"Меншиков" - читать интересную книгу автора (Соколов Александр Иванович)

6

Лефорт после посещения его Петром вскоре жалован был генерал-майором и назначен командиром вновь формируемого солдатского полка. Полк назван Лефортовым. Алексашка Меншиков записан рядовым в Преображенский полк, с одновременным исполнением обязанностей денщика при Петре.

Сам Петр, как ни уговаривал его Франц Яковлевич стать хотя бы во главе отделения, пожелал числиться в одной из рот Лефортова полка простым барабанщиком.

— Ну, нашла коза на камень, как у вас говорится, — смеялся Лефорт.

— Не «коза», а «коса», — поправлял его Петр. И тоже смеялся, тыча Алексашку в живот: — Это ты, баламут, видно сразу, таким поговоркам его научил!

В дела внутреннего управления Петр в это время почти не вмешивался, предоставив все своему дяде Льву Кирилловичу Нарышкину и Борису Алексеевичу Голицыну, В области внешней политики главным дельцом был думный дьяк Емельян Украинцев. Бояре Троекуров, Стрешнев, Прозоровский, Головкин, Шереметев, Долгорукий и Лыков были начальниками важнейших приказов…

Военные потехи по-прежнему неослабно занимали молодого царя. Вместе с ним подвизались: Ромодановский, Плещеев, Апраксин, Трубецкой, Куракин, Репнин, Бутурлин, Матвеев, Головин и другие.

Весьма примерной и жаркой получилась потешная битва под селом Преображенским 4 сентября 1690 года. Здесь Алексашка Меншиков получил «боевое» крещение. «Чем-то так долбануло, — рассказывал он после этого, потирая огромную шишку на лбу, — индо зелёные огни из глаз посыпались!» «Дрались, пока смеркалось, — записал об этой битве Гордон в своем дневнике. — Много было раненых и обожженных порохом».

Военные игры происходили чуть ли не ежедневно. Все это было приготовлением к большим маневрам, продолжавшимся до Азовских походов.

У Алексашки хлопот каждый день — выше горла. Когда хочешь работай, а чтобы к завтрашнему к утру было сделано: и комнаты прибраны, и платье государя вычищено и вычинено, и сапоги вымыты и смазаны дегтем… За день грязи и пыли на платье и обуви Петра Алексеевича накапливалось немало. Потому — государь во все входит, везде сам норовит: и с лопатой, и с топором, и с гранатой, и с фузеей. А в платье расчетлив: один кафтан по году носит.

В душе Алексашка это весьма осуждал. На его бы характер, он то и дело бы одежу-обужу менял, что почище, ловчее да красовитее.

Спал Алексашка на полу возле царевой кровати.

Петра Алексеевича по временам схватывали сильнейшие судороги: тряслась голова, дрожало все тело, он не мог ночью лежать в постели, так его метало. Во время этих судорог первое время страшно было смотреть на него. Но Алексашка и к этому быстро привык. Приноровился распознавать приближение припадка. Потянулся на койке Петр Алексеевич, скрипнул зубами, прерывисто задышал, — Алексашка уже у него в головах, смотрит, не подергивается ли рот, прислушивается, не сипит ли с клекотом в горле. Чуть что — падает на колени у койки, голову государя в охапку и к себе на плечо, притиснет щеку к щеке и так держит. А Петр Алексеевич схватывает в это время Алексашку за плечи. Получалось много лучше. Трясло, но не так. Не очень сильно подбрасывало.

Обычно с утра, кое-как поев, — не любил Петр Алексеевич прохлаждаться дома за завтраком, — оба в полк. Там нужно и игровые бомбы — глиняные горшки — начинять, огневые копья готовить — шесты с намотанными на концах пуками смоленой пеньки, шанцы копать, мины подводить, ручные гранаты бросать и без конца экзерцировать, затверждать «воинский артикул», маршировать до седьмого пота, до дрожи в ногах. Коли, случалось, командовал Автоном Михайлович Головин — ничего, этот даст и отдохнуть и оправиться, А вот немцы-полковники, Менгден или Бломберг, — те люты. Как начнут: «Мушкет на караул!.. Взводи курки!.. Стрельба плутонгами!.. Гляди перед себя!.. Первая плутонга — палить!..» — ни конца ни края не видно. Измот!

Но роптать или тем более осуждать что-либо входящее в планы Петра — этого и в мыслях не держал Алексашка. И в душе, внутренне, он одобрял его планы, и, так же как большинство его сверстников из потешных, он выполнял эти планы в меру своих сил и способностей, с тем особым, исключительным рвением, которое возникало у него при выполнении всего, что думал или затевал государь.

По-иному относились к увлечениям молодого царя его сподвижники из людей более старшего поколения. Борис Петрович Шереметев, наиболее даровитый из них, полагал, например, что надобно не ломать старое все без разбору, а продолжать дело отцов, отнюдь не полагаясь на иноземцев. Своих золотых голов хватит! Разве ранее так-таки и все было плохо? Неужто на пустом месте все строить приходится?..

— Взять хотя бы ратное дело, — развивал он свою мысль Гавриле Головкину, ловкому дипломату, ведавшему Посольским приказом. — Разве плохи наши ратники, эти «необученные простаки», которые, как писал еще Палицын, «в простоте суще забыли бегати, но извыкли врагов славно гоняти»? А, Гаврила Иванович?.. Почему же теперь в полки надобно отборных людей набирать…

— А во главе полков немцев ставить? — угадав его мысль, продолжал Гаврила Головкин.

— Истинно! — вскрикивал Шереметев. — Или у нас своих нет!.. Скопин-Шуйский, бывало…

Как дойдет Борис Петрович до Скопина — кончено! Примеров тогда без числа приведет. Только слушай. Очень уважал он память «страшного юноши», по отзывам иноземцев, противников этого «сокрушителя браней», как прозвал Скопинаа русский народ.

— Скопин-Шуйский, бывало, — рассказывал Шереметев, — тоже переменил кое-что, хорошего не чурался. Земляные укрепления строил он? Строил! Да какие еще! «Наподобие отдельных укреплений или замков», как писал гетман Жолкевекий, были острожки у Скопина… А засеки? Чем плохи? Русское, искони наше боевое прикрытие!.. И лыжники, заметь, и лыжники были в полках. Лы-ыжники, дорогой мой!..

Но Головкин тонко направлял Шереметева на другое, о том ворковал, что обучением армии должен ведать один разумный, толковый хозяин. И умно сделано ныне, говорил он, что управление всеми ратными силами объединено в одном месте — в Преображенском приказе.

С этим Борис Петрович соглашался мгновенно;

— Это, ничего не скажешь, добро! Голова у войска должна быть одна.

— А что при русском солдате, — продолжал вкрадчиво, тихо Головкин, — так оно все при нем и останется. Кто хорошее собирается от него отнимать?

— Забьют немцы, — горячился Петрович.

— Выбьют, ты хочешь сказать?

— Ну, выбьют, один черт!

— Не выбьют! — убежденно говорил Гаврила Головкин, плотно закрывая глаза и тряся головой, — Это в душе у него, у солдата у нашего. А теперь… Порядок… разве не надобен нам? Ты же, Борис Петрович, сам говорил, что непорядок, когда столько труда на всей земле идет на уборы нашей старой доморощенной рати, у которой ученья в бою не бывает и строя она никакого не знает.

— У-бо-ры… — глухо повторил Шереметев. И перед его глазами встала картина парадного смотра дворянского ополчения — этого многотысячного сборища столичного и городового дворянства. Представлялось, как перед сермяжными, кое-чем вооруженными толпами ратных холопов гарцуют нарядные всадники, ослепляя народ блеском людских и конских уборов. Действительно, под Москвой эта рать, призывавшаяся оборонять государство и распускавшаяся после походов, производила куда более сильное впечатление, чем на бранных полях. Были все основания упрекать числившихся при войске начальных людей с родовитыми служилыми именами в малопригодности к делу защиты земли — к делу, которое было их сословным ремеслом и государственной обязанностью. С этим Борис Петрович тоже вполне соглашался:

— Да, истинно! Не в уборах дело… И солдата надо всегда держать под ружьем, это так. Но к этому ведь и шли! — как бы спохватившись, пытался он возражать. — И при царе Михаиле, и при царе Алексее, и при Федоре Алексеевиче новое ведь пробивалось наружу!

— А старое его забивало. — кротко улыбался Головкин.

— Забивало?.. Так вот и надобно этому новому теперь путь расчищать. Но расчищать надобно, — мотал указательным пальцем, — исподволь, потихоньку, не порывая начисто с прежним. Об этом ведь толк!

Все то старое, что отбрасывалось молодым пылким Петром походя, иногда сгоряча. Шереметев старался тщательно просевать, отбирать полезное, нужное. Потом он приложит все умение к тому, чтобы использовать отобранное с толком для дела и так, чтобы исподволь подготовленный к этому государь сам счел бы такое за благо.

Крутая ломка старых устоев застала Бориса Петровича в таком возрасте, когда у человека уже многое устоялось. А Петр Алексеевич и его потешные сверстники начали жизненный путь, не расставшись еще с детскими играми. Раненько почувствовали они себя возмужалыми! Не то, что бывало в дни отрочества и юности Бориса Петровича, когда дворяне ходили в недорослях до женитьбы.

Перед Шереметевым новое в окружающем раскрывалось замедленно, а перед сверстниками государя — так стремительно, как если бы Петр, желая сделать Россию сильнейшим государством в Европе, поставил целью наверстать все упущенное за тысячу лет. Он требует учить молодых солдат полевой фортификации и стрельбе в цель, метанию гранат и приемам с комьями и мушкетами, обучать стрельбе залпами сначала мелкими группами, затем поротно, полками, далее — совместным действиям всех полков и, наконец, совместным действием всех родов войск — пехоты, конницы, артиллерии… Все это ново, все это заставляет стараться, думать, решать…

И ежегодно после таких вот новых, невиданных доселе военных занятий — большие маневры!..

Первая крупная потешная баталия происходила в октябре 1691 года. «Был великий и страшный бой, — записал Петр, — у генералиссимуса Фридриха Ромодановского, у которого был стольный град Пресбург». А осенью 1694 года были проведены самые большие маневры, закончившиеся Кожуховской баталией. Разыгрывалась эта баталия возле деревни Кожухово, неподалеку от Симонова монастыря. «Русской» армией командовал «генералиссимус» Федор Юрьевич Ромодановский, «неприятельской» — «польский король» Иван Иванович Бутурлин.

Оружием, как обычно в потешных баталиях, служили ручные гранаты, горшки, начиненные горючими веществами, и длинные шесты с зажженными на концах их пучками смоленой пеньки. Сражению предшествовала большая военно-инженерная подготовка.

Многих поранило и обожгло в этот раз. Лефорту взрывом огненного горшка опалило лицо. Петр сам оказал ему первую помощь — смазал обожженные места вареным маслом, потом прислал своего лекаря. Во время болезни Лефорта он часто наведывался к нему, подолгу сидел у постеля больного, разбирая недостатки минувшего «боя».

Главная цель всех этих баталий — померяться силами с войском стрелецким, проверить, каковы крылья Петровы птенцы отрастили, достойны ли потешные полки настоящим войском считаться. Ловки ли? Храбры ли? Умеют ли крепко врага бить? Могут ли насмерть стоять?

Кожуховская битва была последней потешной баталией.

«Как осенью, — писал Петр Апраксину 16 апреля 1695 года, — трудились мы под Кожуховом в марсовой потехе, ничего более, кроме игры, на деле не было. Однако ж эта игра стала предвестником настоящего дела».

«…Настоящее, лихое молодецкое дело, — размышлял Алексашка, — это не стольный град Пресбург воевать, не стрельцам-удальцам под сусалы да под микитки накладывать, — то дело статочное, забота привычная… А вот ежели к Азовскому морю пробиваться, как государь замышляет?.. Против турок ежели один на один воевать? Тогда как?..»

«Своюем, — непоколебимо уверенно решает про себя Алексашка, ловко смазывая чистым дегтем государев сапог. — Сколько готовились! Сколько одного только зелья пожгли! Сколько экзерцировали, штурмовали! Неужели против турок не выстоим?!»

«Дел много, рук мало», — вздыхает Данилыч, повторяя уже ставшие своими слова Петра Алексеевича. Значит, обо всем надо печься, во все вникать, умельцем быть на все руки. Да не мешкать, как государь наставляет. Работать споро, сноровисто, по примеру царя — ротмистра, бомбардира, шкипера, корабельного плотника, который кроме всего неустанно занимается теперь и чем-то другим, недоступным…

Недоступное пока что для денщика Алексашки в деятельности Петра — это изучение военного искусства, комплектования, содержания, обучения и вооружения войск в западных странах, знакомство с различными способами ведения войн, с деятельностью таких полководцев, как Монтеку-кули, Тюренн, с их взглядами на организацию армии, это военные занятия Петра, которые должны были дополняться практическим обучением войск.

На святках вся Петрова дружина ездила Христа славить: Петр — по боярам и палатным людям, Зотов — по купцам, Данилыч с товарищами — по служилым иноземцам и своим людям из немцев. Заезжал к Лефорту, Гордону, полковнику Менгдену, инженеру Адаму Вейде, капитану Якову Брюсу, Андрею Кревету, Виниусу. «26 декабря 1694 года, — записал Гордон в своем дневнике, — приходили для поздравления с праздником Рождества Христова Ермолай Данилович, известный Алексашка и другие. Дадено: Ермолаю червонец, остальным всем по талеру».

Только талер даден «известному Алексашке», И это потому, что для всех он пока только государев денщик и не более.

Перед отходом ко сну Петр рассказывал Данилычу, как они славили Христа по домам старых бояр — по-новому, с рацеями о предстоящих делах. Потом спрашивал:

— А ты какие рацеи разводил у Гордона, Лефорта?

— Я — старые, — вздыхал Алексашка и начинал нараспев:

Общее у Петра с Алексашкой — ненависть к боярской чванной Москве. Петр про чванливых бояр:

— В церкви поют «спаси от бед», а на паперти деньги за убийство дают!

И Алексашка поддакивал:

— Как следует жить не дают. Фыркают на твои порядки. Воротят на дедовскую канитель…

Сметливый парень, он понял, что Петр тянется к полезному новому. Правда, ухватывать это новое Алексашке пока что трудненько, но по догадке, на ощупь, как-то нутром можно было все же понять, как это новое, если к нему присмотреться, твердо ставится самой жизнью. Ясно было одно: идет Петр к тому, что он считает толковым, полезным, к тому новому, что, хватая за сердце, — заставляет крепко пораскинуть мозгами, — идет он к такому дерзновенно и смело. Свои замыслы Петр не вынашивает, не лелеет в тиши царских хором, а раз крепко поверив в их пользу, без особых раздумий, колебаний и долгих прикидок внедряет их в жизнь, будучи твердо уверен, что помощники, разделяющие с ним его помыслы, помогут ему довести какие угодно полезные перемены до желаемых результатов.

И большой заслугой, ценнейшим качеством любого помощника своего Петр, наверное, будет считать то, что этот помощник не по-старому, поминутно оглядываясь на хозяина в ожидании его повелений, а по-новому, по-петровски, будет выполнять все задания. Стало быть, оказаться понятливым, ревностным и преданным исполнителем воли Петра — дороже всего! Это Алексашка понял отчетливо, ясно.