ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Комната была квадратная, стены, пол и потолок покрыты белой краской. Окон нет, дверь сливается со стеной, вдоль одной из них длинный стол, в центре комнаты кресло. Скорин вошел, пол под ногами гулко ухнул. Скорин понял — пол, стены, и потолок обшиты железом.

— Чисто, не правда ли? — спросил Маггиль, оглядываясь и довольно жмурясь. — Если свет режет глаза, можно его уменьшить. — Он подошел к длинному белому столу, нажал кнопку, комната приобрела мягкий голубоватый оттенок. — Можно и сильный свет, если что-нибудь плохо видно, — урчал Маггиль, нажимая другую кнопку.

Комната вспыхнула, налилась желтым, кипящим, осязаемым светом. Скорин прикрыл глаза. Маггиль, довольно хохотнув, хлопнул Скорина по плечу.

— Есть такие комнаты у вас на Дзержински-плац? Нет, конечно! То-то и оно! Как вы спали? Молчите. Ну-ну!

Громыхая сапогами по железному полу, Маггиль прошелся по комнате, присел на секунду в кресло, которое стояло посередине, выключив яркий свет, пригласил Скорина сесть. Видимо, существовала сигнализация, так как сейчас же вкатили тележку с кофе и коньяком. Маггиль молчал, изредка бросая на Скорина быстрый взгляд: понимает ли тот, какой его ждет сюрприз? Скорин знал, что задавать вопросы либо возмущаться не только бессмысленно, но и глупо. Гестаповец уже наметил точный план действий, спектакль, в котором Скорину отведена главная роль, расписан по репликам, ничего уже изменить нельзя. Скорин не заметил, как в комнате появился маленький человечек в темных очках и белом халате, с аптечкой в руках. Он вошел совершенно бесшумно. Скорин заметил его только потому, что человечек засмеялся. Рот у человечка был плотно сжат, смех звучал, как ровное клокотание на одной ноте. Пожалуй, это был не смех, а урчание сытого животного.

— Что у нас сегодня, Вальтер? — спросил Маггиль, глядя на Скорина. Так спрашивает хлебосольный хозяин у повара, желая получше угостить.

— Ничего интересного, Франц, — фамильярно ответил человечек. Капитан — твой гость или мой?

Маггиль хохотнул, затряс головой.

— Шутник, мальчик! Ей-богу, шутник! Приготовь какой-нибудь свежий и сильный экземпляр. Я тебя позову. Иди, иди, мальчик.

Маггиль налил кофе себе и Скорину.

— Вас не интересует, Пауль, где вы находитесь? Зачем вас сюда привели?

— Вы же сами объясните, гауптштурмфюрер, — ответил Скорин, положил в рот кусочек сахара, отпил кофе.

— Да? — Маггиль снова засмеялся. — Вы мне нравитесь, капитан. Какое звание вы имеете в Красной Армии?

Скорин, пожав плечами, продолжал пить кофе.

— В этой комнате даже глухонемые разговаривают. Вчера вы весь вечер молчали, но сегодня… Я буду с вами абсолютно откровенен, капитан. — Маггиль погладил свою кисть, посмотрел на нее с интересом. — Мне запретили вас трогать. — Выдернув волосок, он блаженно улыбнулся. — Жаль, Вальтер специалист своего дела, через пару часов я знал бы всю вашу биографию. У Вальтера никогда не умирают на допросе. Это кресло универсальное, чудо техники. — Маггиль налил Скорину рюмку коньяку. — Оно раскладывается, переворачивается… Жаль, что я не могу посадить вас в это кресло. Мужественный человек в наше время такая редкость.

— Вам не надоело, господин гауптштурмфюрер? — спросил Скорин. — Я знаю, что такое гестапо. Но вы — это еще не гестапо, а только один человек. Людям свойственно ошибаться, господин гауптштурмфюрер.

— Жаль, капитан, жаль, — продолжал Маггиль, никак не реагируя на предупреждение Скорина. — Я придумал выход из создавшегося положения. Вы, конечно, коммунист. Сейчас мы проделаем один опыт. — Он нажал кнопку, дверь распахнулась. — Вальтер, готовь пациента, скажи, чтобы пришел стенографист.

Два охранника ввели в комнату обнаженного мужчину со связанными руками, посадили в кресло, застегнув ремни, сняли веревки. Рядом со Скориным сел худощавый, бледный ефрейтор и положил перед собой блокнот и несколько остро отточенных карандашей. В комнату вошел человечек в халате, вынул из кармана фляжку, отпил из нее, затем стал вынимать из аптечки различные инструменты, аккуратно раскладывать их на столе перед Скориным. Человек в кресле сидел, закрыв глаза. Скорин видел, как он стискивает челюсти, напрягает все мышцы, пытаясь унять дрожь.

— Здесь не только очень яркий свет, но и прекрасная акустика. Маггиль достал из кармана плоскую коробочку. — Обычно я затыкаю уши. Я очень чувствительный человек. Многие ужасно кричат.

— Чего вы добиваетесь? — спросил Скорин, стараясь не смотреть на сидящего в кресле человека.

— Правды, капитан, только правды. Мне известно, что вы русский разведчик. Я не буду ничего вам доказывать. Зачем? Мне нужно знать все, что знаете вы, капитан. Добровольно вы не хотите рассказывать. Я вынужден заставить вас говорить. В кресле сидит ваш соотечественник. Простой солдат и, кажется, крестьянин. Он не знает ничего интересного, я не жду от него никаких показаний. — Маггиль с любопытством посмотрел Скорину в лицо. — Вы меня понимаете? Он не виноват в том, что вы провалились, совсем не виноват. Я его могу отправить в концлагерь, он бы жил и работал… Но вы провалились, капитан, и я прикажу мучить этого ни в чем не виновного человека, пока вы не начнете давать показания. Если он умрет, на его место посадят другого, тоже невиновного. У нас есть молодые женщины, ведь смотреть на голых мужчин надоедает.

Человечек в белом халате, сидя за столом, читал какую-то книгу. При последних словах Маггиля он поднял голову, поправил темные очки и сказал:

— Имеется отличный экземпляр, Франц. Девятнадцать лет, еврейка, сложена как Венера. — Послюнявив палец, он перевернул страницу.

— Я решительно отказываюсь присутствовать здесь. — Скорин не узнал собственного голоса.

— Пауль, извините, называю вас немецким именем, не знаю настоящего. У вас есть возможность в любой момент остановить Вальтера. Несчастному, ни в чем не повинному человеку, — Маггиль кивнул на кресло, — будет оказана медицинская помощь, сделан укол морфия. Я не хочу выглядеть самоуверенным, Пауль, но знаю: вы сдадитесь. Неариец не может вынести такого зрелища. Так зачем мучить человека? Он же не виноват, что вы провалились. Вы никогда себе не простите, Пауль. Вы не сможете забыть. Я обращаюсь к вашему гуманизму… Нет? Начинай, Вальтер.

Маленький человечек закрыл книгу, взял лежащий на столе молоток, взглянул на человека в кресле, отложил молоток и взял щипцы. В комнате появился фотограф. Когда он навел аппарат, Маггиль улыбнулся Скорину и вдруг закричал в лицо:

— Пауль, зачем вы взяли в руки стальные щипцы и подошли к обнаженному беспомощному человеку? Что вы собираетесь делать, Пауль? Он не виноват в ваших ошибках! Одумайтесь…

— Прекратите! — Скорин встал.

Маггиль облегченно вздохнул, вытер платком лоб.

— Я рад за вас, Пауль. Приятно, когда не разочаровываешься в человеке. Стенографист ждет… и Вальтер тоже. Кофе? Коньяк? Не надо? Прекрасно, я вас слушаю… Простите, как ваше имя?

— Пауль Кригер! — Скорин хотел выплеснуть кофе в лицо Маггилю, но, судорожно дернувшись, рухнул на пол.

Вальтер отошел от своей жертвы, бросив щипцы, взял шприц. Маггиль остановил его.

— Нет, мальчик. Цивильного врача! Все убрать! Живо! Капитана не трогать!

Присутствующие удивленно переглянулись — столько шума из-за какого-то обморока? Но, приученные к беспрекословному повиновению, мгновенно выполнили приказ.

Через несколько минут в комнату ввели пожилого врача с традиционным саквояжем в руках.

— Во что бы то… — Маггиль запнулся на полуслове, просительно заглянул доктору в глаза. — Доктор, моему другу стало плохо. Очень вас прошу…

Не слушая Маггиля, врач опустился на колени, начал расстегивать на Скорине мундир.

— Я в затруднительном положении, господин барон. — Доктор сидел на краешке стула, сложив руки на коленях, смотрел куда-то в сторону. По всем признакам, сердечный приступ произошел в результате болевого шока. Но на теле больного не имеется ранения или ожогов. В общем, я затрудняюсь…

— Меня интересует не причина, а следствие, — перебил врача Шлоссер. — Если ли опасность для жизни? Как быстро он может поправиться?

Врач опустил голову еще ниже, пожал плечами.

— В мирное время такой больной…

— Сейчас война, доктор, — снова перебил Шлоссер. — Через пару дней он должен быть на ногах.

— У человека одно сердце, ему все равно, война или не война. Доктор поклонился. — Сожалею, господин барон, помочь я не в силах. Если приступ не повторится, он будет жить.

Врач, еще раз поклонившись, вышел. Шлоссер повернулся к забившемуся в угол Маггилю.

— Ну?.. — Лицо Шлоссера побагровело, губы беззвучно шептали ругательства.

— Я его пальцем не тронул! — Маггиль икнул. — Психологически поднадавил, конечно. Бывают у людей истерики. Этот сидел спокойно, вдруг повалился на стол. Неожиданно. Я подумал, что симулирует…

Зазвонил телефон. Шлоссер снял трубку.

— Майор Шлоссер. Спасибо, фрейлейн, жду. — Он прикрыл трубку ладонью. — Берлин.

— Георг, я не хотел…

— Добрый день, господин адмирал. Как ваше здоровье? — некоторое время Шлоссер лишь молча кивал, отвернувшись от яростно жестикулирующего Маггиля. — Коммерция, господин адмирал. Вчера удалось приобрести рояль. — Майор улыбнулся. — Зачем хвалиться раньше времени, господин адмирал? О да! Думаю, что в самые ближайшие дни я организую концерт. — Прекрасно, господин адмирал. — Шлоссер повернулся к Маггилю. — Мы живем очень дружно. Да, СД существенно помогло мне в этом деле. Буду очень благодарен, господин адмирал. Благодарю, ничего не нужно. До свидания, господин адмирал. — Шлоссер повесил трубку.

— Я твой должник, Георг. — Маггиль встал. — Служба безопасности не забывает подобных услуг.

— Спасибо. — Шлоссер тоже встал. — Всего доброго, Франц.

— До свиданья. — Маггиль надел фуражку, уже шагнул было к двери, но остановился. — Услуга за услугу, Георг. Не хотел говорить… но дружба. Может, ты ошибся? Никакой он не русский разведчик, просто паршивый интеллигент? Ты знаешь, он бредил… ругался по-немецки. Все повторял. — Маггиль задумался, вспоминая. — Шопен. Бетховен… Гете, Гейне… другие имена говорил, я точно не знаю, кто такие… Вероятно, что-то из нашей истории. Такой, если бы мог, все рассказал. Я эту чувствительную породу знаю.

— Спасибо, Франц.

Маггиль заговорщицки подмигнул.

— Понимаю, раз ты доложил адмиралу, то назад пути нет. Только скажи, организуем в лучшем виде. При попытке к бегству…

Майор Симаков посмотрел на стоявшие в углу кабинета массивные часы и вздохнул. Время сеанса прошло, четвертые сутки Скорин не выходит на связь. Арестован? Абвер или СД? Майор отодвинул телефон, теперь уже точно из радиоцентра не позвонят, открыл дело с показаниями Зверева. Бывший летчик говорил, что его заданием была Транссибирская магистраль.

Отдел Симакова работает непосредственно против фашистской Германии, но недавно была поставлена задача изыскать возможность получения информации о намерениях Японии в отношении СССР. О военно-политических планах Японии в Германии должно быть известно: у немцев в Японии обширная сеть разведки, да и союзники они как-никак. Но где именно известны эти планы? В МИДе, Генштабе и, конечно, в абвере.

Если анализировать задание Зверева как попытку абвера привлечь внимание к охране Транссибирской магистрали, то Япония к войне пока не готова. Хотят отвлечь наши силы туда, на восток? А что, если именно такую мысль подсовывает абвер?

Размышления Симакова прервал телефонный звонок — срочно вызывал комиссар. Симаков ждал этого вызова. Взял из сейфа личное дело Петрухина, одернув гимнастерку, хотел подтянуть ремень, вспомнил — и так застегнут на последнюю дырку, попытался пригладить непослушные вихры и отправился к начальству.

Майор все еще добивался посылки к Скорину именно Петрухина. Когда комиссар отказал, Симаков написал рапорт на имя замнаркома. Сейчас рапорт, конечно, лежит на столе начальства. Как объяснить, что это не упрямство? Объяснить, что Скорин, особенно при варианте «Зет», выполняет очень трудное задание и у него не должно возникнуть и тени сомнения в нашем полном доверии к нему? Что сейчас ему нужен не только помощник, но и друг? Друг может помочь одним присутствием. Петрухин, только Петрухин.

Присутствующие в приемной офицеры при появлении Симакова прервали разговор, поздоровались с майором преувеличенно вежливо. Адъютант же лишь сдержанно кивнул, указал на массивную дверь.

— Вас давно уже ждут, товарищ майор.

Симаков медленно повернулся к адъютанту, посмотрел на него с нескрываемым любопытством, взглянул на часы, снова на адъютанта. Симакова давно интересовало, из какой человеческой породы делают некоторых адъютантов.

— Доброе утро, Виктор Иванович, — входя в кабинет, сказал Симаков.

— Доброе? — В голосе комиссара было сомнение, он протянул руку, и Симаков отдал принесенную папку. — Почему вы не выполнили мое указание? — спросил комиссар, листая личное дело Петрухина. — Видно, мне на роду написано ссориться с начальниками этого отдела.

Симаков молчал, комиссар закрыл папку, вздохнул, продолжал тихо:

— Я докладывал руководству ваш рапорт. Мне предложили снова вас выслушать. Что нового, Николай Алексеевич? Естественно, ничего. Упрямство? Тоже не новая черта человеческого характера. Ну почему именно Петрухин? — повысив голос, спросил он. Взял лежавший на столе листок, раздраженно им помахивая, продолжал: — Что вы пишите в своем рапорте? Петрухин и Скорин друзья… Хорошо знают друг друга!.. Это серьезные доводы, Николай Алексеевич?

— Виктор Иванович! — Комиссар хотел Симакова перебить, но майор заговорил так решительно, что он положил рапорт на стол и молча слушал. — Я знаю, что Скорину во всех отношениях важно увидеть Петрухина. Скорин проводит крайне опасную операцию, и от его душевного равновесия, от его убежденности в победе зависят жизнь самого Скорина и успех операции…

— Скорин санкции на вариант «Зет» не запросил, — все-таки перебил Симакова комиссар. — Почему, как вы это объясните?

— Пока у меня нет объяснения. Но, увидев Петрухина…

— Сядьте! — уже более миролюбиво сказал комиссар, заметив, что Симаков потерял мысль, подсказал: — Увидев Петрухина, Скорин по одному его виду поймет, что мы верим и в него самого.

— Да! Они понимают друг друга с полуслова.

— Вы-то откуда все это знаете?

— Знаю!

— Все все знают, один я сомневаюсь. — Комиссар вздохнул, вернул Симакову личное дело Петрухина. — Раз вы все знаете, вас ни о чем предупреждать не надо. — Симаков вытянулся, комиссар пожал ему руку, усмехнулся. — Да, да, да. Вы отвечаете головой, это я уже слышал». Срочно узнайте, где воюет ваш Петрухин.

— Послезавтра Петрухин будет в Москве, Виктор Иванович. — Желая показать комиссару, что задание будет выполнено быстро, Симаков проговорился: еще не получив разрешения, он нашел Петрухина, даже вызвал его в Москву.

Комиссар усмехнулся и кивком отпустил Симакова.

Санитары помогли Скорину выйти из машины. Поддерживая его под руки, провели через сад и, словно по эстафете, передали рыжему веснушчатому лакею, который, раскланиваясь, проводил Скорина в гостиную. Там его уже ждала Лота Фишбах. Увидев Скорина, Лота встала, быстро пошла навстречу.

— Ты можешь идти, Макс, — сказала она слуге и взяла Скорина за руки. — Здравствуйте, Пауль. Очень рада вас видеть. — Лота говорила совершенно искренне: капитан жив, теперь ее совесть может быть спокойна.

— Не надо, фрейлейн, — остановил Лоту Скорин. — Вы впервые выступаете в роли тюремщика?

— Я считала…

— И совершенно напрасно, — перебил Скорин. — Не стоит разыгрывать мелодраму, зовите своего благодетеля. — Он показал на дверь. — Где он прячется?

Лота, не ожидав такого поворота, смутилась.

— Вы свободны, Лота. — Шлоссер вошел в комнату, оставив дверь открытой. — Распорядитесь, чтобы мне приготовили кофе, а капитану молоко.

— Я тоже хочу кофе, — сказал Скорин.

— Врачи запретили вам…

Скорин не ответил, взял со стола сигарету и закурил.

Шлоссер с любопытством оглядел Скорина, кивнул Лоте и сел напротив разведчика.

— Я сожалею, капитан…

— Не надо, майор, — перебил Скорин. — Вам, аристократу, внуку генерал-полковника, не пристало так беспардонно врать.

Шлоссер посмотрел на бледное лицо Скорина, на сигарету, осуждающе покачал головой.

— Я действительно забочусь о вашем здоровье, капитан.

Скорин усмехнулся, хотел что-то ответить, но рыжий слуга вкатил столик с кофе. Пока он расставлял чашки, оба молчали.

— Ваше имя, звание, цель заброски?

— Не понял вопроса, майор. — Скорин, вытянув ноги, откинулся на спинку кресла. — Мои документы у вас, перечитайте их.

— Вы сомневаетесь в моей уверенности? Я знаю, что вы русский разведчик.

— Не понял, майор, — вновь ответил Скорин.

— Конечно, не сомневаетесь, иначе не вели бы себя так… Какой же капитан вермахта позволит себе разговаривать с майором абвера в подобном тоне? Раньше вы вели себя иначе, капитан. Теперь, убежденный в провале, прикрываетесь дешевой бравадой.

Скорин отхлебнул кофе и похлопал себя по рукаву нового мундира.

— Благодарю за новое обмундирование.

— Пустяки, капитан.

Шлоссер, взяв чашку, подошел к окну. Он не собирался сегодня форсировать события, русский еще плохо себя чувствовал. И майор хотел говорить о делах на следующий день. Но, наблюдая за противником, Шлоссер решил не откладывать беседу: русский возбужден, может броситься на охрану или наделает других глупостей.

— Выслушайте меня, капитан. Прошу извинить, если буду излишне многословен. — Шлоссер поставил чашку на стол, закурил, продолжал говорить, разгуливая по комнате. — Я располагаю неопровержимыми доказательствами, что вы русский разведчик, заброшенный в Таллинн со специальным заданием. — Он сделал паузу, посмотрел на Скорина, который сидел, вытянув ноги, и безучастно пил кофе. Казалось, происходящее не имело к нему никакого отношения.

— Перехожу от риторики к доказательствам, — продолжал Шлоссер. Отпускное удостоверение — фальшивка, при желании вы можете ознакомиться с документами. Я попросил хирурга, он осмотрел ваше ранение в бедро и дал категорическое заключение, что швы накладывали не немецкие врачи. Мы обнаружили вашу рацию. Вряд ли ее принадлежность вам нуждается в доказательстве… Еще изъятый у вас, капитан, томик стихов Гейне помог нам расшифровать перехваченные радиограммы. Кроме того, шифр подходит для передач, которые ведет Москва каждое четное число в ноль часов сорок минут местного времени. Все телеграммы имеются в деле. Желаете ознакомиться?

— Если вы настаиваете, — безразлично ответил Скорин.

— Перестаньте играть в героя, капитан! Вы что, не боитесь смерти?

— Боюсь, майор.

— Вы понимаете, что собранных мною данных вполне достаточно для суда? По законам военного времени…

— Майор, вы что-то говорили о документах.

Шлоссер вышел из комнаты. Скорин проводил его взглядом, расстегнул воротник мундира. Что, Сергей, добился своего? Ты беседуешь с майором абвера Шлоссером. Доказательства, безусловно, у него имеются. Что же дальше?

Скорин оглядел комнату.

Надо отдать абверу должное — великолепная квартира; конечно, разработана и легенда проживания.

Шлоссер вернулся, протянул Скорину коричневую кожаную папку.

— Пожалуйста, капитан. Можете убедиться, что немецкая аккуратность и педантичность имеют свои положительные стороны.

Скорин открыл папку. Посмотрел свои фотографии. Вот он идет по улице Койдула с Хонниманом и молоденьким смущенным лейтенантом… (Значит, засекли сразу. Вероятно, тогда — среди многих других!) Вот сидит в баре, беседует со Шлоссером… В машине за рулем… В подвале гестапо пьет с Маггилем коньяк, а на переднем плане Вальтер истязает свою жертву. Ответ из части… из университета… заключение врача о характере ранения, даже фотография шва с детальными объяснениями… («А мы упустили из виду, что советские и немецкие хирурги накладывают швы по-разному».) Протокол обыска на конспиративной квартире, протоколы изъятия рации и томика стихов Гейне…

— Капитан, капитан, Генрих Гейне в Германии запрещен, надо было выбрать другую книгу, — сказал Шлоссер.

— «Майнкампф»?

— Хотя бы.

Скорин перевернул страничку и перечитал переданные и полученные радиограммы, аккуратно отпечатанные по-русски и в переводе на немецкий:

«Добрался благополучно, легенда сомнений не вызывает. Инструмент получил у Петра.

Сергей».

«Приступайте к выполнению задания. Сообщите ваш адрес.

Отец».

«Для инструмента снял комнату в районе Пелгулинн. Посещаю «кафе». Показания находят подтверждение.

Сергей».

«Действия одобряем. Главное — приобретение надежного источника. Основные мероприятия согласовывайте.

Отец».

Скорин закрыл папку, положил ее на край стола.

— Можно задать вопрос, майор?

— Пожалуйста. — Шлоссер, наблюдая за разведчиком, думал: сумел бы он, барон Шлоссер, так же держаться?

— Как вы узнали о моем присутствии в Таллинне?

Шлоссер чуть было не рассмеялся и не сказал, что спровоцировал русскую разведку на заброску разведчика. Удержавшись от бравады, ответил:

— Вы спасли от провала цветочницу, у которой хранилась рация. Я понял — в Таллинне появился профессионал. Что в Таллинне может интересовать русскую разведку? Абверкоманда на улице Койдула! Остальное — дело техники. Вы будете отвечать на вопросы, капитан?

— Смотря на какие, майор.

Шлоссер вызвал Лоту, она села на диван, положила на колени блокнот.

— Фамилия, имя, отчество. Звание и должность. Цель прибытия в Таллинн.

— Пауль Кригер. Я привык к этому имени, майор. Вы правы, меня интересовала ваша абверкоманда.

— Почему же вы не делали попыток приобрести в ней агента?

— Я нетороплив, майор, — ответил Скорин.

— От кого вы получили рацию?

— Я взял рацию в доме цветочницы, оставил там мину, девушку предупредил, чтобы она уходила.

— Лота, не надо записывать всякую ерунду. Вы свободны. — Шлоссер повернулся лицом к окну, бездумно уставился на серую мокрую улицу. Как справиться с русским? Как заставить его работать?

Глядя на четкий силуэт Шлоссера, Скорин пытался ответить на вопрос: что он за человек, этот барон? Есть тактический прием: разведка боем. Скорин решил к нему прибегнуть.

— Что, майор, не можете решить: снять перчатки самому или снова отдать меня службе безопасности? Гестапо вернее, барон, да и сами не испачкаетесь. — Скорин подошел, встал рядом. — Неужели вам не противно работать на фашизм? Великая немецкая нация подарила миру великих художников, поэтов, мыслителей. Сейчас она под руководством горстки неврастеников уничтожает европейскую культуру. Георг фон Шлоссер помогает жечь людей, помогает маггилям уничтожать цивилизацию. Ваши дети, поверьте мне, проклянут вас, барон.

Шлоссер стоял перед Скориным, заложив руки за спину, водил лакированным ботинком по толстому, ворсистому ковру и согласно кивал.

— Все? — Он поднял голову. — Вы не обратили внимания, капитан, стоит человеку оказаться припертым к стене, он тут же начинает заниматься демагогией? Нет? Но вернемся на грешную землю, подумаем, как спасти вам жизнь. Сталин за вас данный вопрос не решит.

— Видите ли, майор, я идейный враг фашизма.

— О да! Фашизм! Коммунизм! Символы, капитан. — Шлоссер, взяв Скорина под руку, подвел к столу, налил ему кофе.

Они сидели в креслах, курили. Со стороны походили на старых знакомых, которые часто встречаются, обо всем уже переговорили, молчат, получая удовольствие от взаимного присутствия.

— Реальны лишь жизнь и смерть. — Шлоссер пустил кольцо из дыма, с мальчишеским любопытством следил, как оно расползается по полированному столу. — Я убежден: два разведчика всегда могут договориться. Тем более что у вас нет выбора, дорогой коллега, а у меня есть более сильное оружие, чем угроза смерти.

— Не увлекайтесь, барон. Вы зря отдали меня в гестапо. Вы пользуетесь услугами такого тупого палача, как Маггиль. Ради карьеры он и вас, не задумываясь, прибьет гвоздями к стене.

Шлоссер представил себе Маггиля. Русский абсолютно прав. Задумавшись, барон забыл, о чем говорил, сердито посмотрел на Скорина:

— На чем мы остановились?

— На том, что обдумаете мое предложение перейти на нашу сторону. — Скорин решил идти ва-банк.

Шлоссер боялся переутомить русского, вызвать повторный сердечный приступ. Барон беспокоился о здоровье своего подопечного больше, чем о собственном. Лицо капитана приобретало землистый оттенок. Барон, вспомнив рассказ Маггиля, прекратил разговор, шутливо объявил, что высокие договаривающиеся стороны должны перед вечерним заседанием пообедать и отдохнуть.

— Надеюсь, вы понимаете, капитан, — сказал вечером Шлоссер, что я не принимаю абсурдную идею об избранности арийской расы. Подобные теории создаются для одурачивания толпы.

— Тогда непонятно, как вы можете сжигать и распинать себе подобных, — ответил Скорин.

— Время от времени люди заливают грешную землю своей кровью и не любят, когда им мешают. Я спокойно отношусь к лаврам Иисуса Христа, не лезу на дорогу, по которой идут танки. Мой труп, капитан, даже на секунду не приостановит стальные гусеницы истории. Ваш труп тоже никого не остановит.

— Красиво говорите, барон. Насколько мне известно, в тридцать девятом году вы работали в посольстве в Москве. Это верно? — Скорин смотрел вопросительно.

— Верно.

— Предположим, мы захватили бы вас, барон, на сборе секретной информации. Вы согласились бы работать на нас?

Шлоссер долго не отвечал. Он попытался представить, как бы вел себя в подобной ситуации, и, решив, что скорее всего постарался бы обмануть русских, попытался уйти от ответа:

— Не стану лгать, не знаю, капитан. — Он снова задумался… А если бросить эту мысль русскому: — Знаете, я, наверное, пробовал бы вести двойную игру. — Разумеется, он, Шлоссер, переиграет русского, повернет игру в свою пользу.

— Это совет? — быстро спросил Скорин.

— Нет. И давайте перейдем к действительности. Вы ясно представляете ситуацию, в которой находитесь? Предположим, вы отказываетесь от сотрудничества со мной…

— Точно, отказываюсь.

— Что делаю я? Сегодня вечером я по вашей рации, используя ваш шифр, начинаю радиоигру.

— Москва знает мою руку, майор.

— Учитываю. У нас имеется магнитофонная запись двух ваших шифровок, хороший радист в состоянии подделать почерк. Я допускаю, в городе имеется человек, через которого Москва может проверить вас. Шлоссер рассуждал вслух, делал паузы, задумывался, задавал вопросы, не ждал ответа. — Это не страшно, коллега. Живете здесь, изредка появляетесь в городе. Любая проверка подтвердит мои сообщения. Вышлют связного? Я приму шифровку, буду знать место и время встречи. Мы возьмем связного, попытаемся перевербовать его. Да, да, знаю, с русскими это редко удается. Что ж, тогда — расстреляем. Я успею передать от вашего имени уйму дезинформации. В конце концов Москва убедится в вашем предательстве, мы постараемся подбросить соответствующие факты…

— Вы захватили меня, расстреливайте! — чуть не крикнул Скорин, встал и, прихрамывая, отошел от стола.

— Вы мне нужны живым, капитан. Для своего народа вы человек потерянный. Кто узнает о вашей стойкости? Соглашайтесь работать, я не заставлю вас делать подлости. Мало того, чтобы в вас не сомневались, я снабжу вас ценной информацией. Вы принесете своим некоторую конкретную пользу. Связной не провалится. Он останется жив.

Необходимо любым путем втянуть русского в сотрудничество, пусть даже не искреннее. Главное, чтобы он вступил в игру, дальнейшее зависит от искусства партнеров. В своих силах Шлоссер не сомневался.

— Вы мне нужны, чтобы, анализируя задания вашего Центра, я мог знать, чем конкретно интересуется русская разведка.

— И только? — спросил Скорин.

— Конечно, изредка я через вас буду передавать такие сведения, которые выгодны нам, — полагая, что русский оценит откровенность, ответил Шлоссер и продолжал: — Предупреждаю, если вы не согласитесь на условия либо, приняв их, нарушите — попытаетесь бежать либо выкинете какой-нибудь иной номер, — покончите жизнь самоубийством… — Барон, давая русскому время вникнуть в смысл, выдержал паузу. — Я обеспечу ваш Центр такой информацией, что ни один человек на площади Дзержинского не станет сомневаться в вашем предательстве. Тогда уж действительно и ваши дети не будут гордиться вами.

— Продолжайте.

— Не забывайте, мне известны ваш шифр, почерк, время выхода в эфир. — Шлоссер понимал, что не сломил противника, русский — идейный враг, он никогда не пойдет на сотрудничество искренне. Тем лучше, в Москве знают характер и стойкость своего разведчика, будут верить до конца! Именно такой человек и нужен, пусть только начнет игру. Барон решил дать русскому надежду на возможную победу в конце операции.

— Кто знает, ход войны может измениться, — философски произнес он.

— Уже изменился. Мы разбили фашистов под Москвой, будем бить, пока не дойдем до Берлина.

Шлоссер чуть было не сказал, что русский фанатик, сдержался и повернул разговор в нужное русло.

— Пока об изменении говорить рано. Но если ваша армия войдет в Европу и ход войны действительно изменится, интересы нации потребуют от меня совсем иного…

Шлоссер подошел к Скорину, взял его за плечо.

— Тогда, капитан, я предложу вам свои услуги. Вы завербуете меня, станете героем. Не улыбайтесь, вы по большому счету поможете своей нации. Знаете, сколько стоит такой агент, как я?

— Много, барон. — Скорин опустил голову. — Дайте подумать.

— Вы готовы, капитан? — весело спросил Шлоссер, входя в гостиную.

— Да. — Скорин осмотрел рацию, положил перед собой часы. Осталось две минуты.

Шлоссер взял листок, перечитал текст составленной Скориным радиограммы: «Познакомился вдовой Фишбах, часто бываю гостях, намерен поселиться постоянно, дом представляет большой оперативный интерес. Бывают информированные люди. Сергей».

— Вот получите разрешение своего начальства, станете здесь жить официально. — Шлоссер испытующе посмотрел на Скорина. — Широкий круг знакомств даст вам возможность располагать интересной информацией.

Скорин кивнул, подвинул ближе листок с колонками цифр и положил руку на ключ. Ровно в двадцать три часа рация заработала. Скорин отстучал радиограмму, через тридцать секунд повторил ее и отошел от стола.

— Мавр сделал свое дело, — сказал он глухо и неожиданно повысил голос: — Чтобы из квартиры работать последний раз, майор. Ваши пеленгаторы засекут квадрат, начнут докладывать, вы не будете принимать меры, и сразу уйма людей поймет в чем дело. Сообразят, что рация работает под крылышком абвера.

— Хорошо, хорошо. В будущем, капитан, будем работать из машины. Шлоссер убрал рацию в чемодан. — Не знаете, где Лота?

— Нет. — Скорин стучал пальцами по столу, повторяя только что переданное сообщение. Не ошибся ли, правильно отстучал: не Сергей, а ваш Сергей. Подпись «ваш Сергей» означала, что он находится в руках у немцев.

Лота сидела в библиотеке и разглядывала подшивку французских журналов начала двадцатых годов. Увидев Шлоссера, она отложила журналы.

— Что с вами, барон?

Шлоссер опустился в кресло, положил чемодан с рацией на колени и вздохнул.

— Се ля ви, фрейлейн. Чтобы жить, надо уметь побеждать. Подвинул девушке телефон. — Вызовите сюда радиста, затем соедините меня с Берлином, с квартирой адмирала.

— Вы меня звали, господин майор?

Шлоссер долго смотрел на радиста, не понимая, зачем он явился, затем отдал чемодан.

— Запри дверь. Прослушай и расшифруй, вот оригинал. — Он протянул радисту листок.

— Барон, Берлин на проводе.

Несколько минут трубка молчала, затем раздался сонный голос Канариса. Барон улыбнулся и ровным голосом сказал:

— Здравствуйте, господин адмирал. Прошу извинить меня за поздний звонок. Племянник дал первый концерт. Можете не сомневаться. Спокойной ночи, господин адмирал. Спасибо. — Шлоссер положил трубку.

— Я бы не доверяла русскому, барон, — сказала Лота. — Мне не нравится его взгляд. Не мог он как-нибудь предупредить Москву, что арестован?

Шлоссер почти нежно посмотрел на девушку.

— Молодец, Лота. Вы делаете успехи. — Он повернулся к радисту, который, надев наушники, что-то писал. — Ну, что?

— Пожалуйста. — Радист протянул свои записи.

Шлоссер сравнил их с текстом шифровки и вздохнул:

— Ах, капитан, капитан. Вырезай из пленки слово «ваш» и отправляй в эфир.

— Что такое, барон? — поинтересовалась Лота.

— Капитан думал, что работает в эфир, а мы вмонтировали в передатчик магнитофон, шифровка в эфир не пошла, а записана на пленку. Сейчас мы ее прослушали, выяснили, что русский добавил одно слово. Ефрейтор ножницами условный сигнал уберет, пленку склеит и тогда, Шлоссер улыбнулся, — только тогда, дорогая Лота, шифровка пойдет в Москву.

Девушка посмотрела на барона и тотчас отвернулась. Он сидел, развалившись в кресле. Лота чуть ли не физически ощущала его усталость. Лоте стало стыдно, что в эти последние, тяжелые для него дни она мешала барону. Не понимая, осуждала его. Она чувствовала, что Шлоссер сейчас думает о ней. Лота взяла с полки какую-то книгу, не понимая текста, перевернула несколько страниц. Она испугалась своей беспомощности. Если он скажет: «Идем», — она пойдет.

Шлоссер легко поднялся, выхватил у Лоты книгу, поставил ее на место. Взяв девушку под руку, вывел из библиотеки.

У комнаты Лоты Шлоссер остановился, повернул ее к себе, заглянул в лицо и неожиданно подмигнул:

— Спокойной ночи, Лота.

— Спокойной ночи, Георг. — Она обняла его и поцеловала.