"Натюрморт на ночном столике" - читать интересную книгу автора (Нолль Ингрид)

ОСВИСТАННЫЙ СВИСТУН

Взгляните на полотно Караваджо[13] начала XVII века, и вы увидите, что музыкальные инструменты того времени не сильно отличаются от нынешних. Вдохновенный музыкант готовится к концерту, раскладывает свои инструменты, наверное, кое-что требует небольшой починки. Как бы то ни было, он, сидя на кожаном стуле, раскладывает на раздвижном столике свои ударные, духовые и струнные. Вот разобранная на части волынка, вот скрипка, пока без струн, а эти бумажные свертки — ноты, конечно, — и еще — пузатая бутыль, с которой музыкант-путешественник не расстается в дороге.

Правая рука, тонкая, даже хрупкая, держит кольцо бубна с колокольчиками, укрепленными по бокам, левая сжимает в кулаке какой-то маленький невидимый предмет, наверное бубенчик. В вытянутых губах молодого человека крошечный свисток, сегодня его называют «соловей». Изумленные дети на церковных ярмарках слушают птичьи трели, слетающие с человеческих губ.

Но этот молодой музыкант не принадлежит к когорте бродячих артистов, которым нечего есть. Он одет, как придворный, лицо у него нежное, печальное, взгляд задумчивый. Цвета его туалета тщательно продуманы: белоснежное страусовое перо на красном берете, кружевное жабо, красный цвет возникает снова на оторочке камзола. Тон замечательной кожаной жилетки — люди этого ремесла часто такие нашивали — перекликается с цветом деревянного стола и стула.

Музыкант молод, но в жизни повидал, кажется, уже немало, оттого и глаза его, печальные, меланхоличные, устремлены куда-то внутрь. Порой ему выпадает оглушительный успех, порой — такой же оглушительный провал, его превозносят, его освистывают, если публике хочется искрометного чардаша вместо лирических баллад. Впрочем, пусть свистят, он готов, ему все равно.

До сих пор я не без стыда вспоминаю тот концерт свистунов, из-за которого, благодаря лично мне, мой муж пережил унижение.

На вечере у Люси я внимательно прислушивалась к тому, о чем беседуют за столом. На одном углу Сильвия доказывала Готтфриду, что мусульманская женщина, которая вынуждена носить паранджу, неизбежно теряет свою индивидуальность. На другом — потрясенные Люси и Удо обсуждали недавний шокирующий случай, как родительница в приступе помешательства удушила пеленкой двух своих детей. А напротив меня сидел мой муж в окружении университетских подружек и рассыпался перед ними в комплиментах.

Когда Люси поднялась, чтобы поставить в духовку горячее, я вскочила и вызвалась ей помочь. Мне не терпелось выяснить, откуда она знает обеих женщин. Но подруге было не до меня, она озабоченно проверяла деревянной палочкой, достаточно ли нежны и сочны перепелки, и одобрительно кивала.

— Отлично, — сообщила она.

Я покосилась на бедных птичек, укутанных в сало и уложенных на листья свежего шпината. Люси украсила дичь сверху еще и оранжевыми настурциями. «Могилка какая-то», — подумалось мне.

— Где ты подцепила этих двух дамочек? — спросила я. — Они же точно нездешние?..

Люси задвинула перепелов в горячую печку и принялась взбивать картофельное пюре.

— Биргит с некоторых пор живет здесь, в Вайнхайме. Муж вечно в разъездах, в командировках, дочка учится в Канаде. Ей одиноко, она решила вспомнить юность — пошла петь в хор, где поет мой Готтфрид, чтобы с кем-нибудь познакомиться. А он случайно узнал, что она сто лет назад училась вместе с Райнхардом в университете.

— А вторая?

Люси вложила мне в руки блюдо с салатом.

— Неси, — был приказ, — я сейчас приду. Но я стояла как вкопанная.

— Ну ладно, — Люси сбросила фартук, — Миа — близкая подруга Биргит, сейчас у нее в гостях. Не могли же мы пригласить только одну Биргит? Вот мы и позвали обеих. Муж Биргит сейчас опять где-то в Китае.

— Миа замужем? — хотела я знать.

— Не знаю. Думаю, скорее, разведена, — отвечала Люси.

Мы вместе вернулись на террасу, одна с горячим, другая с салатом. Со всех сторон поднялся хвалебный гимн перепелам, похоже, и правда деликатес неслыханный. Потом гул восторженных голосов затих, публика заработала челюстями и примолкла. Тут я впервые обратилась к двум новеньким:

— Вы в фирме архитектурной работаете или сами по себе? Шесть пар глаз оторвались от тарелок и с любопытством уставились на нас. Первой заговорила Миа:

— Я переквалифицировалась в дизайнера по интерьеру. Мне безумно нравится. Женщине легче…

Биргит ее перебила:

— А я сдуру бросила университет, когда забеременела. Ну да, если мужу некогда присматривать за ребенком, другого выхода нет. Мне, конечно, сначала следовало диплом получить, а потом уже детей рожать.

Люси заметила строгим тоном:

— Но дочка-то ваша давно выросла. Почему бы тебе теперь…

Биргит замотала головой:

— Еще раз начинать учиться — я не потяну. Мне бы лучше какую-нибудь немудреную работку, не для денег, а так — для удовольствия.

Скажите пожалуйста! Небось муж всегда целую кучу денег зарабатывал, жила, горя не знала. А теперь размечталась, самореализации захотелось…

Все снова принялись за еду, я озлобленно шпионила направо и налево, несла всякую ерунду, невпопад отвечала на чьи-то бессмысленные вопросы. Люси то и дело бегала к своей годовалой Еве, та температурила. Дизайнер по интерьеру Миа, которая, кажется, владела магазином элитной мебели, рассказывала Райнхарду о своем новом изобретении: ей в последнее время особенно удавались кованые железные стулья, у которых сиденье состояло из переплетенных прутьев.

— Такое впечатление, что сидишь на куске наждачной бумаги, — поделилась изобретательница.

Райнхард был потрясен, а его собеседница с таким же юмором продолжала рассказывать, как ей удается сплавить покупателям разные другие совершенно неудобные предметы интерьера.

Биргит, понизив голос, сплетничала с Готтфридом о других хористах, о прошедшем концерте и его программе и о любовных приключениях кассира хора.

— Знаешь, песни из синего сборника для меня совсем не трудные, — призналась она, — но я так дрожу перед осенним концертом! Может, ты со мной позанимаешься отдельно пару раз, порепетируем вместе?

Мы и опомниться не успели, как Готтфрид и Биргит очень вдохновенно запели вдруг дуэтом французскую песенку «Belle, qui tiens ma vie».[14] Наши вежливые аплодисменты, к сожалению, были восприняты как просьба продолжать. В итоге был устроен концерт по заявкам. Сильвия заказала «Как прекрасно нынче утро» и сама подхватила изо всех сил. Последовали и другие пожелания, участвовали все, даже кот Орфей таращился на нас из кустов, сверкая глазами. Люси пыталась напомнить пирующим, что мы не в доме, а в саду, что вокруг соседа, которые уже, скорее всего, хотят спать. Ее голос утонул в нашем хоре. Наконец Райнхард предложил спеть своеобразный гимн их студенческой компании «Память о Гейдельберге».

Наши ученые хористы спасовали. Их, мол, учат петь всякие мадригалы эпохи Возрождения, а такая ерунда им незнакома. «Как это поют-то?» — замялся Готтфрид.

И тут Райнхард встал из-за стола, покачиваясь от выпитого, — он явно перебрал и к тому же не усваивал алкоголь с такой легкостью, как я, — и запищал, зафистулил своим высоким голоском на каком-то диковинном английском со швабским выговором, да еще безбожно фальшивя. Его выступление всех потрясло, а у меня внутри словно все оборвалось. И, сама не знаю почему, я, которая до сих пор сидела тихо, первая начала свистеть. Удо подхватил в два пальца, «Фу!» — завопила Сильвия, Миа громко застонала, Биргит зажала уши руками. Только хозяева пытались усовестить бесчинствующих гостей.

Райнхард ушел в дом. Через некоторое время выяснилось, что он не в туалет вышел, а уехал домой. Люси сгорала от стыда:

— Мы, наверное, его обидели, как ты думаешь? — переживала она.

— Ясный перец, — злилась я, — но ты-то тут при чем? Так ему и надо, заслужил!

Готтфрид привез меня домой, потому что Райнхард забрал нашу машину. Когда я вернулась, муж уже храпел.

На другое утро ни один из нас ни словом не вспомнил о вчерашней недостойной бульварной комедии у Люси. Только муж отправился на службу, а я села снова за рисование, в дверь позвонили.

У порога стояла Биргит.

— Мужа нет дома, — сказала я довольно неприветливо, пропустила ее в дом, но кофе предлагать не стала. Кухонный стол был завален кисточками, красками и жестяными противнями, а на мне — фартук весь в краске. Биргит же была в элегантном шелковом пиджаке и спортивных брючках. Все высшего качества. И еще запах дорогих духов, тонкий аромат ландыша. Что ей надо?

Нимало не смущаясь, она попросила меня позвонить Райнхарду в офис и сообщить, что зашла к нам и времени у нее мало. Я повиновалась. Он слегка удивленно — что его оправдывает — спросил, чего же она хочет. Я не знала.

Двадцать минут спустя мой муж был дома. Биргит приветствовала его поцелуем и объятиями, он немного застеснялся, но не отшатнулся. Она достала из ярко-красной сумочки телячьей кожи небольшую коробочку, обернутую в подарочную бумагу: «Это вам обоим». Райнхард развернул лиловую папиросную бумагу — внутри оказался стеклянный шар. Как красиво!

— Здорово, — оценил муж, — из этого выйдет хорошее пресс-папье, его-то мне в офисе и не хватало.

Наконец Биргит перешла к делу. Она слышала, Райнхард ищет секретаря, ей хотелось бы попробовать.

— Ну да, — подтвердил мой неверный, — секретарь мне нужен. Аннароза перегружена дома, и дети, и хозяйство, я решил ее от канцелярии освободить. Но, Биргит, если серьезно, ты для такой работы слишком образованна.

Она рассмеялась:

— Да что ты, наоборот! Я уже забыла все, что учила, к архитектуре теперь отношения не имею, в офисе, правда, тоже никогда не работала. Но мне надоело, что меня содержат, даже на карманные расходы себе заработать не могу, а вот мои подруги все при деле.

— Ну ладно, давай попробуем, — неуверенно произнес Райнхард. Видимо, он вспомнил гору накопившейся корреспонденции, никем не разобранной, а с другой стороны, наверное, прикинул в уме наши финансы, давно поющие романсы. Если бы я продолжала вести его бумажные дела, он бы, вероятно, нашего оскудения так и не заметил.

Биргит, однако, заработок, кажется, совсем не волновал. Она лишь спросила, когда может начать. «Завтра», — был ответ. Райнхард встал.

— Миа просила передать тебе привет, — вспомнила Биргит после паузы, — привет нашему древесному червячку. И еще, если ты для нее что-нибудь найдешь, было бы просто классно!

Меня распирало любопытство, я влезла в разговор и прямо в лоб, тупо спросила, о чем это они? Оказывается, Миа ищет для своего бутика старинные, антикварные стройматериалы, а Райнхард знает, где какой дом сносят и где есть чем поживиться.

Мой муж гордо вскинул голову и кивнул на сосновые балки, паркет, стены и мебель, переполнявшие наш дом.

— Да, дерево ей тоже нужно, — согласилась Биргит, пристально оглядывая наше жилище оценивающим взглядом, — но Миа больше интересуется всякими медными набойками на мебели, коваными решетками, старинными каминами, дверными ручками, колоннами из натурального камня, и даже кусками бетона или садовыми поилками для животных.

Райнхард обещал смотреть в оба.

Ох, недоброе у меня было предчувствие, с самого начала недоброе. Невыносимые канцелярские обязанности с меня, слава Богу, сняли, но мне совсем не нравилось, что Биргит будет работать с моим мужем в одном офисе. Она ведь потом еще и домой к нам заявляться будет, то кассеты надиктованные забрать, то документы напечатанные шефу отдать. Так и вижу, как эти двое резвятся на черном кожаном диване.

Биргит ушла наконец, а меня, видно от ее ландышей, свалил приступ аллергии, я чихала, не могла остановиться.

— Я думал, ты обрадуешься, что я тебя избавил от ненавистных бумаг, — подал голос мой муж, — а у тебя лицо, как будто ты лимон съела.

Тут меня прорвало:

— Да ты что, не видишь, что ли? Не понимаешь, чего эта расфуфыренная мадам от тебя хочет? Сам подумай: муж в командировках, дочь в Канаде! Да ей просто скучно одной в постели! Вот она и охотится за мужиками. В хоре у нее ничего не вышло, так она переметнулась к тебе, якобы на работу наниматься!

— Господи, ну и дура ж ты! — отвечал Райнхард.

Позвонила Люси, побеспокоилась, как мы там. Я немного смутилась, чувствуя свою вину в скандальном окончании ее званого ужина. И уже готова была поведать ей о том, что из-за истории с Имке наш брак чуть ли не разваливается, но вместо этого только спросила:

— Люси, ты тоже считаешь, что я ревнива до безумия?

Она рассмеялась. Слова «ревнива до безумия» — мужские выдумки! Здоровый инстинкт самки заставляет женщину насторожиться, если ее браку что-то угрожает, а они договорились считать это болезнью, назвали неприглядным именем «больная ревность». По своему прежнему опыту Люси сама знает: когда ее бывший муж — она называет его «отец моих детей» — увлекался какой-нибудь дамочкой и разговаривал со своей новой пассией, у него менялся голос, когда смотрел на нее, глаза блестели. Когда при нем начинали ее обсуждать, ерзал на стуле и проявлял повышенный интерес. Так что Люси гораздо раньше него поняла, что их супружеству скоро конец. Господи, да любая жена видит своего мужа насквозь, закончила она.

— Ох, Люси, — вздохнула я, — у тебя хватило ума вовремя уйти от папаши твоего Морица, а мне-то что же делать? Может, следует Райнхарда как-нибудь предупредить заранее, подать ему знак, чем дело может кончиться? А с другой стороны, как бы хуже не вышло: разозлится, заупрямится и начнет сознательно, специально гулять налево.

Люси снова засмеялась:

— Если ты опять имеешь в виду малютку Биргит, то зря беспокоишься. Это настоящая наседка, совсем не эмансипе, обычно помалкивает, мозгов у нее тоже не много. Она, знаешь ли, несколько не нашего уровня.

Ну не знаю. В тихом омуте черти водятся. А чтобы развести мужа с женой, мозги и не нужны, главное — бюст попышнее и лишняя порция гормонов. Люси согласилась, но напоследок посоветовала мне воспринимать ситуацию с юмором.

Я решила, что не буду нервничать из-за новой секретарши моего мужа, но все-таки наблюдения не прекращу. Райнхард между тем пытался растопить глыбу льда, в которую превратилась его жена: приходил раньше с работы, шутил с детьми, хвалил мою стряпню. А я все гадала: чего он подлизывается, зачем умасливает — совесть заела, может, в тайне собирается подавать на развод? А может быть, это просто я действительно так невыносима и мне повсюду мерещится измена? Наверное, я такая подозрительная оттого, что в юности, еще до знакомства с Райнхардом, сама не очень-то была постоянна. Не маменька ли моя испортила меня, когда силилась приковать к себе и к дому? Или переходный возраст, пережитый на «больной» кровати, так меня изуродовал?

Всю ночь меня мучили кошмары: Райнхард изменяет мне с Биргит, я застаю обоих в двусмысленной ситуации. Во сне я заливалась слезами и мечтала либо убить этих двух развратников, либо наложить на себя руки. Говорили же мне: нервы у меня не в порядке! Нынче женатые мужчины через одного бегают налево, и кто думает иначе — старомодный ретроград!

После той ужасной ночи я позвонила своей сводной сестре, так ко мне расположенной.

— Ну как вы там? — непринужденно защебетала она, не ожидая, конечно, что я сейчас обрушу на нее мощный поток моего больного сознания и кошмарных снов.

— Эллен, слушай, ты в дурные предсказания или в сглаз веришь? Может мой брак полететь ко всем чертям собачьим оттого, что я постоянно с ужасом думаю о разводе, почти жду его?

— Решать такие проблемы — дело психолога, задача специалиста, — отозвалась сестра. — Что проку тебе от моего совета? — (В одной фразе — три родительных падежа! Это у нее от папочки.) Значит, и она тоже считает, что с головой у меня не все в порядке.

Минут через пять Эллен перезвонила и сообщила мне о каких-то своих знакомых, которые живут в так называемом открытом браке: у каждого есть отношения на стороне, совершенно легально, никто никого не стесняет, и все в порядке.

Вот спасибо большое! Утешила! Неужели ей непонятно: я хочу, чтобы мой муж был только со мной! Со мной одной! Сильвии, что ли, позвонить, она из-за Удо еще и не такое пережила. Нет, не буду, стыдно как-то. Пусть моя подруга и дальше думает, что у меня только денег в банке меньше, чем у нее, зато секса хоть отбавляй.

Райнхард мне, между прочим, уже однажды, года через два после свадьбы, рога наставил. Открываю я как-то бардачок в его машине, а там пачка презервативов. Я их пересчитала, а через две недели одного на месте не оказалось. Меня терзал извечный вопрос: что такого он нашел у той другой, чего нет у меня? Я приперла мужа к стенке, и он стал просить прощения, клялся, что один раз промахнулся и все, больше это не повторится! Сильвия мне рассказала, что Удо придумал другое оправдание своим амурам на стороне: его, говорит, стенокардия заставляет так распутничать. Сколько ему еще осталось жизни радоваться, сердечко-то шалит. Вот он и ловит мгновения, пока живой. Я всегда подозревала, что мой неверный бегает налево, чтобы избавиться от своих комплексов, но доказательств у меня не было. Что влечет женщин к Райнхарду? Может, это я представляю его себе секс-гигантом, потому что мне самой не хватает сексуальности?

За ужином я, естественно, опять стала приставать к мужу с вопросами:

— Как Биргит, справляется?

Райнхард отвечал, что не знает, она взяла кассету домой и еще не вернула.

— Ты бы посмотрела документы, когда она принесет, — попросил он, — а то я при тебе привык подписывать бумаги не глядя.

Стеклянный шар, между прочим, Райнхард забыл дома, и он лежал все это время на окне. Вытирая пыль, я взяла его, чтобы и смахнуть соринки, и увидела на деревянном подоконнике маленькую подпалину. Дети, что ли, хулиганили со спичками? За обедом я забыла их спросить. Но когда мыла посуду, что-то зловеще засверкало с подоконника мне прямо в глаза, будто шар хотел меня о чем-то предупредить. Лучи полуденного солнца упирались в отполированную гладкую кристальную поверхность. Сощурившись, я пригляделась к шару и увидела тоненькую, еле заметную струйку дыма.