"Фантастика-1975,1976" - читать интересную книгу автора (Лапин Борис, Якубовский Аскольд, Щербаков...)

ЧЕЛОВЕК С ВОРОНЬИМ ЛИЦОМ

Комната Глена ничего мне не дала. Там был склад вещей погибших колонистов. Аккуратно устроено — полки, гнездышки, таблички:

— всего десять человек. Одни колонисты умерли от болезней, другие убиты медузами. Но вещи их остались — долгоживущие вещи.

Вот ружье Глена, вот одежда, пахнущая плесенью. Ага, бритвенные принадлежности — первая, увиденная мной в жизни, опасная бритва с широким лезвием. Из всего найденного это наиболее личная вещь Глена, выкопанная им в семейных вещевых залежах. Синие отсветы лезвия рисовали мне его.

Этот человек (по словам Тима, гениальный) носил вот тот свободный костюм по праздникам, этот широкий комбинезон на работе. А если выходил в джунгли, то одевал легкий скафандр.

Он не любил стеснять себя и, конечно, не мог придумать подземную жизнь. Толстый (96 килограммов), веселый, сильный, он верил именно в биологическую цивилизацию, должен был верить в нее.

С неисчерпаемым добродушием толстого человека Глен мог терпеть неудобства Люцифера. Но его мясистая мудрость уперлась в четкую сухость Штохла. Правоту Глена могло подтвердить время.

Правота Штохла?… Достаточно было побегать взапуски с загравом, прятаться от оранжевого слизня или прилипнуть к свисающей с дерева ловушке манты. Или убегать от медузы, прыскающей ядом. А то вернуться и обнаружить, что дом начисто съеден плесенью.

Правота Штохла — это чистый воздух, душ, вечерний покой. Сразу! Глен же говорил о смене поколений.

Итак, Глен и Штохл, порыв сердца и расчет.

Я хожу и беру вещи. И один за другим передо мной (во мне? в мозгу?) строятся ушедшие люди.

Вот Крафт, угрюмый и тяжелый. Упорство — его имя.

Селиверстов, веселый, со странно широкими челюстями.

Подходит сам Глен, огромнейшая и смешная фигура. Что в его взгляде? Отчуждение смерти? Видение будущего Люцифера?

Прыгают с нумерованных полок и подходят другие люди, вертится между ними золотистый спаниель (его ошейник повешен на маленький гвоздик).

Он суетится обрубленным хвостиком. Милый призрак, он тычется носом в ладони других призраков.

Толпа густеет, я слышу их голоса. Они шелестят: «Спроси нас, спроси, ты узнаешь все».

Но я не могу спросить их. Я сжимаю свое лицо и ощущаю пальцем холодные впадины и выступы его. Но вижу их сквозь ладони, сквозь сжатые веки — они во мне, они во мне…

— Друзья, — тихо шепчу. — Мы покараем Зло, я обещаю.

Я вернулся в свою комнату и сел в кресло. Успокоился. Итак, мысль Штохла экранирована. Но других-то я вижу.

Не напрягаясь, совсем легко, я вижу тени шахт под моими ногами, ловлю мозговые волны людей, шорохи и трески их слов, ослабленные скальной породой.

Итак, колонисты… Я использую Ники. Он похож на здешних многоножек, та же модель. Я повелел ему идти к колонистам смотреть и слушать…

Итак, начну с основы этого дела.

Всесовет получил два сообщения. Первое (от Штохла) — Глен умер, заразившись болотной лихорадкой, похоронен с положенными его рангу почестями.

Сообщение номер два (самодельный передатчик, прицельная волна) — Глен подло убит.

Вопрос: чем объяснить дальнейшее молчание передатчика? Осторожностью? Борьбой в колонии? Но я располагаю ощущением Зла лишь в одном человеке.

Эти мне виргусяне!.. Они в подземельях своей планеты все или обожатели зверей, или машин, только их. А уж характеры! Итак, Глен и Штохл?

Я соединяюсь с Всесоветом, с его картотекой, и считываю данные: «Томашек Дж. Глен: планета Виргус — хирургическая селекция, разработка методики направленного воспитания животного и растительного мира молодых планет. Возраст пятьдесят лет. Рост высокий, полнота выше нормальной, глаза и волосы светлые. Глава колоний на планете Люцифер. Член таких и таких-то ученых обществ». (Список работ.)

Вот карточка Штохла.

Перечисление изобретений — огромнейший список.

И вдруг Зло, вдруг преступление. Что это? Взрыв души Штохла, вечно сжатой улицами-штреками Виргуса?… Жесткими правилами жизни покинутой планеты?…

И вдруг мне стало одиноко — Тим еще далеко. Тогда позвал Голоса. Они пришли сразу, будто стояли и ждали за моей спиной. Сколько уверенности принесли мне они.

— Так, мальчик, так, — твердили они. — Действуй, но не спеши.

— Дело интересное. Бери Знание, Знание, все крохи его, — напоминал другой. Стихли. Переводят дыхание. И снова:

— Я, Аргус-3, я поспешил на Мюриэль и упустил интересный поворот дела. У тебя Мелоун. Ты не забыл его?

— Предлагаю внимательно рассмотреть семь сторон этого вопроса. Не спеши, нужно вызревание дела в ближайшие часы.

— Точнее уясни себе Закон.

— Я Аргус-11, пытался с молодым задором переделать людей и сломал их волю. Береги человека!

— Наблюдай, наблюдай, наблюдай…

— Я, Аргус-7, столкнулся с случаем, когда преступник за простым нарушением скрывал преступление более опасное, вызванное тоской по Земле. Понимаешь, он привез гены земных животных…

— Наблюдай, наблюдай, наблюдай…

С ними я решил так: Закон, в конце концов, требует лишь нормального поведения. Норма, конечно, меняется. Одно дело жить в городишках, другое — здесь, на диких планетах. Но меняется норма только в одну сторону — требует большего.

А теперь мне нужны дневники Глена. Они, как я вижу, хранятся у Дж. Гласса, эскулапа и биохимика.

Я перешел через мостик (текла подземная черная речка, в ней булькали какие-то белые и плоские). Щелчком сбил в воду железную финтифлюшку, приклеенную к перилам. Прошел к колонистам.

Их коридор огромен. Он тает в голубом свете, дышит теплым сухим воздухом. И двери, много цветных дверей.

У входа в него я наткнулся на Ники. Тот брел мне навстречу. Он сгорбился, опустил усы антенн: вид предельно унылый.

— Спасибо за поручение, — задребезжал он. — Поручил слежку честному роботу. Спасибо, уважил, благодарен, рад, счастлив, на седьмом…

— Что ты узнал?

— Ничего.

— Как они здесь?

— Никак! — огрызнулся Ники и скрутил антенны в презрительные спирали.

С ним начинаем обход. Первая дверь — красная, в бегающих квадратиках. Они то рассыпаются, то строятся в большой ромб.

Я постучал — дверь отступила передо мной, показала комнату. Вокруг стола сидели жирные парни — играли в карты. Увидев меня, они почему-то скинули их на пол.

Я вошел. Здесь царила роскошь. Стены мерцают. Парящее электрическое одеяло (о таком мечтает чудило Тим). Пузырчатые кресла. Статуэтки из тех, что оживают от кнопки и творят черт знает что. Ковры толстые, рыхлые, словно лесные мхи.

На столе — грибы в блюде. Фиолетовые, те, что на глазах съедают каждый мертвый обломок дерева (а я вижу в них алкалоид типа мескалин. Вот оно как!).

Игроков четверо. Комбинезоны с отливом металла. Вид типичных колонистов, свирепо хватающихся за работу: тяжелые подбородки, взгляды, бицепсы. Но толсты…

Вообще, такой отличной коллекции волевых подбородков, какие были собраны здесь, я прежде не видывал.

Я сел к столу и стал разглядывать их — одного за другим. Авраам Шарги. Кожа хранит меланезийскую синеву, лоб тяжелый, губы тяжелые, подбородок, взгляд пронзительный. Пригодится.

Иван, фамилия — Синг. Изящен и… бесполезен.

Курт Зибель: подбородок, взгляд, плечи, бицепсы, трицепсы, неприязнь.

Прохазка (фамилия необычайно плодовитая — для космоса, все время на нее натыкаюсь). Подбородок, взгляд, брови словно усы Тимофея.

И вдруг мне стало жалко тех женщин, что будут любить этих четверых.

— Веселитесь? — спросил я.

— Хэлло, Звездный, — сказали они. — Убиваем время.

И, приветствуя мое звание (наконец-то догадались), привстали и шлепнулись обратно. И кресла заворочались, приспособляясь к новому положению их задов, массируя эти зады. Меня стали угощать.

Была выставлена бутылка вина, из холодильника извлечена парочка жареных цыплят. Гм, гм, еда колонистов.

— Пейте, ешьте, — говорили мне. — Все здешнее, все искусственное, все превосходного качества.

Я снова поел с удовольствием. Обгладывал пластмассовые косточки — техника виргусян безупречна и в мелочах. Разные планеты в разное время пришли в Коллектив. Виргус — последним. Они там и до сих пор индивидуалисты, хотят своей техникой доказать, что-де могут все на свете.

— Живете весело, — сказал я. — А должны осваивать плато. И ведь не царапнули землю. Верно? Почему?

Четверка оживлялась, даже пыталась встать. Это было внушительное зрелище.

— Там ад! Красный ад, синий ад, зеленый ад (Прохазка).

— Хозяина не видели? Мы его поддерживаем (Шарги).

— А грибы, — спрашиваю я, — зачем?

— Грибы ерунда, можно взять «прямун» и сгонять на болото (Прохазка).

— Ха-ха-ха!

— Там забеспокоились? (Шарги воздел глаза к потолку.)

— Верно понимаешь. До встречи.

…Следующие три комнаты были пусты. В четвертой сидел за столом лысый мужчина лет сорока, точнее, сорока трех, Свитер. Подбородок. Плечи. Бицепсы. Обстановка без грибов, цветов и статуэток. На столе — разобранный мини-двигатель.

Это он радировал.

Мужчина (Эдуард Гро, 44 года) помахал мне рукой: извините, мол, не здороваюсь, выпачкался машинным маслом.

Но опасения его самые унизительные. Например, ему кажется, что я его ударю. Неужели Штохл их еще и поколачивает?

— Вы Аргус? — выдавил наконец мужчина.

— Как будто. Там, — словно Шарги, я кидаю взгляд в потолок. — Там приняли ваш сигнал. Вы оказали большую услугу правосудию, спасибо!

— Вы… станете расследовать?

— Именно. Буду откровенен, мне здесь все не нравится… Кроме техники. И что Глен исчез, не нравится, что колония зарылась в камень, тоже не нравится.

— А я вам нравлюсь?

— Вы типичный представитель разлагающейся колонии. Чем вы помогли Глену?

— Верно, ничем.

— Уклоняетесь от всего, что пачкает: пьянок, ссор, драк.

— Заметьте еще, я не пляшу на болотах, не ем грибов.

Я осматриваю его комнату — инструмент, станок, прочее в том же духе.

— Мастерите? Любите это?

— Хозяин заказывает, у него смелый ум. Жаль человека, жаль его времени.

— Какого времени?

— Что он тратит на управление этой дурацкой колонией.

— Вы недовольны?

— Живется нам хорошо. Встаем в восемь, в девять — ленч, в шестнадцать — баскетбол. Один хозяин работает круглыми сутками, да вот я еще ковыряюсь. Остальные играют в работу.

— Почему нет плантации?

Механик поднялся. Сидящим он кажется выше — коротконогий, родился на астероиде.

— А вы пробовали заводить плантации на Люцифере?

— Нет.

— Оно и видно! Будь она проклята, эта биология Люцифера, эти летающие сволочи! То высосут кровь, то хватанут зубами — и, пожалуйста, вирус! Хуже их только медузы. Брызнет, и не только человек — пластик рассыпается! А уж тело одной каплей прогрызает насквозь. А плесень… Проснешься — вот она, подлая. Сожрала ботинки, съела одежду и уже огладывает ногти на пальцах. Попал кусок плесени в еду — обеспечена саркома.

Вот в чем мы поддерживаем Хозяина — зарылись, ушли вглубь, и сразу нам всем стало хорошо. Копошусь — и счастлив: никто меня не грызет, никто не кусает. Вспоминаю радиограмму и думаю: верно сделал, а раскаиваюсь. Да.

— А Глен?

— Я думаю, он умер от злости. Видите ли, получилось так. Мы его переизбрали; сняли то есть, и грубо сняли. Со Штохлом он последнее время был на ножах. Люди они несоразмерные, конечно. Штохл разумен, деловит, талант, а тот был гениальный дурачок. Ему было угодно убивать ради этой планеты не только себя, но и нас. Но не вышло, нет! А кто нас спасал? Хозяин. Я понимаю, Закон требует иного, но я за Хозяина.

…Эскулап большой работник. Его комната — это лаборатория; узенькая лежанка, три стола, дощатые полки заставлены химической посудой и приборами. Ему сорок семь лет, он врач колонии, имя — Джон Гласс. Пишет работы по токсикологии животных Люцифера. (Так же интересуется и ядовитыми растениями. Токсины, видите ли, это лекарство.) Встретил вежливо.

— Извините, я занят, привык к ночной работе. И все же полностью к вашим услугам, — сказал вежливый Джон Гласс. И даже поклонился, показав макушку.

— Дневники! — Я протянул руку. — Дневники Глена!

— Но я дал слово Отто Ивановичу свято хранить…

Он все же отдал мне дневники. Две тетради с записям светлых мыслей и опытов я дам Тиму, а вот черную старомодную записную книжку возьму себе. Итак, дневники… Я сел к столу.

Джон Гласс занялся работой и только взглядывал на меня временами.