"Демон Господа" - читать интересную книгу автора (Барлоу Уэйн)

XII

Демоны уже и забыли, когда Алголь показывался на вечно пасмурном небе Ада днем. Сегодня же он сиял ярко и угрожающе. «Как кровавый глаз, — подумал Адрамалик, вглядываясь в звезду с башни замка. — Занятно, что же высматривает небесная ищейка у нас тут внизу, с чего это он так разозлился?»

Верховный магистр перевел взгляд на город. Обычно темный, в редких пятнах огней, он казался окрашенным кровью, как будто Алголь обмакнул в кровь широкую кисть и прошелся ею по кровлям, улицам и площадям, статуям и башням и по самому замку. Мир, утопленный в крови его собственных душ. «Такой Ад, — пришла мысль в голову магистра, — станет поистине совершенным».

Ему настолько понравился этот новый наряд старого Диса, что он устроился на подоконнике и любовался панорамой, пока Алголь не опустился за горизонт. Город снова пришел в себя, опять стал мрачным и таинственным, а густые тени опять скрыли все ужасы столицы Преисподней, к созданию которых немало усилий приложил и сам Адрамалик.

Элигор наблюдал заход звезды, поджидая барона Фарайи. В свете Алголя Ахерон превратился в мерцающую, вьющуюся через город красную змею. Элигор опустил взгляд на кирпичи парапета купола, на котором сидел, и увидел, как глаза нескольких душ, замурованных в стене, тоже таращатся вверх; ржавый свет колюче отражался от их стеклянных поверхностей. О чем они думали?

Сверху донесся шум крыльев. Пролетел летучий страж. Эта служба — малая часть того, что Саргатан понимал под повышенной готовностью. Элигор повернул голову к громадному куполу дворца. Через равные промежутки в стене горели жаровни-светильники, напоминавшие пылающую корону, иногда окружавшую голову Саргатана. Сейчас, в лучах Алголя, свет их был тускл.

Барон опаздывал; в последнее время это случалось все чаще, и Элигор подумывал, не надоело ли Фарайи рассказывать о своих путешествиях. Сам он с нетерпением ждал этих встреч и жалел бы, если бы пришлось их прекратить. Кроме того, что Фарайи оказался интересным рассказчиком, умевшим увлечь слушателя, сама личность его вызывала интерес. О его мастерстве владения оружием ходили легенды. Благодаря боевому опыту барона Саргатан поручил ему создание особого ударного отряда из отборных легионеров. О боевых подвигах барона, впрочем, лучше было узнавать от других — сам он о них распространяться не любил, и это еще более повышало его в глазах Элигора. И не только его одного.

Элигор крепче сжал пергаментные листы и костяное перо, как будто боясь, что с ними тоже придется распрощаться, как и с рассказами Фарайи.

Сегодняшняя встреча могла оказаться тем более интересной, что они встречались впервые после провозглашения Саргатаном своего знаменательного решения. Конечно, интересно было узнать мнение барона вне стесняющей обстановки двора. Хотя о своих чувствах и мнениях Фарайи распространялся менее охотно, чем о пережитом в путешествиях.

Алголь уже исчезал за горизонтом, когда Элигор услышал наконец легкие шаги барона. Фарайи появился при черном мече из хребта абиссали, в новой форме своего ударного отряда. Его торс закрывала броня из закаленной черненой кости, отделанная обсидианом и агатом. За ее узкими щелями дышало пламя. Весьма внушительная броня, хотя и несколько легче той, что носили его воины.

— Извини за опоздание, Элигор. Задержался с отрядом. Не замечаю, как время летит.

— Твой отряд — самый обученный во всех армиях Ада. И только благодаря стараниями его командира.

— Спасибо. Особо ценный комплимент, если учесть, что слышу его от капитана Летучей гвардии.

Элигор улыбнулся. Да, и его летуны подготовлены отлично. Предназначены они, разумеется, для других целей. Но если преимущество летучих гвардейцев — скорость, оперативность, то отряд Фарайи — тяжкий молот, ударный кулак на поле боя. Элигор прищурился:

— У тебя на груди копоть, барон. Ты не ранен?

Фарайи скосился на пятно.

— Не моя. Один из бойцов… немного перевозбудился. Пришлось… слегка успокоить. — Фарайи отстегнул меч, присел на краешек парапета, проводил взглядом последние лучи Алголя. — Государь наш взвалил на себя и на нас тяжкую ношу.

— Мы на пороге больших изменений, — живо отозвался Элигор. — А всякое начинание связано с трудностями.

Фарайи опустил взгляд под ноги.

— Боюсь, Элигор, он не вполне представляет, что может из этого выйти.

— Нет-нет, уверяю тебя, барон, он точно знает, чего хочет и с чем столкнется. Государство никогда не было сильнее, чем сейчас. Я наблюдал, насколько серьезно он размышлял в течение нескольких дней. Он уверен в успехе.

Фарайи вздохнул:

— Он уверен в том, что более не в состоянии терпеть этого места и своего в нем положения. И это напоминает мне кое о чем другом.

— Но не можешь же ты сравнить…

— Почему? Наш государь активно поддерживал Люцифера. И тот тоже твердо верил в успех.

Элигор отложил пергамент и перо.

— Да, мы все поверили Люциферу, — не колеблясь, признал он. — Но посмотри вокруг, Фарайи. Мы все здесь — узники. Узники огня и плоти, узники боли.

— Такие же, как и души. Но кроме того, мы еще и тюремщики. И так — провести вечность?

— Не знаю, — мрачно проронил Фарайи. — Чем доводы Саргатана весомее доводов Люцифера?

— Барон, я думал, что знаю тебя лучше.

— Ох, насмотрелся я на Вышних.

— Но ведь и Ад повидал, так?

Фарайи мрачно уставился на Элигора:

— Больше чем повидал. — Он выдохнул несколько искр и закрыл глаза. — Извини, друг. Я очень устал. И не хочу врать, что лишен сомнений. Я всегда сомневаюсь. Однако уверен, что государь наш Саргатан знает что делает.

Элигор с облегчением вздохнул и взялся за блокнот, но Фарайи поднял с парапета меч и встал.

— Прости, Элигор, давай отложим беседу. Очень был хлопотный день. Может быть, завтра?

— Конечно, — поспешно согласился Элигор и, стараясь скрыть разочарование, отвернулся к городу. Когда он снова повернулся к Фарайи, тот уже исчез.

Ночная буря гнала по улицам пепел и искры. Хани пользовался тьмой, чтобы лучше прятаться, иногда прибиваясь к стадам рабочих душ, которых гоняли по улицам и ночью. Вообще, ночная толчея мало уступала дневной, активность в Аду не затихала круглые сутки. Постоянно ощущал Хани и свою черную сферу — ее вес и боль от нее сползли теперь к крестцу. Но это тоже пришлось кстати: вряд ли он смог бы так резво носиться по городу, если бы ей вздумалось уйти в ногу.

А задумал он нечто немыслимое. План зародился в его сознании, когда он наблюдал за архидемоном. И Див, и многие другие видели, как тот преклонил колени перед кирпичом, но никто, кроме Хани, не видел почему. Хани рассказал другим о том, чему оказался свидетелем. Когда он излагал им свой план, лица их ничего не выражали, но переглядывались они активно. Возможно, конечно, посчитали, что он свихнулся. Но как он мог доступно объяснить им то, чего толком и сам не понимал? В голове клубился туман. Но он попытается выйти на демона с фигуркой. Если эта попытка провалится, его ждет наказание хуже чем уничтожение. Но не попытаться он не мог.

Через несколько дней после посещения Саргатаном монумента демоны, зажигая в голове гигантской статуи огонь, вспугнули стаю усевшихся на нее четверокрылых палачей. Воспользовавшись суматохой, Хани тогда смешался с толпой. К его удивлению, затеряться в городе удалось легко. Теперь его раздражало медленное движение на улицах. Приходилось сдерживать шаг, чтобы не выделяться. Далеко впереди виднелся темный силуэт дворца, на нем, отмечая многочисленные ярусы, сияли точки светильников. Хани понял: идти туда придется долго. А там? Он понятия не имел, что предпримет, когда доберется до ворот. И все же надеялся придумать что-нибудь на месте.

Когда его отсутствие заметят надсмотрщики? Когда выдаст его сфера? Хани довелось наблюдать, что случается, когда срабатывает этот черный шар, произвольно, как ему вздумается, перемещающийся внутри оболочки грешной души. Отмеченная душа, рухнув наземь, извивается в корчах, с воплями, и превращается в горстку пепла. Нет-нет, такое с ним не случится. Нет…

Хани вглядывался в лица… В то, что от них осталось… Порой от лиц не оставалось ничего. То и дело — безносые, свернутые на сторону, словно расколотые физиономии, почти все изуродованы. Если же трансформация не затронула лицо, то оно хранит выражение суровое, скорбное, в глазах — отчаяние, боль, тоска… Истинное лицо человечества. Массы людской. Брошенной сюда не чьим-то произволом, но своей волей, своей рукой, своей слабостью. Хани не чувствовал к ним ни сочувствия, ни отвращения. Лишь ощущение своей принадлежности к ним. Не очень приятное ощущение…

Война, снова — война… Об этом шептались все души. Повсюду легионеры, центурионы. Но им до душ дела нет. А его отсутствие пока не обнаружено. Когда это произойдет, прятаться будет бесполезно. Сфера выдаст его.

Предстоящий путь Хани рассматривал не как упражнение в скрытности или скорости, а скорее в терпении. Он приближался к центру. Мутный Ахерон уже скрылся за городской застройкой, но Дворцовая гора, как бы дразня его, по мере приближения к ней все отодвигалась. Из окон построек вдоль улицы доносились вопли, хрипы и стоны. На них никто не обращал внимания. Хани их даже не замечал, настолько привык. Там содержались души, грехи которых требовали особо изощренных мучений, чаще всего соответствующих земным изуверствам этих грешников.

Вытянув шею, Хани в очередной раз оглядел дорогу, стараясь пробиться взглядом сквозь толпы душ, легионеров и палачей. В нескольких футах впереди шествовал отряд демонов-фалангитов. Они шли прямо на толпу, круша всех, кто не успевал отскочить в сторону. Казалось, иногда воины специально сходили с дороги, чтобы задавить больше душ.

Хани решил спрятаться в одном из домов: демоны редко заходили внутрь. Мимо, колотя в небольшие барабаны, распевая какой-то гимн, ползла по улице группа странных безглазых существ. Хани пристроился к ним, не интересуясь тем, души они или нет, и, дойдя под их прикрытием до дверного проема, нырнул внутрь.

Воздух внутри был тяжел и вонюч, дымились и тлели вечным тлением угольки, слабо освещавшие помещение. В центре комнатушки одинокая фигура сидела на выпущенных из чрева собственных внутренностях, распухших и посинелых. Руки ее беспокойно рылись в потрохах, изо рта тянулась струйка слюны.

— Кто? Кто здесь? — простонал мученик. — Кто-то вошел…

Грешник попытался повернуть голову, но ему помешал сросшийся с головой воротник-ошейник.

— Скажи что-нибудь! — надрывался он. Внутренности его завибрировали.

— Заткнись! — бросил Хани, отводя взгляд.

— Х-ха… Зачем пришел? Пришел ко мне — и на меня же орет…

Хани осторожно высунулся. Фалангиты приблизились. В обычную какофонию вмешался новый звук — хруст костей раздавленных демонами душ.

— Там, на улице, — суматоха. Я пережду и уйду.

— Ты — душа. Как это ты бродишь сам по себе?

— Не твое дело.

— Что там?

— Отряд фалангитов…

— Нет, я не про это. Вообще… Солдат слышно…

— Война, — отрезал Хани.

— Война — все время. Что-то еще…

— Другая война. Войск очень много. Напряженность в воздухе. Что-то знакомое…

Душа зашлась в воющем кашле, отозвавшемся в спине Хани дрожью.

— Знакомое? — прохрипел грешник.

— Возбуждение перед войной. Знакомое ощущение…

Хани задумался. Мысли рвались к жизни. Какие-то неясные воспоминания. Бескрайнее море… Корабли, матросы… Сверкание доспехов и щитов… Затем поле, тоже бескрайнее… И — горы трупов, красная земля… Что это означает? Он бережно собрал эти фрагменты, уложил их в памяти, рядом с белой фигуркой. Свое достояние…

— Ты здесь еще? — плаксиво протянул грешник. Может быть, Хани был первым его посетителем за тысячи лет необъятного одиночества.

— Здесь я.

— Кто ты?

— Не помню.

— Не уходи. Поговори со мной. Так долго… Долго… Эй! Эй!..

Хани выглянул на улицу. Фалангиты прошли, оставив за собой растоптанные души и следы своих окровавленных подошв. Не обращая внимания на причитания грешника, Хани вышел на улицу, зашагал дальше, переступая через изувеченных. Так же поступали и другие прохожие. Улица зажила прежней жизнью.

Через несколько миль Хани наткнулся на караван гигантских душезверей: они были нагружены какими-то тюками и явно направлялись к дворцу. И эти душезвери тоже вызвали какое-то движение памяти. Но та, прошлая жизнь все же оставалась недоступной.

Спрятавшись среди мерно шагавших гигантов, Хани продвигался к дворцу, размышляя, в чем же причина этих странных вспышек, проблесков, необъяснимого волнения? Не в маленькой ли костяной фигурке, случайным обладателем которой он стал? Ведь не бывало с ним такого никогда.

Еще одна вспышка в сознании — и Хани понял: что-то изменилось. К нему вернулась частица его собственного «я». И ему дана теперь возможность вернуть утраченное, отнятое у него, и не все еще для него потеряно безвозвратно.