"Нейропат" - читать интересную книгу автора (Бэккер Р. Скотт)Глава 14Казалось, ему впервые удалось так хорошо заснуть за многие годы, даже десятилетия. Утренний свет просачивался сквозь жалюзи. Поначалу Томас просто лежал, глубоко дыша и следя за солнечными пятнами на потолке спальни. По сбитым прохладным простыням рядом с собой он понял, что Сэм уже встала. Пока он дремал, его преследовала виденная где-то реклама «тойоты» — одна из многих, направленных против нового акта об ответственности за окружающую среду. Стоило ему закрыть глаза, как он видел колеса, стремительно мелькающие на фоне изрезанного трещинами ледника. «Потому что завтра, — мурлыкал вкрадчивый голос, — это самое важное, что есть на свете...» Потом он вспомнил о Фрэнки. Когда он выбрался из-под одеяла, его трясло. Прежде чем запрыгнуть под душ, он принял еще таблетку лоразепама. К тому времени, когда Томас оделся, он уже чувствовал, как фармацевтический покой переполняет его, сужая чувство ужаса до смутной неуверенности вроде той, которая заставляет постоянно рыскать по карманам — не забыл ли ключи. Томас был одним из тех, кто теряет вещи в собственных карманах и готов перевернуть весь дом, ища то, что спрятано на нем самом. Всегда забывая запомнить. Сэм сидела за кухонным столом, читая газету, вся в потоках лимонного утреннего солнца. Несмотря на одежду в стиле ФБР — черную как смоль юбку и пиджак, — выглядела она свежо, будто только что вышла из душа. Волосы, высыхая, стали совсем светлыми по краям. — Ну и-и-и-и?.. — спросила Сэм с выжидательной улыбкой. Освещенная сзади, газетная страница отбрасывала гигантскую тень. — Вот черт, совсем забыл про Рипли, — хрипло ответил Томас, протягивая руку за кофейником. Лицо Сэм недвусмысленно говорило о том, что она имеет в виду их вчерашний разговор. Томас подумал, что она старается подметить какой-нибудь проблеск, вспышку... Решимости... Больше никаких балластов. — Уверена, Миа не против, — сказала она, когда он наливал себе кофе. — Я беспокоюсь не о Миа, — ответил Томас, всячески стараясь, чтобы в его тоне не прозвучали обвинительные нотки. — Меньше всего Рипли нуждается в том, чтобы ее бросили одну... — Голос его чуть не сорвался на слове «бросили», которое он выговорил, запинаясь. Сэм вздохнула, и тут раздался звонок в дверь. А вот и Миа. — Пора принимать лекарство, — пробормотал Томас, поставив чашку с кофе. Но не успел он сделать и шагу, как услышал, что дверная ручка поворачивается. Миа никогда не проверял, заперта ли дверь, — никогда. Томас остановился и встревоженно посмотрел на Сэм. Шорох ключа в скважине прозвучал, как удар грома. — Разве у него?.. — только и успела выговорить Сэм, прежде чем замок щелкнул. Томасу не было нужды спрашивать, кого она имела в виду. Дверь отворилась, впустив бледную полосу света, и на одно безумное мгновение возникшая в проеме тень действительно оказалась тем мужчиной, который преследовал каждую его мысль, начиная с того безумного утра две недели назад. Нейл... Но тень тут же преобразилась в Нору, которая вошла, роясь в сумочке. Увидев их, она застыла от изумления. — Томми, — сказала она, нервно сглотнув и опуская руку, которую держала у груди. Затем, выдержав паузу, добавила: — Агент Логан. — Зачем ты приехала, Нора? — спросил Томас. Наступила тишина. «Плохо, — подумал Томас — Просто катастрофа. Сэм могут выгнать с работы». Уж она своего шанса не упустит. Такой был у Норы характер. Даже когда в их браке все обстояло благополучно, она любила шутить, что, будь она ядерной державой, мир был бы разрушен, когда ей только перевалило за двадцать. Дай ей хлыст, а кого высечь, она сама найдет. — Я приехала забрать Рипли, — нервно рассмеялась Нора, — чтобы мы вдвоем, как и договаривались, могли показать ей Фрэнки... — Она моргнула, поднесла палец к дергающемуся левому веку. — Помнишь? Да, теперь он вспомнил. Рипли надо было навестить брата, прежде чем в ее фантазии разыграются еще более дикие картины. Даже до развода она была еще то скептическое отродье. Одних слов будет недостаточно. Они решили, что если вместе приведут ее, то это поможет в какой-то мере смягчить шок. Даже тогда Томас не мог точно сказать, почему подумал, что это поможет. Возможно, надеялся, что на помощь придет иллюзия — мама и папа вместе, — которая отчасти затмит впечатление от психически надломленного брата. — Томми, — сказала Нора. — Прости, Нора, я совсем забыл. — Он откашлялся. — Рип у Миа. — Понятно. — Она в упор посмотрела на Сэм. — Ты слишком занят. — Это совсем не то, что ты думаешь, Нора. Нора язвительно расхохоталась, отчего у него всегда непроизвольно сжимались кулаки. — Какая прелесть, — сказала она. — Теперь я думаю, что ты оставил Рипли у Миа, чтобы удобнее было поиметь здесь эту красотку. Мертвая тишина. Томас мельком взглянул на Сэм: слава богу, она сидела, уставившись в пол. — У тебя есть выбор, Нора. — Будто я не знаю, — оборвала она его. — Вот только не могу решить, что сделать сначала. Позвонить агенту Атте и рассказать, что одна из ее подчиненных трахается с отцом жертвы. — Она улыбнулась радостно и злорадно. — Или плюнуть тебе в рожу. Еще не успев раскрыть рта, он уже пожалел о том, что собирался сказать. — Вот и вечно ты такая. Стараешься сделать только хуже. По нерешительности Норы он понял, что добился своего, — нанес чувствительный удар, даже если хотел этого меньше всего на свете. Кому, как не ему, было знать ее потаенные страхи, ее уязвимые места. В браке делишься всем, даже ключами от ящичка, где хранится оружие. — Будь это правдой, — бесстрастно произнесла Нора, — я рассказала бы этой, — она пристально, в упор посмотрела на Сэм, — как ты трахал меня на прошлой неделе. Взгляды женщин скрестились. По улице проехал грузовик. В приоткрытую дверь ворвался грохот — гортанное громыхание старых железок — и тут же стих. В наступившую тишину, как выхлоп, ворвалось птичье пенье. Сэм по-прежнему сидела очень тихо, лицо ее было непроницаемым, не считая сосредоточенного взгляда. Нора ухмылялась, словно ее выбивало из колеи нежелание соперницы сказать что-либо в отместку. — Нора... — снова начал Томас. — Приве-е-ет! — раздался с крыльца мужской голос. Миа? — Мамочка! — крикнула Рипли, ее юбка развевалась, когда она стремительно вбежала в дверь. Бросившись к Норе, она прижалась к ней, обняв за талию. — Миа разрешил мне посмотреть «Чужих»! Это правда, что ты назвала меня в ее честь? Ну, героини? Правда, мамочка? Вслед за Рипли, церемонно постучавшись, вошел Миа, на нем была оранжевая футболка и подрезанные выше колен обтрепанные джинсы. — Оу-у-у-у! — проворковал он с ужимками алабамского гея. — Что тут у нас такое? Вече-е-е-рушка? Затем, повернувшись, увидел на кухне Томаса и Сэм. — Ох!.. — сказал он. Казалось, Рипли задушит мать в объятиях. Пробуя улыбаться, Нора пыталась вырваться. Послышалось сдавленное всхлипывание, затем другое. — Прости, моя сладкая, — задыхаясь, вымолвила она, освободившись из цепких рук Рипли. — Мамочка не может, не может... Она опрометью кинулась в дверь. Томас стоял как громом пораженный. Казалось, в нем шевелятся угрызения совести, несвязные, как тошнота. Но, в сущности, он был где-то далеко, так, словно составлял часть публики, вырядившись в костюм главного героя. Все было под контролем. — Привет, Сэм, — с убитым видом произнес Миа и нервно помахал рукой, как четырнадцатилетний подросток. Ничего ему не ответив, Сэм встала, подошла к окну и отдернула занавеску, чтобы было лучше видно. Томас понял, что она следит за Норой. Сквозь тюль он мельком заметил тень своей бывшей, исчезнувшую в тени «ниссана». — С ней будет все в порядке? — спросила Сэм, когда Томас подошел и встал рядом. — Вот черт! — сказал Миа, бросаясь в открытую дверь. Томас увидел сухонькую тень своего соседа, вприпрыжку метнувшуюся через лужайку к машине Норы. Ему не хотелось раздвигать занавески. Он помнил, какими старосветскими они казались, когда он купил их в «Таргете» как свидетельство того, что он может украшать дом и без Норы. Тогда все было свидетельством чего-то в прошлом. По мере приближения Миа к машине со двора стали доноситься пронзительные крики. Потом «ниссан» рванул с места и скрылся из виду. Томас увидел, как его сосед номер один отчаянно машет руками, затем поворачивается к дому и чешет в затылке. После минутного колебания он двинулся к границе участков, с каждым шагом все больше напоминая привидение. — Вот черт, — тихонько повторила Рипли. Она сидела на дверном коврике, поджав ноги, широко раскрытые глаза были лишены какого-либо выражения. — Она ничего не скажет, — как бы со стороны услышал себя Томас. Агент Логан отвернулась от окна, она часто мигала, в глазах ее стояли слезы. — Какая я дура, — пробормотала она. Внезапно все вышло из-под контроля. — А что такое с мамой? — спросила Рипли, но не как мог бы спросить ребенок, а цинично, по-взрослому. — Сэм... Ты в порядке? Она стала поспешно собирать свои вещи, стараясь не смотреть на Томаса. Томас оперся ладонью о стену, стараясь, чтобы это выглядело случайно. Внезапно гостиная словно превратилась в обрыв. — Надо бы поговорить об этом, тебе не кажется? Сэм шмыгнула носом, достала из сумочки бумажный носовой платок. Она изо всех сил постаралась улыбнуться Рипли, надевая туфли на высоком каблуке. — Сэм... Пожалуйста... Она на мгновение замерла, так и не поднимая глаз. Аура напускной оживленности исчезла. Когда она посмотрела на Томаса, две серебристые слезинки сбежали по ее щекам. Сэм покачала головой и как-то странно, виновато улыбнулась, что показалось ему ужасным. — Простите, профессор, — сказала она. — Я не могу... Затем она встала, пригладив пиджак и юбку ладонями. — И никогда не смогу, — сказала она уже в дверях. Томас услышал стук ее каблучков по бетону. Предпочитая не встречаться с жалобным взглядом отца, Рипли безучастно сидела в продолговатом пятне солнечного света, подбирая с коврика пушинки. — Так что же с мамой? — снова спросила Рипли; по телевизору, в блеске прожекторов, показывали цирковое представление. Как девочка благовоспитанная, она выждала несколько минут, прежде чем повторить вопрос. Жизнь — вся сплошь из углов. Исследование затонувшего континента. — Мама скучает по Фрэнки, милая, — сказал Томас, даже сам несколько удивившись, что смог произнести имя сына вслух. Контроль явно восстанавливался. — Но Фрэнки же просто спит в больнице. Ты сказал, что он еще не умер. Томас моргнул. Опустился на колени перед дочерью. — А ты, Рипли? Разве ты не скучаешь по Фрэнки? — Не-а, — ответила Рипли, пожав плечами. — Обычно проходит неделя, прежде чем я начинаю скучать по этому за... И она разрыдалась. Томас взял ее на руки и стал укачивать, шепча на ухо слова утешения. Когда Рипли наконец перестала плакать, Томас молча уселся с ней в кресло. Скоро печаль сменилась скукой, и Рипли принялась теребить отца за большой палец. Томас заставил ее хихикать, притворяясь, что это животное, которое то высовывается, то прячется под ладонь, как черепаха в панцирь. — Пошли ко мне в кабинет, — сказал он, вставая и поднимая Рипли в воздух. — Можешь там порисовать. — А ты будешь работать? — спросила она. — Да, — ответил Томас — Попробую выручить Фрэнки. Сначала казалось, что он так и проснулся с этим откровением. Но потом Томас вспомнил, что оно снизошло на него накануне, во время разговора с Гайджем; вот только он был слишком обескуражен появлением последнего, чтобы сразу уловить смысл. И даже тогда он не был вполне уверен, что это вообще откровение. Рипли рыбкой выскользнула у него из рук, и они отправились в кабинет. Девочка бросилась вперед, к своим карандашам и книжкам, и растянулась на полу, упав на живот. Томас помедлил в дверях, рассеянно изучая огромный постер с изображением земного шара на дальней стене. Нейлу он страшно нравился. Он становился перед плакатом в профиль, так что Флорида непристойно свисала у него между ног, напоминая член какого-нибудь гоблина, и звал Нору: «Нора! Ты когда-нибудь была в Мире Диснея?» «Слишком часто», — обычно отвечала она. Ха-ха-ха. А сколько раз они перемигивались? Нейл и Нора... Томас задумался над тем, как долго он еще будет переписывать свою историю. Он знал, что будет делать это до седых волос. — Попробуем, — произнес он, усаживаясь за компьютер. — Файлы групп... Начнем, ну, скажем, лет за пять. По экрану побежали строчки. Томас вглядывался в них, высматривая нужные. — Десять лет! — захихикала Рипли. Строчки продолжали бежать по экрану монитора. Томас хмуро посмотрел на дочь. Рипли скорчила невинную рожицу, рассматривая рисунок, долженствующий изображать красный мак. — Вот свинтус! — пробормотал Томас, улыбнувшись. «Повторный запрос» — всплыло окошко на экране. — Начнем с последних пяти лет, — сказал Томас. Он одним взором окинул колонки имен. Должно быть, большая группа. Томас и его коллеги в шутку называли такие группы «инкубаторами», где преподаватель играл вторую скрипку в улюлюкающем хоре новичков, превращая их в будущих психологов. «Открыть Интро 104а 2010», — дал он команду. Появился список файлов, на каждом из которых значилось имя студента. Томас бегло просмотрел их. Ничего. «Открыть Интро 1046 2011». Томас начал просматривать список. Он пробежал глазами две трети списка, и сердце его замерло. ПОВСКИ СИНТИЯ 792-11-473 Она была его студенткой. Из чего следовало, что он связан со всеми ними — всеми жертвами Нейла. Томас однажды голосовал за Питера Халаша, однажды участвовал в демонстрации против Теодора Гайджа и несколько раз спорил с Норой насчет одной из книг Джеки Форреста. Но это были очень неосязаемые отношения, совершенно случайные. И тут его осенило: возможно, в этом-то и заключалась основная цель. Цель Нейла. Казалось, одна только Синтия Повски не согласна с этим... — Показать лицо. На экране монитора материализовалось юное, невинное лицо Синтии. Лицо было неподвижным — фотография, — но казалось, что она откидывается назад, веки трепещут, губы кривятся... Томас вместе с креслом откатился от компьютера и обеими руками взъерошил волосы. — Пап, а Сэм придет сегодня вечером? — спросила Рипли. Сэм понравилась Рипли. Его дочка вообще обожала всех, кто обращался с ней как с маленькой взрослой. — Не уверен, моя сладкая. Память, призрачная, как дымка, возвращалась к нему: Синтия, только помоложе, свежая, как все уроженки Среднего Запада, склоняется над столом, признаваясь, что ее смущает термин «гештальт». Томас вспомнил, какую отпустил по этому поводу шуточку, — тогда она показалась ему безобидной и умной, хотя он почти сразу пожалел о своих словах. Какой напуганной выглядела Синтия! Ошеломленной и отчаявшейся. Так легко забылось, какой ранимой она была... Рука с мышкой задрожала. Томас пролистал ее файл, боясь наткнуться на то, что, как ему казалось теперь, он помнил. С учебой у нее не получилось. Судя по ее оценкам, она вылетела из университета. Еще одна трепетная, юная мордашка, еще одна отбраковка. А засыпал ее Томас. Он моргнул, представив, как она лижет кончиком языка красный лакированный ноготь. Неудивительно, что ее образ оказался таким въедливым, преследовал его с такой неистовой регулярностью! Он знал ее. Знал, не зная. Не считая Фрэнки, Нейл подбирал жертв на основе случайной, нечаянной связи с ним. Нейл перерыл жизнь своего лучшего друга в поисках тех немногих моментов, которые могли максимально приблизить его к славе. Деловой магнат, политик, телевизионный проповедник, порнозвезда. Не было никакого сомнения, что Нейл считал отношения между ними бессмысленными, случайными, как шарф или перчатка, «случайно забытые» у давно брошенной любовницы. Но почему? Неужели это было всего лишь частью его всеобъемлющего послания? Грубая иллюстрация бессмысленности всех и всяческих отношений? Нет, подумал Томас. Было что-то чудовищно личное в безличной природе этих связей. Что-то предназначенное для него. Он не сомневался. Но кто же тогда после этого Нейл? Он явно стремился обзавестись собственной публикой; это с самого начала явствовало из похищений высокопоставленных фигур и драматических демонстраций с их участием. Кроме того, он хотел заставить Томаса страдать — Фрэнки и Нора были вполне убедительным доказательством того. Но другие люди: Халаш, Гайдж, Форрест и Повски — ничего не значили для Томаса. Стать свидетелем их мучений было, безусловно, страшно, но роль каждого была не больше той, которая вообще была им отведена в общем сценарии его жизни. В конце концов, они были ему чужими, не имея, как выразился бы Нейл, общего с ним генетического материала. Томас посмотрел на Рипли, лежавшую на полу. Она болтала ногами, склонив голову набок и сосредоточившись на раскраске. На какой-то неуловимый миг она тоже показалась ему чужой. Ужас овладел им. Весь контроль куда-то улетучился, как краска, слегка потрескивающая в незримом пламени. По коже пробежали мурашки. «Дана ли тебе власть десницы Божьей?» — спросил у него Нейл в ту ночь. До Томаса наконец дошло, что все — все случившееся — было направлено непосредственно на него. И ФБР, и неуклюжие претензии на внимание публики, даже пророческая рутина семантического апокалипсиса — все это было не более чем ложь, которой Нейл заговаривал себя, компенсаторные механизмы, предназначенные придать рациональную стройность его подлинному мотиву и скрыть его. Ненависть. Психопатическая ненависть. Нейл хотел заставить мучиться своего лучшего друга. Ни больше. Ни меньше. Томас понял, что еще посмеется над этим, когда спор закончится, когда он проникнется зябким, недобрым предчувствием, что, может быть, Нейл и прав. Ответ без труда можно было найти в любом конспекте любого первокурсника или литературном произведении, посвященном этой теме. Нейл ненавидел его и, как любой ненавистник, желал уничтожить объект своей ненависти. — Кто тебя ненавидит? — с любопытством спросила Рипли. Томас был поражен. Неужели он говорил вслух? — Никто, моя сладкая, — сказал он. — Так, бормочу себе под нос. Никто, никто из них не может считать себя в безопасности. Ни Рипли, ни Нора, ни даже Миа или Сэм. Нейл явится за ними. «Дана ли тебе власть десницы Божьей?» «Мысли ясно. Мысли трезво». Нейл не разыгрывал Куртца перед своим Марлоу, он разыгрывал Бога перед своим Иовом. Он был одержим. Непонятно почему причиной одержимости Нейла стал его лучший друг. Каким-то образом ему удалось развить в себе, взлелеять и скрыть свою психопатическую навязчивую идею. Томас изо всех сил стиснул трясущиеся руки. Контроль возвращался. Мир занял привычное место вне аквариума. Один его старый преподаватель отстаивал мысль, что психологи это подлинные ловцы человеков. Великие сети ожидания, говорил он, сплачивали отдельных людей в общины. Когда же люди нарушали эти ожидания, требовался психолог, чтобы опутывать их все новыми и новыми сетями. Таким образом, утверждал он, все «Диагностическо-статистическое пособие по умственным расстройствам» было способом вовлекать непредвиденное в систему ожидаемого, дабы в корне уничтожить угрозу неожиданного. Нарушение рамок превращалось в симптомы. Предмет отвращения становился клиническим признаком. «Выхода нет! — кричал он на всю аудиторию. — Это — подлинный девиз всей психологии». Выхода нет. Впервые Томас до конца понял, что имел в виду этот человек. Впервые он до конца понял Нейла Кэссиди. Нейл был сталкером [47] — немногим более презренного болвана в том, что касалось психических расстройств. Простым человеком, одержимым навязчивой идеей. Ручным. Маниакальным. Высокоорганизованным. Определенно психопатичным... Расколоть его не представляло особого труда. Его можно было объяснить с любых точек зрения: социокультурных, научных, гуманистических, мотивационных... Дурак, подумал Томас. Дурак! Полный кретин! Как мог он не заметить этого?! Он посмотрел на чистый от пыли квадрат, где когда-то стояла его медная настольная лампа. Он почти видел, как Нейл склонился над ней, выводя свои каракули www. semanticapocalypse.com на зеленом стекле. Почти видел его улыбку, искривленную злобным наслаждением. Нейл упивался знанием того, что другим только еще предстояло узнать, будь то черты характера, профессиональные или женские качества. Ничто не заводило его больше иронии. В колледже он достиг настоящего искусства, никого не обхаживая так, как тех, кто сам выставлял себя дураком. Томас тоже включился в эту игру — правда, с большой неохотой. Присутствовать при самообмане означало знать кого-либо лучше, чем он знал сам себя. И, хотя в каком-то смысле Томас превратил эту игру в профессию, он находил ее гораздо более тревожной, чем утешительной. Забавляться иронией было то же самое, что забавляться уязвимостью остальных, вышучивая их ранимые места. Поскольку все, включая Нейла, были такими же личностями, как все прочие, вышучивать уязвимые места прочих в равной степени означало вышучивать и собственные уязвимые места. Вот в чем был смысл. Томас понял, что Нейл играет в эти игры, чтобы развивать в себе чувство неуязвимости. Величайший в мире самообман. Томас пытался как-то заговорить с ним на эту тему, но одной из особенностей слепоты Нейла было то, что он считал себя всевидящим. Он никогда не переставал играть, никогда не переставал самодовольно ухмыляться над чужой забывчивостью, над правдой, скрытой именно там, где она была на виду у всех, — над заигрывающей женской улыбкой, над озадаченным молчанием друга... Томаса пробрала дрожь. Он повернулся налево, к своему изношенному, вытертому постеру земной поверхности. Впадины и преломленные светотени на темных массивах. В продолговатом пятне света он заметил нарисованный фломастером маленький крестик... Но как? «О боже мой...» — Рипли! — Да, папа? — Давай-ка собирай свои вещички, радость моя. Томас торопливо вел Рипли через лужайку. Почти бегом они приблизились к крыльцу Миа, и Томас довольно громко постучал в затянутую сеткой дверь. — Миа! — В чем дело, папа? — испуганно спросила Рипли. Томас натянул черно-зеленую куртку, которую схватил, когда они выходили из дома. В воздухе, казалось, разлилась сухая прохлада, предшествующая осени. — Когда мы зайдем, Рип, я хочу, чтобы ты пошла в дальнюю комнату и посмотрела телевизор, ладно? — Но там же сейчас ничего не идет. — Тогда поиграй во что-нибудь. Или посмотри фильм по видику. Любой, какой захочешь. Рипли скосила на него глаза и в этот момент выглядела такой прелестной, что контроль моментально поколебался. — Любой фильм? — Любой. Только если это не... — Привет-привет, — сказал Миа, летним видением возникая за сеткой. Он открыл дверь, и Рипли мигом проскочила мимо него. — Пожалуйста, заходите! — крикнул Миа ей вслед. Затем повернулся к Томасу, недоумевая и, пожалуй, несколько раздосадованный. — Прости, Миа, сейчас не время разводить церемонии, но мне нужно, чтобы ты еще немножко присмотрел за ней. — Конечно-конечно. Что случилось? — Я был идиотом. Полным идиотом. Миа понимающе поглядел на Томаса. — Заходи, — сказал он, осмотрев улицу. Томас оцепенело проследовал за Миа на кухню. Остатки какого-то умеренного ужина — горшок и две тарелки, деревянная миска, изнутри облепленная поникшими листьями салата, — загромыхали на керамической столешнице. — Значит, идиотом? Томас уселся за их расшатанный древний стол. — Нейл. Я был идиотом в отношении Нейла. Миа поморщился. — Я предчувствовал, что ты это скажешь... Но как ты?.. — Все это время я воспринимал его поступки буквально, по номиналу. Вычитывал во всех его сигналах именно тот смысл, который был ему нужен. Миа пожал плечами. — Ну и что? Он человек, который несет нам весть. Сумасшедший, конечно, однако с вполне конкретным заявлением. — Все не так просто. Люди приписывают рациональный смысл всем своим поступкам. И тем более ярко выраженный, чем более их поведение отклоняется от нормы. И почти всегда это оказывается дерьмом, как сказал Фрейд. Томасу уже встречались марксисты, не имеющие даже приблизительного понятия о психоанализе. — Значит, ты хочешь сказать, что у Нейла все шиворот-навыворот? — Именно. Наш спор, все доводы, смерть смысла — все чушь! Всего лишь безумный способ свихнувшегося человека скрыть свои подлинные мотивы. — Подлинные мотивы... — Да! Это же так просто, Миа! — Томас выдержал паузу, чтобы собраться с мыслями. — Весь смысл спора, который ведет Нейл, в отрицании его ненависти. Нигилизм это всего лишь способ, предлог узаконить вред, причиняемый мне. — Ненависть? — Миа провел ладонью по коротко остриженному черепу. — Но почему он ненавидит тебя? — Чтобы подавить свой стыд... — Но чего ему стыдиться? — Потому что он влюблен. — Влюблен? В кого? — В меня. Миа наморщил лоб, задержав ладонь на голове: — Ты уверен? — Я понимаю, как это звучит. Но все три года, что мы провели в Принстоне, мы были очень впечатлительны и близки. Сейчас даже страшно подумать, сколько ниточек связывало нас. Я проникся к Нейлу братской любовью... а он, мне кажется, полюбил меня больше... Как любовник... — Только сейчас Томас понял, что наклонился вперед, будто хочет схватить Миа за плечи. — Разве не ясно? Вот почему он соблазнил Нору. Во-первых, чтобы отомстить за себя, а во-вторых, чтобы доказать себе, что никакой мести и не нужно! Миа скептически поглядел на него, провел ладонью по щетинистой щеке. — Не знаю, Томми. — Что ты имеешь в виду? — Пронзительные нотки, с которыми Томас сказал это, заставили его понять, как отчаянно ему хотелось быть правым. — Нейл? Гей? — Миа отрицательно покачал головой. — Нет... В мою сторону он вообще ни разу не взглянул, хотя, уж поверь мне, мы с Биллом не раз к нему подъезжали. — Да брось, Миа. У вас, геев, только и разговоров про то, как кого-нибудь «макнуть» да «кинуть палку». — В этом-то все и дело: было яснее ясного, «ученый» он или нет — по крайней мере, для нас — Миа помолчал, потом сочувственно пожал плечами. — В тихом омуте черти водятся... и не я один так думаю... — Он помолчал, потом стал все более испытующе вглядываться в Томаса. — Но какое отношение это имеет к тому, что ты снова решил оставить у меня Рип? Почему просто не позвонить Сэм и не сказать, что у тебя появились новые мотивы? Сердце гулко забилось в груди у Томаса. — Мне кажется, я знаю, Миа. — Что знаешь? Томас судорожно сглотнул и сказал на последнем дыхании: — Мне кажется, я знаю, где он. — Кто? — Я знаю, где... Нейл. Миа ухватился за спинку одного из своих древних стульев, словно чтобы не упасть. — Ты кому-нибудь говорил? Что-то в этом вопросе кольнуло Томаса. — Нет. Пока нет. — Господи! Господи Иисусе, Томми! Погоди минутку. Погоди. Каким же это образом Нейлу удалось сообщить тебе, где он? Томас прижал руку ко лбу. И рассказал Миа о том, что понял, какая связь между ним и жертвами Нейла, о том, как обнаружил, что Синтия Повски была его студенткой. — Все они, Миа... Нейл не просто охотится за полузнаменитостями, он охотится за полузнаменитостями, с которыми я случайно сталкивался. — Но вот это уж лишено всякого смысла. — Если только он все это время не охотился за мной. Миа кивнул, но то ли понимающе, то ли просто чтобы подбодрить его, Томас так и не понял. Взгляд у него оставался скептическим. — Так откуда ж ты взял, что знаешь, где он? — Потому что, догадавшись обо всем этом, я подумал о том интернетовском адресе, который он написал на моей лампе. А потом подумал о карте — ну, знаешь, спутниковой фотографии Северной Америки, которая висит у меня в кабинете? — о том, как она всегда нравилась Нейлу. Думаю, что Нейл, играющий во все эти игры, смеется надо мной, танцуя в темноте, где я не могу его видеть. Разве не в его стиле прямо указать мне место своего нахождения? Вот так, сунуть его под нос мне и сотрудникам ФБР? Тогда я еще раз посмотрел на постер, и что же я увидел? Маленький крестик возле Гудзона, сделанный фломастером того же цвета, каким он написал интернетовский адрес. — Его охватил страх. — Чертовски невероятно. Миа вздрогнул. — У меня мурашки по коже. Все это страшно запутанно, Томми. Какое-то мгновение Томас ошеломленно глядел в пространство. — Да, — наконец сказал он. Оба помолчали. — Это безумие! — наконец воскликнул Томас, хлопая себя по рубашке и карманам брюк, словно ища ключи. — Надо позвонить Сэм. Миа жестко посмотрел на него. — Я бы не советовал, Томми. Сначала подумай хорошенько. — О чем тут думать? — Тебе нужен Нейл, это верно... Для Фрэнки. Ты сказал, что Нейл — единственный, кто может поставить его на ноги. Томас потер грудь. Он вспомнил о том, что накануне сказал ему Гайдж, — о гигиене. — Подумай хорошенько, — продолжал Миа. — Сэм-то, конечно, Сэм, но как насчет остальных? Если они держат все, касающееся Нейла, в тайне, то неужели ты думаешь, они захотят, чтобы он объявился? — Им некуда деваться, — сказал Томас, смахивая слезы. «Фрэнки...» — Думаешь, захотят? Они пристально посмотрели друг другу в глаза. Томас отвел взгляд и посмотрел на свои беспомощные руки. — Тогда какого черта мне делать? Миа огляделся, словно отыскивая на кухне приспособление, с помощью которого они могли бы решить эту проблему. — Ты должен сделать это сам, — сказал он. Прежде чем Томас возразил, его сосед широкими шагами прошел в другой угол кухни и распахнул дверь в подвал. Ни слова не сказав, он скрылся из виду. Томас направился следом за ним и остановился у ведущей вниз лестницы. Он слышал, как Миа ворочает ящики по бетонному полу, но видел только тени в пыльном желтом свете внизу. — Вот! — крикнул Миа, размахивая чем-то. Он бросил это «что-то» сквозь затхлый воздух. Томас непослушными руками все-таки поймал «что-то». Моток клейкой ленты. — Зачем? Думаешь, Нейл располагает оружием массового поражения? — Нет. Чтобы связать его. Ты ведь должен доставить его живым. — Ну и что? Подкрадусь к нему сзади, наброшусь и обмотаю лентой? Он вооруженный и опасный убийца, Миа, а не хренов рождественский подарок, символизирующий зло. Неужели он действительно отнесся всерьез к этому безумному предложению? «Фрэнки...» Непрерывно кричащий. — Подожди, — сказал Миа и опять исчез. На этот раз он вернулся быстро. Поднялся по лестнице. Томас, пошатываясь, отошел от подвальной двери в другой конец кухни. У его соседа был пистолет. — Миа? Какого дьявола... — Держи, — сказал Миа, протягивая ему оружие. В кухонном свете сталь пистолета приобрела неожиданно тусклый, свинцовый оттенок, как глаза мертвого животного. — Держи, Томми. Ведь речь идет о Фрэнки. Фрэнки... С тяжело бьющимся сердцем Томас протянул руку и взял пистолет. Он был холодным и оказался вовсе не тяжелым, как представлялось Томасу, а каким-то легкомысленно невесомым, хотя и напоминал кое-что, сделанное из урана. Томаса стало трясти. Куда подевался контроль? «Карман», — шепнул ему голос. — Значит, в обмен на мою дочь, — произнес он, сдерживаясь, — ты даешь мне моток ленты и пистолет? Миа неодобрительно погрозил ему, но тут же опустил палец. — Верно, — сказал он и без дальнейших объяснений ринулся обратно в подвал, чуть не полетев с последних ступенек. — Миа! — Томас ошеломленно остановился на верху лестницы. — Миа! Несколько мгновений спустя неугомонный сосед вынырнул из подвала. — Вот, — запыхавшись, сказал он, протягивая руки. В ладонях, как горки фисташек, лежали патроны. — Боеприпасы. Томас схватил их и стал рассовывать по карманам куртки. — Сдается мне, все по-честному. «У меня пистолет!» Он даже не представлял себе, что делает. Но тем не менее делал это. Балласт пришел в движение. Миа наблюдал за ним, его бледное лицо необычайно посуровело. — А теперь скажи, где точно, по-твоему, прячется Нейл? Томас не чувствовал себя в норме, во всяком случае, не до конца, и от лоразепама не стало лучше — только веки налились свинцом. Он с трудом мог сосредоточиться на окружавшем его потоке транспорта. Шоссе I-87 развертывалось перед ним, как бесконечная взлетно-посадочная полоса. Он дважды проверил оставленный Нейлом крестик по дорожному атласу. Тот почти наверняка приходился к северу от Кэтскиллза, рядом с деревушкой с вполне соответствующим названием — Климакс. В принстонские дни у близких друзей бабки и деда Нейла был где-то в тех краях большой дом, куда Нейл и Томас раза три-четыре заезжали с разными девчонками. На протяжении всего лета пьяная шуточка вроде: «Ну что, хочешь, доставлю тебя в Климакс?» — стала для них пробным камнем во время шатаний по пивным. Несмотря на вытаращенные глаза, полные негодования, несколько девиц заглотили наживку. (Ключ к успеху, всегда говорил Нейл, заставить их прочувствовать потаенный смысл внешне невинной дружеской шутки.) Томас пережил в Климаксе множество великолепных моментов. Праздник закончился, когда бабка Нейла нашла за одной из кроватей несколько использованных презервативов, которые, как гласила далее легенда, подобрала, по ошибке приняв за сброшенную змеиную кожу. Нейл с Томасом привыкли в шутку обвинять друг друга, хотя оба знали, что презервативы — Нейла. Но с тех пор много воды утекло. Климакс стоял в стороне от автострады. В последующие годы Томас несколько раз проезжал съезд к этому местечку, и снова и снова его охватывало странное головокружение, будто он уже ездил по этой дороге, — освежающее чувство прошлого, которое давно позади. Вопрос заключался в том, куда ехать, когда он доберется до Климакса, — его воспоминания были весьма туманными. Оставалось надеяться только, что он вспомнит по пути. Поездка показалась Томасу одновременно успокаивающей и нервирующей, и он отвлекался, размышляя над этим парадоксом. Ему никогда не нравилось водить машину, но было что-то притягательное в скоростных автострадах, в том, как ты неуловимым призраком проносишься мимо анонимных городов, лесов и полей; в чувстве осуществленной власти, легкости, с какой преодолевались препятствия, а ты мчишься по катастрофически узкой грани жизни. За игрой в покер в те далекие времена пожарный из волонтеров однажды привел Томаса в ужас рассказами о загородных автомобильных катастрофах, о кусках человеческих тел среди искореженного металла. «С точки зрения физики, — утверждал пожарный, — наши тела при автокатастрофе мало чем отличаются от резиновых мешков, наполненных кровью... При достаточно высокой скорости человек лопается, как мыльный пузырь». Тогда этот комментарий определенно чуть не свел Томаса с ума. Но с годами транспорт — несмотря на пьяных водителей, неправильное вождение и беспечных подростков — продолжал мелькать мимо короткими упорядоченными рядами, и паранойя Томаса сменилась странной эйфорией. Каким-то образом езда по автостраде превратилась для него в разновидность клептомании или победную финишную прямую, которая никогда не кончается. И нечего удивляться, что дорога стала символом. На дороге каждый был сам за себя, могучий, бесстрашный. На дороге каждый чувствовал себя американцем. Конечный пункт, вдруг понял Томас, вот что так нервирует его. Нейл Кэссиди. Утреннее откровение Томаса было переоценкой ценностей. Раньше Нейл представлялся ему какой-то стихией, не человеком, а скорее, принципом. Каждый год Томас начинал курс для новичков, декламируя отрывок из «Илиады» и указывая, что Гектор, великий герой Трои, был поражен не десницей Ахилла, как полагало большинство, а «через десницу Ахилла огненным взором Афины». Для древних, объяснял он далее, ты не располагал собственными словами и поступками, по крайней мере, не таким образом, каким представлялось новичкам, которые считали, что могут на все наложить свою монополию. Для древних греков, египтян, шумеров — да возьмите кого угодно — человек был в равной степени конечным пунктом и промежуточной станцией, через которую выражали свои действия иные, более неуловимые силы. Вот почему они смотрели на безумие как на нечто забавное, но — в не меньшей степени — и с трепетным благоговением. Некоторые безумцы действительно были просто дураками, но некоторые были и пророками. Через некоторых вещал сам Бог. Вот кем Нейл казался Томасу: безумцем в древнем смысле этого слова. Одержимым. Нейл охватывал неумолимую правду существования, и не только материальную сторону, на которой основан весь опыт, но и все процессы — эволюционный, геофизический и космологический, — обусловливающие эту материальность. Он стал выразителем миллиардов мерцающих солнц, воплощением воплей миллионов рожениц за миллионы лет, не внесенных в анналы. Он стал тайным проводником чего-то до ужаса бесцельного, безразличного и неисчислимого. Раньше Нейл казался концом линии, простиравшейся за границы обозримой Вселенной и уводящей к началу начал. Человеком, сочетавшим в едином лице мириады немыслимых ипостасей. Преступное и ужасающее известие: его искусство ложно. И что теперь? Теперь он казался печальным и опасным глупцом. Или в этом пытался убедить себя Томас. Большинство указателей — автострада, улица, магазин — мелькали крысиной пробежкой банальной повседневной жизни. Все либо «продавалось», либо находилось «сразу налево», либо «самое большее в 65 ярдах», всюду виднелся перст, которому можно было следовать. Но по какой-то непонятной причине надпись на указателе «ВЫЕЗД 21-В. КЛИМАКС, 2 МИЛИ», начертанная белым на вездесущем зеленом показалась Томасу особенной. Не просто двусмысленной или пропитанной ассоциациями, как древняя притча или граффити над писсуаром, но как будто намеренно ускользающей от взгляда и особо циничной. Томас не сомневался: если бы указатель был зрячим, то подмигнул бы ему. Проехав чуть дальше, Томас увидел знакомую проселочную дорогу. Вскоре после этого он обнаружил и еще одну узкую дорогу — темную полосу среди растительности. Томас медленно свернул, прислушиваясь к тому, как хрустит гравий под колесами его машины. Тень поглотила его, и по обе стороны стали открываться поляны — прохладные, но бесплодные под небесами позднего лета. Хотя местность была ровной, казалось, что «акура» катится вниз по инерции. «Магнетический холм», — зачем-то подумал Томас. Насколько он помнил, проселок сворачивал влево, постепенно скрываясь за зеленой порослью. Томас отвел взгляд, посмотрел на разворачивающийся над ним купол — просветы неба в клочковатой темной зелени. И сбавил ход. «Надо затормозить. Надо взять его врасплох. Надо...» Он ощутил тяжесть пистолета в потной ладони. «Фрэнки...» Найдется ли в нем достаточно силы? Найдется ли? «Нет. О боже мой, нет...» Томас прислонился лбом к рулевому колесу. Возможно, пару раз всхлипнул. «Мой мальчик. Помни о мальчике». Томас утер нос и глаза. Но что, если все пойдет наперекосяк? Перед его внутренним взором замелькали катастрофические образы. Томас отнюдь не был глупым или слабаком, но за все годы знакомства с Нейлом тот обыгрывал его решительно во всем — во всем! От шахмат до сквоша и... Норы. Нейл всегда побеждал. Полностью. «Но не на этот раз! Не! На! Этот!» Правда на его стороне, разве нет? Отец, сражающийся, чтобы спасти сына. Отец сражающийся... Томас толчком распахнул дверь, выждал. Лес вокруг казался мшистым и влажно пах перегноем. Деревья скрадывали пространство, не позволяя разглядеть дом. Томас заглушил мотор. Сжал в руке револьвер. — Пожалуйста, — прошептал он. — Пожалуйста... Все будет в порядке. Он — отец, сражающийся, чтобы спасти сына... Волна губительных образов снова захлестнула его, но он стиснул зубы и спустил ноги на землю. «К чертям! — подумал он. — К чертовой матери!» Он просто рванет сквозь деревья. Вышибет эту чертову дверь! Бросится напролом, даже если это приведет к катастрофе! Кому какое дело, что происходит? По крайней мере, все будет кончено. А будет ли? «Не только за моего мальчика». Жизнь, преисполненная ужаса. Жизнь с кляпом во рту. Фрэнки. Когда его имя успело превратиться в молитву, заклинание? Томас втянул нога обратно в машину и захлопнул дверцу. «Дубина, идиот проклятый!» Он швырнул пистолет на пассажирское сиденье. Казалось, он чувствует вкус металла, чует маслянистый запах угрозы. Идиот! Идиот! Мир — это огромная безмозглая камнедробилка. Каждую секунду чей-то дух оказывается сломленным, каждую секунду кто-то пропускает раковую опухоль... насилуют дочерей, бьют жен, убивают детей... Каждую чертову секунду правила повествования летят кувырком. Каждую секунду тысячу лет — или миллион? Даже его человекоподобные предки рыдали, разве нет? Потрясали бессильными руками, проклиная убожество своего существования. Даже австралопитеки знали, что такое пронзительный вопль. Где она — Книга их имен? «Мысли трезво. Мысли ясно... Христа ради, придумай что-нибудь!» Дрожащей рукой Томас включил зажигание и начал разворачивать «акуру», ломая кусты. Каждую секунду отец подводил сына. Мир был не басней, не эпической или даже комической трагедией. Мир был психопатом. Красная «акура» стояла на обочине. В ней сидел мужчина с мобильным телефоном в руке. Он прикрывал ухо всякий раз, когда мимо с ревом проносился дальнобойщик. — Сэм... Да, это я. Он посмотрел вниз, себе на колени. — Я в окрестностях местечка, которое называется Климакс. Нервный смешок, нервный взгляд сквозь лобовое стекло. — Нет. Я не шучу. Это на юг, к северу от Кэтск... Он нахмурился, поскреб подбородок. — Ты одна? Он смахнул с ресниц слезы. — Стараюсь следовать примеру. Балласт заводит в тупик... — Он снова смахнул слезу. — И все же могла бы со мной встретиться. Я мог бы воспользоваться твоей помощью. Он провел рукавом по щекам. — Нет. Это не телефонный разговор. И снова он начал смотреть вниз — древний прием, чтобы сосредоточиться. — Ты называешь меня параноиком? Прекрасно. Послушай, это может оказаться важно. Скорее всего, нет, но может. В любом случае ты должна все проверить. Взгляд его сделался рассеянным, будто он проверял пульс. — Всего два с половиной часа... На север по восемьдесят седьмой. Он проводил взглядом мелькнувшую мимо серебристую малолитражку. — Разумеется, со мной все в порядке. Просто встреться со мной, пожалуйста. Поверь мне хоть капельку, бога ради. Почесал нос. — Все в точности, как я сказал: сначала едешь на север по восемьдесят седьмой, поворачиваешь на выезде двадцать один-би. А там увидишь меня. Я буду ждать в машине. Он кивнул. — Да, да... Слушай, мне пора. Скоро увидимся. — И еще, Сэм... — Он откинулся на сиденье, словно захотел посмотреться в зеркало заднего вида. — Я люблю тебя. Он застыл. — Что ты имеешь в виду? Он провел рукой по волосам. — Нет-нет... Поговорим об этом позже. Будь осторожна за рулем. |
||
|