся без пустой болтовни. Навалимся скопом, и закрутится эта машина.

Влас добил кулаком несчастный коробок, и спички брызнули по столу.

— Всё! Затверждено! Конкретно распишем, кто чем занимается и за что отвечает. Лукьян! Ты профессор по россыпям — готовь место под установку и копай зумпф поглубже, золото просажено в плотике, и стол бункера должен быть на два метра ниже песков. Не мне тебя учить.

Воронцов! Головой отвечаешь за сборку землесоса и монтаж в срок. Антон! Сварщики должны работать без устали, раскуривать папиросу от электрода.

Ковалёв! Ты отвечаешь за всё! С тебя я спрошу, а ты спрашивай с них. Безжалостно. Вопросы? Предложения? Сомнения? Впрочем, подумайте и выскажете утром. Накалитесь яростью к работе, и мы победим.

Разошлись за полночь, до тошноты накурившись и провоняв комнату табаком. Семён отворил дверь настежь, поползла в ноги ночная свежесть и дух росной травы. Сидел на пороге, закрыв от усталости глаза, и хоть, всё было решено и распланировано, тискали голову сомнения.

Два плана! Тут один как бы сделать, чёрт его знает, что там под землёй лежит, что там наворотила природа. Никто не прятал. Влас укладывался спать, ворочался, кряхтел, устраиваясь поудобней на койке, кашлял.

— Ну и как тебе на новом месте живётся, притёрся? — филином гукнул из тёмной комнаты.

— Нормально…

— Нормально, значит? Ну и хорошо. У тебя и по рации всё нормально. А экскаватор, поди, с ночи стоял?

— С ночи.

— Да вокруг него три бульдозера крутились, выкапывали. Теперь посчитай, сколько кубов вскрыши потеряно?

Экскаваторщика накажи, иначе нельзя. В другой раз он у тебя в озеро заедет и будет со стрелы рыбу ловить, руками неделю махать. В ночь кто был горным мастером?

— Малков.

— С ним я сам разберусь, чтобы лучше смотрел, не дремал бы у сварщиков в будке.

— Он вас и так боится, как огня, может быть, не стоит?

— Чего меня пугаться? Ты, вот вижу, не боишься. Медвежьим страхом болеет? То-то я и смотрю, что он на глаза мне не показывается. Ты с Сиротиным не ужился и меня раскритикуешь со временем.

— Таких, как я, дураков, мало. Хитрым покойней жить, а языкастые — не в моде.

— Я сам такой, не ты один. Один из моих начальников сказал как-то: "Влас Николаевич, вы своей правдой нервируете весь аппарат комбината, а сейчас правду говорят только обыватели…"

Ох и осерчал я тогда. "Червяк ты навозный, — говорю ему, — что же, по-твоему, правда людская обывательская?" Чуть морду ему не набил, а потом он на совещании заявляет: "Мы должны работать засучив удила", я и подсказываю на весь зал: "И закусив рукава?"

В общем, пришлось мне из начальников карьера уходить в артель, заклевал, скотина, продыху не давал придирками. Потом, всё же, разглядели в нём гнильцу, выгнали с треском, А сколько эта падаль попортила людей.

— Влас Николаевич, а что, на ваш взгляд, основное в нашем деле?

Дед встал с койки, и сел на порог. В майке и вырезанных из валенок шлёпанцах, он был по-домашнему прост и уютен.

— В любом деле важно не суетиться! Запомни! Второе — не упускать Главное! Отметать с его пути всё мелкое и второстепенное. Тогда ты будешь знать цель, видеть её. Третье — это верить в свои беспредельные возможности. Верить фанатически! И люди пойдут за тобой…

— Три завета старателя. Буду помнить.

— Помни. Эту работу я познал с детства. Родился и вырос на прииске. С малых лет пристрастился к лотку. В те времена работали маленькие артельки, ну и крутился возле них. Подмести, убрать, сбегать куда — я всегда на подхвате. Промою вечерком собранный мусор, золотишка наскребу — и в скупку! Еды понакуплю, конфет себе за усердие. Матери помощь. Рано стал кормильцем.

Потом — война, дали прииск и железный план. Вот на меня кое-кто обижается, что круто беру. А нам что выпало? Попробуй в те годы не выдай план?! Трибунал… Работали не щадя себя, есть что вспомнить, сейчас я изменился, добреньким стал к старости.

Выругаю, к примеру, тебя, а потом душа разболится, валидол по ночам сосу, жена вокруг суетится. Надорвал сердце в те годы. Однажды горы песков промыли, а золота нет. Что только не делал, куда не бросался! Решил собрать всех стариков, посоветоваться.

Ведро спирта на стол, черпаю им кружкой, подаю, как официант кручусь. Сохатиной свежей угощаю, а сам, между делом, нажимаю, выспрашиваю про их потаённые места. Спирт выпили и хитро так поглядывают на молодого директора прииска, помалкивают.

Тут ввалился к нам один пьяный деятель и стал хулиганить. Подошел я к нему, одним ударом отключил и молча сел на своё место. Нервы сдали. Сидят безучастные деды, но уже улыбаются, отмякают. Встает один и говорит:

"Вот что, Власька! По-нашенски, по-старательски живёшь, да и сам ты наш. Так уж и быть, откроем тебе секрет. Да вот беда, спирт окончился, когда бы ещё кружечку пропустить? Жалко ить с таким золотом расставаться. Уж ты извиняй, сбегай за добавочной".

Махом я слетал в склад за подкреплением. "Куда ставить? Покажите россыпь сначала, потом некому будет указать". — "А вот, где поставишь, там и рой, там и шурфик бей", — опять смеются пьяненькие деды.

В сердцах на свой стол ведро бухнул, все бумаги залил. Обозлился, как мальчишкой помыкают, а не пойдёшь поперек, народец обидчивый. Сам кружку зачерпнул, жахнул неразведённого и их старшему поднёс:

"Смочи горло и не томи, время идёт!"

Он обнёс по кругу десятка три своих дружков, сидят в кабинете, спорят, вспоминают похожденья, а кто уж в песню норовит затянуть, иные заснули.

"Ну, где мыть? Где? Скажите, отцы, Христа ради!" — уж не вытерпела душа. Война идёт, а мы спирт казённый жрём без пользы! "Да под тобой золото. Под конторой этой Никишка Чалдон хорошо брал. Шурф его в самый раз был тут. Ишь! Скорый какой! Знаем, что война. Осерчал-то как! Копай уж…"

Думал, что издеваются. Не поверил. Но они на своём стоят, твердят безотступно: "К утру контору порушишь, бей шахту и бери на здоровье. Если набрехали — в морду кажному плюнешь!"

Клятва меня убедила, страшная для вольного люда. Да и выхода другого не было. Только бумаги вынесли, и спихнул трактором новую контору под откос, не осталось времени разбирать. А деды! На горушке рядом, песни орут, пляшут, спят вповалку. Поминают россыпь, одним словом.

А наутро давай помогать, заявились со своими кайлушками, лотками. Сколотили артельку да так до Победы и вкалывали, наравне с бабами и бронированными. Не одного фрица уложили добычей своей. Плохо работать не позволяла гордость, самолюбие.

Ох и хватил с ними лиха! Непокорные, себе на уме, подчиняются только одному старшинке. Вроде и потихоньку копаются, а золота наворотят — только диву даёшься! А то и совсем пропадут. Месяц нет, два, лето на исходе — вот они! Заявляются, одни святые мощи, и прямиком ко мне в кабинет.

Глядишь, двух-трёх уже недосчитываешься, схоронили в тайге. Отойдут и давай вынать из котомок прямо на стол, да бахвалятся друг перед дружкой, поддразнивают. Веришь, некоторые по пуду приносили!

— Ну, а под конторой было что?

— Хоро-о-ошая россыпь открылась! Не только контору, половину жилья убрал со струи, а план дал. Деды замучили. Понравился им мой приём. Как кончается золото — они гурьбой в кабинет. Глядишь, куражатся, мнутся, а всё же, укажут какой ключик или россыпушку.

За свой век перелопатили пол Якутии, знавали места. Всякое было… И под следствием был, и на коне.

— Под следствием! За что?

— Драгу старую сжёг. Износилась она до невозможности. Запчастей нет, машина иностранная. А план на неё отваливают с привесом. Одна маета. Крутился и так, и эдак, а потом прибегаю на полигон, людей отпустил и сам запалил. Народ перебросил на подземку, и металл пошёл. Кто-то сообщил куда следует.

Долго таскали, всё же, импортная техника. А невдомёк, что тройной моторесурс она выработала, одни убытки. Ну, ничего, обошлось, даже с работы не сняли. Доказал расчётами, что ремонту не подлежала, что выгоднее спалить, чем вывозить из дальних мест железо.

Тогда плана по металлолому не было. Чем возить его до железной дороги за сотни вёрст? Прохладно что-то, давай спать. Смотри-ка! Звёзды-то, какие вылупились! Как на лотке золотины, хоть рукой бери.

Красота-а… На рыбалку бы сейчас! Развеяться, недельку отдохнуть, ухи поесть, поспать вволю да и просто посидеть у костра, ни о чём не думая.

— Езжайте, вездеход на ходу. Есть хорошее место в устье.

— Нельзя. Не то время. Сейчас оно дороже золота. Нельзя…

— Влас Николаевич! А вы сами верите в землесосы?

— Землесосы — стоящее дело! Особенно в наших условиях. Заглотят все плывуны, только подавай! Производительность одного землесоса, по моим прикидкам, будет больше, чем у пяти бульдозеров. В дожди — единственная возможность работы. Вскрыша по трубам пульпой пойдёт, а потом и золотоносный песок в колоды.

Внедрим землесосы — перекроем отстающие участки. Не получится — артель сгорит, останемся с голой задницей. Мы уже достали улиты, рабочие колёса, валы, сальники, станины. Завтра прилетит мой заместитель Сухоруков с этим железом, и неделя вам на запуск. Ни дня больше! Как хотите. Ни дня.

Трубы у тебя есть, завтра дам механику чертежи бункеров, привлеки всех сварщиков на монтаж. Вот тебе и выход из положения, только шевелись. А то распустили нюни: "Мачмала, грязь, плывуны, дожди льют".

Это — то, что и нужно! Ещё водичку будете запускать на полигон, чтоб веселей текло перед бульдозерами. Возьмем Орондокит! Обязательно возьмем! Это — моя лебединая песня. Сердце совсем запорол, заездил… У тебя есть любимая книжка?

— Есть….

— И у меня есть. В сейфе лежит, в конторе. С самого детства берегу. Был в давние годы такой писатель в Италии, Кампанелла. За свои идеи сорок часов в инквизиции на колу просидел, как его только не пытали, а не отрёкся.

Сумасшедшим прикинулся. Книжки потом ещё писал. Когда мне становится тошно жить, задумаю что-нибудь и не выходит, я вспоминаю его и иду напролом, а когда надо, и простаком прикинусь. Забываю все обиды и неудачи.

Вот это был человек! Воля какая! Представить страшно! А ты земли родной испугался. Стыди-и-сь. Мы обязаны найти выход. Ты должен поверить, что лучше тебя никто не отмоет Орондокит. Вот тогда толк будет!

Петров уже давно уснул, а Семён ещё лежал с открытыми глазами на койке, мучился бессонницей. Прислушивался к грому машин за тёмными окнами. Влас чем-то напоминал отца, но чем? Возрастом? Одержимостью? Непонятно…

Получив телеграмму о том, что отец при смерти, Семён успел прилететь с края света в родную станицу и побыть с ним целый день, бесконечный и страшный. Высохший от рака пятидесятилетний старик больно и долго смотрел в лицо сына провалившимися глазами.

В ту осень выпал жаркий сентябрь. Окно в изголовье отца было распахнуто настежь: светилось полотнище голубенького неба, пахли краснолистые кусты смородины, звуки плыли с улицы в тихую комнату. Тёплый ветерок играл в кудели его спутанных седых волос.

Обтянутые землистой кожей скулы костляво выпирали, прыгали чёрные губы, и, если бы не родные, добрые глаза, трудно было бы признать в нём прежнего человека.

Семён помнил последние часы отца.

Почуяв близкий конец, он велел позвать Семику. Жил в станице песенник и балагур Вадя Семика, не обходились без его казачьих песен ни праздники, ни свадьбы. На поминки Вадю не приглашали.

Забывался казак после третьей рюмки, заводил песню при общей скорби, до обморока пугая бабок и родню покойного. А если уж Вадя запел, остановить его было невозможно.

Вадя пришёл в будней одежде, оробело стоял в дверях, терзая в руках линялую кепку, всплакнул при виде лежащего.

— Ты вот что, не плачь, — тихо заговорил больной, просьбу мою уважь, Вадя, — просипел тихим голосом, — спой песню, сыграй. И на поминках играй, и на похоронах, и когда зарывать станут. Никаких старух в чёрном! Весело хороните!

— Как же так, Иван Васильевич! — опешил Семика. — Да меня баба, опосля этого, со света сживёт!

— Сёмка свидетель, это — моя последняя воля. Сыграй, прошу тебя.

Вадя потерянно сел, шаря глазами по тумбочке с лекарствами, по высохшему от страшной болезни станичнику, сожалеюще охнул и долго не мог настроить первые куплеты старинной песни. Потом разудало хлопнул кепкой об пол и поднялся на ноги, глянул куда-то через окно на дальние курганы в степи и тихо повел:

За ле-ее-сом со-о-о-лнце, во-о, ей-ей, воссия-я-ло-о,

Там че-е-ерный ворон прокрича-а-л.

Прошли-и часы-ы мои минуты-ы-ы,

Когда с девчо-о-о-ночкой гуля-а-а-л…

Спел одну, вторую, и отрёкся от смерти, стоящей рядом, пел и пел до самого последнего мига, глотая слезы то ли от песен, то ли от жалости к умирающему человеку.

Ой да, скатилась, с неба звездушка,

Ей-ей, с неба-а она голубо-о-ова,

Ей, с голубо-о-о-ва…

Ай да, с неба, неба голубо-о-ва.

Ой да, долго, долго я ждала-а-а-а.

Ой, свово дружка мило-о-о-ва…

На поминках, за длинными столами посреди двора, он настырно и хорошо исполнял волю покойного, отмахиваясь от шикающих старух и своей жены, отпевал казачьими песнями любившего их до смерти Ивана. Сначала один голос подтянул, потом второй, хватились и повели мелодию бабы, и вот уже все, кто и не знал толком слов, затуманенные каким-то непонятным порывом, влились в общий и родной с детства мотив.

И не хотели расходиться с опустевшего подворья, гуляли до глубокой ночи. Кто-то догадался принести гармошку, и вот уже Леша-Бродяга пляшет, зовёт в круг. Не радовались, что ушёл, — радовались, что жил человек с ними рядом, жил прямо и хорошо и в память запал каждому.

Над полигонами клокочет отчаянный рёв бульдозеров. В противостоянии двух сил — человека и природы — идёт ночной бой за металл. Ракетами вспыхивает электросварка, вырывая из тьмы лес и горы отвалов. Кособокая луна вылезла на сопку, заспанно оглядывая развороченную пойму некогда тихой и болотистой реки. Арго подошла к хозяину, тихо поскуливала у ног, сунула голову под руку сидящего.

— Милая моя старуха. Не спится и тебе, — почуял шершавый язык на своем запястье, — ластишься, старая вешалка. Аргуля, Аргуша-а… Куда же нас с тобой занесло? А? Зачем мы здесь? Молчишь…

Дед проснулся на заре. Кабаном хрюкал и плескался под умывальником, окатил холодной водой лицо Семёна.

— Вставай! Покажешь сейчас мне своё хозяйство. На утро заказал вертолёт, много дел в конторе.

Солнце ещё не взошло. Нырнули в дымчатую от лёгкого тумана прохладу. Ударил свежий запах хвои и молодой травы. Влас шёл тяжело и мощно, как бульдозер, круша сапогами светлые капли росы, шёл без тропы, напрямик.

Посмотрел склады, ремонтную базу участка и остановился около сварщика. На земле густо валялись большие огарки электродов. Петров поднял один из них и хрипло закашлялся:

— Фамилия?

— Васильев, — поднялся с чурбана рабочий.

— Месяц будешь на тарифе. Нам электроды кровью достаются, а ты их, толком не использовав, в грязь кидаешь?! Старатель — от слова стараться. Это — твои деньги под ногами валяются… Ещё раз увижу, мойся в бане — и на вертолёт. Деньги надо уметь считать, — пнул ногой лежащую бочку и обернулся к Семёну:

— Знаешь, что в ней?

— Знаю, жидкое стекло для электродов.

— Знаешь, и она тут валяется! Чтоб трактор раздавил? Нет рук прибрать на стеллаж? Будь, наконец, хозяином здесь, а не гостем. Старатели…

На полигонах успокоился. Что-то быстро черкал в записной книжке карандашом, считал кубометры и светлел лицом.

— Ну ладно, работай, я полетел. У меня ещё четыре таких, как ты, разгильдяя на других участках. Не забудь про землесосы.

Только вернулись в поселок — и вертолёт. Рабочие осторожно выгружали тяжёлые детали землесоса, суетились вокруг, покрикивая друг на друга. Дед подошёл, погладил рукой шершавые бока литья и как-то по-домашнему, будто лаская внука, проворчал:

— Ты уж не подведи меня, железяка чертова, поработай. — Поднялся в салон, устало развалился на откидном сиденье. — Трогай! — пробасил хмурому командиру, как извозчику.

Вертолёт раскрутил обвислые винты, задрожал в надрывном рёве, заклевал носом и вырвался из облака пыли. Косо пошёл над бараками посёлка, красным флагом, бьющимся над столовой, над вскинутыми лицами, тайгой и разом открывшейся поймой Орондокита.

Внизу ползали бульдозеры на обширных полигонах, и показались они, с этой высоты, Петрову муравьями на столе вскрытых площадей.

Кольнуло, что не успеют, не смогут эти маленькие козявки прогрызть двенадцатиметровую толщу наносов за короткое лето, и опять привиделось до боли родное, выношенное в мыслях дитя — землесос. Отвернулся от окна, чтобы не тревожить душу, кинул под язык таблетку и закрыл глаза.

Расчёты в записной книжке уверенно показывали, что, с помощью землесосов, участок перевернёт эти миллионы кубометров грязи и доберётся до золота. Вроде бы, сумел зажечь людей. Заметил после взлёта, как через оседающую Пыль, старатели кольцом наступали на брошенное в кучу железо.

Да! Они молча стояли вокруг этого мертвого железа, не ведая, как подступиться к тяжёлому литью улиты, бронедисков, сверкающего токарной обработкой рабочего колеса. Проглядывалась в этом хаосе металла схема обычного центробежного насоса, многократно увеличенного и весящего более двух тонн.

Отдельно стоял на деревянных брусках новенький дизель. Поблёскивал очками около своего редуктора невысокий, светловолосый и подвижный Сухоруков, заместитель Власа. На вид ему можно дать лет сорок, по образованию инженер-механик, пришёл в старание из геологоразведки.

Даже здесь, на площадке, всё ещё не мог оторваться от только что рождённого им самим компактного редуктора с двумя приваренными ручками. Ковалёв организовал погрузку, в разобранный землесос перевезли к сварке, поближе к кузнице и токарному цеху.

Первым делом, сколотили монтажную бригаду. Люди оставили текущие дела и расселись на брёвнах, покуривали. Семён коротко рассказал о предстоящей работе. Сухоруков вытащил из папки карандашом набросанные эскизы. Бумаги пошли по рукам.

Семён глянул на схему монтажа и отдал распоряжение Воронцову притащить трактором металлические сани из-под ёмкости с соляркой. Пока разбивали монтажников на круглосуточный график работы, появились сани, сваренные из толстостенных труб.

Только что назначенный бригадир землесосов, Антон Длинный, уже бегал вокруг них с метром в руках, сварщики тащили тяжёлые швеллеры, уголок и прочий металл. Сухоруков вертелся вокруг Длинного, что-то уточняя, Воронцов нёс из склада электроды. Работа пошла…

С каждым днём всё явственнее проступали контуры непривычной и нелепой машины. Рядом вырастал огромный бункер с перфорированным столом из толстого железа.

Когда приварили к нему длинную шею «гусака», по которому, струёй монитора, будут выбрасываться крупные валуны, бункер и землесос стали походить на доисторических ящеров, особенно в ночных отблесках сварки. Они уже жили и паслись у кузницы, они стали зримыми, выращенные и взласканные руками человека.

Обкатали дизель, сделали крышу на стойках, приваренных к саням, и вхолостую крутанули землесос. Опять сел вертолёт, и выгрузили новый комплект. Закипела та же работа, без перерыва и отдыха.

Второй землесос собирали легче. Научились, поднаторели, и уже сами монтажники знали, куда что ставить и приваривать. На удивление, уложились точно в неделю, отведённую Власом.

Лето всё ещё не радовало теплом. Мутная хмарь зависла в сопках, нудно и зябко хлестали холодные дожди, сырой туман заливал долины, и вдруг выпал снег в середине июня.

Таял медленно, квася землю и обжигая стылостью поникшую зелень. Проглянет на час-другой солнце, и опять затыкают прогал низкие облака, моросит, барабанит.

Вскрыша торфов остановилась. Раскисшая порода обтекает отвалы бульдозеров на подъёмах из карьера и плывёт обратно на полигон. Техника вязнет и ломается, бестолково съедает драгоценную солярку. Наконец, экскаваторы зацепили пески.

Весть об этом мгновенно разнеслась по участку. Съёмщики золота, занятые до поры на других работах, вмиг зашевелились, подремонтировали лотки, сделали навес над печью для отжига амальгамы и насадили берёзовые рукоятки скребков.

Лукьян сам опробовал центровую канаву на полигоне и сразу поймал в лоток одиннадцать значков-золотинок. Послал слесаря за Ковалёвым.

Семён подошёл от посёлка к кромке отвала и залез на него остановился. Под ногами разверзся глубокий котлован стометровой ширины по дну и километровой длины. Вид открывался завораживающий.

Не верилось, что эту яму вырыли в валунье и галечнике маленькие и тщедушные бульдозеры, ползающие по дну полигона. Два экскаватора непрерывно кивали стрелами, доплывал скрежет и грохот ковшей о камень, рёв дизелей, дым от сгоревшей солярки слился в чёрное, застойное облако, выползающее под ноги.

По предложению Власа, этот полигон вскрыли глухим забоем, без выносной канавы для грунтовых вод. При разработке плывунов такой способ чреват большим риском.

Две насосные станции едва успевают откачивать приток таликовой воды, и, если случится сильный ливень, они могут захлебнуться её избытком и мгновенно превращающимся в текучий кисель плывуном.

Но это позволяло работать сразу на двух полигонах. Дед упорно добивался своего. На его затею осторожные головы давно приклеили ярлык авантюры и, затаясь, ждали: провала, дождя, срыва плана, затопления техники, только бы не отступиться от «старинки» и прижучить, наконец, горластого председателя.

Но полигон жил. Ковалёв велел смонтировать резервную насосную, на случай ливневых дождей, постоянно следил за посадкой обширного водосбора, куда бежали все ручьи. Экскаватор беспрерывно чистил его и углублял, опережая основную вскрышу. И вот уже пески…

Семён добрался к Лукьяну. Григорьев был, как всегда, невозмутим, стоял по колено в воде и держал на отлёте старенький, подлатанный жестью лоток.

— Подобрались, начальник, вот оно, Орондокитское золото, — ощерился он своей неподражаемой улыбкой.

В уголке лотка, между отслоившихся древесных волокон, тлели желтые чешуйки, как искры в золе потухающего костра. Семён впервые видел шлиховое золото. Он погонял крупинки по дну кончиком карандаша и радостно улыбнулся.

— Тащим землесос, Лукьян?

— Погоди. Сейчас я сгоню сюда пяток бульдозеров, завернём пески от стенки забоя до коренных пород, выроем зумпф под бункер и к вечеру начнём монтаж. Надо дать задание Воронцову, чтобы установил прожекторы и приволок передвижную электростанцию.

— Дождь бы не сыпанул, заплывет всё…

— Не заплывет, не успеет, — Григорьев промыл лоток, сбросив себе под ноги пробу.

— Ну и пижон же ты! Надо было бы собрать, пропадёт золото, — удивился Ковалёв.

— А куда оно денется, — царственно усмехнулся Лукьян, — в колоде будет, как миленькое.

Монтаж начался ночью. Бункер засадили в глубокую яму, подогнали к нему землесос, установили водяную пушку-монитор. На отвале, высоко над разрезом, нагребли курган пустой породы и смонтировали колоду. К ней протянулась от землесоса плеть десятидюймового пульповода.

Именно в колоде будет осаждаться на резиновых ковриках, залитых ртутью, пока ещё призрачное золото. И будет ли оно! Разведывали в начале пятидесятых годов, многие скважины не добурены из-за встретившихся валунов. Да и кто знает, что ещё покажет землесос.

Злые и мокрые, которые сутки месили грязь вокруг него всё руководство участка и Сухоруков. Всё отлажено и проверено, а новинка не подаёт признаков жизни. Изредка схватывает чистую воду, нагнетаемую в улиту, и опять сбрасывает.

Появились уже первые скептики, советующие выбросить с полигона это железо и начать промывку испытанным гидроэлеватором. Воронцов не раз припомнил свой Северо-Восток, говорил, что был против новшества. Он предложил Семёну начать монтаж гидроэлеватора и был послан обозленным начальником в неприличное место.

Воронцов оскорбился и занялся ремонтом тракторов, не обращая внимания на возню с землесосом. Влас ругался по рации, приводя в ужас радистов комбината. Грозился всем поотворачивать головы, как только будет лётная погода.

А дождь лил и лил. Насосные едва успевали откачивать приток воды, плывун набух, угрожающе закачался, расступаясь под гусеницами бульдозеров и засасывая их по самую кабину. Полигон становился непроходимым.

На грани отчаяния и пределе усталости Ковалёва осенила догадка. Насосы в геологоразведке отказывают из-за подсоса воздуха. Подошёл к Сухорукову и тронул его за локоть.

— Александр Васильевич. Я думаю, что есть подсос воздуха.

— Где?! Всюду прокладки, затянуто патрубками, — вяло отмахнулся он, — не мели чепуху!

— Да ты не ори, я тоже орать могу. Успокойся! Давай ещё разберём и тщательно всё просмотрим. А если подсос идёт под шпонку колеса на валу? Возможно?

— Под шпонку! — Сухоруков надел очки и пристально посмотрел в лицо Ковалёва, наморщил в раздумье лоб.

— Чёрт возьми! А может быть, ты прав! Ведь, сальники на валу стоят, с учётом внутреннего давления, снаружи может сосать что угодно, а ну-ка! — Он проворно схватил ключ и взялся откручивать лобовую крышку, всасывающий хобот.

Когда открылось рабочее колесо, Сухоруков близоруко сощурился, разглядывая шпонку, и вытащил из кармана

нож. Выстрогал плоские деревянные клинышки, забил их в щели вокруг шпонки и приказал собрать землесос.

— Если сейчас не заработает, бросаю всё к черту, будете работать по старой схеме. Если заработает — с меня литр коньяка, — устало улыбнулся Ковалёву.

— Ловлю на слове. Должен заработать. Больше нет причин.

Люди обступили железную махину, уже ни во что не веря. Подали воду на монитор и в улиту, запустили дизель.

Сухоруков дал полный газ и остервенело дёрнуя рукоятку сцепления.

У-у-у-у-у-у! — надрывно взревел двигатель, и хобот машины, сделанный из десятидюймовой трубы, мгновенно высосал из бункера всю воду. Ковалёв рванулся к длинной рукояти гидропушки и направил бешено шипящую струю на железный стол.

У-у-у-у-у, — довольно заворчал землесос.

— Поше-ё-ёл!!! — ахнули разом стоящие вокруг уродливого мастодонта, ещё не веря своим глазам. Ковалёв махнул рукой бульдозеристу, и тот осторожно спихнул на стол первую порцию песков. Водяной нож монитора мгновенно перемесил в пульпу эту породу, провалил её в бункер и вымел через гусак крупные валуны.

У-у-у-у-у-у! — мощно и ровно, как турбины взлетающего самолёта, ревел и дрожал ненасытный зверь, глотая новые и новые кубометры пульпы. Сначала подавал один бульдозер, потом подключился второй, третий… И никак не могли прокормить прожорливое чудовище.

Бункер глубоко зарыт в плотик — коренные породы, перед ним трёхметровая стена, с которой сваливали кубометры песков. Вскоре ряды бульдозеров, состыковавшись ножами, гнали уже со всего полигона грязь, вскрышу и плывуны.

Перед ними плыло все метров за пятьдесят, водопадом рушилось на стол, монитор едва успевал вышибать крупное валуньё, пульпа хлестала в колоду упругой струёй, рев дизеля тёк по сопкам, эхом метался в глубоком каньоне, вырытом по руслу глухой реки Орондокит.

— Вот это техника! — радостно блестя глазами, верещал на ухо Ковалёву Лукьян. — Это же чудо для старателя! Революция в горном деле! Ай да мы! Ай да Влас! Додуматься до такого! Теперь лей, дождик, поливай! В гробу мы тебя видели! В белых тапочках!..

А дождь и впрямь зарядил крупный, хлёсткий. Стегал по чумазым лицам и спинам, пузырился, и тронутый обильной влагой плывун сам тёк под дробящую струю монитора, грохотал в длинной трубе пульповода, оставляя в колоде тяжёлые крупинки золота. Люди не хоронились от дождя, мокрые, вразброд толпились вокруг землесоса, светясь умаявшимися лицами.

Вертлявый бульдозерист Вася вдруг вывернулся из толпы и пошёл в танце, хлюпая сапогами по грязи, прошёл с вывертом круг и заплясал перед Сухоруковым, как перед девкой в деревне. Тот сделал грозное лицо и показал кулак. Вася безобидчиво продолжал куролесить, растопырив над головой пальцы мазутных рук.

Все улыбались, глядя на него, прихлопывали в ладоши, подыгрывали танцу грохочущие камни и рев землесоса, только мониторщик крутил водилину пушки. Никто не хотел уходить, смотрели и не могли оторваться от масштабной работы машин на полигоне.