ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Лота шла между мужчинами и поворачивала тщательно причесанную головку то в одну, то в другую сторону. Барон и в форме, которая попадалась в Таллинне на каждом шагу, отличался небрежным изяществом. Лота знала, что сегодня охрана усилена.

Скорин был необычно оживлен, оказывал Лоте всяческие знаки внимания: купил букетик цветов, пригласил зайти в кафетерий, где они стоя выпили лимонада. Лота заметила настороженный взгляд барона: Шлоссер почти не сводил со Скорина глаз.

Когда они вышли из кафетерия, по улице медленно двигалась колонна санитарных машин. Но специальных машин, очевидно, не хватало, из кузовов грузовиков неуклюже торчали забинтованные руки, ноги, головы. Неожиданно зловещую тишину, которая воцарилась на улице, разорвал хриплый голос репродуктора:

— Наши доблестные армии громят большевиков по всему фронту! Победа близка! Русский гигант скоро рухнет на колени…

В репродукторе что-то щелкнуло, голос диктора умолк, улицу заполнили звуки бравурного марша. Снова треск и тишина. Последний грузовик тряхнуло на повороте, из кузова донеслись стоны.

Шлоссер, убежденный, что капитан не упустит удобного момента и отпустит сейчас какую-нибудь колкость, с вызовом посмотрел на него. На лице русского не было ни торжества, ни злорадства. Он лишь болезненно поморщился, потер простреленное бедро, будто его самого только что больно тряхнуло в грузовике. И все-таки барона не оставляло предчувствие опасности, надвигающейся беды. Капитан логичен и последователен. Раз он пригласил Шлоссера на прогулку, значит, преследует определенную цель. Какую? Шлоссер не хотел сам задавать этот вопрос. Как прекрасно капитан ни владеет собой, Шлоссер чувствует, что русский нервничает: легкий румянец, необычно блестят глаза, оживленно и много говорит.

Скорин тоже почувствовал настороженность и подозрительность барона. Необходимо срочно его отвлечь. Не придумав ничего лучшего, Скорин спросил:

— Лота, вы знаете историю Таллинна?

— Расскажите, капитан, — Лоте передалось напряжение мужчин, и она обрадовалась предстоящей разрядке.

— Впервые город появился на карте в начале двенадцатого столетия и имел название Калеван, — начал рассказывать Скорин. — Примерно через сто лет возле Калевана неожиданно причалили корабли с датскими воинами. Шла летняя страда. Защитники Калевана не успели вовремя собрать дружину… Захватчики дали порабощенному городу новое название — Ревал. Хотя оно происходило от названия древнеэстонской земли «Рявала», эстонцы не приняли его. Они стали именовать город Таллинном — Таани лиин — датский город, подчеркивая тем самым, что город захвачен чужеземцами. — Скорин остановился и оглянулся.

Шлоссер взял его под руку, посмотрел в лицо.

— Что дальше, капитан?

— Улица Пикк-Ялч, по которой мы идем, — древняя дорога эстов, по ней они спускались на поля, — ответил Скорин, улыбаясь. — Здание, у которого мы остановились, барон, здание Большой гильдии, сооруженное в начале пятнадцатого века. — Шлоссер сжал руку Скорина, подтолкнул его; Шлоссеру не нравилось, что они остановились.

— Впереди вы видите церковь Оливисте. — Вновь остановившись, Скорин показал на церковь. — Она построена в пятнадцатом веке. — Он замолчал и тростью остановил проходившего мимо невысокого мужчину с портфелем под мышкой.

— Вальтер? — спросил он. — Узнаешь меня?

Мужчина остановился и сквозь темные очки посмотрел на капитана.

— Что вам угодно, господин капитан!

Шлоссер отстранил Лоту, обратился к прохожему:

— В чем дело?

— Не могу знать, господин майор. Господин капитан ошибся, ответил мужчина.

— Сними очки, Вальтер, — сказал Скорин.

Лота вздрогнула от звука его голоса. Шлоссер, сжав локоть русского, сухо сказал:

— Идемте, капитан.

— Сними очки, — повторил Скорин, не двигаясь с места.

Мужчина снял очки, удивленно посмотрел на барона. Капитан вздохнул, сделал шаг назад, и Лота увидела, что в руке у него не трость, а узкий стальной клинок. Русский ударил, ударил молниеносно, клинок вошел в грудь по самую рукоять. Капитан сжимал костяную ручку, и труп стоял перед ним, а капитан смотрел покойному гестаповцу в лицо. Все застыли, словно невидимый режиссер остановил кадр. Затем бестолково засуетились, но никто не решался тронуть русского, который продолжал смотреть на покойника.

— Отдайте это господину гауптштурмфюреру, — сказал Скорин подскочившему охраннику. Он опустил трость, и тело упало.

— В машину, — скомандовал Шлоссер, — а я останусь.

— Минуту… — Скорин ногой повернул труп и сказал: — Теперь можно спать спокойно.

Он подсадил Лоту в машину, сел сам и, откинувшись на сиденье, закрыл глаза.

Шлоссер отвез тело гестаповца Маггилю, затем поехал к Целлариусу, говорил с Берлином, вновь вернулся к Маггилю и снова к Целлариусу. Фрегатен-капитан неожиданно встал на сторону Шлоссера.

— Из-за чего скандал? — весело говорил он. — Убили унтер-офицера гестапо. Великое событие! Твой русский агент — настоящий мужчина. Сумел сделать стальной клинок, выследил свою жертву и прикончил прямо на глазах у изумленной публики. Говоришь, проткнул насквозь, как муху?

— Целлариус захохотал.

— Пять дней назад я сам осматривал его трость, — соврал Шлоссер, взглянул на хохочущего Целлариуса и улыбнулся.

— Молодец! Просто молодец! Как он сумел выследить! — Целлариус снова рассмеялся. — Познакомь меня с ним, Георг, я хочу посмотреть на твоего вундеркинда.

— Маггиль требует расследования.

— Господин гауптштурмфюрер? Какой принципиальный человек. Ай-ай! — Целлариус снял телефонную трубку. — Соедините меня со службой безопасности. Алло! Добрый день, гауптштурмфюрер… — Целлариус рассмеялся и подмигнул Шлоссеру. — Ладно, ладно, что вы хотите за своего дохлого унтера? Плачу по-королевски. Хотите получить голубую папку? Да, да, ту самую. Я всегда говорю серьезно. Можете приехать в любой момент. Да, барон у меня.

Шлоссер следил за разговором и никак не мог понять, почему фрегатен-капитан изменился. Новости из Берлина? Все разговоры о дружбе не стоят и пфеннига. Просто ветер с другой стороны?

— Что за голубая папка, Александр? — спросил он, когда Целлариус закончил разговор.

— Не будь любопытным. — Целлариус достал бутылку русской водки и рюмки. — Сейчас прибудет великий муж, мы по русскому обычаю помянем покойника.

Через пять минут Маггиль вошел в кабинет, и Целлариус с шутливым поклоном протянул ему тоненькую голубую папку. Гауптштурмфюрер развязал тесемки, быстро просмотрев содержимое, захлопнул папку.

— Отлично, я улажу дело. Много свидетелей, но ничего. — Маггиль хотел сохранить серьезный тон, но не выдержал и рассмеялся. — Бедняга Вальтер. Господа, — он принял от Целлариуса рюмку водки, — раз вы так платите, то, может быть, вам нужен мой заместитель? Кстати, очень неприятный человек, пишет на меня доносы. Маггиль выпил, поднял руку в партийном приветствии. — Спешу, господа. Всегда рад видеть!

Целлариус подождал, пока не стихнут его грузные шаги, и покачал головой.

— Клинический идиот! Прости меня бог! — Он перекрестился. Знаешь, что я ему всучил?

Шлоссер взял горсть маслин и пожал плечами.

— Дело, которое я по приказу Канариса завел на полковника Редлиха. Во-первых, оно может лопнуть. Я тебе не желаю зла, Георг, но ведь может случиться. Во-вторых, что за работа — арестовывать невинных немецких офицеров? В-третьих, неизвестно, как на арест и расстрел Редлиха посмотрят завтра.

Шлоссер молчал, а Целлариус, сделав паузу, закончил:

— Адмирал будет в восторге, что дело удалось спихнуть службе безопасности. А Кальтенбруннера хлебом не корми, дай разоблачить штабиста. Георг, представляешь сенсацию? В генеральном штабе разоблачен русский шпион!

Пока Шлоссер улаживал отношения со службой безопасности, Скорин и Лота сидели в гостиной. Скорин устроился в кресле у камина. Лота, сидя на диване, чуть в стороне, испуганно смотрела на него.

— Что вы наделали, капитан? А еще говорили, что не смельчак?

— Чтобы убить человека, смелость не нужна. С моей стороны это была скорее слабость. — Скорин подхватил выпавший из камина уголек, прикурил от него, бросил в огонь. — Лота, к сожалению, господа бога нет, нам, грешным, приходится брать в руки карающее оружие.

Вдалеке захлопали двери, раздались быстрые энергичные шаги, Шлоссер буквально ворвался в гостиную.

— Вы родились в рубашке, капитан! — сказал он с порога.

— Идите вы к черту! — спокойно ответил Скорин.

— Я только что спас вам жизнь. — Шлоссер понял, что зря впал в напыщенный тон. — Хватит об этом… — Он взглядом указал Лоте на дверь, девушка встала, но Скорин взял ее за руку, усадил на место.

— Не вы спасли мне жизнь, а я сегодня защитил вашу честь, барон. — Скорин кочергой поворошил угли, и они вновь занялись голубоватым огнем.

— Я устал от вашего фанатизма…

— Подайте в отставку.

— Лота, распорядитесь, чтобы нам подали кофе.

Скорин положил ладонь на руку девушки, и она беспомощно взглянула на Шлоссера.

— Человек с чистой совестью не боится свидетелей, — сказал Скорин. — Палач-садист Вальтер и Георг фон Шлоссер — союзники. Блестящий союз! — Лота почувствовала, что барон не простит ей присутствия при таком разговоре, высвободила руку и вышла. Скорин посмотрел ей вслед. — Очаровательная девушка. Парадокс! Как при фашизме живут такие наивные люди? Если вы Лоту не защитите, барон, она может кончить жизнь в застенках гестапо. — Скорин, хотя и обращался к Шлоссеру, но говорил таким тоном, словно был один. — Я давно вам собирался сказать, зря вы мой арест поручили Маггилю. Зря, барон! — В его голосе звучала явная угроза. — Я человек злопамятный.

Шлоссер стоял за спиной Скорина, и видеть его Скорин не мог. Барон пожал плечами, взглянул на Скорина, как на больного ребенка, усмехнулся.

— Для разведчика вы излишне самонадеянны, барон, — продолжал, не оборачиваясь, Скорин. Казалось, он видит усмешку Шлоссера.

Уверенность и сила исходили от этого сидящего неподвижно человека. Пламя отражалось в его глазах, окрашивало мерцающим красным цветом бледное лицо. У Шлоссера мелькнула нелепая мысль: может, в гостиной прячутся сообщники? Нет, черт возьми, русский один. Его жизнь в руках Шлоссера. Правда, он думает, что переиграл барона, уведомил своих об аресте. Пусть думает. Убивая гестаповца, капитан не сомневался в своей безнаказанности, зная заинтересованность в нем абвера. А может быть, этим актом он хотел реабилитировать себя в глазах соотечественников?

Барон сделал несколько шагов, заскрипели половицы. Почти бесшумно вошла Лота, оставила поднос с кофе, хотела уйти. Скорин остановил девушку.

— Посидите с нами, Лота. В вашем присутствии я становлюсь мягче. Разведчик должен уметь ненавидеть, но не допускать, чтобы ненависть довлела над разумом.

Скорин подвинул к огню второе кресло, он разговаривал так, будто был в гостиной вдвоем с Лотой.

— Нет плохих наций, и вы тому доказательство. Любой народ добр, зачастую доверчив и до поры может быть инертен. Решает судьбу нации все-таки народ. Такие, как вы, Лота. Гитлеры не могут вас победить.

— Демагогия! Набор красивых, ловко подобранных слов! — не выдержал Шлоссер. Он прекрасно понимал, что русский умышленно втягивает его в спор, собирался молчать — и вот сорвался.

Скорин повернул кресло так, чтобы не сидеть к барону спиной, теперь он и Шлоссера видел, и Лоту.

Спора не избежать, Лоту не выслать. Русский добился своего. Шлоссер собрался, будто готовился к рукопашной.

— Ответьте на один вопрос барон, и я признаю себя демагогом.

— Согласен.

— Во имя чего вы, Георг фон Шлоссер, воюете с моей страной?

Шлоссер хотел ответить, что капитан жульничает, ведь разговор идет о роли народа, но, встретившись с любопытными глазами Лоты, замялся. Понимая, что его молчание расценивается как замешательство, барон разозлился. Злость — плохая помощница в споре, он пытался подыскать точные слова.

Пауза затягивалась, становилась зловещей.

— Я вам помогу, барон. — Шлоссера окончательно вывела из равновесия спокойная наглость русского, он покраснел, резко придвинулся к капитану. Скорин улыбнулся.

— Вы говорили, что не верите в лозунг фюрера об избранности арийской расы. Естественно, иначе я бы с вами просто не разговаривал. Тезис нации номер один отпадает. — Скорин и сейчас обращался к Лоте, говорил доброжелательно, чуть снисходительно. Так учитель объясняет на уроке общеизвестные истины. — Захват необходимого жизненного пространства? Лота, каково население Германии? Подскажу: около семидесяти миллионов. С 1938 по 1941 год фашисты поработили 11 стран с населением 142 миллиона человек.

Шлоссер понимал, что теперь уже перебивать русского глупо. Пусть говорит, потом можно будет превратить все в фарс. Как? Плохо слушая капитана, барон стал подыскивать короткую точную фразу.

— Лота. — Скорин окончательно исключил Шлоссера из разговора, обращался только к девушке. Она уже с испугом поглядывала на барона, но слушала русского с интересом. — Не кажется ли вам, что пространства хватало? Третий тезис ефрейтора — на Германию возложена миссия спасти мир от красной опасности. Во-первых, порабощение и уничтожение — после разгрома фашизма станет известно, сколько миллионов французов, поляков, чехов, словаков убили наци, — несколько странная форма спасения, вы не находите? Во-вторых, мы ни на кого не нападали. Я обещал вам помочь, барон, и постарался сделать это. — Скорин выдержал паузу, давая Шлоссеру возможность высказаться. Тот продолжал молчать и Скорин закончил: — Вы можете ответить лишь одно, майор: бароны Шлоссеры — потомственные военные, они сражаются за отечество, когда оно воюет. Не важно, с кем, не важно, за что! За правое дело или неправое! Поменьше рассуждать, точно выполнять приказы! Даже если приказы отдает сумасшедший маньяк-ефрейтор. Ведь сказал же он: «Правдой или неправдой, но мы должны победить. Это единственный путь, он верен морально и в силу необходимости. А когда мы победим, кто спросит нас о методе? У нас и без того так много на совести, что мы должны победить».

Лота, испуганно вскрикнув, зажала ладонью рот, Шлоссер заставил себя рассмеяться.

— Прелестно, капитан. Ко всему у вас и отличная память.

— Да, да! Коммунистическая пропаганда! Я забыл, барон, вы предпочитаете только такой ответ. — Скорин встал, прихрамывая, пошел к двери. — Точнее, не забыл, просто считал вас способным мыслить, а не повторять истерические выкрики Геббельса. — Он задержался на пороге. В книжной лавке я видел сборник его речей, чудесный сафьяновый переплет, пришлю вам завтра же. А правду с неправдой мешать нельзя, даже если этого требуют ваши вожди. Спокойной ночи.

По лестнице Скорин поднимался с трудом, его охватила внезапная слабость. Для одного дня событий было более чем достаточно. Наконец лестница кончилась. В своей комнате он расстегнул мундир и с удовольствием повалился в кресло. Кресло в гостиной было удобнее, но в нем разведчик чувствовал себя как в окопе, на передовой. Сейчас он расслабился, перестал следить за каждым своим жестом. Но отдыхало только тело, мозг продолжал работать. Скорин хорошо знал, что, пока он не проанализирует события минувшего дня, заснуть не удастся. Мозг не успокоится, будет упрямо бить мыслями по нервам.

Сегодня утром… Нет, решение созрело раньше. Очнувшись после сердечного приступа, который его свалил в камере пыток Маггиля, Скорин вспомнил маленького человечка в темных очках с тихим желудочным смехом. Скорин не мог заснуть, не помогали ни таблетки, ни микстуры. Тогда, лежа без сна, Скорин решил, что убьет гестаповца. Наутро он проснулся в приподнятом настроении, как просыпался в детстве в канун праздников и дня рождения. Почему-то больше он любил день накануне. Томительное, прекрасное ожидание.

Скорин улыбался врачу, который обрадовано закивал, пощупав пульс, сказал:

— Надо любить жизнь, капитан. Улыбка, хорошее настроение — лучшие эскулапы.

В этом особняке, продумывая операцию, он все чаще вспоминал Костю Петрухина. Скорин гнал от себя эти мысли. Гестаповец должен быть уничтожен, иначе не будет Скорину покоя, ведь пока он рассуждает, взвешивает, «мальчик» открывает «аптечку», использует «инструменты». Скорин раздваивался. «Убить, уничтожить!» — «Вспомни Костю. Ты разведчик, Скорин. Ты не имеешь права убивать фашистов, поддаваясь эмоциям».

В казино, когда Скорин вновь увидел Карла Хоннимана, шахматные фигуры, которые за секунду до этого беспорядочно метались, застыли; приготовившись к наступлению, разведчик увидел ход, дающий явное преимущество. Маршрут Вальтера окончательно закрепит вербовку Хоннимана.

Скорин понял, что смерть «мальчика» принесет пользу всей операции. Продумывая все заново, он увидел и другие выгоды. Можно ввязать в дело Лоту, тогда у него будет два помощника — Лота и Хонниман.

Гестаповец казнен, можно спать спокойно. Как-то себя чувствует Хонниман? Именно об этом думал Скорин, подбрасывая в камин очередное полено, когда Шлоссер явился в гостиную в роли Христа-спасителя. Попытка барона отослать Лоту подсказала разведчику следующий ход. Разговор со Шлоссером наедине, всего лишь разговор, который барон волен в любой момент прервать любым способом, — ничего не даст. Мол, сидишь тут под охраной, работаешь по моей указке и философствуй сколько душе угодно. Присутствие Лоты превращает разговор в поединок. Скорин чувствовал, что нанес Шлоссеру чувствительный удар. Разумеется, Скорин понимал, что путем даже самых ловких словопрений нельзя изменить мировоззрение Шлоссера. Скорин прекрасно понимал, почему Шлоссер служит фашизму, но специально сегодня не назвал истинную причину. Всему свое время. Не сразу дом строится, сначала надо заложить фундамент.

За все время пребывания в Таллинне Скорин впервые спал крепко, без сновидений, встал бодрым, по-настоящему отдохнувшим. Лота к завтраку не вышла. Может быть, после бессонной ночи? Значит, и для нее вчерашний день не прошел бесследно? Пора на прогулку. Постучав в комнату девушки, он спросил через дверь:

— Лота, я иду на прогулку. Вас ждать?

— Пожалуйста, капитан. — Я скоро спущусь.

В гостиной Скорин покрутил ручку приемника, ничего интересного не нашел. Сегодня он был доволен собой. Беспокоило только молчание Москвы. Видимо, Симаков понял, что давать разрешение на вербовку полковника Редлиха не следует. Почему же он молчит, надо, чтобы сообщил об отказе. Отказ срочно нужен. Как же его добиться? Связь, нужна связь. Как связаться с толстяком полицаем?

— Я оперативна для женщины, не правда ли? — спросила Лота, входя в гостиную. Девушка хотела казаться веселой, но получилось это довольно скверно.

— Вы очаровательны! — Скорин, сделав серьезное лицо, поднял указательный палец. — Лота, я вру только в крайних случаях. — Он искренне рассмеялся. Покраснев, Лота опустила голову. — Не надо обижаться на барона, Лота, — продолжал разведчик беспечным тоном. — Он мужчина, на первом месте работа.

Лота вышла, а Скорин, выполняя вчерашний приказ Шлоссера, направился на кухню. Теперь перед каждой прогулкой его обязаны тщательно обыскивать.

При появлении разведчика охранники теперь вставали и смотрели с благоговейным ужасом. Они уже знали, кого убил русский, и, видя безнаказанность, считали, что находятся в смертельной опасности. Никто теперь не верил его спокойному голосу, задумчивому выражению больших голубых глаз.

Скорин выложил на стол содержимое своих карманов, для наглядности вывернул их, забрал деньги, сигареты, зажигалку, направился к дверям. Никто не произнес ни слова. Зачем ему оружие? Не понравишься русскому — проломит тебе голову медной ступкой, что стоит на плите, я будет так же спокойно разгуливать по особняку.

Петрухин видел, как Сергей убил какого-то маленького человечка с чемоданчиком в руках. Наверно, Костя отнесся к происшедшему спокойнее всех остальных свидетелей. Правда, Петрухин, который знал Скорина много лет, видел его в различных ситуациях, не предполагал, что Сергей так просто может убить человека, заколоть, как свинью. Но вера Кости в друга была беспредельной: раз Сережка сделал это, значит, так надо. Тросточка-то, оказывается, пригодилась.

Костя и в последний момент приданный ему в помощь бывший летчик, теперь разведчик Зверев, пробрались в Таллинн благополучно. Петрухин верил в свою звезду. Главное совершилось — он снова получил разведывательное задание, направлен к Сергею. Работать со Скориным об этом можно было только мечтать. Звезда звездой, но в одном Костя сомневался — Сергей не простит ни малейшего промаха. Прибыв в Таллинн, устроившись на квартире, которую подпольщики держали в резерве для подобного случая, Костя начал действовать. Нашел «полицая» из управы. Зверев сутки следил за толстяком, ничего подозрительного не заметил. Костя осмотрел особняк Лоты, разведчики окрестили между собой его «резиденцией». Увидев Скорина на прогулке, Костя еле сдержался, так хотелось показаться на глаза другу. Сдержался, установил, что Сергея негласно сопровождают трое, один идет впереди, двое — сзади, по другой стороне улицы. Два дня крепился, наблюдал издалека, наметил место, где легче всего «случайно» столкнуться с «немецким капитаном». Костя, конечно, заметил, что Сергей гуляет по определенному маршруту. По этому пути в маленьком одноэтажном доме было расположено фотоателье. Это тоже устраивало Костю. В день встречи он проверялся особенно тщательно. «Хвоста» не было. Он ждал появления друга около церкви Оливисте. Скорин шел в сопровождении Шлоссера и Лоты. В этот день встретиться не удалось, зато Костя стал свидетелем казни палача Вальтера.

Разведчик решил больше не медлить. Как ни бережет майор Шлоссер свою добычу, после столь бурных событий Сергея могли перевести в другое место, даже убрать из Таллинна. Петрухин еле дождался следующего дня. В обычный час в конце улицы появилась знакомая высокая фигура. Костя облегченно вздохнул.

Скорин, держа Лоту под руку, шел теперь уже без трости, неторопливо, не глядя по сторонам. У входа в магазин, как всегда, было оживленно. Скорина толкнули, он недоуменно поднял голову. Перед ним в немецкой солдатской форме, вытянувшись по стойке «смирно», испуганно хлопая глазами, стоял Костя Петрухин.

— Виноват, господин капитан!

Скорин так сжал локоть Лоты, что девушка вскрикнула.

— Будьте внимательнее, черт побери, — пробормотал Скорин.

Костя козырнул, отошел к витрине. Следовавшие за Скориным охранники подошли почти вплотную, но на Костю не обратили внимания, они не спускали глаз с «объекта». У Скорина закружилась голова, он повернулся к Лоте, осипшим голосом сказал:

— Может быть, купим что-нибудь?

Лота удивленно посмотрела сначала на Скорина, затем на витрину.

— Дома все есть, капитан.

Скорин, глупо улыбаясь, не мог придумать ни одной толковой фразы. Костя повернулся к ним лицом, доброжелательно взглянул на Лоту, сунул в рот сигарету, опять уставился на витрину. Скорин оглянулся, его взгляд натолкнулся на торговавшую цветами женщину.

— Вы же любите цветы, Лота! — Он сделал шаг к цветочнице. Выберите по своему вкусу.

Лота увлеклась выбором цветов. Оставшись на секунду один, Скорин негромко, но отчетливо сказал:

— Жду отказ сегодня.

Костя кивнул, прошел мимо Скорина и через секунду затерялся в толпе.

Скорин протянул цветочнице деньги, хотел уходить, Лота остановила его.

— Капитан, возьмите сдачу.

— Пустое. — Скорин рассмеялся, взял девушку под руку

— Это неразумно, капитан. — Лота хотела взять протянутые испуганной цветочницей монеты, но Скорин удержал девушку:

— Надо совершать и неразумные поступки, иначе жизнь покажется слишком пресной, Лота.

Порыв радости прошел. Скорин засомневался — понял ли его Костя? Вернее — правильно ли понял?

А Костя через час вышел в эфир и в точности передал слова Сергея Симакову.

Майор понял их правильно.

Наступившая ночь была трудной для всех. Симаков, хотя и обрадовался новости, волновался, как волнуется человек, который не может активно помочь, обязан лишь ждать. Петрухин с Зверевым перебирали возможности своей легализации в Таллинне.

Фрегатен-капитан Целлариус, получив очередную взбучку из Берлина, решил отступить, столкнуть Шлоссера с Канарисом. Хватит, пусть разбираются сами. Целлариус пригласил Шлоссера к себе, и у них состоялся очень неприятный для обоих разговор.

В два часа ночи Шлоссер и Целлариус, выйдя из здания абверкоманды, остановились у своих машин.

— Я лишь передаю приказ адмирала, господин майор. — Целлариус говорил сухим официальным тоном. — Через десять дней канал связи должен быть готов.

Шлоссер мял в руке кожаные перчатки и саркастически улыбался.

— Вы можете жаловаться. Казино, «фотоателье», засвеченная абверкоманда, — перечислял Целлариус. — Ведерников и Зверев. Наконец, Редлих. Все ваши запросы удовлетворялись.

— Согласен. Но пока Москва не разрешила вербовку Редлиха…

— Полковник Редлих — ваше предложение, господин майор. Если через неделю вы не будете готовы, полетите в Берлин. — Целлариус, козырнув, открыл дверь «хорха». Шлоссер сделал движение, чтобы задержать фрегатен-капитана, но передумал и сел за руль своего «мерседеса».

У дверей кабинета Шлоссера поджидал радист. Он протянул бланк радиограммы:

— Только что получена.

Буквы прыгали и не хотели складываться в слова. Наконец Шлоссер прочитал:

«Откровенность «Штабиста» вызывает подозрение, от вербовки воздержитесь. Работайте с «Курсантом», расширяйте связи в разведшколах».

Несколько секунд Шлоссер стоял с закрытыми глазами.

Проплыла вереница фамильных портретов, качнулась и исчезла. Застыл перед глазами отец. Старый генерал сидел в кресле и, недовольно морщась, читал газету.