"Литературная Газета 6240 (36 2009)" - читать интересную книгу автора (Литературка Газета Газета)

Кедр над стеной монастыря

РАКУРС С ДИСКУРСОМ

Разговор с писателем Михаилом Тарковским

- Сбиваешь ты меня своим фотоаппаратом. Ты или слушаешь, или фоткаешь! - Михаил читает стихи с начала. Стихов, по его собственному признанию, он не писал в тайге уже лет пятнадцать. Поэтому в озвучивании их был особенно воодушевлён - ему нужно было подняться с кресла и читать стоя, голос в нескольких местах пресекался, а на глазах у приехавшего ко мне в гости писателя и охотника иногда вскипали слёзы Я отложил фотоаппарат и стал слушать. Полтора десятка лет назад, когда мы познакомились, внешне он очень походил на своего дядю - всемирно известного кинорежиссёра Андрея Тарковского. Однако, как я тогда запомнил, Михаил этим-то и тяготился. Уже в те времена он, покинувший столичное жильё, обитал в таёжной деревне Бахта, что затерялась в Туруханском районе Красноярского края, и писал о Сибири, охотниках и рыбаках, подчёркивая, что для него "это никакая не экзотика, а самая привычная жизнь". Названия его повестей говорят сами за себя: "Ложка супа", "С людьми и без людей", "Бабушкин спирт". Недавно в Издательском доме "Историческое наследие Сибири" вышел в свет его итоговый трёхтомник - "Замороженное время", "Енисей, отпусти!", "Тойота-креста".

Я вслушивался в его строки: "То ли деньги высушили руки, то ли небу выбили стекло". Они стали жёстче, суровее. И вглядывался в его лицо. Передо мной стоял человек, не утративший черты фамильного сходства, но уже не походивший на Андрея Тарковского. Лицо Михаила опростилось, огрубело и даже осунулось, но вместе с тем обрело какую-то внутреннюю правоту, с которой не страшно нигде - ни в тайге, ни в лабиринтах столицы, где живут его родители и уже взрослые дети, ни на Транссибе, ни на его любимых Курильских островах.

- Михаил, ты уже тридцать лет обитаешь в тайге. Не задумывался над вариантами судьбы? Предположим, не в Бахте ты это время прожил, а в Москве. Что бы было?

- Ничего бы не было. Впрочем, глупо делать предположения о собственной жизни. Но если допустить такой вариант, то я, наверное, тогда бы не на Енисее жил, а где-нибудь на Дальнем Востоке. Меня всегда манил ну, что ли, великий голос земли. Я без него просто жить не мог. Очень много читал Арсеньева, Астафьева, Федосеева, да и бабушка настраивала на лесную жизнь, за что я ей благодарен так, что сказать нельзя. Да, та самая бабушка Мария Ивановна Вишнякова, мать дяди Андрея, которую он снимал в "Зеркале".

- Ну хорошо, влияние бабушки А опыт Андрея Тарковского?

- Андрей учил высочайшему отношению к искусству - не люблю это слово за громкость. То есть отношению к некоему делу жизни, к которому подходишь очень серьёзно и которое не терпит ни зубоскальства, ни вранья. Я в определённый момент почувствовал: получаться что-то начинает только тогда, когда ты от себя отказываешься, когда только чему-то исконному, вечному подчиняешься и служишь. И меня поразило: как всё стало получаться, когда начал писать не про себя, а про, допустим, мальчишку енисейского - как благодарно рассказ отозвался, как Батюшка-Енисей помогать стал!..

- Тут я сразу затихаю перед тайной словосочетания "Батюшка-Енисей"

- Зря иронизируешь. Енисей что такое? Енисей - это из тех явлений, что можно назвать общей любовью. Ведь люди, на его берегах живущие, учат иногда больше, чем книги или кинофильмы. Есть такой у меня знакомый из Красноярска - Никанорыч. Он как-то рисовал план, как найти его дом, - он в пригороде живёт. И вот рисует и говорит - здесь дорога, здесь заправка, а здесь река, которую мы все любим. Так и сказал! Для меня такие слова - самые дорогие открытия. Енисей - это вообще отдельный разговор. Енисей нас всех учит. Я вот вроде и читал много о тайге и охоте, но только там, на Енисее, узнал, что такое промысловый человек. То есть вобравший всю ту традицию промысловых людей, которые веками жили в тайге, на реке и своими руками эту всю трудовую культуру создавали. И ты должен этому служить, продолжать этот опыт, иначе что же скажет какой-нибудь Ванька-охотник, который триста лет на этом берегу стоял, что-то ладил топором, кулёмку какую-нибудь, и - как же так? - я его предам и эту эстафету не перейму, не пронесу дальше?! Природа - материя, конечно, великая, но когда я в Бахте приобщился к промысловым людям, то человеческая сторона загородила величие природы. Честно говоря, когда-то я ехал на Енисей за остроконечными пихтами, за красотой тайги, а нашёл людей!

- А как тебя самого воспринимают таёжные люди? Ты - "ихний" или всё-таки человек пришлый, современный Миклухо-Маклай?

- По-моему, там такими понятиями не мыслят. Руки на месте, работы не боишься - значит, всё в порядке. Там треть деревни, а может, и больше - из разных мест Сибири и России. Сибиряком становятся. Сибирь - котёл. Хотя, конечно, сам енисейский дух, он именно местными, коренными людьми создаётся и остальным передаётся.

- Можно подумать, что там у вас в Бахте живут какие-то идеальные люди. Во всяком случае, иные, чем, допустим, в Перми или Москве?

- Идеальное мы сами себе придумываем. Люди есть люди. Но видеть в людях надо лучшее. Иногда мне кажется: как ты расскажешь про человека, таким он и будет. Почему плохо телевидение? Потому что там всё время говорят не про нас! Хотя в нашем возрасте уже понятно, что за существо такое - человек. Как говорил Астафьев, это такая скотинка, которая, пока не спилит сук, на котором сидит, не успокоится. Ужасна, конечно, эта страсть к разрушению и в себе, и вокруг себя. Когда я узнал, что на Нижней Тунгуске снова ГЭС хотят строить, мне жить расхотелось! Такое ощущение, что никто ничего не понял. Человек ничему не учится. Вот главная беда.

- Я тебя понимаю: ты хочешь представить человека лучше, чем он есть на самом деле. Но не введёшь ли ты тем самым читателя в заблуждение?

- Зачем человек книжку берёт? Давай ответим на этот вопрос.

- Смотря какой читатель и какую книжку

- Допустим, читатель вроде меня. Я беру книжку, чтобы от неё напитаться силой и светом. Я читаю только такие книги. Книги вообще разные. Есть интересные, а есть глубинные. Есть различные пласты восприятия. Если человек, привыкший, чтоб было интересно, читает глубинную книгу, то ему, ясно дело, будет неинтересно. А есть, когда глубинность только и интересна. Но согласись: сам-то человек не виноват, что не видит того, что имеет в виду писатель. И это не значит, что один читатель хуже, а тот лучше. Есть же кто вообще книжек не читает. Для меня первейшее - когда в книге русский мир есть. Для этого, конечно, и язык русский должен быть, и объём. Но главное - любовь к своей земле. И - чувство традиции, истории Но такие книги понимает тот, у кого у самого сходный мир внутри. Вот существуют же литературные критики, которые не видят главного, потому что для нас главное одно, для них - другое. Я вот сначала просто не понимал некоторых людей. Знаешь, да? У моих повестей-рассказов и недоброжелатели есть. Думаешь: ну что за идиоты?.. А они просто другие. Те вещи, которые для тебя значат всё: не знаю от фонаря возьму - капканы, товарищи, тайга и так же точно Енисей, Красноярск, Сибирь, Русь, для них ничего не значат. Я бы тут не хотел приводить цитаты из своей повести

- Давай своими словами.

- Мы всё потеряли и всему разучились. И только теряем и теряем. И ничего не создаём. Не строим. Ни в себе, ни вокруг. И об этом нужно говорить! И когда мне в прошлом году полтинник исполнился, я окончательно это осознал. И началось это в 1917-м, когда Россия предала православие

- А что, на протяжении 70 с гаком лет или последнего десятилетия с русским народом ничего не происходило?! Меня всегда умиляет: как только начинают говорить про российский кошмар, так сразу козыряют 17-м годом!

- Потому что главный слом тогда произошёл. Конечно, всё сложнее Вообще вся новая русская история - сплошной слом

- Наверное, сломов-то было много, потому что, извини, Советская империя тоже для людей что-то да значила?

- И значит! И только бездумный говорит: вот то, что до 17-го года, - моё, а после - нет, не принимаю. Наше - всё, и люди - наши, и земля - наша. Только с позиции земли можно и нужно судить.

У меня в повести "Тойота-креста" женщина письмо пишет: мол, народ всё видит и всё понимает Вообще эта повесть - про водителя-таксиста, который живёт в Енисейске. А там - старинный монастырь. Я когда первый раз мимо него проезжал, меня поразило: там кедр стоит с обломанной вершиной. А монастырь - он как детский стал, весь ушёл вниз, в землю. А у кедра главный ствол обломан ровно на границе монастырской стены. И жив этот кедр благодаря боковому отстволку, который сохранился как раз над стеной монастыря. По живописности и трагичности я никогда не видел ничего сильнее! Это и сибирское, и русское. Я просто поражён, что никто из наших красноярских фотографов и художников этого не разглядел!.. Но не в этом дело. Когда герой повести общается со своей девушкой, которая приехала сюда с московского телевидения снимать кино, то главный их разговор происходит около монастыря. И она говорит, что на этом дереве не хватает какой-то птицы. "Да, согласен, - отвечает он. - Я бы туда посадил орлана-белохвоста". Это такой орёл. Она: "Интересно Но это всё так далеко от того места, где живу я!" То есть от Москвы. Он: "Мне кажется, что в городе, где ты живёшь, забыли, что у орла две головы". Я давно задумался о зеркальности нашей страны (две головы и два руля - праворукие и леворукие машины). Енисей, он как стык страниц в книге - две страницы в разные стороны: Восток и Запад. Россия - остров. Она никому не нужна и неинтересна, кроме нас самих.

- Если вернуться к образу монастыря (а монастырь - это тоже остров, остров - на острове), то мы побывали с тобой в Казанской Трифоновой женской пустыни, что в Чусовском районе Пермского края. И - увидели себя как бы с той стороны монастырской стены, за которую не перебрался отстволок кедра. Не припомнишь, что нам сказала монахиня?

- "Боритесь со страстями!" - и перечислила виды страстей. И, поскольку в монастырь приехали писателя (с ударением на последнем слоге), упомянула искусство, которое тоже относится к разряду мирских страстей. Я переспросил её, когда мы уже к мощам спустились: "Искусство - это страсти?" - "Да, безусловно. Это всё страсти, грех и прелесть". - "А как же Достоевский?" И тут она на минуту призадумалась Видимо, чтоб точнее выразить мысль. И сказала: "Достоевский - это вообще другое. Это уже из области богословия и подвижничества. И подвиг его в том, что хоть и писал Фёдор Михайлович о страстях, но он обарывал их в своих произведениях, изживал и судил. Поэтому единственное назначение искусства - это борьба со страстями в себе". Так молвила монахиня.

- Тогда ответь: богоугодное ли занятие писательство или нет? Вот в Красноярске живёт один из известных тебе писателей Сергей Данилович Кузнечихин, который доказывает, что писательство - занятие не богоугодное. И логика его такова: "Бог создаёт человека, но любой пишущий, в свою очередь, лепит своих людей и тем самым как бы берёт на себя божественную миссию. Иначе и смысла нет за письменный стол садиться. А Богу, мне кажется, не понравилось бы то, что делают писатели".

- Сергея Данилыча я хорошо знаю и очень уважаю и люблю. Но тут я не согласен. Ты никак не можешь брать божественную миссию. В книге ты лепишь всего лишь художественные образы, которые, может быть, кому-то помогут, поддержат Прав Серёга в другом. Что писательство на эгоизме построено. Что до мозга костей мирское. Что до жалкости зависимо от людского мнения. В этом его небогоугодность. Ты соревнуешься, хочешь написать лучше, чем другие. Дух соперничества, он всегда в искусстве был, есть и будет. А это смешно, по большому счёту.

Беседу вёл Юрий БЕЛИКОВ, собственный корреспондент "ЛГ", ЧУСОВОЙ-ПЕРМЬ