Николай Евгеньевич Буренин “ПАМЯТНЫЕ ГОДЫ”

Воспоминания

Лениздат 1967

Тираж 25000 экз.

Николай Евгеньевич Буренин

Николай Евгеньевич Буренин прожил долгую и интересную жизнь. В своих воспоминаниях он рассказывает о большевистском подполье, о Боевой технической группе, действовавшей при ЦК РСДРП (б) в 1905 году, о встречах с В. И. Лениным, с видными работниками партии: Е. Д. Стасовой, Л. Б. Красиным и другими.

Жизнь Н. Е. Буренина была связана с известными деятелями русского и западного искусства: артистами, писателями, художниками. Особенно тепло вспоминает автор о А. М. Горьком, М. Ф. Андреевой. Многие страницы книги посвящены музыкальной, литературной жизни России того времени.

Это - второе издание книги Н. Е. Буренина (исправленное и дополненное). Оно содержит предисловие А. М. Горького, написанное в 1931 году к брошюре Буренина “Люди большевистского подполья”. В книге опубликован ряд новых фотографий, расширился за счет новых материалов и биографический очерк об авторе.

В доме Стасовых

В самом конце прошлого века я познакомился с Дмитрием Васильевичем Стасовым. Вспоминаю свою встречу с ним на одном из концертов симфонической музыки, происходивших в зале Дворянского собрания (ныне в этом здании помещается Ленинградская государственная филармония).

Посетители этих концертов всегда видели в одном из первых рядов партера двух маститых старцев. Они и сейчас, спустя шестьдесят с лишним лет, как живые, стоят перед моими глазами.

Один из них-человек богатырского телосложения, с большой седой головой. Он обладал мощным басом, и когда во время антрактов разговаривал о чем-либо с соседями, его “тихий шепот” слышали за несколько рядов. Это был Владимир Васильевич Стасов, известный всему миру музыкальный и художественный критик, выдающийся деятель русской культуры.

Другой - худой, очень высокий, белыйкаклунь, с длинными седыми волосами, с кругловатой бородой, в неизменном пенсне на черном шнурке. Это был младший брат Владимира Васильевича - Дмитрий Васильевич Стасов, старшина присяжных поверенных Петербурга. Он занимал известное место в политической и общественной жизни Петербурга. Достаточно вспомнить, что Дмитрий Васильевич был защитником в ряде знаменитых политических процессов второй половины прошлого века, в частности в процессах 193-х, 50-ти, процессе Каракозова. У него в квартире постоянно жили подзащитные, взятые им на поруки.

Обо всем этом я узнал позже, когда ближе познакомился с Дмитрием Васильевичем и его семьей. В момент же нашего знакомства меня интересовала в первую очередь общественно-музыкальная деятельность Дмитрия Васильевича. Хороший музыкант и друг Глинки, он был наряду с Антоном Рубинштейном и Кологривовым основателем Петербургской консерватории. Дмитрий Васильевич был также одним из основателей Русского музыкального общества, знакомившего широкую публику с лучшими образцами классической музыки. Кроме того, он принимал живое участие в работе многочисленных обществ, в частности общества “Помощь в чтении больным и бедным”. Я предложил Дмитрию Васильевичу устроить концерт в пользу этого общества.

Разговор происходил в зале Дворянского собрания после очередного концерта симфонической музыки. Супруги Стасовы - Дмитрий Васильевич и Полина Степановна - горячо встретили мое предложение. Узнав, что я играю, аккомпанирую и хорошо читаю ноты с листа, они пригласили меня провести у них вечер в ближайший четверг.

Это предложение было для меня очень лестным. Дмитрия Васильевича Стасова знал и уважал весь интеллигентный Петербург. С нетерпением ждал я назначенного дня.

По четвергам в квартире Стасовых на Фурштадтской улице (ныне улица Петра Лаврова) бывали известные художники, артисты, композиторы, музыканты. Здесь пели, музицировали.

Мне живо вспоминается первый четверг, который я провел у Стасовых. Едва переступив порог подъезда, я услышал музыку, доносившуюся с четвертого этажа. На вешалке в передней вперемешку с дорогими шубами и генеральскими шинелями с бобрами виднелись скромные пальтишки студентов и курсисток. В гостиной толпились запоздавшие гости: никто не смел до перерыва войти в комнату, откуда доносились звуки роялей. Играли в восемь рук. За двумя роялями сидели Дмитрий Васильевич, два его сына Андрей и Борис и кто-то из гостей.

Когда игра закончилась, Дмитрий Васильевич, чуть согнувшись, мелкими шажками, несколько странными при его огромном росте, вышел навстречу вновь пришедшим гостям, приветствуя их. Причем мне бросилось в глаза, что он был равно любезен и с каким-нибудь высокопоставленным лицом - знаменитым артистом или артисткой, и с никому не известным молодым человеком.

Дебют мой в доме Стасовых прошел удачно. Меня усадили за рояль и, когда убедились, что я дела не порчу, признали достойным партнером. С этого дня я стал завсегдатаем четвергов, мне всегда было приготовлено место у рояля. Потом меня приглашали и по воскресеньям, когда у Стасовых собирались только родные, самые близкие знакомые. После обеда мы играли на двух роялях: Дмитрий Васильевич и я- на одном, Андрей и Борис - на другом.

Больше всего меня волновало и беспокоило присутствие на этих домашних концертах Владимира Васильевича Стасова. Ведь многие вещи я играл впервые, игра моя была далеко не безупречна, а Владимир Васильевич был таким строгим ценителем, слушал лучших в мире музыкантов. Как сейчас помню его тяжелую фигуру, горой возвышавшуюся на низком кресле. Иногда казалось, что Владимир Васильевич заснул: сидит с закрытыми глазами, с лицом, обращенным в потолок. Но стоит запнуться, остановиться, как он открывает глаза и недовольно поворачивается в сторону исполнителя.

Когда исполнялись любимые вещи Владимира Васильевича - произведения Мусоргского, Бородина, Глазунова, Римского-Корсакова, скерцо из квинтета Брамса или “Пассакалья” Баха, - он не мог сидеть спокойно. Вставал с кресла, бродил по комнате, подходил к играющим и как-то гудел, выражая свое удовольствие.

Но вот перерыв. Все идут в столовую. В дальнем конце стола, за самоваром, сидит дочь Стасовых Елена Дмитриевна. Одетая обычно в черное платье, она с приветливой улыбкой разливает чай. Я заметил, что вокруг Елены Дмитриевны был свой мир, живший какими-то особыми интересами. Что это за мир, я узнал позже.

Е. Д. Стасова.

Выйдя из тюрьмы после ареста у Казанского собора, я поспешил к Стасовым. Здесь меня встретили с горячим сочувствием.

Кровавая расправа над студентами и рабочими, которую учинило царское правительство у Казанского собора 4 марта 1901 года, вызвала возмущение передовой русской интеллигенции. Ученые, писатели, видные общественные деятели в своих гневных письмах, направленных в редакции газет, обличали произвол и насилие властей.

Были очень взволнованы в те дни и братья Стасовы-Владимир Васильевич и Дмитрий Васильевич. Увидев меня после выхода из тюрьмы, они заставляли вновь и вновь рассказывать со всеми подробностями о происшедшем у Казанского собора, о днях, проведенных в заключении. Дмитрий Васильевич даже предложил отпечатать мой рассказ на гектографе для нелегального распространения.

Внимательно слушала мри горячие рассказы, полные возмущения бесчинствами полиции, и Елена Дмитриевна. Она словно изучала меня. А спустя некоторое время, когда мой пыл несколько поостыл и я обрел равновесие духа, Елена Дмитриевна решила, что настало время для откровенного разговора.

Этот разговор навсегда остался в моей памяти. Ведь с него началась новая полоса моей жизни.

Елена Дмитриевна познакомила меня с условиями революционной работы в подполье и предложила помогать ей. По ее словам, я был подходящим человеком для такой работы. Семья наша была вне подозрений: достаточно сказать, что мой брат, дяди, муж сестры были офицерами лейб-гвардии. Я нигде не служил, в средствах не нуждался, мог свободно располагать своим временем, имел много знакомых. Всё это должно было облегчить мою работу. Правда, я был арестован у Казанского собора, но вряд ли полиция придала этому факту серьезное значение. Что, в самом деле, могло быть общего с революционерами у выходца из семьи Бурениных? Очередная прихоть баловня судьбы…

На предложение Елены Стасовой я, не задумываясь, ответил согласием. Выстрелы у Казанского собора определили мое отношение к господствующему строю. Я горел желанием принять участие в борьбе с царизмом. А Елена Дмитриевна постепенно все больше посвящала меня в свою работу, рассказала о деятельности Российской социал-демократической рабочей партии, о газете “Искра”, о Владимире Ильиче Ленине.

В конспиративном отношении условия для нашей совместной работы с Еленой Дмитриевной Стасовой были необычайно удобными. Мы могли часто видеться в доме ее родителей. Я состоял членом общества “Помощь в чтении больным и бедным”, председателем которого был Дмитрий Васильевич Стасов. К тому же моя мать была казначеем в обществе “Детская помощь”, где председательствовала мать Е. Д. Стасовой. Мне доводилось устраивать концерты в пользу этих обществ. Словом, меня считали своим человеком в семье Стасовых, и я не должен был из своих посещений делать тайны.

Вспоминаю, как однажды, обмотанный нелегальной литературой, только что прибывшей из-за границы, явился я к Стасовым, чтобы передать литературу Елене Дмитриевне. В квартире Стасовых, как это часто бывало, музицировали. Мой приход был очень кстати: требовался партнер для игры в восемь рук. Меня радостно встретили и сразу же, не дав опомниться, усадили за рояль. Чувствовал я себя в своем бумажном панцире весьма неловко и поэтому играл плохо, несусветно врал, что вызвало общее удивление. Мать Елены Дмитриевны сокрушалась:

- Какая впечатлительная натура у Николая Евгеньевича! Очевидно, он чем-то расстроен сегодня.

Страдал я и за чаем. Только выйдя из-за стола, я смог наконец проникнуть в комнату Елены Дмитриевны и “разгрузиться”. После этого моя “впечатлительность” сразу прошла. Я вернулся в гостиную, сел за рояль и играл вполне прилично.

Хочу сказать о том, как относился к революционной работе своей дочери и ее друзей отец Елены Дмитриевны. Подпольщики бывали в его доме очень часто. Во все часы дня, а иногда и поздней ночью мы являлись сюда по разным срочным и сугубо секретным делам. Никогда Дмитрий Васильевич не расспрашивал нас, но мы отлично видели, что он многое знает, о многом догадывается.

Помню такой случай. Решив показать мне какую-то книжку или ноты, Дмитрий Васильевич подошел к книжной полке в своем кабинете, достал книгу. Вдруг из нее вылетела не то записка, не то нелегальная брошюрка или прокламация. Надо было видеть, как лицо его выразило недоумение, как брови поднялись кверху, как лукавые искорки зажглись в его глазах.

- Черт возьми, опять Леля сунула сюда свою нелегальщину, просто беда с ней, - проговорил Дмитрий Васильевич наигранно сердитым голосом и тут же бережно положил “нелегальщину” обратно.

Елена Дмитриевна окрестила меня “Борисом Ивановичем”, и под этой кличкой я начал свою работу. Затем я стал “Виктором Петровичем”, “Владимиром Борисовичем” и наконец “Германом Федоровичем”. Последняя кличка закрепилась за мной на долгие годы. Присоединив к моей фамилии первые буквы моего имени и отчества, товарищи звали меня часто “Небурениным” в отличие от черносотенца-писателя В. П. Буренина.

Внешне моя жизнь ничем не изменилась. По-прежнему я участвовал в нескольких филантропических организациях, устраивал благотворительные концерты, музыкальные вечера в богатых домах. По-прежнему я одевался у самых модных портных Петербурга, а швейцары, получая от меня щедрые чаевые, низко кланялись и называли меня не иначе, как “ваше сиятельство”.

Не раз я подумывал о разрыве с семьей, о переходе на нелегальное положение, но условия, в которых я находился, настолько помогали подпольной работе, что отказаться от них было бы преступлением по отношению к партии. Сделать это я не имел права. Мне, выходцу из богатой купеческой среды, имевшему вид весьма благополучного буржуа, удавалось легче скрывать свое лицо подпольщика.