"Полицейская сага" - читать интересную книгу автора (Вудс Стюарт)

Глава 15

Хотя Уилл Генри понятия не имел о том, что за человек приезжий доктор, облик Картера Солза потряс его. Ростом он оказался намного выше шести футов, да еще к тому же крепко сбит. Уилл Генри предположил, что раньше он был спортсменом, возможно, играл в футбольной команде колледжа, и за последующие годы почти совсем не набрал лишнего веса. Был он веселым и довольно шумным, и с Фрэнком Мадтером поздоровался очень приветливо.

После взаимных приветствий и обмена светскими любезностями Ламар Мэддокс проводил его в рабочее помещение. Там их встретил запах разогретых керосиновой горелкой химических испарений. Площадь помещения составляла примерно двенадцать квадратных футов, пол был цементным, со стоком посередине. Сбоку находилась длинная, глубокая мойка, а поверх – полки, на которых стояли бутылочки с химикалиями, и лежали инструменты непонятного назначения. Посередине помещался металлический стол с небольшим уклоном от головы к ногам, с сетью канальцев и углублений, напоминающих в целом селедочный скелет, причем мелкие боковые имели уклон в сторону центрального, глубокого, главного, доходящего до самого конца стола, причем в этом месте на полу стояло вместительное фаянсовое ведерко, куда стекало все, что могло вылиться со стола. Везде было безукоризненно чисто.

– Думаю, что вы найдете тут все, что потребуется, – не без гордости проговорил Ламар Мэддокс.

– Выглядит просто отлично, – отвечал Картер Солз. – Не хватает только самого трупа.

Мэддокс направился в соседнюю комнату и вернулся, везя на тележке тело мальчика, покрытое плотным муслиновым покрывалом. Вместе с ним в комнату ворвался холодный воздух.

– Держал его в морозилке, – пояснил Мэддокс.

– Но, надеюсь, он там не промерз насквозь?

– Да нет. Там всего лишь около сорока.

Доктор привез с собой два чемодана: один черный, кожаный, довольно внушительных размеров; другой еще больше, деревянный, с кожаными ручками, прикрепленными по обе его стороны. Он открыл деревянный и стал устанавливать крупногабаритную камеру с раздвижным мехом и осветительную лампу с металлическим рефлектором.

– Полагаю, что снимки пригодятся и для вашего, и для моего дела, – обратился он к Уиллу Генри. – Кроме того, собираюсь вскоре засесть за книгу по судебной медицине.

Уилл Генри кивнул.

Лемар Мэддокс и Фрэнк Мадтер переложили тело с тележки на стол и убрали покрывало. Уилла Генри в очередной раз поразила молодость и беззащитность покойного. Он лежал почти в той же позе, в какой его нашли, и похоронных дел мастер расправил тело и уложил его на спину.

– «Rigor mortis» исчез, – заметил Мэддокс.

Закаленный газетчик Хармон Эмерсон, казалось, окаменел от жалости. Солз быстро сделал несколько снимков тела под различным углом, включая крупноплановый снимок запястий, грудной клетки, ягодиц, затылка и лодыжек. Затем он принялся укладывать фотоаппаратуру на место, в деревянный чемодан.

– Мальчик был связан по рукам и ногам, и вдобавок сидел на чем-то, весьма неудобном, – обратился доктор к Фрэнку Мадтеру и Уиллу Генри. – К тому же, это продолжалось довольно долго. – Уилл Генри и доктор Мадтер молча переглянулись. – Кроме того, его били по ребрам и предплечьям, но пока что я не вижу следов побоев ни на лице, ни на голове. Странно.

Прежде чем Уилл Генри успел приступить к новым расспросам, патологоанатом принялся распаковывать кожаный чемодан и стал аккуратно раскладывать инструменты сбоку от мойки. Он положил на полочку три небольших скальпеля разных размеров, пилу большую и малую, щипцы, массивные ножницы вроде садовых, небольшие ножнички типа маникюрных, а также огромный скальпель, лезвие которого, по оценке взвинченного до предела Уилла Генри, было длиной не менее восьми дюймов. Доктор также вынул парочку этикеток с заранее нанесенным на оборотной стороне слоем клея, а заодно и несколько банок типа тех, в которых держат варенье, наполненных бесцветной жидкостью. Наконец, он раскрыл записную книжку в кожаном переплете и рядом с нею положил авторучку. После этого он стал натягивать резиновые перчатки.

В ожидании того, что должно было произойти, Уиллу Генри стало не по себе.

– Доктор, уж не собираетесь ли вы делать покойному операцию?

Солз удивленно посмотрел на него.

– Я собираюсь провести детальное и тщательное вскрытие с последующей экспертизой. Мне казалось, что именно этого вы и хотите. Причем именно это вам и требуется. Вы ведь до сих пор не знаете, отчего он умер.

– Ну, он упал…

– Возможно, смерть действительно, наступила в результате падения, а возможно, и нет. Он мог умереть раньше, а со скалы могли сбросить его тело. И умереть он мог бесчисленным количеством способов.

Фрэнк Мадтер перебил его.

– Уилл Генри, именно так и положено все делать. Ведь пока что налицо только большой вопросительный знак, и помочь нам может только вскрытие. Я ведь уже говорил вам, какая у Картера репутация в этом деле.

– Извините, доктор, я вовсе не намеревался вмешиваться в вашу работу. И думаю, что у меня весьма поверхностное представление о том, как следует поступать в подобных случаях. Прошу вас, делайте то, что считаете необходимым.

Солз слегка улыбнулся, кивнул, повернулся, взял большой скальпель, вонзил его пониже подбородка и сильным движением произвел разрез до самого низа живота, остановившись лишь у скудной растительности на лобке. Хармон Эмерсон сдавленно всхлипнул. Уилл Генри был слишком потрясен и потому хранил молчание.

Солз сделал несколько быстрых надрезов на груди и шее, потом взял большие ножницы, срезал хрящи в местах соединения ребер с грудной костью и обеими руками раскрыл всю грудную клетку, вскрыв также и абдоминальную полость. Открылись все внутренние органы. Фаянсовое ведерко стало с шумом наполняться.

Потом Солз обрезал нижнюю челюсть и высвободил языковый мускул. Взявшись за кончик языка, он протащил его вниз через отверстие в шее. Схватившись за трахеи и делая точные разрезы скальпелем, он отделил сердце и легкие и бросил их в мойку.

Уилл Генри тупо произнес:

– Полагаю, джентльмены, что мое присутствие необязательно.

После этого он удалился в ритуальный зал погребального салона Ламара Мэддокса, а по пятам за ним проследовал зеленый Хармон Эмерсон. Оба плюхнулись в мягкие кресла.

Эмерсон опустил голову на колени и сдавленным голосом пробормотал:

– Мясники чертовы! Все они такие!

А Уилл Генри был слишком слаб, чтобы выговорить хоть слово.

Лишь когда Картер Солз съел почти всю жареную курицу, наступила передышка. Только какие-то приглушенные звуки да негромкое тиканье часов с маятником, стоявших в коридоре неподалеку от столовой, нарушали тишину в доме Фрэнка Мадтера. Над массивным обеденным столом висела большая хрустальная люстра, испускавшая слабый свет. За столом сидели четверо мужчин. Солз настоял на том, чтобы во время ужина не говорили о делах. Они с Фрэнком Мадтером вспоминали деньки, проведенные на медицинском факультете, и футбольные успехи Солза. Наконец, доктор Солз глубоко и удовлетворенно вздохнул и стал рыться в портфеле.

– Фрэнк, эта твоя цветная умеет жарить курицу! А более вкусного бисквита я в жизни не ел.

– Похоже, ты доволен, Картер. Если хочешь, оставь для нее на кухне какую-нибудь мелочь.

– Черт, я упомяну ее в своем завещании! Такой бисквит – это же образец вымирающего искусства. – Он раскрыл страничку с записями и полез в карман жилета за очками для чтения. – Итак…

Тут он посмотрел на Уилла Генри и Хармона Эверсона, которые почти ничего не ели, а сказали и того меньше. Уилл Генри до сих пор испытывал слабость.

– Перелом и смещение позвоночника на уровне второго и третьего позвонков.

– Мы не специалисты, доктор, – произнес Эмерсон, царапая карандашом в блокноте.

– Мальчишка сломал себе шею, скорее всего, в результате падения с обрыва.

– Скорее всего?

– Меня там не было, мистер Эмерсон. Я лишь делаю предположения по поводу того, что произошло с этим мальчиком, на базе имеющихся фактов. Дело в том, что такого рода нарушения в организме наступают, к примеру, и при повешении, но других следов повешения, как внешних, так и внутренних, не обнаружено. И если позволите мне продолжать и не будете перебивать, пока я не закончу, тогда я представлю вам наиболее квалифицированные догадки по этому поводу в сравнении с теми, которые сообщил бы вам кто-либо другой на юго-востоке Соединенных Штатов. Идет?

– Извините, доктор, продолжайте, пожалуйста.

– Спасибо. Начну сначала и попытаюсь дать вам как можно более полную картину того, что произошло с мальчиком. И специально для вас, мистер Эмерсон, постараюсь выражаться на простом разговорном языке. – Эмерсон кивнул. – Мальчик был привязан за запястья и лодыжки к некому подобию стула, к примеру, это мог быть стульчак доватерклозетного образца, при этом он был неоднократно бит гибким, тяжелым инструментом, например, отрезком обычного резинового садового шланга. В какой-то момент по ходу избиения руки мальчика были отвязаны от стула и подняты над головой, где и были вновь связаны. Я говорю об этом потому, что на предплечьях меньше следов, чем на ребрах, а связать руки над головой понадобилось для того, чтобы, так сказать, убрать их с линии огня. И либо до, либо после этой процедуры его ставили на колени, чтобы побить или отшлепать предметом, напоминающим по форме доску или лопатку. Аналогичные следы и изменения в цвете кожи я наблюдал у ребят, проходивших процедуру посвящения в члены студенческой корпорации. По правде говоря, видел и похуже. Но это было не посвящение и не шутка. Это был допрос.

Уилл Генри так и подпрыгнул.

– Допрос?

– В шутку никого резиновым шлангом не бьют, а если целью мучителя является причинить как можно больше боли, то он воспользуется кучерским кнутом или розгой. Резиновым шлангом пользуется полиция.

– Полиция?

На этот раз подпрыгнул Хармон Эмерсон.

– Мне приходилось сталкиваться с этим в Коламбусе и в двух-трех других, более крупных городах. Этот метод воздействия принято называть «умеренной пыткой» и служит он для получения во время допроса сознательно утаиваемой информации. Метод болезненный, но при его применении кожа и кости остаются целы. Сегодня жертва подвергается избиению, а завтра в состоянии предстать перед судом. Конечно, это незаконно, и если полицейского уличить в применении подобного метода, ему можно предъявить обвинение в оскорблении действием, однако, «копы» не любят давать показания против других «копов», не более, чем врачи свидетельствовать против других врачей.

– Кстати, коль скоро мы заговорили о полиции, запястья мальчика могли быть не связаны, а защелкнуты наручниками. Отметины на запястьях отличаются от следов на лодыжках. Хотя я не представляю, как он мог убежать от мучителя, если руки у него были скованы наручниками. Но позвольте продолжать. На ногах имеются царапины, свидетельствующие о том, что перед падением он продирался через густой кустарник. Ступни сильно изранены, несмотря на то, что покрыты мозолями, так что перед смертью он, скорее бежал, чем шел шагом. Кстати, смею предположить, что это мальчик из бедной фермерской семьи, – мальчик восемнадцати-девятнадцати лет, у которого ступни ног все еще имеют мозольную подушку. Есть, кстати, и потертости. Возможно, какое-то расстояние он шел в непривычной обуви. Кожа на руках тоже очень грубая, ногти обломаны, и под ними краснозем, который он, по-видимому, не в состоянии был выскрести. Готов поспорить, еще за день-два до всего этого он работал на ферме.

– Так где я остановился? А наиболее вероятно то, что он упал с обрыва на бегу, не похоже, чтобы тело его туда притащили и сбросили. Скорее всего, он ударился головой, сломал себе шею и кость на левой руке и вывихнул левое плечо. Встать он уже не смог.

– Он не ел от полусуток до суток, хотя ему давали воду. Логично предположить, что он находился в заточении не более двадцати четырех часов. И я полагаю, что, за исключением серьезных ранений, причиненных падением, все прочие могут считаться поверхностными и несущественными. При этом нет указаний на то, собирался ли тот, кто его бил, убить его или даже нанести серьезное увечье, хотя осмелюсь утверждать, что тот, кто захватил его, вряд ли позволил бы ему бежать из опасения, что тот может обратиться в полицию. Мы также не знаем, что было бы дальше, если бы мальчик не сбежал. И следы на теле могли оказаться лишь прелюдией к чему-то более страшному.

Солз перелистывал записи в полнейшей тишине, которую не осмелился нарушить даже Хармон Эмерсон: все пытались нарисовать себе картину случившегося.

– Я думаю, что это все, хотя одну вещь мне хотелось бы выделить особо. Насколько я сумел установить, все полученные мальчиком удары, как шлангом, так и лопаткой, наносились в равном количестве и с одинаковой силой по обеим сторонам тела. Это необычно. Гораздо чаще физическое воздействие приходится на какую-то одну сторону в зависимости от того, какая рука у мучителя рабочая: правая или левая. Это указывает на то, что воздействие производилось одним человеком, потому что двое или более не смогли бы соблюсти подобную степень аккуратности. А коль скоро речь идет об одном человеке, причем не обязательно только мужчине, но, возможно, и женщине, я в состоянии сделать вывод, что этот человек одержим манией порядка, особенно, симметрии. Он как бы внутренне обязан наносить равное число ударов по обеим сторонам тела. И эта жажда симметрии наверняка проявляется у него в быту. Готов утверждать, что он расчесывает волосы на прямой пробор ровно посередине.

– Я расчесываю волосы на пробор посередине, – заметил Уилл Генри.

– Я это уже заметил. И, по правде говоря, если бы вы не были новичком в полицейских делах и если бы Фрэнк Мадтер не знал вас, как облупленного, я бы, начальник, счел подозреваемым номер один именно вас.

– Что?

– Первой моей мыслью было, что тот, кто это сделал, имеет опыт службы в полиции. Резиновый шланг не является обычным инструментом воздействия. Цель его применения – получить информацию, а не калечить или убивать. Подобная техника воздействия передается из уст в уста от полицейского к полицейскому, от одного управления к другому. Обыкновенный горожанин этого не знает, да это ему и не нужно. Если двое затеют драку или устроят свалку, они будут лупить друг друга бутылками или досками, а то и чем другим, что подвернется под руку, но уж, конечно, не резиновыми шлангами. Резиновый шланг – это инструмент, избираемый хладнокровно и преднамеренно.

Тут вновь воцарилось молчание, которое через некоторое время было нарушено вопросом Хармона Эмерсона:

– А не имело ли место покушение сексуального характера?

Солз покачал головой.

– Акт содомии отсутствует, если вы это имеете в виду. Нет никаких нарушений целостности кожной поверхности в заднем проходе, а также следов семени. Однако, за всем происшедшим просматривается секс с большой буквы.

– Что вы имеете в виду? – поинтересовался Уилл Генри.

– Я имею в виду то, что тот, кто бил мальчика, получал от этого сексуальный стимул, наслаждался этим и, если бы мальчик не убежал, мог бы зайти дальше. Такого рода психологические изыскания – не моя сфера деятельности, но в Европе найдется пара докторов, которые смогли бы написать целый трактат о сексуальной подоплеке данного происшествия.

– Трудно поверить, что подобное может случиться в городке типа Делано, – заявил Уилл Генри.

Доктор снял очки и потер переносицу.

– Начальник, стоит вам подольше прослужить в полиции, как вы узнаете, что в Делано, или уж, на худой гонец, в графстве в целом живут всевозможные типы людей. Загляните под крышу и увидите, сколь ненормальной может быть жизнь в внешне совершенно ординарных людей. Я с этим сталкиваюсь, как врач, особенно, когда приходится выполнять поручения полиции округа Коламбус, думаю, что Фрэнк встречается с подобным тут, в Делано, либо врачу рассказывают то, чего никогда не сообщат близкому другу. – Доктор Мадтер кивнул в знак согласия. Солз вздохнул еще раз и убрал записи. – Нет на свете ничего такого, что могло бы случиться в Коламбусе, или Атланте, или Нью-Йорке, или в том Париже, который во Франции, но не могло бы случиться именно здесь. Поверьте, такого не бывает.

Через двадцать минут Уилл Генри прибыл домой увидел, как Билли и Элоиза играют на полу в гостиной золотистым щенком-Лабрадором. Кто-то после ужина оставил его у дверей с запиской:

В эту ночь Уилл Генри заснул быстро. Часть его существа уже знала часть правды, но другая часть не желала ее признать. Возникшая от этого тревога подействовала на него, как снотворное, и он спал, как сурок, боясь увидеть сны.