ГЛАВА ПЕРВАЯ

В феврале сорок второго полковые разведчики, временно расположившиеся в сожженной деревне невдалеке от озера Ильмень, получили необычный приказ: встретить на «ничейной» земле переходящего из фашистских расположений немецкого офицера. Откуда командованию стало известно о перебежчике, разведчики не знали, но, судя по тому, что инструктаж проводил сам бригадный комиссар из штаба фронта, разведчики поняли — встречать придется фигуру незаурядную. В передней линии наших окопов расположили роту автоматчиков, которая должна была в ряде необходимости обеспечить прикрытие.

Каждую ночь два разведчика выползали чуть ли не к самым фашистским окопам, ждали немца. Место для перехода было подходящее: извилистый, поросший кустарником овраг пересекал немецкие траншеи. Ориентиром служила большая сосна со срезанной верхушкой. Условного сигнала — одна красная ракета — все не было. Продрогшие и усталые разведчики возвращались назад, чтобы на следующую ночь вновь ползти к вражеским расположениям.

На четвертую ночь, когда до возвращения оставался ровно час, над сосной взлетела одинокая красная ракета. Беспорядочно затрещали выстрелы, испуганно рявкнул пулемет. Уже изверившиеся в удаче разведчики припали к промерзлой земле, затем осторожно поползли вперед.

— Есть, — прошептал один, скатываясь в воронку, на дне которой темнела человеческая фигура. — Немец. Офицер.

— Живой?

— Живой вроде. Может, не он?

Человек в форме немецкого офицера лежал неподвижно, сжимая в руке ракетницу. Разведчик взял ее, ракетница была еще теплая, пахла порохом.

— Он.

Немца осторожно положили на плащ-палатку, волоком потащили по талому снегу. Когда до окопов оставалось совсем немного, с немецкой стороны ударила пулеметная очередь. Один из разведчиков ткнулся лицом в снег. Навстречу из окопа выскочили автоматчики. Десятки рук подхватили уже две плащ-палатки, аккуратно опустили в окоп. Санитары, оттеснив всех, уложили раненых на носилки, ходами сообщения вынесли к стоявшей на опушке леса санитарной машине. Врач нагнулся к разведчику, прошептал:

— Мертв. — Стал осматривать немца. — Этого быстро в машину. Врач подошел к человеку с ромбом в петлицах. — Жить будет, товарищ бригадный комиссар.

Майор государственной безопасности Симаков кивнул врачу. Чуть склонив голову, он смотрел на разведчика, который стоял на коленях у тела друга.

— Витька! Витька, ты что, парень? — Он отталкивал пытавшихся унести носилки санитаров. — Из-за какого-то подлюги немца…

Симаков сделал шаг, хотел было, подозвав разведчика, сказать, что не «подлюга немец», а чекист Сергей Николаевич Скорин после многолетней работы в фашистской Германии прорвался к своим. Симаков сдержался, повернулся и тяжело зашагал к поджидавшей его в ельнике «эмке».

Госпиталь был расположен в здании школы. Вывеску так и не сняли, но в коридорах не бегала детвора, а под табличками «1 Б» и «Физический кабинет» было мелом написано: «Операционная», «Палата номер четыре».

В палате когда-то сверкавший паркет теперь не натирался, был просто вымыт. Пожелтевшая стенгазета «Отличник» болталась на одной кнопке, и нарисованный на ней горнист висел головой вниз. На кровати, стоявшей под стенгазетой, лежал Скорин, рядом на колченогом табурете примостился его друг Костя Петрухин — веснушчатый парень с розовыми оттопыренными ушами. Такие уши у взрослых встречаются редко, и Костя выглядел переростком, второгодником. Скорин лежал неподвижно на спине, смотрел в потолок, слушал Петрухина рассеянно, думая явно о своем.

— Я был уверен, что ты живой, Серега! — быстро говорил Костя. Сколько же лет ты там проторчал? — Он и не ждал ответа. — В тридцать восьмом уехал. Слышал, твоим последним сведениям цены нет.

Скорин перестал улыбаться.

— Есть цена, Костя. Человек погиб, меня вытаскивая. — Он поморщился, после паузы сказал: — Большая цена. — Скорин задумался, затем спросил: — чит, сын, говоришь?

Довольный, что Скорин сменил тему, Петрухин подмигнул.

— Да, сын! Вот как получилось, Серега.

Скорин с трудом повернулся, молча посмотрел на друга. Костя с преувеличенным интересом стал изучать висевший на спинке кровати температурный лист.

В тридцать восьмом году Скорин уже работал в разведке, для окружающих он был геологом, что могло объяснить его длительные командировки. Получив задание ехать в фашистскую Германию в спецкомандировку на один год, Скорин сказал Лене, что отправляется в экспедицию на Восток. Сергей приготовил три письма, которые должны были с соответствующими штемпелями с трехмесячным перерывом прийти к ней. Он уехал, договорившись с Леной, что по возвращении они поженятся, он получит отпуск, воплотится в реальность их мечта Черноморское побережье.

Первое сентября тридцать девятого года началась война, и Скорин застрял в Германии. На некоторое время с ним прервалась связь.

О том, что у Скорина есть невеста, никто, кроме Петрухина, не знал. О своей беременности Лена узнала после отъезда Скорина; когда родился сын, написала в «геологическую экспедицию», ответа, естественно, не получила. Скорин пропал.

Так прошло четыре года.

— Как Лена? — после долгой паузы спросил Скорин.

— Что я мог ей говорить? Официально она тебе не жена! Правду сказать нельзя. А тут еще связь с тобой тогда потеряли. Чего только я ни делал, чтобы ее успокоить. Твержу одно: жив Сергей! Жди. Что родился ребенок, она и от меня скрыла, я сам за кордон уходил. Узнал год назад.

В палату вошла сестра.

— Сергей Николаевич, сейчас укольчик сделаем, — как о радостном событии сообщила она и поставила поднос с инструментами на школьную парту.

Костя пошел к выходу.

— Терпи, Серега, я покурю пока. — Он быстро спустился в вестибюль, где его ждала Лена.

Увидев Костю, Лена встала. Была она высока и стройна, видимо, когда-то очень красива. Точнее, Лена и сейчас была красива, но серая усталость лица, которой так щедро покрывала лица людей война, старила ее.

— Нормально, Ленка. Жив твой герой!

— Мой? — Лена теребила кончики платка. — Забыла, как он и выглядит.

— Сейчас увидишь!

— Четыре года. — Лена села. — Ни одного письма. Чужой, равнодушный человек. — Она повысила голос. — И не объясняй мне…

Костя взял ее за руку.

— Нет, сегодня не могу.

— Лена! — Костя беспомощно оглянулся, увидел на столике регистратуры телефон, подвел к нему Лену. — Ну, хорошо. — Костя снял трубку, набрал номер. — Вера Ивановна? Петрухин. Майор у себя? Соедините, пожалуйста. — Он пожал Лене руку, заговорщицки подмигнул. Здравствуйте, Николай Алексеевич. Из госпиталя. Нормально. Так когда вы ее примете? Хорошо, товарищ майор. — Он положил трубку, отошел с Леной к окну. — Вот что, Лена. Ты поезжай на Лубянку, зайди в бюро пропусков…

— Почему на Лубянку? Что Сережа сделал? — Лена смотрела испуганно.

— Разведчик твой Сережа. Четыре года у немцев был…

— Так почему же?..

— Объяснят, Лена. Тебе все объяснят.

Костя довел женщину до дверей, затем бросился вверх по лестнице. Скорин встретил друга вопросительным взглядом.

— Начальству звонил. У нас теперь начальник новый…

— Знаком. Он навещал меня. Он и на передовой был, когда я пробивался.

— Знаю. А меня можешь поздравить: на фронт еду.

— Как на фронт?

— Война, Сережа.

— Но ведь ты…

— Был, Сережа. История глупая получилась.

— Какая история? — раздраженно спросил Скорин. — Ты прирожденный разведчик.

— Видно, нет. — Костя жестом остановил Скорина. — Кто кому рассказывает? — Он сел, вздохнул виновато и, стараясь не смотреть на Скорина, начал рассказывать: — Был я у немцев в тылу, на оккупированной территории. Легенда у меня была хорошая, у немцев большим авторитетом пользовался. Информация шла отличная. Местный иуда там объявился — в гестапо следователем работал. Не человек вовсе. Ты таких и не видел.

— Видел.

— То фашисты, а здесь свой! Партизаны его к вышке приговорили. Два раза пытались… Очень осторожный подлюга был.

— И ты его шлепнул сам! — сказал Скорин. — Поэтому пришлось все бросить и уходить. — Он приподнялся, хотел добавить еще несколько слов, сдержался. Он отчетливо представил, в какое трудное положение поставил Костя подполье.

Скорин откинулся на подушки. Долго молчали, наконец Скорин сказал:

— Извини! Но ты же профессионал, Костя.

— Он детишек истязал. Если бы я его не убил, я бы сам умер.

— Отстранили, значит. — Скорин вздохнул.

— На фронт! — Костя заулыбался. — Ну, дорвусь я! Никаких тебе хитростей. Там — они, здесь — мы!

— Вместе воевать будем. Я тоже рапорт подаю.

— Я слышал, Канарис всю старую гвардию против нас бросает. Цвет немецкой разведки, — словно сам с собой разговаривая сказал Костя.