"Возвращение изгнанника" - читать интересную книгу автора (Фейст Рэймонд)

2. ВЫЖИВАНИЕ

Каспар умирал.

Он лежал в тени нависающего камня, прячась от солнца, и знал, что жить ему оставалось недолго. Остатки воды он допил сегодня на рассвете, а продолжался уже третий день пути. Сильно кружилась голова, мысли путались, поэтому Каспар решил переждать жару у почти вертикального уступа.

Если до наступления темноты он не найдет воды, то утром вряд ли проснется. Его губы потрескались, нос и щеки обгорели, плечи покрылись волдырями от солнечных ожогов, но Каспар не почувствовал боли, когда откинулся на каменистую почву. Он слишком устал, чтобы беспокоиться о боли, и, кроме того, только она свидетельствовала о том, что он все еще жив. Он подождет, когда солнце склонится к закату, и потом постарается спуститься вниз, в долину. Пейзаж по-прежнему оставался безжизненным: повсюду лишь камни и плотный глинистый грунт. Да, маг, перенесший сюда Каспара, почти не оставил бывшему герцогу шансов выжить. Это была настоящая пустыня, пусть и без песчаных барханов, которые Каспар связывал с этим понятием.

Те немногие деревья, что встречались ему по пути, стояли безжизненные и сухие, и даже переворачивая камни, Каспар не смог найти ни намека на влагу. Один из его учителей говорил ему много лет назад, что иногда воду находят и в пустыне, под землей, но Каспар был уверен, что на возвышении, где он находился, это невозможно. Какие бы потоки ни оживляли этот пейзаж, они давным-давно исчезли, а если вода и оставалась, то только в лощинах. Именно они стали целью Каспара, именно к ним он брел по иссохшей, потрескавшейся земле. В последние часы ему приходилось все чаще останавливаться, чтобы восстановить дыхание. Он хватал воздух широко раскрытым ртом, но надышаться никак не мог. Каспар понимал: это еще один симптом ухудшения его состояния.

Никогда еще ему не приходилось видеть столь унылой местности. Вечно меняющиеся, подвижные пески Джал-Пура на севере Кеша поражали, напоминая неспокойное море. Каспар бывал там в детстве, вместе с отцом; однако тогда в их распоряжении находились многочисленные слуги, посланные кешианским императорским двором, а также передвижные деревни из многоцветных шатров и павильонов. Когда отец охотился на легендарных песчаных ящериц Джал-Пура, слуги всегда были поблизости, готовые подать прохладительные напитки — воду, настоянную на ароматных травах и фруктовых экстрактах. Сосуды хранили в ящиках, набитых снегом с гор. Каждую ночь устраивались королевские пиры с холодным элем и пряным вином.

От одного воспоминания обо всех этих напитках Каспару стало больно, и усилием воли он направил горячечные мысли на то, что окружало его в данный момент.

Нельзя сказать, что все вокруг одного цвета, но ни один из оттенков не радовал глаз: тусклая охра, грязно-желтый, рыжевато-бурый. И все, буквально все покрывала серая пыль. Нигде ни намека на зелень и синеву, что указывало бы на близость воды. Хотя вдали, на северо-западе Каспар заметил какое-то мерцание: это могло быть отражением воды в разогретом воздухе.

Только однажды герцогу довелось охотиться в жарких степях Кеша, но он запомнил все, чему его тогда научили. Кешианцы являются потомками охотников на львов, которые кочевали по долинам вокруг великого озера Оверн-Дип, и сохраняют их многовековые традиции. Старый проводник, Кулмаки, советовал Каспару: «Следи за птицами на закате, молодой господин, потому что они летят к воде». Тщетно смотрел он на небо последние два дня, надеясь увидеть хотя бы одну птицу.

И вот он лежал, истощенный и обезвоженный, то проваливаясь в небытие, то вновь приходя в себя, а в воспаленном мозгу перемешались воспоминания, сны и видения.

Каспар припомнил день, когда отец впервые взял его, совсем мальчика, на охоту. Тогда в самый первый раз ему разрешили присоединиться к обществу взрослых мужчин. Охотились на кабанов, и Каспар едва мог удержать тяжелое копье. Он скакал рядом с отцом и видел, как тот завалил первых двух кабанов, но когда настала его очередь сразить животное, он заколебался. Зверь, почувствовав неуверенность юного охотника, увернулся от широкого наконечника копья. Каспар оглянулся и увидел в глазах отца неодобрение. Этого хватило, чтобы мальчик бросился вслед за кабаном в подлесок, не обращая внимания на предупредительный окрик мастера охоты.

Взрослые охотники еще разворачивали коней, а Каспар уже загнал зверя в густой кустарник, откуда тот уже не мог выбраться. В тот раз мальчик все сделал неправильно, и все же, когда прибыли остальные, он с торжествующим видом стоял над бьющимся в агонии кабаном, не обращая внимания на рваную рану у себя на бедре. Мастер охоты немедленно прикончил кабана стрелой, а отец заторопился осмотреть и перевязать рану сына.

Не последовавший затем выговор за безрассудство, а гордость, светившаяся в глазах отца, определила всю дальнейшую жизнь Каспара. «Никогда не бойся». Он навсегда усвоил, что любое решение нужно принимать бесстрашно, а иначе проиграешь.

Вспомнил Каспар и день, когда на его плечи легла мантия правителя. Держа в руке ладошку младшей сестры, он молча следил, как священники подносили факелы к погребальному костру. Дым и пепел возносились к небу, а молодой герцог Оласко клялся быть смелым и защищать свой народ так же отважно, как сражался с тем, первым, кабаном.

Но в какой-то момент что-то пошло не так. Поиски достойного места под солнцем для Оласко незаметно для Каспара сменились утолением честолюбивых амбиций. Он вдруг решил, что должен стать королем Ролдема. В линии наследования он был восьмым, так что лишь несколько несчастных случаев и скоропостижных смертей отделяли его от возможности объединить разрозненные народы восточных земель под флагом Ролдема.

Вдруг воспоминания прервались появлением отца. На долю секунды Каспар даже подумал, что уже умер и отец пришел, чтобы проводить сына в зал Смерти, где Лимс-Крагма взвесит ценность прожитой им жизни и определит место Каспара на Колесе для следующего оборота.

— Разве я не говорил тебе, что надо быть осторожным?

Каспар не столько выговорил, сколько прохрипел еле слышно:

— Что?

— Из всех слабостей, что подстерегают человека, тщеславие — самая опасная. Именно тщеславие заставляет мудрого человека делать глупости.

Каспар приподнялся, но отец исчез.

Измученный жаждой и голодом, Каспар не мог понять, что значило это видение, но все же смутно догадывался о его важности. Времени на размышления, однако, не было. С внезапной ясностью он осознал, что заката ждать нельзя. В его положении каждая минута на счету. И Каспар поковылял по каменистому склону вниз, перелезая через серые и охряные валуны, дрожащие в пелене зноя, поскальзываясь на гладких поверхностях, отполированных давно ушедшей водой.

Вода.

У него снова начались видения. Он отдавал себе отчет в том, что отец его умер, и все же видел, как старый герцог шел впереди него.

— Ты слишком полагался на тех, кто говорил тебе то, что ты хотел услышать. И игнорировал тех, кто пытался донести до тебя правду.

Каспар хотел крикнуть в ответ, но слова прозвучали невнятным мычанием:

— Но я был силой, внушающей страх!

— Страх — не единственный инструмент дипломатии и правления, мой сын. Преданность рождается из доверия.

— Доверие! — снова пытался кричать Каспар, однако сухое, как пергамент, горло исторгало лишь сиплый хрип. — Никому не доверяй! — Он остановился и чуть не упал, ткнув пальцем в призрак. — Ты меня сам этому учил!

— Я ошибался, — печально ответил призрак и пропал.

Каспар огляделся, чтобы убедиться, что двигается примерно в том направлении, где раньше видел мерцание. И вновь пошел, пошатываясь, поднимая одну ногу и ставя ее перед другой. Медленно он преодолел половину намеченного расстояния, потом половину оставшегося пути.

А в памяти опять всплывали картины детства, затем — тех времен, когда пало его правление. То и дело являлись новые видения. Некоторое время рядом с Каспаром двигалась молодая девушка. Он не сразу вспомнил, кто она такая. Ах да, дочка одного торговца, которая когда-то казалась ему симпатичной. Отец запретил встречаться с ней. «Ты женишься из соображений государственной выгоды, — сказал тогда старый герцог. — Возьми ее в постель, если уж так хочется, но дурацкие мысли о любви выкинь из головы раз и навсегда».

Девушка вышла замуж за кого-то другого.

Как бы он хотел вспомнить ее имя.

Он шел и шел, спотыкаясь, запинаясь, падая и снова вставая. Сил не было, Каспара поддерживала только воля к жизни. Текли минуты, часы, дни — он потерял способность оценивать время. Его сознание сужалось, он чувствовал, как жизнь ускользает от него.

В какой-то момент он поднял голову и сквозь смыкающиеся веки разглядел, что наступает вечер, а сам он двигается по дну узкой расщелины, ведущей вниз.

И тут он услышал звук.

Птичий щебет. Чирикнула какая-то птица, наверное, не больше воробья, но все же птица.

Бывший герцог воспрянул духом. Он даже сумел побороть сковавшую сознание апатию и поморгал, восстанавливая зрение. И вдруг снова до него донесся щебет. Склонив голову, Каспар прислушался и вскоре был вознагражден третьим «чирик-чирик».

Он заковылял в сторону, откуда доносился звук, не глядя под ноги. Споткнулся, чуть не растянулся во весь рост, но успел схватиться за стенку расщелины, которая стала уже довольно глубокой.

Вот уже среди камней начала появляться жесткая трава, и его мозг уцепился за этот факт: раз есть трава, то под ней должна быть вода. Вдалеке замаячила рощица. Каспар чуть не тащил себя к ней, но наконец силы иссякли, он опустился на колени и упал лицом вниз.

Задыхаясь, он прижался губами к травинкам, кожей ощутил их влажность. Слабеющими пальцами Каспар ухватил кустик травы, вырвал ее, стал ковырять грунт. Под верхним, сухим слоем показалась сырая земля. Отчаянным усилием воли он приподнялся и вытащил меч. Почему-то подумалось, что при виде такого обращения с оружием старый мастер клинка, учивший его владению мечом, несомненно задал бы ученику хорошую трепку. Каспар отмахнулся от неуместной мысли и вонзил клинок в землю, пользуясь им так же, как садовник пользуется лопатой. Он копал. И копал. И копал.

Движимый одной только исступленностью на грани истерики, не имея уже ни физических, ни душевных сил, он выковырял яму со скоростью, с какой барсук роет свою нору. Остановившись, он принюхался. Запах сырости! И влажный блеск на клинке!

Каспар принялся ощупывать дно ямы руками. В одном месте грязь была почти жидкой. Уже без меча Каспар стал судорожно отбрасывать горсти земли, и вот его пальцы погрузились в воду. Теперь он мог, лежа на животе, нацедить в пригоршню немного воды. Она была грязной, отдавала глиной, но это была вода. Он раз за разом наполнял горсть водой, подносил ладони к запекшимся губам и пил. В какой-то момент он растер несколько капель по лицу и шее, однако затем снова стал жадно глотать мутную жидкость, пока наконец не откинулся в изнеможении на спину. Голова стукнулась о землю, глаза закрылись, и сознание покинуло его.

Птица осторожно, словно чуя опасность, подбирала семена. Каспар затаился в небольшом углублении в нескольких футах, за колючим кустарником и напряженно следил за тем, как птица — наподобие дикой курицы, насколько он мог судить, — сначала тыкала клювом в семечко, потом выковыривала его сердцевину и глотала.

Каспар оправился настолько, что поутру сумел перебраться в тень, которую покидал, только чтобы напиться из самодельного колодца. Каждый раз воды набиралось все меньше, из чего следовало, что этот маленький источник вскоре иссякнет. К полудню бывший герцог решил рискнуть и спуститься по расщелине ниже, посмотреть, куда она ведет и нет ли других мест, где можно поискать воду.

Солнце уже клонилось к горизонту, когда он нашел плодовое дерево. Его плоды в жесткой кожуре не были похожи ни на что, известное Каспару, но он все-таки срезал несколько и обнаружил, что если очистить кожуру мечом, то плоды вполне съедобны. Волокнистая и мясистая мякоть, странно пахнущая, в нормальных условиях выглядела бы не очень аппетитно, но он находился в отчаянном положении. Борясь с голодом, побуждавшим его жадно наброситься на пищу, он откусил совсем немного, прожевал и стал ждать.

Кажется, плоды не были ядовитыми. Поняв это, Каспар съел несколько штук и продолжал бы есть, если бы живот не свело резкой болью. Хоть и не ядовитая, все же пища оказалась слишком тяжелой для желудка. А может, сказались три дня без еды.

Каспар никогда не жаловался на аппетит и никогда не знал, что значит голодать, если не считать случаев, когда из-за охоты или поездки он пропускал обед. В подобных ситуациях именно он, невзирая на горькие жалобы придворных, настаивал на завершении дела и лишь потом разрешал приступить к еде. Сейчас изгнанный герцог улыбался при мысли о том, как бы повели себя его приближенные, окажись они на его месте. Улыбка пропала, как только он вспомнил, что все они, скорее всего, мертвы.

Птица приближалась.

Каспар разложил семена плодов в ряд, ведущий к ловушке, которую он смастерил из подручных материалов. Сначала надо было сплести шнур из жестких волокон, вытянутых из странного растения, похожего на кактус. Этот прием Каспару показал старый проводник — кешианец: надламываешь шип и резко дергаешь, в результате у тебя в руках остается острие, соединенное с длинным волокном. «Природная нитка с иголкой», — говорил проводник. Каспару пришлось потрудиться с непривычки, но он сплел шнур длиною в две его руки. Все пальцы, правда, оказались исколотыми и изрезанными в кровь как свидетельство его упорства.

Потребовалось огромное напряжение воли, чтобы сохранять неподвижность в ожидании, когда птица доберется до петли. Каспар заранее развел небольшой костер, приготовил угли, которые оставалось лишь раздуть. В предвкушении жареной дичи у него заныл желудок.

Птица не замечала его, занятая семенами, пытаясь пробить твердую оболочку и добраться до более мягкого ядрышка. Под пристальным взглядом Каспара она разобралась с очередным семечком и передвинулась к следующему. Чем дольше он наблюдал за птицей, тем сильнее рос в нем страх: а вдруг она ускользнет, и ему останется лишь медленно умирать от голода в этом пустынном месте.

Ужас от этой мысли почти парализовал его настолько, что он действительно чуть не упустил добычу. Дикая курица подбросила семечко, и оно опустилось немного дальше от силка, чем рассчитывал Каспар. Не в силах мыслить здраво, он уже уверил себя, что птицы ему не видать. Однако когда он дернул за шнур, петля затянулась там, где нужно.

Птица затрепеталась и закудахтала, пытаясь вырваться из пут. Каспар стремительно рванулся к ней, свернул курице шею и направился к костру, на ходу ощипывая дичь. Потрошить птицу кончиком меча оказалось неудобно, он весь измазался и даже начал жалеть, что не забрал кинжал кочевников с собой, а оставил в шатре вождя.

Наконец птица была очищена и выпотрошена, насажена на ветку и помещена над огнем. Каспар, поворачивая ее то одним боком, то другим, едва мог дотерпеть, когда долгожданная еда будет готова. Бесконечно тянулись минуты. Живот сводило уже не столько от голода, сколько от ожидания.

На протяжении всей жизни герцог Оласко развивал в себе самодисциплину, но из выпавших на его долю испытаний самым тяжелым оказалось удержаться и не вонзить зубы в недожаренное мясо. Но он знал об опасности, таящейся в сыром птичьем мясе. Одно пищевое отравление в юности оставило о себе неизгладимую память.

Наконец Каспар счел, что дичь готова, и набросился на нее, обжигая губы и язык. Увы, костлявой птички хватило ненадолго: слишком скоро не осталось ни кусочка мяса, ни капли жира. Это было лучшее блюдо из всех, что Каспару довелось попробовать на своем веку, но оно только раззадорило аппетит. Он встал и огляделся, словно надеясь заприметить невдалеке еще одну птицу, ждущую, чтобы ее поймали и съели.

И увидел мальчика.

Парнишка, семи или восьми лет от роду, был одет в домотканую рубаху и сандалии, покрытые слоем пыли. Из-под темно-русых волос на Каспара внимательно смотрели большие светло-голубые глаза. Никогда раньше он не видел столь миловидного детского лица.

Прошло несколько томительных мгновений; Каспар не двигался. Внезапно мальчик развернулся и убежал.

Каспар последовал за ним спустя долю секунды, но от голода и лишений он был слишком слаб. Его подгонял только страх, что мальчик предупредит отца или мужчин из своей деревни, и хотя бывший герцог не боялся ни одного из живущих людей, в нынешнем своем состоянии с двумя и более противниками он бы не справился.

Старания Каспара не упускать мальчишку из виду оказались тщетными: вскоре русая голова скрылась за скалами ниже по склону. Как ни спешил Каспар, как ни карабкался по скалистым уступам, его сил хватило лишь на несколько минут. Приступ головокружения заставил его остановиться, в желудке бурчало. Присев на камень, он погладил себя по животу и неожиданно рассмеялся. Да, хорошо же он, должно быть, выглядит. Сколько же дней он здесь — шесть? Или семь? То есть всего неделю назад его изгнали из цитадели в Оласко, а на нем уже можно пересчитать все ребра. Постоянный голод делал свое дело.

Каспар заставил себя успокоиться и, поднявшись, огляделся в поисках какой-нибудь подсказки. Среди знати восточных королевств, пожалуй, не было никого, кто превосходил бы оласконского герцога в умении читать следы. Насчет кое-каких своих умений Каспар заблуждался, но охотником и следопытом он действительно был великолепным. По еле различимым отметкам на каменистой почве он сумел проследить путь мальчика и в конце концов вышел на тропу.

Как и заброшенная военная дорога, это была старая тропа, проложенная когда-то тележками и повозками, а теперь по ней ходили лишь дикие животные и редкие путники. Каспар определил, в какую сторону прошел мальчик, и направился вслед за ним.

Неожиданная мысль позабавила его: из всех известных ему высокородных охотников только один человек мог сравниться с ним самим, а именно Когвин Ястринс.

И не кто иной, как Ястринс, низверг его и лишил всего самого дорогого… Каспар остановился, чтобы перевести дух. Чувствовал он себя прескверно: по-прежнему кружилась голова, мысли путались. Несколько малосъедобных плодов и крохотная птичка не дали ему умереть, но и только. Неутоленный голод терзал его измученное тело, и столь же невыносима была неспособность ясно мыслить.

Он потряс головой, чтобы отбросить непрошеные мысли и привести мозг в состояние, хотя бы отдаленно напоминающее бдительность. И все-таки не думать о Коге Ястринсе он не мог. Конечно, все действия мятежника в отношении герцога были оправданны, ведь Каспар предал его. В свое время властитель Оласко догадался об увлечении младшей сестры молодым дворянином из Королевства Островов. Каспар пригляделся к нему и счел достойным человеком, в особенности его восхищали владение мечом и охотничьи таланты Когвина. Сейчас Каспар и сам не понимал, почему он вдруг решил взвалить на Ястринса вину за покушение на ролдемского герцога Родоски. Ястринс был хорошим подданным, к тому же в услужении у него находился старый хитрец Амафи, наемный убийца. Вместе эти двое не раз доказывали свою преданность герцогу. И тем не менее Каспар счел возможным представить дело так, как будто это Ястринс пытался убить Родоски.

Каспар нахмурился. С тех пор как его выдворили из Оласко, уже несколько раз у него возникало ощущение, как будто в его душе что-то изменилось, что-то, не связанное с борьбой за выживание в этих жестоких условиях. Затем он припомнил, что подвигло его на предательство в отношении Когвина: ведь это Лесо Варен намекнул ему как-то, что Ког Ястринс может представлять собой угрозу.

И снова Каспар поймал себя на том, что углубился в размышления и позабыл о том, где находится. Он заставил себя сконцентрироваться на поисках мальчика: нельзя допустить, чтобы тот поднял тревогу. Вокруг ничто не говорило о том, что где-то рядом живут люди, значит, мальчик был еще довольно далеко от дома. Постепенно Каспар проникся чувством растущей опасности и прибавил шагу.

Время шло, солнце двигалось по небосклону. Примерно через полчаса следования за мальчиком ветер донес до Каспара запах дыма. До того момента тропа вела по дну расщелины, теперь же Каспар поднялся по ней на каменное плато, возвышающееся над окрестностями, и его взору открылась ферма. В загоне щипали траву две козы, в некотором отдалении на зеленом лугу паслось небольшое стадо коров неизвестной породы — с длинными изогнутыми рогами и белыми, в рыжую крапинку, боками. За невысоким строением из глины и тростника простиралось — акра два, а то и больше — поле, засеянное какой-то зерновой культурой, скорее всего, кукурузой. А прямо перед строением — колодец!

Каспар бросился туда, дрожащими руками вытянул из глубины ведро, полное прозрачной, холодной воды, и пил до полного изнеможения.

Когда он наконец бросил ведро обратно в колодец, то увидел, что в дверях глинобитной постройки стоит женщина, а из-за ее спины выглядывает тот самый мальчонка. В руках у женщины был самострел, нацеленный на Каспара. Нахмуренные брови, прищуренные глаза, плотно сжатые губы и выражение решимости на лице не оставляли никаких сомнений относительно ее намерений. Она произнесла несколько слов на том же языке, на котором говорили кочевники, и это явно было предупреждение.

Каспар заговорил на квегском языке, надеясь, что женщина узнает несколько слов или хотя бы поймет по интонации, что он не враг.

— Я не причиню вам вреда, — произнес он медленно, указывая на то, что его меч оставался в ножнах. — Мне только нужно поесть. — Он изобразил жестами, что подносит ложку ко рту, и махнул в направлении дома.

Женщина хрипло проговорила что-то в ответ и самострелом показала, чтобы незнакомец убирался от ее дома. А Каспар, как и любой охотник, знал, что самка, защищающая свое потомство, представляет собой серьезную угрозу.

Он осторожно приблизился к ней и, тщательно выговаривая слова, повторил:

— Я не желаю вам зла. Мне просто надо поесть. — Он протянул руки ладонями вверх.

И тут до него донесся умопомрачительный аромат. В доме что-то готовилось, Каспару даже нюхать было больно: горячий хлеб! И тушеное мясо или наваристый суп!

— Если я сейчас не поем, то умру, женщина, — сказал он, едва сохраняя спокойный тон. — И если ты хочешь убить меня, то делай это сразу, не тяни!

Его спасли рефлексы, выработанные годами сражений. Перед тем как отпустить тетиву, женщина на какой-то миг заколебалась. Каспар рванулся влево, и тут же там, где он только что стоял, воздух прорезала стрела. Перекатившись по земле, он вскочил на ноги.

Как только женщина поняла, что промахнулась, то подняла самострел, чтобы воспользоваться им как дубиной. Удар пришелся Каспару в плечо, когда он пытался пройти в дверь.

— Проклятье! — вскрикнул он, обхватывая женщину за талию и увлекая ее на пол.

Мальчик с сердитыми криками сжал кулачки и принялся отчаянно молотить Каспара. Для своих лет ребенок оказался неожиданно сильным, и удары были чувствительными. Но Каспар не мог отвлекаться на него: всем телом он навалился на сопротивляющуюся женщину и сжимал ее руку, в которой был зажат самострел, до тех пор, пока она не закричала от боли и не выпустила оружие. Тогда он поднялся, и вовремя: мальчик чуть было не огрел его по голове сковородкой.

Пришлось схватить отважного мальчонку за запястье и вывернуть ему руку, отчего тот вскрикнул и уронил сковороду.

— Хватит! — рявкнул Каспар.

Он вытащил из ножен меч и приставил кончик к груди женщины. Мальчик в ужасе замер.

— Ладно, — спокойнее проговорил герцог, по-прежнему по-квегски. — Повторяю еще раз: я не собираюсь никого убивать. — Он демонстративно убрал меч в ножны, затем обошел скорчившуюся женщину и поднял с пола самострел. Вручив его мальчику, продолжил:

— Пойди на улицу, парень, поищи стрелу. Может, тебе удастся зарядить ее. Тогда, если тебе так хочется, попробуй снова атаковать меня.

Потом Каспар помог женщине подняться на ноги и, держа за руки, не торопясь, оглядел ее. Довольно костлявая, но крепкая, она еще сохраняла следы былой красоты, стертой тяжелой жизнью. Было ли ей лет тридцать или все сорок, Каспар определить не мог — настолько огрубела на солнце кожа ее лица. Зато синие глаза горели ярким огнем, и, невольно отметил герцог, свой страх женщина держала в узде.

— Накорми меня, женщина, — негромко сказал он и отпустил ее.

Мальчик стоял неподвижно, сжимая самострел и не спуская глаз с пришельца. Каспар же присел на табурет и решил осмотреться. В этой лачуге имелась всего одна комната, дальний угол отгораживала занавеска — очевидно, там женщина спала. С места, где сидел Каспар, можно было разглядеть комод и соломенный тюфяк. Еще один тюфяк, свернутый, лежал под единственным столом. В комнате Каспар насчитал всего два табурета. Самодельный шкафчик пристроился рядом с открытым очагом, на котором пыхтел горшок, кажется, с мясом. Из печи совсем недавно вынули несколько караваев хлеба. Каспар протянул руку и схватил один из них, еще горячий, оторвал краюху и сунул в рот. Хозяйка с мрачным видом следила за его действиями.

— Очень вкусно, — проговорил с набитым ртом Каспар. — Извиняюсь, что веду себя как невежа, но плохие манеры все же предпочтительнее голодной смерти, — добавил он и показал рукой на горшок. — Положи мне вот этого.

Женщина заколебалась, но все же подошла к очагу. Поварешкой она налила в тарелку густой похлебки, поставила тарелку на стол перед Каспаром, положила рядом деревянную ложку. Он кивнул:

— Спасибо.

Она отошла и встала у стены, прижимая к себе мальчика, очевидно сына. Каспар моментально опустошил тарелку и, собираясь попросить добавки, поднял глаза на неподвижную пару. Квегский вроде бы не очень помогал им в общении, но этот язык был наиболее близок к диалекту, на котором говорили кочевники. Каспар пальцем ткнул себя в грудь и сказал:

— Каспар.

Женщина никак не отреагировала. Тогда он указал на них и с вопросительной интонацией выговорил:

— Имя?

Он надеялся, что женщина, как бы напугана она ни была, все же способна соображать. И действительно, она ответила:

— Джойханна.

— Джоянна, — повторил Каспар.

Она поправила его:

— Джойханна. — И на этот раз он расслышал звук «х».

— Джой-ханна, — по складам произнес он, и она кивнула в знак того, что теперь Каспару удалось назвать ее почти правильно.

Затем он показал на мальчика.

— Джорген, — было сказано в ответ.

Каспар кивнул и повторил имя мальчика. После знакомства он счел возможным самостоятельно подлить себе похлебки и стал уже накладывать добавку, но по содержимому горшка понял, что и так уже съел большую часть ужина хозяев дома. Взглянув на них, он вылил все, что успел положить в тарелку, обратно в горшок. Вместо этого он удовлетворился еще одним ломтем хлеба и жестом пригласил женщину и мальчика к столу.

— Ешьте, — позвал он их.

— Ешьте, — отозвалась женщина, и Каспар понял, что она произнесла то же слово, что и он, только с акцентом. Он с довольным видом кивнул.

Джойханна осторожно подвела мальчика к столу; Каспар поднялся и отошел поближе к двери. Там стояло пустое ведро; за неимением ничего лучшего он перевернул его и сел. Серьезные голубые глаза мальчика неотрывно следили за незваным гостем, женщина, накладывая еду себе и сыну, тоже поглядывала на незнакомца.

Когда все уселись, Каспар произнес небольшую речь:

— Ну, Джойханна и Джорген, давайте познакомимся поближе. Меня зовут Каспар, и всего несколько дней назад я был одним из самых могущественных людей в другой половине мира. Сейчас мое положение незавидное, но, несмотря на жалкий вид, я тот, кем называюсь.

Его слушатели смотрели на него, явно не понимая ни слова.

Каспар хмыкнул:

— Понятно. Что ж, вы не должны учить квегский. Это я должен выучить ваш язык. — Стукнув по ведру, на котором сидел, он сказал: — Ведро.

Джойханна с сыном продолжали молчать. Тогда Каспар встал, показал на ведро и повторил слово. Потом с вопросительным видом обернулся к хозяевам:

— Как вы это называете?

Джорген догадался, чего от него хотят, и что-то произнес. Похожего слова Каспар не встречал ни в одном языке. Он старательно повторил необычную комбинацию звуков, и мальчик одобрительно закивал.

— Ну что ж, начало положено, — подытожил герцог Оласко. — Если дело так и дальше пойдет, то к тому времени, как придет пора ложиться спать, мы уже будем настолько понимать друг друга, что я смогу уговорить вас не перерезать мне во сне глотку.