"Безумная Роща" - читать интересную книгу автора (Смирнов Андрей)

ЗЕРКАЛА (история пятая)

Это рассказ о Лорде Келесайне, Повелителе Молний, о Талиане, его сестре, и об отце их, чернокнижнике Валларэнсе Майтхагеле.

Отец Келесайна и Талианы был знаменитым чернокнижником в Одиноких Землях. Валларэнс Майтхагел не был Обладающим Силой и не умел путешествовать по мирам, он даже не подозревал о том, что кроме видимого мира, существуют еще многие другие, населенные созданиями из плоти и крови. Отец Келесайна и Талианы общался с тенями и обитателями Преисподней, он мог оживлять покойников и насылать порчу, убивать взглядом и подчинять своей воле. Этим, по существу, исчерпывались все его таланты, но в Клэреше, Одиноких Землях, как уже сказано, он считался великим чернокнижником. Однако ж и великие чернокнижники нуждаются в питье и сне; не чужды им и плотские желания. Келесайн был плодом связи Валларэнса с какой-то деревенской девкой. Поскольку Валларэнс был некрасив, вызывал у людей страх и отвращение, он брал силой или чарами то, что не мог добыть иными способами. Девушка, которую он обесчестил, была изгнана из деревни, а ребенок ее отдан в храм Бога Света — с тем, чтобы жрецы определили, что надлежит делать с чародеевым отродьем и как правильнее его умертвить. Однако жрецы не нашли в мальчике никакого явного зла и не стали предавать смерти невинное дитя: вместо того они воспитали его и обратили к Свету, обучили грамоте, молитвам и обрядам. Так Келесайн стал послушником, а потом и жрецом, и ничем не отличался от всех прочих служителей Бога Света, кроме разве что некоторого таланта к волшебству, с развитием которого, впрочем, его учителя были очень осторожны. В возрасте уже совершеннолетнем узнал Келесайн о своем происхождении и о том, что отец его был черным магом, и что от того должен он, Келесайн, с большой опаской ходить по краю бездны, которая есть волшебство, ибо риск сорваться в ту бездну для него более велик, чем у всех прочих смертных — а ведь даже имея самые благие цели, легко вступить на дорогу, приводящую в преисподнюю. Келесайн много молился и просил Бога Света отвратить его от зла; он не просил о силе, чтобы бороться со злом, но о том, чтобы суметь правильно воспользоваться и нынешними своими небогатыми талантами к магии, не переступив черту, за которой добро превращается в свою противоположность. Так проходили годы; Келесайн сделался одним из доверенных лиц настоятеля храма и много разъезжал по стране; одно время он даже был советником короля и его исповедником. Тогда же он узнал и о дальнейшей судьбе своего отца.

Вскоре после описанных событий, Валларэнс, преследуемый солдатами и священниками, был изгнан из тех мест, где обитал прежде. Его неоднократно пытались изловить или убить, но удача улыбалась чернокнижнику, и он благополучно избежал всех ловушек. На границах страны он вошел в банду разбойников и вскоре занял там место главаря. Под его руководством разбойникам неизменно стал сопутствовать успех во всех их предпреятиях. Банда быстро разрослась, к ней примкнули подвергшиеся изгнанию и опале, беглые каторжники, бродяги и иные лихие люди. Наконец, они захватили один из граничных замков тамошнего королевства; Валларэнс объявил себя местным сеньором и стал снимать с окрестных поселян большую дань. Людей под его началом служило теперь много, и война с ним должна была привести к большой крови; возможно, король и не стал бы начинать войну, однако Валларэнс не оставил своих прежних занятий, но, напротив, еще больше углубился в некромантию и чернокнижие, и от того слух короля сотрясали тысячи жалоб и просьб покончить с исчадием бездны, пресечь осквернение могил и жестокие пытки, которым Валларэнс подвергал всех, попадавших в его замок. Король спрашивал совета у Келесайна и даже предлагал ему возглавить тех священников и светлых чародеев, которые отправятся в этот поход. Келесайн к тому времени был далеко уже не молод и весьма преуспел в экзорцизме, исцелении и подобных тому областях, кроме того, он был хорошим стратегом и неоценимым советником — но он отказался. Отца Келесайн ненавидел, но не желал пользоваться удобным случаем с тем, чтобы рассчитаться с ним — не желал давать ненависти над собой волю и мстить родителю хотя бы и под маской справедливости. Он вернулся в храм, а вскорости вместо него во дворец прибыл другой жрец. Грянувшая война была неудачна для служителей Бога Света и бесславна для короля — война эта затянулась надолго, и закончилась тем, что король заключил мир с чернокнижником. Его вынудила к тому порча, которую Валларэнс напустил на половину страны, и многочисленнейшие болезни, истребившие с самого начала похода куда больше солдат в королевском войске, чем полегло во время битв и сражений — а жрецы и чародеи были бессильны пресечь эту порчу. Говорят, что вскоре после того, как разошлись известия о заключении сего унизительного мира, Келесайну, во время молитвы, была дарована Сила, но если это так, то он — единственный, кому Сила была дарована столь легко, и притом посредством обращения к божеству, что вдвойне странно, ведь Повелители Стихий не служат никому, кроме себя самих, каким бы образом не пришла бы к ним эта власть, и если Бог Света и в самом деле был тем, кто наделил Келесайна Силой, то, поступив так, он навсегда отказался от власти над его душой и исключил его из числа тех, пред кем, после смерти, откроются двери его небесных чертогов. Возможно, он признал его достойным свободы — единственного из числа своих служителей. Возможно.

Так или иначе, но, обретя Силу, Келесайн отправился в обиталище своего отца и врага. Заклятья Валларэнса не смогли сдержать его, а слуги не имели власти как-либо повредить Келесайну. Келесайн не стал убивать своего отца или пленять его, он лишь выжег у того всякие способности к магии и разрушил все чары, которыми Валларэнс оплел замок и окрестные земли, а так же души тех, кто служил ему.

Когда Келесайн уже покидал замок, ему в ноги ему бросилась некая женщина. Оказалось, что она — одна из многочисленных игрушек Валларэнса. Он взял ее силой, как брал всех женщин, которые были у него раньше; и ее, как и всех остальных, ждала мучительная смерть после того, как она надоест ему. Женщина умоляла Келесайна покарать это чудовище и воздать ему за все, и рассказывала об ужасах, которые Валларэнс творил с ее односельчанами, и столь горячи и убедительны были ее слова, что лишь великим усилием Келесайн удержался, чтобы тотчас не последовать ее мольбе.

— Этот человек, без сомненья, заслуживает наихудшей из смерти, — сказал он женщине. — Но у меня нет права ни выносить ему приговор, ни приводить его в исполнение, потому что этот человек — мой отец, пусть даже я и стыжусь родства с ним.

Он увел женщину из замка и взял ее с собой в храм, потому что второе, о чем молила женщина Келесайна — это избавить ее от бремени, ибо она не желала носить ребенка Валларэнса. Но Келесайн отказал ей, и через несколько месяцев женщина родила девочку, которую назвали Талиана. Вскоре после ее рождения мать покинула храм и никогда в нем больше не появлялась, потому что не желала признавать Талиану своим ребенком и заботиться о ней. Таким образом, Келесайн оказался единственным близким родичем девочки и принял на себя заботы по ее воспитанию.

К слову сказать, Валларэнс не прожил долго после его ухода: чернокнижника зарезали его же собственные друзья-разбойники, которыми он безжалостно помыкал все это время: без своего колдовства он был ничтожен, и не вызывал больше страха, но только омерзение. Говорят, он ползал перед ними на коленях, умоляя сохранить ему жизнь, но этим добился только того, что выгадал себе несколько минут жизни: разбойников изрядно развеселило его нытье.

В последующие годы страна пришла к миру и процветанию — Келесайн приложил немало сил, чтобы достичь этого. Он отказался стать настоятелем храма — как уже было говорено, Обладающие Силой не служат никому, кроме себя самих — однако продолжал часто навещать храм и подолгу жил там: ведь это было место, где он вырос, населенное людьми, с которыми он был дружен. Герцоги и короли следовали его советам и добровольно подчинялись его решениям, хотя он не занимал при дворе никакой высокой должности и никого не заставлял подчиняться себе. Но люди той страны, наблюдая творимые им чудеса, повсеместно считали его скорее ангелом, нежели живым человеком. О нем ходила слава, как о великом чудотворце и посланце небес, воплощенном в человеческом теле для того, чтобы привести мир к истине и процветанию. Зло было искоренено, нищета и преступления если не исчезли совсем, то стали так редки, что вызывали скорее удивление, нежели порицание, болезни отступили, нравы смягчились, самоуправство аристократов было ограничено законами. Король, по своему желанию, не мог начинать войну или поднимать налоги, если не находил одобрения этого решения у особого совета, куда входили представители всех сословий — совет же мог без страха отказывать королю в этом, не страшась никакой кары. Было открыто множество школ и университетов. Служителей иных богов, а также еретиков и вольнодумцев, Келесайн запретил как-либо преследовать только лишь за то, что они объявляли себя таковыми. Впрочем, никакие убеждения не слагали с кого бы то ни было ответственности перед законом: ежели чернокнижник приносил кровавую жертву обитателям Преисподней, его судили и подвергали казни не за чернокнижие, но за убийство. Много учеников было у Келесайна, однако всех их он набирал из числа храмовых послушников, прошедших строгий искус, потому что он не желал одарять колдовским могуществом людей, к нему неподготовленных или склонных злоупотреблять полученной властью.

В эту-то эпоху и выросла Талиана, дочь Валларэнса, воспитанная при храме Бога Света. Брата она видела не слишком часто — даже навещая храм, он был постоянно погружен в свои дела; однако, он все-таки находил время, чтобы повидать ее и побыть с ней. Талиана росла, окруженная всеобщей любовью: к ней, сестре полубога, сестре живого пророка и мессии, относились с великим вниманием и почтением. Великая честь была для жрецов заботиться о ее воспитании, и лишь наиболее мудрые из них допускались к тому, чтобы учить ее. Ей ничего не запрещали и никогда не применяли к ней какие-либо наказания: впрочем, и детским капризам ее потакать не стремились. Талиана выросла и превратилась из девочки в девушку редкостной красоты и ума. Однако она ничего не знала об окружающем мире. Жрецы старательно ограждали ее от всякого зла и преуспели в этом: о грязи, о несправедливости и горе она знала только из книг, в избытке имевшихся в храмовой библиотеке. Впрочем, она не выросла бесчувственной или надменной — напротив, не имея той защитной оболочки, которая нарастает со временем вокруг сердца всякого человека, вынужденного жить в мире, где жестокость мешается с состраданием, а благородство — с бесчестием, она была как нежный цветок, выращенный в теплице. Нежная, ранимая, мечтательная, она могла расплакаться над книгой с несчастливой развязкой, или пожалеть крыс и мышей, которых время от времени травили храмовые жрецы: крысы водились в подвалах храма в великом множестве и ежедневно совершали набеги на кладовые; в библиотеке они также погрызли немало книг.

Если так она относилась к крысам, исконным врагам человеческого рода, то что же говорить о людях? Талиана редко покидала храм: люди в окрестных деревушках пугали ее, хотя она никогда и никому не признавалась в этом, даже себе самой. Поселяне казались ей грубыми, циничными, невежественными, их жены и дочери — завистливыми, глупыми, скучными. Однако она всегда приходила в негодование, когда читала в книгах о том, как дворяне помыкали ими и бесцеремонно распоряжались их судьбой и даже жизнью. Право сильного она презирала, слова благородная или высшая кровь, вызывали у нее лишь насмешку. Одного из любимых своих поэтов, писавшего возвышенные стихи о Подвиге и рыцарской Чести, она яростно возненавидела вскоре после того, как узнала, что он, будучи владельцем значительных территорий, как-то в один день приказал повесить два десятка крестьян, промышлявших в его лесах браконьерством.

Так, проводя больше времени в библиотеке, чем на свежем воздухе, как-то раз она наткнулась в одном из нижних книгохранилищ на книги, составленные еретиками и вероотступниками — к сиим произведениям в храме допускались лишь немногие даже из числа монахов и подвижников, потому что велик был яд, содержащийся в этих книгах. Но сестре Келесайна никто не посмел чинить препятствия. Однако чистота души не спасла ее от книжного яда, потому что ересь, содержащуюся в тех фолиантах, она принимала за истину, а красивая ложь нравилась ей больше, чем скучная правда. Так она ознакомилась с сочинениями чернокнижников о начале мира: по их писаниям выходило, что мир был сотворен теми, кого впоследствии обитатели небес заточили в преисподнюю, и заперли там, потому что единолично желали обладать всей властью над Сущим. Сказания о благородных служителях Света изрядно к тому времени успели наскучить Талиане и теперь новые герои похищали ее сердце и заполняли воображение — их одежды всегда были черны, а лица исполнены печали. Их облагораживала тень неизбежного поражения — ведь тот, кто погибает без надежды и без цели, но сохраняет гордость и не испытывает страха, невольно вызывает к себе сочувствие и уважение. Победителей же она возненавидела. Так ее мир перевернулся — тьма стала светом, а свет тьмой. Прочие хроники былых событий, хранившиеся в других частях библиотеки, она теперь называла «книгами победителей» и, читая их, мысленно подвергала строгой цензуре: ведь победители неизбежно приукрашивают собственные деяния, а на побежденных врагов своих нещадно клевещут.

С храмовыми жрецами Талиана вступала в долгие диспуты и изводила их каверзными вопросами, убедительно ответить на которые не способен ни один из живущих, потому что не существует в этом мире зла, которого нельзя было бы представить добром, или добра, которого нельзя было бы обратить ко злу. Но жрецы пытались отвечать на эти вопросы и неизбежно попадали впросак, а Талиана торжествовала. Неоднократно она была вызываема к настоятелю храма, и имела с ним долгие беседы, которые неизбежно заканчивались просьбой оставить чтение еретических книг, но просьбы эти и советы не имели никакого действия, да и лечение той духовной болезни, которой заразилась Талиана, нельзя было осуществить так просто. Что до Келесайна, то он знал о новых увлечениях своей сестры, но оставлял их без внимания, полагая девичьими выдумками и безвредными мечтами, которые со временем пройдут, не оставив следа. Он ошибался.

Как-то он взял ее с собой на бал в столицу и представил королевскому двору. Бал длился всю ночь, придворные спорили о том, кому из них танцевать с Талианой, и кое-кто из-за этого даже был вызван на дуэль. Как было уже сказано, Талиана обладала незаурядной красотой; что же касается ее происхождения, то оно, по меньшей мере, равнялось королевскому — единокровная сестра мессии имела в своих жилах кровь наиблагороднейшую из возможных. Первым в числе ее ухажеров был один из королевских сыновей, и девушка поначалу была к нему благосклонна, ведь он был молод, красив, умен и мужественен. Во дворце вместе с братом Талиана пробыла несколько дней, и уже собиралась к скорому отъезду из столицы, с тем, чтобы вернуться в обратно в храм, когда случайно от служанки узнала о готовящейся казни преступников. Она осталась до казни. Кровавое действо, развернувшееся на ее глазах, неприятно поразило Талиану и ввергло в полуобморочное состояние. Одна из казнимых была ведьмой, и против нее не имелось неопровержимых улик, однако по личному распоряжению Келесайна ведьме был вынесен смертный приговор. Когда Талиана узнала об этом, она обвинила брата во всех смертных грехах и во всех страшнейших преступлениях: ее вера, слепленная из фантазий и лживых еретических книг, получила в этот день последнее подтверждение.

— Ты не видишь того, что вижу я, — сказал ей Келесайн. — На этой женщине — печать Мастера Леонардо. Творить зло для ее так же естественно, как и дышать. Внешне она ничем не отличается от обычного человека, но печать порчи, что лежит на ее душе, легко заметит любой из Обладающих Силой. Эта женщина уже не имеет полной свободой воли: расточение порчи вовне — ее обязанность и удовольствие. Может быть, она еще не успела никого погубить, но обязательно погубит в будущем, если мы ее отпустим.

— Ты не можешь этого доподлинно знать! — Воскликнула Талиана.

— Волку свойственно питаться мирными животными, — ответил на то Повелитель Молний. — Рабе Мастера Леонардо — творить черные чары и собирать с людского рода кровавую жатву.

— Ты даже и не допускаешь того, что можешь хоть в чем-то ошибаться! — С еще большей яростью выкрикнула девушка.

— Миледи, — сказал ей принц, стоявший неподалеку. — Ваш брат — святой человек и посланец небес: он не может ошибаться. К ведьме и так проявлено милосердия больше, чем она заслуживает: в прежние времена эту ведьму сожгли бы живьем, а в нынешние бросят в огонь только ее труп.

— И вы полагаете это милосердием? — Спросила Талиана.

— Да, — ответил принц.

Меж тем ведьму подвели к гильотине. Вид ее был жалок и невольно вызывал сочувствие, кроме того, она была еще очень юна.

— Прекратите же это, наконец! — Закричала Талиана. — Неужели в ваших сердцах нет ни капли жалости? Посмотрите — она же обычная испуганная девчонка!

— Ты полагаешь, она должна превратиться в чудовище — чтобы всем стало ясно, какова ее истинная природа и чтобы больше никто не сомневался в справедливости приговора? — С сарказмом спросил Келесайн и силой увел сестру с площади.

Так они впервые всерьез поссорились. Келесайн горько сожалел о том, что допустил сестру увидеть эту казнь, Талиана же в глаза называла его палачом и отцеубийцей. Он задумал выдать ее замуж, надеясь, что хотя бы в замужестве она оставит свои фантазии, но Талиана, проведав о его планах, решительно им воспротивилась. Он не стал настаивать, хотя, как старший брат, по законам той страны, имел на это право. Тогда он предложил ей пожить некоторое время за стенами храма, надеясь, что реальная жизнь, которую увидит Талиана, немного отрезвит ее, но через месяц она вернулась обратно.

— Эти люди — скоты, — сказала она Келесайну, — однако это ты и тебе подобные сделали их такими. Человек — величайшее творение Вселенной, свободнейшее из ее детей, но вы поставили его на колени и заставили забыть о своем высоком происхождении — чарами, обманом, страхом из поколения в поколение вы вытравляли из людей все высокое и чистое. К чему теперь удивляться, что вокруг не осталось никого, кроме жирных обывателей, безжалостных подлецов и фанатично преданных вам невежд? Легко править стадом, когда любое свободомыслие карается слугами Света нещадно!

— Двадцать лет назад, — ответил Келесайн. — Здесь царила анархия. Никто не мог свободно путешествовать, чтобы не подвергаться угрозе со стороны разбойников. Сеньоры творили на своих землях все, что им заблагорассудится. Ведьмы наводили порчу, чернокнижники приносили кровавые жертвы, а крестьяне, собравшись, ловили, как правило, не их — до истинных чернокнижников им было не добраться — нет, обычно они сжигали всех тех, в ком подозревали нечто подобное, и как правило, это были невинные люди. Я смягчил жестокие обычаи этого королевства и дал людям новые законы, но то, что я сделал — лишь первый камень в фундаменте нового, совершенного общества. Невозможно изменить все сразу, и мгновенно истребить все несправедливости. Я накормил голодных и уничтожил самосуд, но этого мало: чтобы в полной мере стать людьми, о которых ты говоришь, сначала они должны измениться внутренне, а это произойдет еще очень и очень нескоро.

— Здание твоего рая построено на крови, — сказала Талиана.

— Ты знаешь иные способы? — Спросил Келесайн.

— Да, — ответила она, памятуя о всех мудрых книгах, которые прочла — о книгах, где повествовалось о Любви и Учении.

— Почему же ты сбежала от этих людей? — Спросил тогда Повелитель Молний. — Молчишь? Что ж, тогда я сам отвечу: ты слишком нежна для этого мира и этого времени. Пройдут столетия, и люди, обладающие столь же чуткими сердцами, какое имеешь ты, заселят эту землю. Впрочем, я надеюсь, что они лучше, чем ты, смогут отличать истину от лжи.

— А ты сам знаешь истину? — Спросила его Талиана.

— Истину нельзя знать, — ответил Келесайн. — Можно лишь быть уверенным в ней и иметь в ней свое основание. Я — уверен.

— То есть, ты просто веришь в то, что поступаешь правильно? Но ведь и другие люди могут быть также уверены, а ты не колеблешься, уничтожая их, если находишь в них какое-либо препятствие на пути к тому раю, который ты мечтаешь построить.

— Правда всегда одна, и поэтому в подобных спорах прав может быть лишь кто-то один, и я верю, что я — на стороне правды. Рассуждая отвлеченно, нельзя исключить того, что, возможно, я глупец, который строит песочные замки и надеется изменить то, что изменить невозможно. Но нет никакой пользы от отвлеченных рассуждений, ибо они не ведут к истине, а лишь уводят от нее.

— Как же тогда ты смеешь править этим королевством и указывать всем, где истина, а где нет, если сам не знаешь ее?

— Ты не слышишь меня, — сказал Келесайн Майтхагел. — Но пусть нас рассудит тот, чье суждение непредвзято.

И вот, по волшебной дороге они отправились в иной мир, где обитал Лорд Джордмонд, называемый Законником за то, что знал все законы, изобретенные людьми, и многие из тех, что правят землей и небесами. Однако Келесайн не смог надолго задержаться в его замке — ему донесли о том, что другим Лордом, называемом Гасхаалем, Повелителем Ворон, умерщвлен один из его друзей, некий мудрец и звездочет. Не мешкая, Келесайн отправился в те земли, а Талиана осталась в замке Законника. Поначалу она подозревала, что Джордмонд состоит в сговоре с ее братом и, улучив удобный момент, начнет говорить слово-в-слово то же, что талдычили ей жрецы Бога Света на протяжении всей ее жизни. Однако ее опасения оказались напрасны. Джордмонд не спешил заводить с ней разговора и не пытался в чем-либо ее убедить. Незаметно случилось так, что Талиана стала сама вовлекать его в беседы и задавать ему каверзные вопросы, которые сбивали с толку жрецов Света.

Однако хотя Джордмонд с легкостью находил на них ответы, его ответы никогда не удовлетворяли Талиану, потому что казались ей пустой игрой слов.

Так, однажды она спросила Джордмона:

— Скажи, может ли Всемогущий сотворить камень, который не сможет поднять?

— А чем отличается Всемогущий от камня, который сотворит? — Вопросом на вопрос ответил ей Джормонд.

— Хорошо, — сказала она, — я спрошу иначе: может ли Всемогущий сотворить что-то, более могущественное, чем он сам?

— Собственно говоря, он только этим и занимается, — оборонил Законник.

— Темен смысл твоих слов.

— Он также прозрачен, как смысл твоих вопросов.

— Говорят, тебе ведома истина.

— Только некоторая ее часть.

— Какая же?

— Четвертая треть.

— Ты надсмехаешься надо мной.

— Отнюдь.

— Ты знаешь, зачем мой брат привел меня в твой замок?

— Он кое-что говорил об этом.

— Что же он говорил?

— Что ты не знаешь, во что верить.

— Ах, вот как это было изложено… — Помрачнела Талиана. — Что ж, пусть будет так. Ну, так расскажи мне, во что, по-твоему, мне следует верить.

— Расскажи мне сначала о том, между чем и чем ты собираешься выбирать.

И Талиана рассказала о книгах, о ведьме и ссоре с братом.

— …На чьей же стороне истина, о мудрец? — Заключила она свой рассказ.

— Я покажу тебе истину, — ответил Джордмонд.

С этими словами он сотворил прямоугольное зеркало, в котором не было их отражений — хотя зала за их спинами отражалась очень точно и без каких-либо искажений. Затем Джордмонд провел рукой по поверхности зеркала и оно задрожало, как будто состояло из воды, а не из стекла.

— Это зеркало, — сказал он. — Отражает тот мир, который находится вне тебя. Тот мир — точная копия существующего. В нем правит сила, а добродетель никогда не вознаграждается, благие намерения обычно приводят к большим бедам, торжествует глупость, и каждый из живущих там — враг всем остальным. Хотя время от времени его обитатели склонны объединяться в сообщества, чтобы противостоять другим сообществам, однако союзы эти, основанные на необходимости, склонны быстро разваливаться, когда необходимость исчезает. Коснись этого зеркала, войди в него — и ты сможешь жить в том мире, не мучаясь мечтами о недостижимом. Никто больше не назовет тебя наивной или глупой, никогда больше ты не будешь испытывать страха перед злобой и чужой жестокостью — напротив, люди станут бояться тебя, станут обожать, превознесут так, как ныне превозносят твоего брата…

Не дослушав, Талиана плюнула в это зеркало и отошла от него подальше.

— Вот мой ответ, — сказала она.

— Подожди, я еще не закончил, — промолвил Джордмонд.

Следом за тем он сотворил еще одно зеркало и установил его рядом с первым. В нем тоже отражалась одна только комната, но не Джордмонд с Талианой.

— Эта дверь, — сказал Законник, — приведет тебя в совершенно иное место. Войди в это зеркало, и ты попадешь в мир, который находится внутри тебя. В том мире есть смысл и высшая справедливость, в том мире добро — всегда добро, а зло — всегда зло, и не трудно различить их. Истинная любовь там способна одолеть смерть, и всякий слепец, пусть не скоро, пусть через много столетий, или в новом перерождении, неизбежно должен прозреть… Не кривись так пренебрежительно, Талиана, этот мир — отнюдь не сказка, как ты, наверное, думаешь, но благородства и чести в нем будет немного больше, чем здесь, и то, во что ты здесь продолжаешь верить наперекор всему, что окружает тебя, там будет несомненной действительностью.

— Наверное, ты полагаешь, что это заманчивая иллюзия, — презрительно усмехнулась Талиана.

— Это не иллюзия, — сказал Джордмонд.

— Я не желаю получать ухоженный садик для своих игр, — промолвила она. — Так же я не желаю становиться низменной тварью, которая легко и с удовольствием будет жить в мире, в который ее приведет первое зеркало. Я желаю видеть вещи такими, какие они есть, а не тешится миражами. Так где же зеркало, которое отразит настоящую истину? Или ты собираешься поставить эти два зеркала напротив друг друга и пичкать меня рассуждениями о том, что они отражают одно и то же?

— Отнюдь, — сказал Джордмонд, — хотя твоя мысль недурна… Итак, ты по-прежнему отказываешь войти в одно из зеркал и зажить в нем если не спокойно и счастливо, то хотя бы в некой гармонии с своим окружением?

— Отказываюсь.

— И по-прежнему желаешь увидеть настоящую, самую-самую подлинную и окончательную истину?

— Да.

— Ты ее увидишь.

С этими словами он взял трость и расколошматил оба зеркала так, что от них остались только мелкие осколки.

В некотором ошеломлении посмотрела Талиана на эту груду осколков.

— Ты хочешь сказать, что ни смысла, ни истины не существует? — Спросила она наконец.

— Разве ты видишь перед собой пустоту?

— И во что же мне следует, в таком случае, верить? — Произнесла она надменно, но все еще желая понять смысл сей демонстрации.

— В Желтый Банан.

— Во что? — Переспросила Талиана, думая, что ослышалась.

— Верь в Желтый Банан, — повторил Джордмонд-Законник. — Вера в Желтый Банан — наивысшая из всех вер и религий, придуманных и подлинных, наилучшее основание для здания Духа, наикратчайший путь к внутренней гармонии и раскрытию своей подлинной сути, чистое, совершеннейшее, мать и отец всех вещей — так я зову ее… Верь в Желтый Банан, Талиана.

Больше Талиана ни о чем не спрашивала Законника и не заговаривала с ним. Ее брат, появившись через несколько дней, увез ее обратно в храм.